Текст книги "Про психов. Терапевтический роман"
Автор книги: Елена Леонтьева
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)
Старый Новый год
К тринадцатому января уже невозможно праздновать. Наоборот, срочно необходимо начинать детокс, но уникальный русский праздник старого-нового времени требует от натур романтичных особого внимания. Косулин традиционно приглашал в этот день к себе коллег по работе. Поскольку обжорство в семье Косулиных считалось немодным, да и к концу каникул уже ничем не удивить, было решено приготовить легкий обед: фирменный семейный суп из креветок с оливками, запеченную нежирную телячью ногу, на сладкое – то, что гости принесут. Косулины всегда ответственно готовились к приему гостей, тщательно убирали в доме, покупали лучшие продукты, думали над сервировкой.
Пражская пауза Косулина удивительным образом подействовала на семейные отношения. Заставшая пустой дом Лида так испугалась, что брутальный король турецких батареек померк в ее глазах, вытесненный мятежным мужем. В семье начался новый цикл взаимного сближения и признания единства общей судьбы, что тайно радовало обоих. Супружеский секс опять стал волнующим событием, а вина Лиды и победа Косулина привнесли в него новые краски.
Однако Лида не находила удовольствия в общении с друзьями Косулина. В обществе психологов она всегда чувствовала себя лишней и глупой. Их язык казался ей странным, слова были русские, но употреблялись в непонятных смыслах. Они говорили откровенно о том, о чем обычные люди никогда не говорили. Они могли запросто говорить о сексе, смерти, чувстве зависти – о том, о чем Лида говорить не умела и не хотела учиться. Иногда ей казалось, что друзья мужа видят ее насквозь, а поскольку она их насквозь не видела, то к общению не стремилась. Тем более сейчас, когда хрупкий семейный мир только что чуть не рассыпался, как карточный домик. Выпив ритуальный бокал шампанского и получив заслуженные комплименты красивому столу, она сбежала к подружке.
К обеду собрались Шостакович, Паяц, Белла, Агния и близкий друг Косулина – Денис Себяка. Себяка в больнице не работал, трудясь на ниве родной сестры психиатрии – наркологии. Себяка больничный мир понимал хорошо, а еще лучше понимал самого Косулина.
Под суп выпили по рюмке водки, расслабились и разговорились. Вообще, психологи – народ такой – только дай поговорить. Между нами, даже шутка неприличная имеется, что психологи друг друга словами трахают. Мы с сестрой, правда, не можем подтвердить такой вид взаимодействия как единственно предпочитаемый, но уж точно гарантируем его высокую популярность в психологической среде.
Говорили о том о сем: о зарплате – низкой и почти у всех одинаковой, а потому спокойно обсуждаемой, о частной практике, о том, кто, где, чему собирается учиться. Психологи постоянно учатся: профессия заставляет быть в тонусе развития, а это требует регулярных вложений.
Под телятинку уровень искренности повысился, и заговорили о проблемах – личных и профессиональных. Агния рассказывала про суицидального пациента, который ее постоянно пугает. Это вызвало волну спокойной профессиональной злости: кто ж любит, когда ему все время грозят смертью? Стали вспоминать своих пациентов, делиться, как переживали напряжение и страх – придет ли на следующую сессию пациент или убьется и записку оставит с каким-нибудь неприятным содержанием. Кто-то рассказывал про свое маленькое кладбище, которое рано или поздно образуется у каждого клинициста.
Белла, смеясь, поведала жуткую историю про пациента, который был гомосексуалистом и не знал об этом. Намедни он с неподдельным ужасом прошептал ей доверительно, что у него болит попа, и, краснея, намекнул, что кто-то из пациентов ночью его изнасиловал. Она в глубине души ужаснулась и, заверив, что честь его будет отреставрирована, пошла жаловаться. Оказалось, что никто его не насиловал, а страдает он сенестопатиями, то есть достоверными телесными ощущениями того, что в реальности не происходит. Лечатся сенестопатии очень плохо. И однажды утром, пока персонал был на пятиминутке, этот пациент надел себе пакет на голову. Хотел умереть. Спас его другой пациент.
Все стали вспоминать сенестопатии из своей практики: огромного червя, от которого очень просила избавить одна из пациенток Шостаковича, суккубы и инкубы, каждую ночь донимающие сексом, пятеро псевдомладенцев в животе женщины и беременного мужчину и т. д.
От темы сенестопатий решили избавиться с помощью десерта – помогло. Разговор перешел с пациентов на жизни самих обедающих. Косулин долго молчал, всем подливая, и в итоге не выдержал:
– Я, наверное, уволюсь. Не могу больше.
Все загалдели. Разговоры об увольнении были типичными в больничной среде – текучка огромная, но некоторые не могли решиться годами. Косулин был настроен серьезно.
Себяка внимательно посмотрел на друга:
– Саш, неужели и ты сломался? Не может быть! Ты же кремень. Что за история?
Косулин рассказал всю историю с Новиковым в подробностях, и главное: каждый день бездействия его просто убивает, что ненависть его растет, и, если ничего не сделать, он точно заболеет, а так много злиться в его возрасте опасно – может и рак развиться. Или сойдет с ума и подложит в больницу бомбу. А поскольку суицидальное поведение не в его вкусе, то только месть и окончательная реабилитация Новикова принесет ему удовлетворение.
Себяка поинтересовался:
– А ты не думал, что он и шизофреник, и педофил, а даже если и не педофил, то шизофреник. К детям-то, может, не надо его, мало ли что?
Паяц поддакнул:
– Я ему всегда говорил, что не стоит так доверять ему. Пациенты всегда врут!
– Даже если он и шизофреник, это ничего не меняет. Полечится и пусть живет дальше, зачем же его уничтожать? Чтобы нам с тобой потом всегда работа была? Или больница без дела не простаивала? Так желающие найдутся и без него, свято место пусто не бывает.
Себяка, бывший психоаналитиком по зову сердца, начал поэтично рассказывать про член отца, которым вознамерился стать Косулин, дабы победить плохую мать – психиатрию. Все поржали.
– Может, я и член отца, трагедии в этом не вижу. По-своему даже приятно. Но чего мы все терпим да терпим? Нас учат уважительному отношению к пациентам, а на деле пациент – мелкий гвоздик в большой машине. И наше отношение мы смело можем засунуть себе в задницу, и это будет не сенестопатия, а самый что ни на есть профессионализм в жопе. Меня больше всего поражает, что врачи, когда сами в больницу попадают, очень возмущаются. Почему мы так не любим друг друга? – вдруг погрустнел Косулин.
– Саш, так это же основной вопрос русской революции: почему мы друг друга совсем не хотим любить? – Агния, активный участник протестного движения, знала, о чем говорит.
– Господи, да чего тут непонятного, все хотят любви, очень хотят, но не умеют и боятся любви хуже черта. А ненавидеть легче, привычнее, опыта больше, – сказала Белла.
– Я вам как специалист по подведению итогов скажу, – начал Шостакович. – Мы просто вырождаемся и не хотим жить вместе как биологическая популяция. Нас, жителей всея Руси, Господь послал на три буквы, и мы радостно пошли. Вроде был момент, помните, в начале перестройки… каяться начали, осмыслять без истерики и трибунала, что это было в последние семьдесят лет с нами, но процесс быстро свернул на продажу родины, и никто не успел ничего понять и ни о чем договориться. Ни прощения толком попросить, ни простить. Так и ходим до сих пор, боимся друг друга.
Ведь если свою семью знает кто в трех поколениях – это уже удача, порода, аристократы! А те, кто на прием приходит, толком не знают ни национальности, ни истории семьи. Ничего про себя не понимают и понимать не хотят! Нам всем на семейную психотерапию надо, копать, копать, кто мы такие, раскапывать!
Представляете, недавно на группе потрясающий случай был: народ выяснять начал, а чего это в группе так много агрессии, чего все злые такие и бить морду готовы по первому зову. Копали и накопали: в группе были и внуки энкавэдэшников, и репрессированные, и чистых кровей графиня затесалась, и честные коммунисты, представляете? И все без осознания.
Расщепляться-то мы умеем. На первый-второй рассчитаться – это в крови: красные против белых, болотные против поклонных, и все так страстно, без башки. Потому что внутри любовь и ужас. И если ты меня не полюбишь, как я хочу, то я тебя уничтожу. Когда старушечьи истории слушаешь годами – сразу понимаешь: кого ругают, того и любят больше всех.
Косулин, подняв бровь, уточнил у Пашки:
– Ты хочешь сказать, что Путина болотные на самом деле очень любят? Жить без него не могут?
– Конечно! Да! На самом деле – да! Его поимели, как всех царей имеют. Сначала сказали: Царь, ты лучший, ты супергерой – давай вперед, измени, наконец, что-нибудь. Сделай нас счастливыми европейцами! А мы пока займемся своими делами, в основном продажей родины. Ну а теперь нормальная фаза разочарования, но тоже божественная – ты плохой супергерой, ты Мистер Зло, ты опять должен решить все наши проблемы. Манихейский бред в масштабах страны! Вот что меня бесит, так это примитивный Восток в голове наших интеллектуалов: они реально верят, что все зависит от царей. В пример Сталина приводят – мол, умер, и репрессии кончились. Как будто Сталин лично миллионами доносы на соседа писал и лично каждого гнобил в ГУЛаге. Да любой шахтер и то реальней мыслит: он знает, что всех в итоге переживет. Для него Путин – Вовка, а не Мистер Зло. Он просто человек, обыкновенный царь! Вот вы, если вас так обижать будут, вы что сделаете? На х… пошлете, правильно? Глупые интеллектуалы, ничего не понимающие в человеческих отношениях, верят в идеальное как дебилы, реальности видеть не хотят, все рай на земле ищут – дебилы, честное слово! А от поиска рая всегда одни проблемы!
Пашка раскраснелся, вспотел, но наконец успокоился, слив накопившуюся социальную ярость.
– Простите, друзья, завелся, меня это выводит из себя! Вот ты, Саш, за кого?
– Ты знаешь, сам от себя не ожидал… Я вообще-то человек консервативный. Если можно ничего не менять – отлично. Но ситуация с Новиковым сливает все в одну кастрюлю. Опасную такую кастрюлю. Везде вижу одно и то же: люди, которые не хотят уважать другого, равного себе человека, уверены, что только они и познали все секреты бытия. Каждый считает себя лучше другого. Одни стали древними славянами в одночасье, и поэтому не-древние славяне пошли вон. Другие признают только силу, как животные. Третьи – самые верующие на Земле, и Господь у них в личном сейфе заперт: они от его имени командуют. Четвертые убеждены, что, если ты не умеешь зарабатывать деньги – ты биологический мусор. И все спорят, кто лучше, убивать готовы, чтобы доказать, что они самые крутые! Все перевернуто и названо нормой, заметь! Медицина делает так, как удобно ей, а не пациенту, он должен под нее подстраиваться. Как Царица гениально сказала: «С каких это пор у нас здесь главный пациент?!» В учебниках по нечеловеческой медицине можно эту фразу в заглавие выносить. – Косулин все больше горячился. – А кто у нас должен быть главным? Для кого все придумано? Где милосердие, любовь, братство, доброта, смысл, в конце концов? Где детские приюты при церквах? Где уважение к пациентам? Ладно б врачи еще себя при этом чувствовали хорошо, но это ж не так! Раньше врачей любили, уважали, а теперь боятся и не доверяют. И таблетки не хотят пить именно поэтому! Ну не бред? Кто вообще тут сумасшедший?
– Александр Львович все о врачах печется так трогательно, – промурлыкал Паяц.
Себяка поддержал:
– Ага, я недавно в БТИ 1 пришел за справкой. Сидит тетя и ногти красит – я ей мешаю соответственно. Стою, как придурок, бумажки робко протягиваю и точно понимаю: я человеку жить мешаю, хочу чего-то нелепого, например разрешения, а она сидит и не хочет разрешать! Почему это вообще должно быть разрешаемо – понятно, чтобы этой дуре было что жрать, но она этого не понимает, благодарности не ощущает – она богиня, совершающая маникюр!
Косулин вскочил, забыл подливать и, в слабой надежде решить для себя что-то, разразился:
– Больше всего меня поражает, как мы все уверены, что неспособны это изменить! Что люди вокруг идиоты, и их обязательно надо заставлять меняться. Я, конечно, пропащий идеалист и, как подтвердил Себяка, член отца, но я уверен, что люди стремятся к лучшей форме, к уменьшению напряжения, которое поддерживает бред. Ведь наши пациенты испытывают большое облегчение, когда реальность становится более человеческой. Если завтра врачам сказать: не надо так много писать всякой ерунды, общайтесь больше с пациентами, уделяйте им время, они что скажут – нет, нет, давайте лучше писать? Конечно, дефект есть дефект. Кто-то не способен ничего поменять. Но и их тоже надо любить, а не унижать, так, чтобы они за свой бред сражались до последнего солдата.
Все с удивлением следили за бегающим из угла в угол Косулиным. Агния скатала из бисквитных крошек маленький шарик, прицелилась и кинула им в Косулина. Он не заметил.
– Саша, да сядь ты, баррикады пока не построены… – не выдержала Агния. Ей хотелось, чтобы мужчины отвлеклись от политики и нерешаемых вопросов и обратили на нее внимание. Зря она, что ли, наряжалась?
– Саша, сядь, – присоединился к Агнии Себяка. Речь Косулина его взволновала, ему хотелось, чтобы Косулин его тоже послушал. – Знаешь, Саш, ну а как может быть по-другому? Мы же страна бесконечного нарциссического облома. От этого столько высокомерия и ярости. Ждем от себя только героических свершений, а медленные и тяжелые дороги нам неизвестны и скучны. Про агрессию: сейчас ведь совсем хаос, все не доверяют всем. А как я могу доверять чему-то? Сам посуди – я родился в семьдесят третьем году. Счастливейшее время – все ужасы военно-послевоенные забылись, жизнь была налаженной и понятной, падение Империи еще далеко. Я много чего из детства своего помню. Самое главное: мне около пяти лет, когда сознание дремуче-магическое и если желание загадываешь, то без дураков – от чистого сердца, так, чтоб сбылось! И что мы с тобой загадывали, помнишь? Чтобы не было ядерной войны! Настоящую молитву детскую творили во имя мира. Я лично очень боялся за судьбу мира. – Себяка прижал обе руки к сердцу и стал очень трогательным. – В пять лет мы мыслили как жители планеты Земля!! Мы были ответственны за нее и молились за мир. А сейчас что? О чем дети молятся? Об айфоне, наверное, или чтобы хорошо сдать ЕГЭ. Они же не плохие или бездуховные, сознание у них другое. Мы не смогли им это передать. Потонули в собственных противоречиях и распрях. Я не хочу вешать клеймо на детство – ужасный Советский Союз или прекрасный Советский Союз. Зачем мне быть настолько примитивным? Чем-то я горжусь, чего-то стыжусь, что-то хочу вернуть, а чего-то не хочу ни при каких обстоятельствах.
Пашка подхватил:
– Мало того что о мире думали, я не знаю, как вы, друзья, а я лично рассчитывал жить при коммунизме. Мне лично был обещан коммунистический рай. Конечно, коммунисты покруче христиан нафантазировали. Жить при коммунизме… Как сладко было мечтать об этом. Все равно, что рай на земле. И без всяких апокалиптических ужасов и отделения ВИПов от грешников. Никаких границ, государств, все люди – братья…
Паяц запел летовским басом: «А при коммунизме все будет за…ь, и даже, наверное, не надо будет умирать…»
– Да! Я думала, что при коммунизме не будет денег и можно будет в магазин ходить и брать сколько угодно. Я точно помню, что решала эту проблему внутренне: а сколько брать, если не надо платить? – Агния мечтательно закатила глаза.
– Агния, ну как же ты забыла? От каждого по способностям, каждому – по потребностям, – напомнил Пашка.
– Да уж… сложно решаемая задача при капитализме, в котором потребности не ограничены ничем. А здесь нечеловеческая сознательность личности, которая свои способности реализует на сто процентов, а потребности ограничивает личной ответственностью перед всем миром. Коммунизм с точки зрения психологии – триумф человека осознанного. Нам до него еще так далеко. Мы были дети-философы? – спросила Белла у всех, игриво обводя зелеными глазами каждого.
Косулин откликнулся:
– Ага, мы дети-идеалисты, которые выросли жестко разочарованными реалистами. Все дети верят в сказки, но в эту сказку верили не только дети. И что взамен: вместо братства народов – трехметровый забор от соседа и таджик как отдельный вид людей-строителей. Вместо «бабло на выход» – «бабло в смысл жизни». Та-ак скучно! Наверное, поэтому на Путина так обиделся народ: ожидали большего на уровне идей, фантазий, надежд. А разочарование о-очень злит.
Паяц опять запел:
– «Ты вчера был хозяин империи, а теперь ты – сирота…» Судари и сударыни… Самое страшное изобретение человечества – это не оружие массового поражения, не контрацепция и даже не запеканка из манной каши. Самое страшное изобретение – идея! Идея коммунизма, капитализма, религии. Да какая угодно идея опасна. Идеи как вирусы, они заражают людей, регулируют их поведение и даже то, как люди видят реальность. Если ты одержим идеей национализма, то ты видишь везде русских, немцев, кавказцев. Если же в твоем мозгу паразитирует идея справедливости, или равенства, или, не дай бог, братства, то ты всегда готов увидеть несправедливость, неравенство и чужаков… Откажитесь уже от идей, Саша! Не ищите в них вдохновения. Действуйте от своего имени!
Возникла пауза. Агния смотрела на Паяца с неприязнью. Желчный рыжий доктор ей не нравился, он отказывался ею восхищаться и частенько язвил. Белла одобрительно кивала. Пашка покашлял, собрался было возразить, но передумал. Сейчас его больше волновали другие проблемы. Себяка подвел итоги:
– Друзья, ну так ведь наше время еще не пришло. Поколение другое, мы еще молоды. Правят отцы. И их члены, да-да… А мечтали они о чем-то другом, понятия не имею о чем, кстати. О «нормальной жизни», наверное. Холодильник, телевизор, машина, яхта, самолет. Все как у людей, короче, чтоб было. Ну а чего, правда, в детстве жили-то плохо, некрасиво. Непонятно, главное: как снесет башню нашему поколению, когда придет время править? Уверен, что только реставрация детских молитв и отказ от идей, друзья, излечит наши душевные раны, иначе к пятидесяти нас всех ждет депрессия и суицид. Аминь.
Шостакович добавил:
– На идее вкусно кушать и молодо выглядеть мы долго не протянем, она уже почти исчерпалась. Даже с нашими зарплатами. До пенсии не хватит. Скучно.
– Ребята, это все круто, стану президентом, верну марксизм-ленинизм в систему школьного образования, ну а сейчас-то что делать? Скажите, погибаю ведь. Что бы вы сделали на моем месте? – Косулин с надеждой обратился к друзьям.
Все призадумались. Косулин подбодрил друзей круговым разлитием. Чокнулись за победу добра над злом. Помолчали.
Первой откликнулась Белла:
– Я бы много работала с самим пациентом Новиковым, ему нужна постоянная поддержка. В конце концов бороться ему, а не тебе. Твоя задача – помочь ему в этом.
Агния предложила написать письма в разные общественные организации, вызвать бучу в Интернете, пригласить журналистов, чтобы администрация больницы взяла дело на контроль и поскорее выпихнула Новикова, а заодно последила бы за его лечением.
Шостакович вздохнул:
– Не знаю, Саш, ты от себя много хочешь. Скорей всего, у него – шизофренический дебют, вяленький, такой психопатоподобный, он тебя своей психопатией заразил, и ты уже на баррикады собрался, увольняться… Может, подождать, посмотреть, как он лечиться будет, не гнать особо? Куда ты так торопишься? Он меньше месяца лежит. Будет у человека опыт, ничего страшного. Если учителем останется, так золото будет, а не учитель: детей нестандартных гасить не будет, толерантности их научит, человеколюбию.
Себяка почесал лысеющую голову, нахмурил умный лоб и начал рассуждать конкретно:
– Я так понял, что в том, чтобы он лежал, заинтересован его отец… Думает, что это поможет остановить ход уголовного дела. Может, он даже сунул бабла Царице, чтобы держала твоего учителя крепко. Судя по твоим рассказам, папа у нас обеспеченный и со связями. И сына не любит. Стыдится.
Как мы сегодня выяснили, ненависть не что иное, как обозначение препятствий для любви, по сути же одно и то же. Значит, папа любит сына, он его спасает, не очень удачно, но спасает, это факт! А значит, папа способен на большее. Ты претендуешь на его член, друг мой, может, тебе с ним поговорить? Объяснить ему популярно, что плохо сыночку в больнице, что он недостаточно болен, чтобы лежать так долго и не работать. И тебе не зазорно работать с родителями пациентов – твоя святая обязанность. Оказать папе психологическую помощь, в конце концов. Ему и так тяжело: мало того что сын чокнутый, его еще и клянут, небось за то, как именно он его спасает. Мама, наверняка, мозг выносит. А там, глядишь, папа и придумает чего поумней. Наедет на директора грамотно. Ты ему поможешь. А?
Косулин задумался. Все были правы и говорили дельные вещи.
– Спасибо! Вы – настоящие друзья, давайте выпьем за Новикова, он – хороший!
Радостно выпили за Новикова и за своих пациентов и пошли на балкон курить.
На балконе быстро продрогли, наспех покурили, вернулись к теплому коньяку и остаткам десерта. Все расслабились, коньяк расширил сосуды, зарумянил щеки. Спорить и дискутировать больше не хотелось.
– Я хочу вам сказать кое-что, – начал осторожно Шостакович. – Я через две недели увольняюсь. Завтра буду заявление писать.
Все замерли. Разговоры об увольнении были как разговоры о суициде. Раз говоришь – значит, не сделаешь. Пашка хронически был недоволен своей работой и много лет об этом говорил.
– Ну ты интриган! И ты все это время молчал? – Агния почти кричала.
– Я сам еще точно не знал… – попытался объясниться Пашка.
Договорить ему не дали. Поднялся гам, посыпались вопросы, все что-то говорили, перебивая друг друга.
– Да дайте же рассказать! – не выдержал Шостакович.
Все примолкли.
– Мне предложили работу, от которой я не смог отказаться.
– В ФСБ? – Белла сделала страшные глаза.
– Ну почти… – Шостакович откашлялся. – И еще я уезжаю. Сначала в Таиланд, а потом посмотрим, куда отправят.
Косулин оторопело рассматривал Пашку, словно в первый раз увидел.
– Кто отправит? – Возмущение Агнии сменилось грустью и предчувствием, что увольнение Пашки станет началом конца их маленького психологического братства.
– Та благотворительная организация, в которой я буду работать. Когда я последний раз был в Таиланде, ну вы помните, этим летом, я познакомился с одним мужиком… Бывший наш соотечественник, с Украины. Он уже больше десяти лет работает в благотворительной миссии. Они в основном детьми занимаются, строят школы, приюты, больницы, добывают деньги на обучение талантливых. Мы с ним полночи в баре проговорили. Он, послушав про мою работу, начал меня звать в миссию. Сулил всякие чудеса, о которых я и мечтать не мог. Говорил, что им нужны такие люди, как я. Я, конечно, тогда отказался, даже рассказывать ничего никому не стал. Но в голове это предложение держал. Утешал себя картинками жизни в тропическом раю, путешествиями, приключениями, из которых могла бы состоять моя жизнь, реальной помощью другим людям. А тут я понял, что, если сейчас не уйду из психушки, вообще никогда не уйду.
– «Безумству храбрых поем мы песню!» – Паяц поднял стакан и отсалютовал Шостаковичу. Паяц единственный не выглядел расстроенным. – Давайте же, друзья, выпьем за освобождение и жизнь после психиатрии!
Косулин огорченно покивал, вздохнул. Он пока не мог за Пашку радоваться, чувствовал только сожаление и удивление.
– Ну что тут скажешь… – вступила Белла серьезно и грустно. – Мне ужасно жаль, что я теперь не смогу видеть тебя каждый день, мне будет тебя не хватать. С другой стороны, это же так круто! Ну ты даешь! Какое-то кино – из дурдома в Таиланд!
– Да я сам в шоке от своего решения. – Пашку понесло от облегчения, что он наконец-то все рассказал. – Я вообще не ожидал, что получится. Почти полгода прошло. Я написал этому украинцу. Думал, он уже думать обо мне забыл, а он помнит. У меня и билеты до Бангкока куплены.
– Пашка, как же я без тебя в дурдоме буду? Да и не только в дурдоме… – Косулин укоризненно взглянул на Шостаковича.
– А я как без вас? Меня привязанность к нашей компании больше всего и удерживала от увольнения. Но все… не могу больше.
Вечер заканчивался. Собравшиеся пребывали в смешанных чувствах. За несколько часов многое изменилось.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.