Текст книги "Про психов. Терапевтический роман"

Катька ведет ее за руку, заботливо намотав на длинную Лорину шею вязанный самолично шарф.

Морг

– Весело год начинается! Возлюби то что есть! – приветствует Косулин всех собравшихся около морга.

К моргу шли разными путями, чтобы никто не заметил. Не то чтобы нам нравилось курить именно около морга, но место это в больнице безлюдное, да и сюрреализм ситуации нам привычен. Правда, все равно казалось: все видят, что мы укуренные.

Косяк быстро кончился. Напряжение потихоньку отпускало. Косулин сделался ужасно гордый, напустил на себя вид папочки, как будто Костя и есть тот мальчик, который играл в детском садике роль Чебурашки.

– Во какой учитель! Я вам говорил?! Всех на уши поставил, почти революцию устроил!

Мы смотрим друг на друга с ощущением, что все изменилось, и сами мы как новые. После Костиного спектакля нельзя уже будет работать по-старому. Маски сброшены. Это то же самое, как если бы президент собрал всех агентов влияния и на всю страну по телику сказал им: ребята, хватит, мы же с вами всю страну уже продали, мы же ненавидим друг друга, и ни совести, ни будущего у нас нет! А потом признался бы, что ничего другого ему и предложить-то нечего, что такая наша судьба, и давайте любить то что есть, потому что могло быть и хуже. Или вообще не быть.

Что теперь будет – обсуждали в самых фантастических вариантах. Белла пристала к Косулину с выяснениями, почему Костя и Елений поклонились Лоре, имели они в виду, что Богиня – это именно она, и что все это значит. Косулин после Нового года не видел Лору и не знал, что она влюбилась в учителя. Но он догадался…

– Судя по всему, друзья, перед нами любовная история с политическим подтекстом! – сказал он голосом Морица. Вышло очень похоже, и все заржали. – Учитель влюбился в Богиню и преподнес ей в дар Революцию.

– Да не будет никакой Революции! – возмущается Шостакович. – У нас от революций иммунитет еще лет на двести. На х… революция-то? Чего делать-то с ней? Как вы вообще себе это представляете? Людей в белых халатах, назовем их условно «белые», расстреливают галоперидолом в больших дозах, а главный врач качается на кресте? Толпы сумасшедших выходят на улицы, бродят туда-сюда, радуются свободе, народ пугают, а потом чего?

– Да! Да! Да! А больницу бульдозерами сравнивают с землей, и на ее месте ставят мемориал «Павшим в боях за нормальность», – увлеченно продолжает Белла.

– А что с нами будет, вы подумали? – многозначительно спрашивает Агния.

– Да нас же во всем и обвинят! Скажут: психологи доигрались, возбудили пациентов, поддержали их враждебные настроения, не поняли ситуацию! Да, именно так и будет, – мрачно предрекает Косулин. – Пациенты место свое забыли, забыли, кто тут главный! И мы пойдем домой.

Тогда нам казалось, что изменения неизбежны. Что главный, увидев этот спектакль, попробует изменить систему, что появится уважение к пациентам, сочувствие друг к другу, что станет не так страшно работать творчески, индивидуально, рисковать, что пациентов перестанут кидать, как мячики, от одного врача к другому, а самих врачей, как пешки, переставлять в немыслимой логике, что все поймут важность работы друг друга и перестанут красть, а расширят штат и повысят зарплаты. Что больница перестанет быть местом, в котором ты несешь крест, а можно будет с удовольствием и со смыслом работать, что пациентам наконец-то начнут объяснять, что с ними происходит, что им будут говорить правду, а не набор противоречивых – утверждений. И делать это будут достойно и без стыда. Что прекратят инвалидизировать тех, кто попал сюда молодым, что действительно дадут шанс на обычную жизнь, а не убедят в неизбежности жизненного краха и неизлечимости. Что можно будет любить друг друга, а не бояться и не кучковаться маленькими враждебными группками. Эта надежда на высшую силу, воплощенную в фигуре главного, была среди нас чем-то вроде детской веры в то, что добро всегда побеждает зло. Стоит лишь донести несправедливость реальности до высших сил.

Мы никак не могли дойти до той степени личной зрелости, которая знает о бессилии и одиночестве верхушки айсберга. Много позже мы поняли, что эта вечная русская надежда прекрасно позволяет уничтожать всякое подобие власти, способной установить одни правила для всех. Этот многовековой самообман позволял нам оставаться в возрасте подростков, которые отрицают власть родителей и не согласны брать на себя никакой ответственности. Так нам было удобно и позволяло ничего не менять.

– Я даже плакала, – признается Белла.

– Я видел, – говорит Косулин. – Я тоже чуть не разрыдался, когда Мориц пел. Так грустно стало…

– Слушайте, я ничего не понял – что это за Богиня вообще, что за любовь, у кого с кем и за что? – спрашивает Шостакович.

– Пациент есть один, отец Елений в Костином отделении, я его смотрел еще давно, – рассказывает Косулин. – Так вот ему открылась Новая Богиня, за что его, сами понимаете, злые ортодоксальные силы бросили в больницу. Судя по всему, они все индуцировали друг друга. Массовый психоз, уверовали в Богиню новую какую-то. Ну и влюбились.

– Да в моем отделении сейчас пять или шесть богинь лечится! Тоже мне новость в дурдоме – богиня, почему именно эта пациентка? – удивляется Агния.

– Хороший пиар. – Все захихикали.

– Не пиар, а правильный возлюбленный! Так все хитро завернул, вроде она и не она это, не придерешься, – объясняет Косулин.

– Ага, – забоялся Пашка. – Сегодня Рождество вообще-то, а тут ересь настоящая, как бы нас всех на кострах не сожгли. Богиня-то языческая: принимает все как есть. Никакого тебе стремления к совершенству, высшим силам, иным мирам. Представляете, если этот психоз выйдет за стены больницы? Сначала вся Москва узнает о новой Богине, потом вся Россия…

– Вот это и будет настоящая революция! Я из этого спектакля понял только, что Богиня непроста и не признает лживых надежд. А! Я понял! Это Богиня Реальности! Во-о-злюби то что есть! – опять голосом Морица пропел Косулин.

– Точно. Очень похоже! Тогда, господа, я делаю официальное заявление. – Шостакович выкатывает свои черные глаза и обворожительно серьезнеет: – Мы, друзья, обязаны поддержать этот культ! Богиня Реальности – истинная Богиня психологов. По сути дела, мы те немногие, кто служит ей честно и со знанием дела. Мир лежит во лжи и иллюзиях! Возлюби то что есть!

– А-а-а-а! Я тоже так хочу, – решительно заявляет Агния. – Я тоже хочу, чтобы в меня кто-нибудь так уверовал! Са-аш! Я тебе не говорила раньше, но я – Богиня! Посмотри на меня внимательно! Видишь? Замечаешь? – Она подносит свое лицо прямо к лицу Косулина и упирается носом в его нос. Теперь у нее четыре глаза. А потом только один, но большой.

– Не считается, – дразнит ее Шостакович, – ты пойди сначала мир спаси, чудо сотвори, договорись с потусторонними силами о мире, а то… я – Богиня, я – Богиня! Знаем мы таких богинь…

Все ржут и ржут. Вдруг Косулин, взглянув на часы, понимает, что через два часа надо ехать встречать жену на вокзал, а он нетрезв, небрит и жену видеть совершенно не в состоянии.

– Бля-а! – не сдерживается он. – Ну что мне делать?

Это было неожиданно, все уставились на него, всеми силами пытаясь сохранять серьезность.

– Хватит ржать, все это очень плохо кончится, очень плохо, меня жена, кажется, бросила. Она мне изменяет, и я это узнал. Она сегодня приезжает, а я должен сделать вид, что ничего не знаю! Не знаю, что она там е…я с кем-то!! Я в отчаянии… – Губы Косулина сжимаются, а лицо изменяется так, что становится понятно, каким оно было раньше, в детстве.

Все это замечают.

– Наконец-то понятно, что с тобой! – Агния вздыхает с облегчением. – А то ты последнее время сам не свой. – Саша, поехали ко мне, я тебе выделю желтый диван, утром сам решишь, что делать.

Все поддерживают, что ехать за женой в таком состоянии нельзя.

Вечеринка у морга заканчивалась, темнело и холодало. Но нам было тепло, в душе опять расцветала радость от ощущения братства, от того, что, когда настанет твой личный жизненный п…ц, ты не будешь один.

Часть вторая

Во все тяжкие

Лора просыпается: рождественское утро, в палате свежо, почти все койки пусты, за окном мирно падает снежок. В душе мрак, а в голове мыслей не счесть: опять снилась мама… Во сне Лора кричала ей: мне больно, я обижена на тебя, смертельно обижена!!! Больше ничего не помнила, проснулась от ужаса этих слов. Смертельно обижена – это не просто обида. Это до смерти, значит. Можно так обидеться, чтобы человек умер? Могла ли ее обида убить маму?

Я что, убила ее? Погоди, Лора, ты такая смелая и решительная. И убийца, и спаситель… И Богиня…

Вчерашний день разогнал мрак. Костя… Как же он ей нравится! Волосы у него мягкие и пахнут приятно. В чертах особая к ней близость, вызывающая желание обладать и меняться чем-то похожим, обнаруживая равенство и взаимность. Зашаталось все, когда он со сцены к ней спустился. И про Богиню ввернул так тонко, и отец Елений ей поклонился! А она ответила, вот дура! Все видели. Не ожидала такого, просто мечтала с Костей увидеться хотя бы раз еще, а тут, оказывается, и для нее место нашлось. Да чуть ли не главное. Богиня. Как он забавно все понял, по-своему: возлюби то что есть. А что есть?

Конечно, он совсем другой человек, не из Лориной вселенной, где они с мамой кружились, как сдвоенные звезды. Он проще, прямее. Лора – интеллект-машина, зато в отношениях между людьми ничего не понимает. А он ничего не скрывает, не то что Лора. Она-то обманет детектор лжи, если надо. Похоронит все чувства на дне души, и все – ничего сложного. Он не такой – он чувствительный, как на иголках все время. Бурлит. Вчера счастлив был. И видно, что не только от спектакля, но и от встречи с ней тоже.

Неужели я влюбилась? Так вот это, оказывается, как. Сильно. Как же я могла так влюбиться? Наверное, он младше меня. Вчерашняя короткая встреча, как доза долгожданного наркотика, наполнила жизнью все клеточки тела. Самые скрытые, незнакомые Лоре места ее тела ныли, стонали, умоляли: еще, еще, еще. Ворочалась полночи, ерзала, любила подушку, ничего не спасало – заснуть не получалось. Была бы дома – в ванне бы валялась, постепенно расслабляясь. Но интимная жизнь в больнице не предусмотрена – уединиться негде. А ночью стыдно – сама слышала, как жаловались на одну: всю ночь мастурбирует, спать не дает. Всей аптекой успокаивали – не помогало девке. Куда ж деваться Лоре? Вполуха слушала горячие обсуждения спектакля в палате, на вопросы отвечала невпопад. Разговаривать не хотелось, хотелось замереть в сладком коконе: я ему нравлюсь, он для меня все это сделал, я ему нужна, а он – мне. Нам будет так хорошо, как и не бывает вовсе. Вопросы отвлекали, злили, хотелось спрятаться ото всех: да отстаньте, пожалуйста!

Во всем теле наступала легкость, как будто Лора лишилась веса, а ткани души и тела приходили в невиданное ранее движение, бурлили, сливались, безжалостно разрушая картезианскую картину мира. Она замирала, уносилась в фантазии, одна откровеннее другой, злилась на себя, пыталась выбраться. Сопротивлялась из последних сил: ничего и нет между ними, два раза в жизни виделись, что может быть? Он ничего про нее не знает, а она про него тоже ничего… кроме самого главного. Но сопротивление было обречено на провал. Сдалась, утонула.

Внешне все это выглядело несколько по-другому. Психиатрически выражаясь: в контакт не вступает, улыбается, погружена в себя, сути переживаний не раскрывает. Пока Лора, наполняясь возбуждением до краев, познавала новую себя, Катька и соседки по палате тревожно переглядывались. Барышни все были опытные и, что такое обострение, знали не из чужих рассказов.

Лорино сознание вспыхивало от дрожащей долгожданной любви к мужчине – нормальному живому мужчине. Которого можно потрогать, которого хочется потрогать! Только коленки от страха подгибаются. Что будет-то, если все-таки потрогает? Наверное, сразу – умрет, не выдержит. Или плакать будет и убежит. Нет! Раньше бы убежала. А теперь рискнет. Все изменится сразу, решительно и навсегда, стоит им только приблизиться так, что назад уже пути нет. Страшно – мир опять изменит ей, и она не знает, как. Знает лишь, что никогда не будет прежней, если хоть один раз выйдет за границы фантазий в реальность. Она вспоминала, как было, когда реальность менялась, не спрашивая разрешения. Как страшно было, как хорошо!

Он любит ее, он любит ее, ведь он признал ее на весь мир. Всем рассказал, что она Богиня. А она Богиня? Лора, ты Богиня? Богини в современном мире разве девственницы? Разве они лежат в дурдоме и развлекают других богинь помельче? Разве Богини убивают обидой собственных матерей? Тоже Богинь. Разве нет? А может, Костя не любит, может, просто развлекается? Голову заморочил, про любовь с три короба нагородил? Откуда он знает про любовь? Вообще, разве есть сейчас любовь? Все только про отношения говорят. Строят отношения, как гараж или сарай. А зачем про Богиню всем рассказал? Посмеялся? Может, все не так уж хорошо? Что она, собственно, знает о нем, кроме того, что у него с головой не все в порядке?

Невозможная любовь, страсть, возбуждение такое, что не скрыть… Вина, боль, мама, где ты, мама, на кого ты меня бросила?

Все вместе, все вместе, как в детском компоте, как бывает, если вы действительно сошли с ума. Невыносимо! Но, благодарение психиатрическим богам, на помощь пришел честный трифтазин. Под утро уснула, так ничего и не решив. Завтра рождественский вечер. Погадать, что ли, духов вызвать? Маму? Она все знает.

На том душа Богини и успокоилась ровно на три часа. Богини мало спят.

С утра едва вспоминает, кто она и где, сразу накатывает: Костя, Костя, Костя. Костя Новиков. А по отчеству как? Константин Михайлович… Александрович… Юрьевич?.. Как теперь с ним встретиться, когда они заперты и принадлежат другим людям, правилам, больнице, судьбе?

Есть не хочется. Вчерашняя легкость опять забралась в тело, и ему не нужно еды. Лора задумывается: может, любовь – еда, особая еда для особых обстоятельств? Еще неделю назад у нее был прекрасный аппетит, больничная пшенка утяжеляла, заземляла, вселяла уверенность. А сегодня не лезет, за ноги хватает, но не достает. Лора уже почти летит. Да и набрала она на больничных обедах, пора худеть. Он такой высокий и стройный. Красивый. Черт! Она опять не услышала Катькиного вопроса – опять уплыла из больницы во внутренний мир тела и желания. Срочно собраться! Соберись, Лора!

Спать нельзя – будет хуже, будут сны с ночи до утра, не разберешь потом, где реальность, где вымысел. В детстве Лора терялась между снами и явью. Что на самом деле правда – не могла понять. А сейчас важно знать наверняка. Мысль хорошая вечером посетила – духов вызвать. Время ведь наступило гадать. Рождество. Раньше бы смеялась над дурачками примитивными, что верят в деревенские сказки, но после истории со Стивом Джобсом стала осторожнее – все бывает на белом свете, даже то, чего не бывает.

Воодушевленно изложила свой план подружкам. Больше всех обрадовалась Актриса. Выяснилось, что по гаданиям она большой спец. Гадала с детства, бабушка научила – ведьмой считалась или волшебницей, она уже и не помнила, кем конкретно. Богобоязненная Катька опасливо слушала (вот уж кто на всю голову ку-ку, так это Актриса, поаккуратней бы с ведьмами этими). После недолгих уговоров согласилась: гадать – грех, конечно, но не сидеть же одной, скучно, да и интересно, что там? Спросить бы надо: как дальше жить ей с ребеночком – может, духи знают?

Весь день готовились. Самым сложным оказалось добыть церковные свечи, на чем настаивала Актриса. Взять свечки в церкви и пронести в отделение проблемы не составляло, вот только ни у кого из них не было свободного выхода. Актрису не отпустят – нечего и думать: три побега за плечами. Катька боялась идти в церковь за свечками, считая это серьезным грехом, причем не коллективным, где еще можно рассчитывать на поблажки, а индивидуальным, где ни на что рассчитывать не приходится. Решили послать Лору, но после ночного бдения и дополнительного трифтазина был риск, что не пустят.

Лора чисто умылась, волосы тщательно расчесала и принялась ловить доктора, чтобы получить дозволение на поход в церковь.

Поймать доктора, когда нужно, – задача сложная. Пришлось два часа изнывать в коридоре, потом выдержать соревнование с десятком таких же челобитников. Но команда решает все! Машка взяла на себя линию обороны столовки, Актриса на ближних подступах обнималась с Кошелкой, рвавшейся покрыть тысячей слюнявых поцелуев доктора в честь Рождества. Лора караулила прямо у дверей. Лечила Лору Кукла, каждый раз пытливо заглядывая в глаза снизу вверх (росту она была крошечного, и ей на всех приходилось так смотреть) и задавая вопросы, на которые Лора не знала, как отвечать. Пройдя инструктаж у более опытных подруг (говори, что намного лучше себя чувствуешь, благодари и, ГЛАВНОЕ, ВСЕ ОТРИЦАЙ!), Лора не понимала, как выполнить эти странные требования, отродясь врать не умела. Но уж очень нужно… Старайся, Лора.

Железная дверь открылась, и Кукла приготовилась к ускорению, как бегун перед стартом (ей очень хотелось в туалет после сонного совещания у главного, где долго пугали угрозой проникновения телевизионщиков в больницу). Лора улыбается, как мама учила – вежливо, слегка. Поздравляет с Рождеством и, пытаясь утихомирить сердце, просит разрешения сходить в церковь на службу. Внутри все время вертится: почему я должна спрашивать у этой женщины разрешения? Она такая маленькая и слабая, так боится получить двойку. Почему?

Кукла, сдвинув пухлый аккуратный ротик, пытается казаться сантиметров на двадцать значительнее, берет так раздражающий Лору насмешливо-вежливый тон:

– А что это, мне старшая сестра доложила, что вы не спали ночью. Ходили туда-сюда, нервничали и таблетки просили? Что это с вами было?

Лора, приказывая себе не частить, спокойно отвечает:

– Не спалось вчера после клуба… дурацкого. Сейчас все хорошо. Ничего не чувствую, надо сходить в церковь свечки поставить в честь праздника и за упокой матери.

Кукла внимательно выслушивает, утвердительно качая головой:

– Да, действительно, клуб вчера был дурацкий, это вы правы. Ну хорошо… В церковь сходите, в сопровождении, естественно. – Уже собралась нестись дальше, очень писать хотелось, а впереди еще больные караулят.

Лора, просияв, благодарит.

Кукла все-таки оборачивается, бессознательно чувствуя подвох: раньше Лора в церковь не просилась.

– А что, Лора, мама с вами больше не разговаривает? – насмешничает властная малявка.

Покраснев от стыда, Лора все же выдавливает:

– Ну что вы? Она же мертвая. Мертвые не разговаривают. – И уже про себя: «Только танцуют».

– Ну ладно, давайте, давайте, я внесу вас в список.

Итак, пункт первый – галочка! Лора идет в церковь. А потом и свободный выход дадут, погулять одной можно, не гурьбой, как в тюрьме. И кофе выпить в больничном кафе! Счастье!

Разговоры с мертвыми

В церкви на Лору накатило. Густой воздух разом вернул память о пережитом психозе. Скромный больничный храм в административном корпусе ничем не напоминал Главную церковь, но все же… Голова кружилась от пения дьякона. Она вспомнила, как была счастлива, что все кончилось хорошо, что она спасла Москву, и сколько света лилось золотого, и в душе что-то невообразимо теплое и сладкое творилось. Как она гордилась тем, что справилась. Как любила все живое. Потом ангелы белые пели. Которые никакие не ангелы оказались. А потом… Уколы, уколы… Пропасть.

Как же этого не было, когда точно было? Реальнее в сто раз, чем вот сейчас, например.

Что там психолог говорил про реакцию на стресс и переживание горя? Разве бывает такая реакция? У всех кто-то умирает, а у нее одной такая реакция?! Ну не у одной, положим, больница оказалась очень большой. Она и не знала, что сумасшедших в городе столько! И какие люди хорошие, интересные, и реакции у них разные.

Горе? А она не чувствовала ничего. Когда маму отпевали – стояла и не могла заплакать, плечи и грудь сводило от напряжения. Она смотрела на маму и видела, как похожи их лица. Непроизвольно ее лицо сложилось в последнее мамино выражение. Строгое и немного недовольное. Странно, но в гробу мама была очень красива. Живая о внешности не задумывалась, но тут постарались гробовщики. Густые седые волосы причудливо складывались и вились, простое серое платье с белым воротничком делало маму похожей на учительницу. Все это ей очень шло. Лора смотрела на маму, крошечную в дешевеньком гробу, и никак не могла узнать ее.

Когда пришло время прощаться и священник объяснил, как надо поцеловать иконку и специальную повязочку на лбу, ноги подкосились, и одна мысль начала биться: не могу, не могу, не могу!! Дальше она плохо помнила: провалилась куда-то в небытие, откуда выскочила только раз, когда гроб забивали гвоздями. В полупустой церкви этот жуткий звук буквально выбил из Лоры рассудок. Она даже на кладбище не доехала, не попрощалась с мамой как следует. Вина уколола сердце: не справилась. И все это было, даже и не пробуй забыть. И то, что потом случилось, – тоже было!

Все-таки было! Если не было, значит, и того, что сейчас, тоже нет! Кроме меня, никто не видел черной Москвы, правда. Но я видела, я видела! Почему же то, что видела я, – неважно, неправда, безумие? Боже, никогда не соглашусь.

От церковного марева и воспоминаний чуть свечки не забыла. Дали одну, но она незаметно стащила еще. Актриса сказала, если тонкие – три нужно.

Пока Лора была в церкви, Актриса приготовила все необходимое: блюдце с нарисованной красной стрелочкой, большой лист ватмана (выпросила у соцработника вместе с ручками и фломастерами в обмен на обещание делать стенгазету). Больным то разрешалось, то запрещалось иметь в личном пользовании писчие принадлежности. Потенциальная опасность карандашей и ручек никак не хотела определяться навсегда. В данный момент истории опасность карандашей была высока.

На листе Актриса начертила целую гадальную карту: по одну сторону все буквы алфавита – разборчиво и с пробелами, в ряд; по другую – цифры. Во внутреннем круге жирным черным главные ответы: ДА и НЕТ. Готово. Теперь – дождаться ночи, когда няньки заснут, настроиться и: здравствуй, духовный мир!

С нетерпением ждали ночи, молились, чтобы отделение заснуло крепким сном. Демонстративно, на глазах дежурной сестры, взяли в рот вечерние таблетки (потом все выплюнули, чтобы самим не уснуть). Ходили-зевали. Наконец, отделение погрузилось в ночь. Повезло гадалкам – дежурная сестра с похмелья заснула первой.

И все же решили перестраховаться, укрылись в дальнем от двери углу палаты. Столом заставили, чтобы свечки не видно было. Устроились, Актриса руководила: объясняла, как с духами общаться. Пальчики на блюдце держать, духа позвать, благодарить, вопросы конкретные задавать, не пугаться и не визжать, если вдруг что…

Лора развеселилась: никогда не гадала! Очень хотелось маму спросить, узнала ли она на том свете доказательство гипотезы Римана, о которой думала всю жизнь. И вообще, как мама, для которой Вселенная – набор известных и неизвестных порядков чисел, могла стать духом? Вдруг она тоже стала числом? Простым?

Лора развеселилась еще больше, Актриса шикнула: не смейся – надо верить серьезно, а то не придет никто.

Для начала решено было вызвать безопасного русского писателя – Пушкина или Лермонтова. Наивная Катька была за Пушкина, но Актриса со знанием дела сказала: его так часто вызывают, что он не придет.

Кого же? С кем из мертвых поговорить?

– А давайте – Брежнева, – бухнула Катька. – Детство, советский рай, миру – мир, стабильность. Он добрый! Так целоваться любил!

Актриса с сомнением качает головой, но потом решается:

– Наверное, сейчас его редко вызывают. Попробуем.

В темной палате три женских лица склоняются друг к другу, на них пляшут тени от горящих свечей. Пальцы легко касаются блюдца. Актриса входит в роль с ходу. Посерьезнев, молвит в вечность:

– Вызываем тебя, дух Брежнева Леонида Ильича. – Глаза прикрыла.

Тихо… Никого. Повторяет. У Лоры вдруг по позвоночнику прошла судорога, похолодало, вновь, как с утра в церкви, реальность показалась ей зыбкой. В углу скрипнуло, пламя свечек закачалось. Актриса делает большие глаза и спрашивает:

– Здесь ли ты, Дух?

Вдруг под пальцами блюдце дрогнуло и поехало. Катька ойкает и даже пальцы отпускает. Актриса строго зыркает: пальцы держи – уйдет! Лора перестает дышать: блюдце никто не двигал – сразу видно, все по-настоящему.

Актриса шепчет:

– Спрашивайте!

Но Лора и Катька как языки проглотили. Тогда Актриса спрашивает, когда ее наконец-то выпишут. Блюдце поползло к цифрам, жирная красная стрелка ясно указывает на цифру 2. Неужели два месяца еще, не может быть! Актриса расстраивается, но ситуацию не упускает:

– Скажи, Дух, изменяет ли мне мой муж, пока я в больнице лежу?

Блюдце рваными движениями ползет к буквам, к букве «н», потом к «а», потом запрыгало как безумное: н-а х-у-й н-а х-у-й х-а х-а!

– Боже, спаси меня грешную! – запричитала Катька.

– Все, хватит! – Актриса блюдце перевернула, оно сразу опустело, превратилось просто в блюдце без всяких следов движущей силы.

– Я говорила, что это плохая идея – Брежнева звать! Надо же: на х…й послал! Вот мудак – что живой, что мертвый. Я, конечно, тоже хороша – задала вопрос, – злится Актриса. – Как думаете, девочки, что генсек хотел сказать? Изменяет муж или нет?

– Я не знала, что у тебя муж есть, – бестактно удивляется Лора.

– Лора, а почему у меня мужа не может быть? У всех есть муж, и у меня есть. Не приходил давно, вот и волнуюсь. Я его выгоняла перед больницей. Говорила, что не люблю, не хочу, сама изменяла, а ревновала безумно: эсэмэски читала, ночью в «Одноклассниках» рылась, следила за ним. Давай, Лора, лучше про твоего мужа спросим, ты замуж собираешься, вообще? Пора уж, – слегка язвительно предлагает Актриса.

– Я с мамой хочу поговорить. Это важнее. – Лора внезапно смущается, взрослая уже, а все о маме да о маме.

– Как хочешь, давай зови маму, – снисходительно разрешает Актриса.

Катька молчит. Ей страшно звать маму, свою ли, Лорину. Катька мертвых боится, но старается не показывать.

Актриса уже возвращает на лицо маску греческого оракула и готовится ко второму раунду общения с мертвецами. Но тут в дверь палаты тихонько постучались.

Лора стремительно набрасывает на свечки полотенце, гадальный лист смахивает под кровать. В одно мгновение все трое, трясясь от ужаса, оказываются под одеялом. Лежат – воздух под одеялом кончается, а вылезти страшно. Катька не выдерживает:

– Как в пионерлагере.

Вылезает, присматривается. Стоит кто-то, на привидение похож: Катька как завизжит в подушку и с разбегу на соседнюю Лорину кровать бухается – спасаться. Кто там стоит? Дух, что ли? Лора от неожиданности позабыла всю конспирацию – еле выбралась из-под стокилограммовой Катьки и зажгла лампу. Как мама в детстве учила: если страшно – просто включи свет, и все пройдет.

Посреди их палаты стоит девица из шестой, та рыжая, что Путина до безумия любит. Стоит и дрожит жалобно:

– Девчонки, а что это вы тут делаете? Мне спать не хочется.

Смешно стало до колик, а смеяться нельзя: беззвучно корчились, затыкая одеялами рты. Хорошо, что не Брежнев собственной персоной!

Актриса лампу потушила:

– Все, нет шухера. А мы тут духов вызываем, гадаем, давай тоже, а то нас мало.

Невеста Путина обрадовалась:

– Ой, а давайте на жениха! Меня опять вылечили, я больше не хочу замуж за Путина, за другого хочу.

– Погоди с женихом, тут у нас дела семейные. Лора с мамой поговорить хочет. Она умерла недавно.

Все гадальное оборудование на место вернули, помолчали, и теперь уж точно всерьез Лора зовет маму.

Назвала по имени, спросила, здесь ли мама.

Живое блюдце ползет к «да».

Лорины глаза расширились – мама здесь! Она оглядывается, пытаясь заметить хоть что-то, уплотнение воздуха, дымку, тень – все, что обычно показывают в фильмах про привидения. Все спокойно, только свечка горит тонко и высоко-высоко.

– Мама, как ты? Как ты там? Зачем ты умерла?

Актриса нахмуривается: ненужные вопросы.

Блюдце пускается в путешествие от буквы к букве. Невеста записывает. Получилось: ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ДОЧКА, НИЧЕГО НЕ БОЙСЯ!

Опять стискивает все внутри: слова, которых никогда не говорили друг другу при жизни.

– Мама, как мне жить теперь?!

Блюдце отвечает: ЖИВИ и замирает. Больше не двигается. Актриса переворачивает блюдце. Свеча ожила, расплясалась. Ушла мама…

– Что это значит? – спрашивает у всех Катька. – Наверное, она в раю? Жива или мертва?

Актриса молчит, а Невеста язвит:

– Если и в раю, то со свободным выходом! Сюда же пришла!

Посмеялись.

А Лоре полегчало: ЖИВИ! Мама всегда знает, что сказать. Эх, надо было про Римана спросить.

– Ну, Катя, давай ты… – Лора, счастливая и взволнованная разговором с мамой, хочет радости и для Катьки.

– Может, тоже маму вызвать? Она уже давно умерла. Я с тех пор и болею при папе. Всю жизнь скучаю.

– Ой, девчонки! – Невеста даже подпрыгивает. – А можно я спрошу у Фрейда очень важный для меня вопрос! Катенька, пожалуйста, не могу терпеть. Мне надо знать, любит ли меня один человек.

– Ну давай… а почему Фрейд?

Невеста торжественно молвит:

– Он знает! Он все знает про любовь! Великий Дух Зигмунда Фрейда, скажите, пожалуйста, – вежливо-смешно начинает она звать, – любит ли меня Косулин Александр Львович, наш психолог? – Невеста выжидательно уставилась на блюдце.

– Ну ты даешь! Косулин тебя любит?!! – возмущается Катька. – Да он жену свою любит! А не тебя! Да кто ты такая вообще?!! Тоже мне нашлась.

– Девочки, ну успокойтесь, ведите себя прилично, здесь же Дух. – Лора спасает ситуацию.

Катька замолчала и надулась, но пальцы не отпустила. Блюдце недовольно ездит по полю, к буквам даже не приблизилось. Поколебавшись, указывает стрелочкой на цифру 4 и упрямо встает. Почему 4?! Фрейда поблагодарили и отпустили.

Невеста расстроилась, решив, что «нет», но через минуту раззадорилась, придумав другую версию: Александр Львович любит четырех женщин, и она – одна из них!

Катька злорадствует:

– Ага, маму, бабушку, жену и тещу. У него еще дочка есть! Ты – не влезаешь!

– Может, про другое спросишь? – предлагает Лора, сочувствуя теперь всем влюбленным на свете.

– Нет, не хочу, я только его люблю!

– Как скажешь, выбор за тобой. Кать, ну ты как? Решилась? – Актриса торопится: свечки догорают, время общения с мертвыми заканчивается.

– Ой, ну не знаю, писателей этих ваших не хочу, маму страшно. Не буду я спрашивать. И так все понятно: мама твоя сказала – ЖИВИ, – мне это тоже подходит.

Потом долго лежат в темноте, каждый думает о заданных вопросах и ответах. Пытаются понять скрытые смыслы сказанного, запоздало поражаясь тому, что в двадцать первом веке чайные блюдца все еще пишут на листах ватмана.