Текст книги "Культурный конфликт (сборник)"

Родители стояли как вкопанные. Куда уж радостнее!

– Да вы как будто не рады?! – парень явно не понимал, почему никто не кидается ему на шею. – Я ж жениться приехал, или вы не в курсе?

– Петя! – Марья Михайловна застонала, как от зубной боли.

– Ничего, Маша, не переживай, сейчас мы во всем разберемся. Видите ли, молодой человек, Таня нам, конечно, рассказывала, что у нее появился новый знакомый, и даже о том, что существуют какие-то планы. Мы, честно говоря, не очень всё это приняли всерьез. Да и, знаете, как-то времени особо на это у нас не было.

– А чего ж вы не приняли-то? Я слово держать привык. Обещал жениться – значит, женюсь. Так чемоданчик-то куда позволите поставить?

– Петя! – уже не застонала, а практически вскрикнула Марья Михайловна.

На шум в коридоре из своей комнаты показалась Таня.

– Что вы добрым людям спать не даете? Юра?! – Таня остановилась, сначала не понимая, что происходит и как ей отнестись ко всей этой ситуации. Это сон или это явь? Сначала было недоумение, потом радость небывалая. Потом какое-то неудобство перед домашними. Всё это бурей пронеслось на Танином лице.

Она не знала, как правильно поступить: имеет ли она право сейчас броситься к новоиспеченному жениху, или это может обидеть папу с мамой. Ситуацию решил взять в свои руки Петр Федосеевич.

– Ну вот что, милые люди, поступим, стало быть, так. Сейчас три часа ночи. Завтра всем на работу, в университет. План действий предлагается такой. Юрию нужно, наверное, помыться с дороги. Постелет вам Марья Михайловна у меня в кабинете. И всем спать. Вы, молодой человек, завтра поспите подольше. Мы свой распорядок, простите, изменить уже не сможем. Были не предупреждены-с. А вечером, как я уже сказал, в семь часов встретимся и за ужином обсудим эту ситуацию.

– Но, папа! – Таня что-то хотела возразить.

– Ты что-то хотела сказать, или я не прав?

В голосе отца было столько металла, что Таня поняла: спорить сейчас не нужно.

– Хорошо, тогда до завтра, и всем спокойной ночи.

Уж какая там могла быть спокойная ночь! Хотя для одного человека она была точно спокойной. Юрий уснул сразу. Едва прислонился головой к подушке. Остальным жителям большой квартиры в высотке этой ночью уснуть не удалось.

Утром Юрий проснулся от слепящего глаза солнца. Сначала даже не понял, где он и что случилось. Через какое-то время в прояснившейся голове всё восстановилось, и Юрий начал оглядываться по сторонам. Старинная мебель, высокие потолки. Да и спит он не на кровати, а на кожаном диване. Ну просто как на картинке про дедушку Ленина. Интересно, вроде Татьянка про такие красоты и не упоминала. Быстро одевшись, он вышел в коридор. На кухне суетилась женщина. Видимо, Танина мама.

– Доброе утро, хозяйка, – бодро произнес парень.

Марья вздрогнула то ли от непривычного обращения, то ли потому, что она теперь всю жизнь вздрагивать будет.

– Доброе утро, меня зовут Марья Михайловна. Завтракать сейчас будете или умываться сначала?

– Да нет, умоюсь пойду. У вас вон вода горячая. У нас в общаге только холодная. И вообще в хоромах живете. Это за какие такие заслуги?

Марья Михайловна поджала губы и решила не отвечать. А что говорить? Что это всё заслуги папы-академика? Нет, уж пусть академик вот с этим парнем сам и разбирается. Она так устала за эту ночь, что не хотела уже ни думать, ни придумывать.

– А Татьянка моя где?

Его, главное! Что делать? Нет, ну что же делать? Марья начала тихо паниковать. И главное, Петра нет рядом. Она так привыкла, что вместе им ничего не страшно. А сейчас? Что ей прикажете делать с этим странным молодым человеком? Может, он вообще уголовник? Ходить, что ли, по квартире за ним, чтоб чего не взял? Таня у них такая доверчивая. Вот жениха черт принес! Про такого не скажешь «Бог подарил», это уж точно.

– Ну что, будущая теща, готов к завтраку. Пардон, мамой пока назвать не могу. Не имею права.

– Что вы, что вы! И вообще, давайте не будем торопиться. Завтрак на столе. А потом, я думаю, вы, может, по Москве пойдете погуляете? Что вам дома-то сидеть, дело молодое.

– Да у вас такой дом, что гулять никуда ходить не надо! Вот здесь гулять и буду. Но сначала подкреплюсь. Да, богато живете, ничего не скажешь. Скрыла от меня Татьянка, такое скрыла. Она же мне как говорила: «Я к тебе в Свердловск приеду». А я пораскинул мозгами – ну и что она у меня в Свердловске делать будет? Сам в общаге, пока на очередь поставят, пока комнату дадут… намаемся. Я-то привычный. А она хоть и жилистая у вас, и не боится ничего, а всё равно – жалко девку. Понятно, что всё это не про нее. А всё равно – огонь! – при этом Юрий подмигнул Марье Михайловне.

Та уже устала охать и стонать. Видимо, жизнь у нее дала осечку, это теперь совсем другая жизнь будет. Кто этот человек, почему он сидит на их стуле и рассуждает тут про их с Петей дочь? Про их Таню. Причем для него это всё вопрос решенный. Что делать? Нет, что делать? Неужели у Тани с ним любовь?

– Хозяйка, мне бы чемоданчик разобрать. Где мне полочку определите?

Марья Михайловна наконец очнулась и взяла себя в руки.

– Давайте договоримся, меня зовут Марья Михайловна, вас зовут Юрий. Вещи вы разбирать не будете, пока не придет Татьяна. Поймите меня правильно, я вас почти не знаю, вы меня, впрочем, тоже. Вечером соберется вместе вся семья, и мы всё решим, кто где будет жить, где вещи держать. А сейчас будьте так любезны, пойдите все-таки погулять. А то мне еще и по магазинам, и готовка. А так я собраться с мыслями не могу. Если вам, к примеру, деньги на трамвай нужны, так я дам, – про трамвай Марья понимала, что дала лишку, это уже было от полного отчаяния.

– Ну как знаете, а на трамвай у меня и у самого есть. Рабочий класс, как-никак. Обижаете.

И Юрий неторопливо, враскачку, направился к двери.

Марья Михайловна лихорадочно закрыла за ним дверь на все замки и плюхнулась на табурет прямо в коридоре, не зная, про что думать в первую очередь.

Почему ходит-то так странно? Может, болеет? Ах да, Морфлот же. Господи, господи! Может, чемоданчик проверить, пока нет никого? Ой, да нет же, всё не то.

Марья Михайловна тяжело поднялась и побрела в спальню. Достала заветную иконку и стала молиться. Конечно, муж знал и про тайное место, где иконка хранилась, и про эти Марьины молитвы шепотом, только он на это закрывал глаза. К Богу жена обратилась после рождения дочери. И где-то Петр даже завидовал ей. Вот у Марьи есть такая возможность, а у него никогда не будет. А с Богом-то оно как-то легче.

– Папа, ну я сама не понимаю, почему он вот так приехал. Мы хотели друг другу писать письма, всё утрясти сначала на местах. Ну а уж потом… Только я рада, что он приехал! Значит, любит!

Это был уже вызов. Миллеры сидели за столом уже час, Юрий всё не приходил.

– Ну хорошо, и где же он сейчас?

– Может, он заблудился? Или вообще, с человеком что-то же могло случиться!

– С такими ничего обычно не случается, – вставила мать.

– Мам, ну зачем ты так!

– Всё, девочки. Успокоились. Танюш, ну ты нас тоже пойми. Мы же были совсем не готовы. Вот сейчас как раз и хотели всё проговорить. Действительно, не будем обсуждать человека за глаза. Вот сейчас придет – и примем все решения. И давайте ужинать. Танюш, ну прости, я так есть хочу, умру прямо. И потом, ты нам с мамой ни разу не сказала сегодня, что ты нас любишь.

Таня улыбнулась:

– Мама, папа! Как же я вас люблю!

Детская присказка разрядила обстановку, Марья начала накладывать мужу плов, и на какое-то время всем показалось, что ничего не произошло.

Юрий пришел в девять. Было видно, что он немножко навеселе. В руках он гордо держал две бутылки пива.

– Так. Все собрались. А что грустные? Помер кто?

Юрий сам же и посмеялся над своей, как ему показалось, удачной шуткой.

– Нет, молодой человек, не помер, просто мы вроде договорились, что встретимся в семь, а сейчас девять. Вот волновались за вас, да и устали мы, а потом, нам ведь завтра на работу. Наши отпуска закончились, – Петр Федосеевич был жёсток.

– Это вы меня вроде как упрекаете. Вроде как вы тут все работаете, а я Ваньку валяю? Ну, положим, работают у вас тут тоже не все, – Юрий выразительно посмотрел на Марью Михайловну, та невольно вжалась в стул. – А я дня без работы не сидел, со флота – сразу на завод! К станку! Грамота за грамотой!

Юрий совсем разошелся. Опять же, чувствовался принятый градус.

– Ну, ну, Юрий, даже и не знаю, как мы сейчас будем обсуждать наши серьезные вопросы. Не переносить же на завтра. Давайте все-таки все к столу. Думаю, для пива уже поздно. А вот чай. Как вам, Юра, чай? Маша, ты ведь предложишь нам чаю?

– Безусловно.

– Ну вот и прекрасно. Танюш, доставай из буфета чашки. А вы, Юра, расскажите, кем вы работаете и как же вас отпустили с завода сразу после отпуска. За свой счет взяли?

– За свой счет! Расчет! – Юра, как все не очень трезвые люди, говорил громче обычного с постоянным вызовом в голосе. Как будто хотел ответить обидчику. Хотя никто его в этом доме пока еще не обижал. – Расчет взял и поехал. В Москву! В столицу! Здесь теперь работать буду! На АЗЛ, – тут Юра слегка запнулся. Аббревиатура московского завода для него на сегодняшний вечер была невыговариваемая.

– Вы, наверное, имеете в виду АЗЛК, – пришел на помощь Петр. – Похвально, очень похвально: завод мощный, с традициями. Только нужна ли там именно ваша квалификация? Вы по какому профилю, простите?

– Токарь! Третий разряд!

– Прекрасно! Хорошая специальность. Думаю, уж точно работу найти будет можно. Постараюсь помочь. Да что там, уже поговорил. Поговорил на заводе, с которым сам работаю. Там специалисты требуются. Прямо завтра утром можно уже с документами в отдел кадров. Вы как, Юрий, не против? – Петр Федосеевич старался говорить как можно доброжелательнее и не обращать внимания на не совсем светский тон Юрия.

– Я? Против! Если завтра, то против! Дайте отдохнуть рабочему человеку, в конце-то концов!

– Юра, мне кажется, ты забываешься! – рядом со столом уже давно стояла Татьяна.

– Татьянка, ну конечно! Мы все здесь не о том. Иди, иди скорее ко мне, – Юрий взял Таню за руку. – Мама, папа, мы с Татьянкой решили пожениться. Благословляйте. Между нами всё уже сговорено, – Юрий подмигнул Тане. – Жить у вас, слава Богу, есть где. По углам скитаться не придется. Обещаю дочь вашу любить и не обижать.

Марья Михайловна схватилась за сердце, Петр Федосеевич молчал. Слово было за Таней. Она была спокойна.

– Юра, – она немного закашлялась. – Юра, – более твердым голосом произнесла она, – я очень рада тому, что ты приехал, – Таня с вызовом посмотрела на слегка перепуганных родителей. – Да, я рада, – с нажимом повторила она, – только эту нашу встречу я представляла немного не так. Мне надо к тебе привыкнуть, к другому, здесь. Торопиться мы не будем.

– Татьянка, обиделась, да? Это на то, что я про твою мамашу сказал? Что она не работает? Да и ладно, пусть себе дома сидит. Скоро ты мальцов начнешь одного за другим рожать, нам как раз бабка понадобится.

– Петя! Можно я пойду в свою комнату? Мне как-то нехорошо, – взмолилась Марья Михайловна.

– Мама, прошу тебя, никуда ходить не надо, и не обижайся на Юру, он не хотел тебя обидеть. Но торопиться мы не будем, – еще раз медленно и членораздельно произнесла Татьяна.

Чай попили молча, так же молча разошлись по своим комнатам. Юра несколько раз порывался начать беседу, и каждый раз взглядом Таня припечатывала его к месту.

Утром, чуть свет, Юру растолкал Петр Федосеевым.

– Юра, вставайте, нам пора.

– Куда?

– Я договорился, тебя в 8 утра ждут в отделе кадров Троицкого завода. Это прекрасное учреждение. Закрытый ящик. Надеюсь, что возьмут. Там и зарплата повыше, и с общежитием обещали помочь.

– То есть вы намекаете, что мне лучше с вещами прямо?

– Лучше, Юра, лучше. С Таней у вас всё еще может сложиться. Я этого совсем не отметаю, поверь мне. Но не можешь же ты жить у нас сейчас. Ты же как отца меня понять можешь.

– Да понимаю. Чего уж там. Вы меня тоже за вчерашнее простите. Сам не знаю, как получилось, вообще-то я не пью. А тут Москва, знаете. Опять же, с Татьянкой встретился.

– Да, да, Юра, конечно, с кем не бывает. Сейчас всё будет зависеть от тебя. Слово даю, мешать вам не буду. Таня должна будет решить всё сама. А сейчас вставай, нам уже нужно поспешить.

Из кухни выглянула Марья Михайловна – она, конечно, уже не спала.

– Юра, может, вы пиво заберете? Оно вам так понравилось.

– Да нет уж, сами выпейте за мое здоровье.

Вечером семья, как всегда, собралась за ужином. Ели молча. Петр Федосеевич всё ждал, что разговор начнет Таня, но дочь не проронила ни слова.

– Таня, у нас никогда не было недоговоренностей между собой, поэтому я считаю, что сейчас мы тоже должны обсудить создавшуюся ситуацию. Ты со мной согласна?

– Да, – коротко ответила Таня.

Петр Федосеевич вздохнул – никогда еще у него не было такого непонимания с дочерью.

– Можешь спросить у мамы, мы с ней вдвоем эту ситуацию тоже не обсуждали. Ты же знаешь, мы всегда были честными и открытыми друг с другом, ничего не изменилось, поэтому сейчас так же втроем мы всё обсудим. Потому что ситуация касается не только тебя, но и нас с мамой. Ведь так?

– Да.

Опять это короткое «да».

– К тебе приехал твой знакомый. Это хорошо. К сожалению, мы не были предупреждены, не были готовы. И он приехал не просто в гости, он приехал к нам жить. К этому мы не были готовы еще больше.

На слове «жить» Таня вскинула на отца глаза. Что в них было – удивление, вызов? Как поймешь.

– Жить он у нас не может, – спокойно продолжал Петр Федосеевич. – Ты, Таня, должна нас с мамой понять, это не та ситуация, он нам пока не родственник, он не твоя подружка. И потом, если человек приехал жениться, так будь мужчиной. Женитьба – это поступок, ты берешь на себя ответственность за человека. Тебе нравится этот парень – очень хорошо, мы с мамой против не будем. Но он должен встать на ноги. Здесь, ладно, пусть это будет в Москве. Но он должен начать работать, получать зарплату. Вы на что-то должны жить? Ты же студентка.

Таня молчала, сделал паузу и Петр Федосеевич.

– Мы были с ним сегодня в отделе кадров нашего завода. Его взяли на работу, правда, с испытательным сроком. Удалось выбить для него общежитие. Таня, старт у него есть. Посмотрите оба, что из этого получится. Скажу тебе честно, может, я себе твою жизнь представлял не так, не с таким человеком. Но это, Таня, жизнь твоя, и если ты решишь, что именно это твое счастье, строй его. Строй с этим человеком. Мы с мамой его примем, он никогда не почувствует какого-то неприятия с нашей стороны. Да и потом, Юра действительно хороший парень. Ты знаешь, пока в машине ехали, мы много разговаривали. И мысли у него правильные все, и по жизни он достойно идет. То, что образования нет, плохо. Но, опять же, стоит захотеть – и выучиться можно. Ум у него острый, пытливый. И к тебе у него отношение самое правильное.

При этих словах Таня первый раз взглянула на отца. Сколько же всего было в этом взгляде! Благодарность, смешанная с растерянностью. Родители в ожидании смотрели на дочь. Сложно, но она справится.

– Я хочу вам, может быть, немного объяснить, – Таня наконец начала говорить. – Я всё равно рада, что Юра приехал, – с нажимом произнесла она, – и я всё равно его люблю.

Это было опять произнесено громко, как показалось родителям, в основном чтобы просто произнести эти слова вслух. Как вызов, потому что в семье этими словами не бросались, кроме детской поговорки, которую Таня произносила к месту и не к месту. Или она хотела сама себя послушать, сможет ли произнести, не сорвется ли голос. И главное, поверит ли сама себе? Было видно, что все-таки поверила не очень и разозлилась сама на себя. А потом взяла себя в руки и уже заговорила прежней Таней.

– Мама, папа, я вас очень люблю, только я ничего не понимаю. Это был какой-то другой Юра, не тот из Ялты. Это потому что он просто выпил, вы как думаете? Но ведь если чувства пришли, за них же надо бороться, правильно? Нельзя же пасовать перед трудностями?

Мама подсела к Тане, приобняла ее, дочь благодарно прижалась к ней.

– Танечка, конечно, нужно бороться. Только когда уже знаешь за что, а три недели знакомства, да еще на отдыхе – этого мало. За это время ни человека узнать, ни себя показать. Не переживай, цыпленок, ты разберешься. На нас с папой всегда можешь рассчитывать. И ты же приняла сама абсолютно правильное решение – не торопиться. Вот всё и славно.

– Мам, – беспомощно произнесла Таня, – но он и внешне какой-то другой. Там он знаете какой был! Герой. А здесь совсем обычный. Или даже нет. Мне стыдно говорить про свои мысли, но какой-то деревенский. Даже не знаю, как его ребятам нашим университетским представить. Пап, я малодушная, да?

– Ну, почему же малодушная? Просто еще молодая и неопытная. И не знаешь, что на отдыхе, на фоне моря, всё смотрится по-другому. И потом, новизна. Кажется: а вдруг это лучше? А вдруг вот она настоящая любовь? И вдруг ты что-то в жизни можешь пропустить? Некоторые люди судьбу свою после вот таких курортных романов ломают. Некоторые, правда, находят. Но редко. Гораздо реже, чем ломают. Поэтому права ты, дочка. Главное, не торопись, приглядись как следует, к сердцу своему прислушайся – сама поймешь, просто ли это было интересное знакомство или все-таки любовь.

Таня смотрела на своих родителей, переводя взгляд с одного на другого. Если она и есть, любовь, – вот она, перед ней.

– Машенька, давайте пить чай!

Попутчик
Повесть

Маринке

НИКА любила поезда и то необыкновенное чувство разделенного одиночества, возникающее только в них. Ты сливаешься со стуком колес, с пейзажами за окном. Можно ни с кем не разговаривать, а просто смотреть и смотреть, отсчитывая километры по мелькающим за окном столбам, удивляться чередованию лесов и равнин средней России и тому, что жизнь есть не только в Москве, и что здесь она совсем другая. Стемнело, деревья стали сливаться, и в стекле Ника уже видела только себя. На нее вместо покосившихся домов смотрели огромные глаза худой девочки. На голове у девочки была замысловатая тюбетейка, на тонкой шее – несколько рядов бисерных бус, через плечо – холщовая сумка.

Ника себе никогда не нравилась. И не только сама себе, ей не нравилось и все ее окружение. Мама-певица, бабушка-виолончелистка и вся эта бесконечная окружающая их богема. Она хотела вырваться из этого круга. Любыми путями. Отказывалась учиться в музыкальной школе, одевалась, как ей вздумается. Ненавидела наряды, привезенные матерью из-за границы, пыталась неумело шить сама, и, как ей казалось, доказывала таким образом свою индивидуальность.

В следующем году Ника заканчивала школу и ей абсолютно было все равно, куда идти дальше, что делать. Ничего не хотелось. Все эти взрослые дела: бесконечные тусовки, сборы у них дома после спектаклей, выяснение за полночь – дурак все-таки дирижер или нет. Как же Нике все это надоело!

Правда, был еще отец – обычный инженер, и Ника никак не могла понять, что может связывать абсолютно разных людей. Хотя их, в общем-то, ничего уже давно и не связывало. Вот и отдыхать Ника ехала с матерью и бабушкой. У отца был, как всегда, аврал на работе. Или он так уже просто говорил? А на самом деле ждал, когда Нике исполнится восемнадцать лет, чтобы от них уйти. О чем-то таком Ника догадывалась из постоянно вспыхивавших скандалов между родителями.

– Ты живешь не по средствам! – кричал отец.

– Нет, это ты не интересуешься моей жизнью! Ты даже не был на последней премьере, – задыхалась в ответ мать.

– Да я в это время деньги зарабатывал! На что бы ты устраивала здесь свои полуночные посиделки, если бы я не работал, Нина?! Может быть, тебе хорошо платят за твое пение?

– Платят достаточно, – гневно парировала Нина глубоким контральто, театрально заламывая полные руки.

– Достаточно? Тогда где же это «достаточно»? Может, все ушло на новую шубу? – На этом этапе отец начинал, по обыкновению, нервно бегать по квартире. Худой, высокий – полная противоположность пышнотелой и неторопливой матери.

– Значит, тебе шубы для меня жалко. Я – актриса, Борис, не забывай, я должна достойно выглядеть, у меня поклонники!

Здесь Ника, как правило, хватала свою любимую холщовую сумку, нахлобучивала на лысую голову привычную тюбетейку и, хлопнув дверью, выбегала из дома.

Постриглась наголо она после очередного родительского скандала. Зачем, объяснить она не смогла ни себе, ни им.

В тот вечер скандал возобновился снова, и посвящен он был уже Нике. Бабушка принимала валидол, мама – театральные позы. И все это из-за гордо вошедшей в квартиру Ники, постриженной под ноль. В принципе реакцией Ника была довольна. Концерт удался на славу. Не все же матери в примах ходить. Она тоже кое-что может!

– Нина, ты не в театре, тебя все равно никто не видит, а мне все равно, – небрежно бросила она в сторону матери. И направилась в свою комнату.

Она давно уже называла мать по имени. Это было принципиально. Как ей казалось, они давно уже перестали быть друг для друга матерью и дочерью. Нике больше нравилось воспринимать их отношения как просто родственные или как между соседями, и даже не очень добрыми.

Мать тут же взяла себя в руки.

– Ну ты же не собираешься так ходить?

– Нин, я уже так хожу. Вот из парикмахерской пришла, сейчас схожу еще в туалет и пойду спать.

– А есть? – невпопад спросила бабушка.

– Есть пойду уже завтра, – и Ника хлопнула дверью своей комнаты.

Тамара Георгиевна и Нина переглянулись. Бабушка тоже была актрисой, хотя и виолончелисткой, но театрально пить валидол у нее получалось здорово.

– Мам, что будем делать? – Нина повернулась к матери.

– А что тут сделаешь? Возраст. Вот что ты Борису скажешь?

– Мама, не начинай, надоело. То один дверью хлопнул, то теперь другая. Вот пусть сам теперь посмотрит, до чего доводят эти его выяснения отношений.

– Нина, ну ты же понимаешь, нет дыма без огня. И ты действительно его давно уже в грош не ставишь, живешь своей жизнью, он – своей.

– Ну не на завод же мне к нему устраиваться!

– Не на завод, – Тамара Георгиевна по привычке начала смахивать ладонью несуществующую пыль со стола. – Вот только я все успевала. И обед у меня для мужа был, и улыбка, и время.

– Ну, это, мама, твое грузинское воспитание. И потом, папа все-таки работал в театре. Хоть как-то мог тебя понять. Да и проследить за тобой тоже.

– Нина, Нина. Виновата я и только я: не так тебя воспитала. А Ника, что, разве она меня слушает? Хотя, знаю, любит, только все наперекор делает. Да это все пройдет, не страшно. Вот только то, что молчит последние дни все время – это плохо. Все в себе. Это очень плохо, – Тамара Георгиевна вздохнула, – или эти ее словечки новые, не поймешь, о чем говорит. Дети, дети…

Ника весь этот разговор слушала из-за своей двери, глядясь в зеркало. Ну и зачем она это сделала? Кому, что хотела доказать? Правда, не сказать, что новая прическа ее как-то обезобразила. Нет. Глаза стали еще больше, выразительнее.

Ника уже перестала расстраиваться из-за своей внешности. Красавицами были бабка, родом из грузинских дворян, да и мать переняла ее гордые черты. Как и осанку. И полнота не могла этого скрыть. В Нике всего этого уже не было. Разве что глаза. Мать по этому поводу не церемонилась:

– Нет, ну в кого ты у нас такая уродилась? Уж точно не в нашу родню. Еще и слуха нет! Ну ничего, может, зато умная будешь, как отец!

Слух у Ники был, только она это скрывала. Она с детства поняла, что на сцене, кроме музыкального дарования, еще нужна выразительная внешность. Как у Нины, например.

– Если даже чувствую, что могу в ноту не попасть, не страшно! Возьму паузу, взлет бровей, взмах руки и царственный взгляд. Все, уже отдышалась. И продолжаем петь.

Где Нике взять этот взлет бровей? Да и руки у нее тонкие, длинные непомерно. Нет, ей на сцену никак. Значит, будет, как отец.

А ведь Борис любил Нину, даже дочь в честь жены назвал. Просто Нине было смешно находиться рядом со своим вторым «я» у себя дома, поэтому придумали Нику. На самом деле, так должны были назвать ребенка: ждали мальчика, и он должен был быть Николаем, Нико на грузинский лад. А родилась девочка, Нина.

Из Ники второго «я» и не получилось. Получилось что-то совсем своеобразное, непонятное: ни в отца, ни в мать. Как же сложно, когда ребенок изначально должен родиться гениальным, а получается обычным. И вот он это постоянное разочарование видит на лицах родителей каждый день. Но вот и они пусть видят свое чадо таким, каким его видеть уж совсем не хочется. А пусть! Так им и надо! А Нике все равно. Она уже привыкла быть другой, не такой, как все. Ходила в широченных штанах, в просторных рубахах с вышивкой. Ко всему этому антуражу теперь прибавится еще и новая прическа. Она открыла шкаф и, вывалив все на пол, нашла в закромах смешную тюбетейку. Напялила ее на лысую голову и довольно улыбнулась. «А вот теперь вы мне все вообще не указ, – ни инженеры, ни певцы, ни дирижеры».

Разочарования не было, было определенное чувство освобождения. Освобождения от родительской власти.

– Ника, может, ты зайдешь в купе? Ты уже целый час так стоишь, – Нина выглянула в открытую дверь.

– Это кому-то мешает?

– Бабушка хочет попить чаю.

– Сейчас я ей принесу.

– А ты? Хочется же попить всем вместе, – Нина старалась запахнуть поплотнее халат на полной груди.

– Нина, нельзя делать все, что только хочется, ты меня сама так всегда учила.

– Боже, – Нина застонала, – ну не придирайся ты к словам! Что за манера не отвечать на вопросы, а демонстрировать свой странный юмор, причем тебе одной понятный. Выражения эти твои странные. Ника, ну есть же русский язык, неужели ты не можешь употреблять простые советские слова.

– Могу: «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!».

– Мама, – Нина схватилась за голову, – ты понимаешь, о чем здесь идет речь? – она повернулась к матери.

– Бабуль, не обращай внимания, – крикнула Ника, обращаясь к бабушке, – Нина сегодня в роли Мими из «Богемы». Сейчас я тебе чаю принесу. Нина, тебе тоже. Иди в купе, береги связки!

– Неси, – устало произнесла мать.

– Нет, ну что я ей сказала, мама? Она вытягивает из меня все жилы. Какая после этого Мими из «Богемы»? Теперь только комиссар из «Оптимистической трагедии» из меня и получится.

– Не волнуйся, Ниночка, она вырастет и поумнеет, а про комиссара не думай. Все равно тебе в военный мундир никогда не влезть, с твоими-то формами.

Тамара Георгиева заняла самую мудрую позицию. Она не воспринимала Никины выпады всерьез. В глубине души она сочувствовала внучке и знала, что это – непростой возраст, и та должна пережить взросление сама. Бабушка будет от нее недалеко. Но что делать, если девочке достались такие родители? Их не переделаешь. Ради чего живут вместе, ради кого? А Ника мучается и все старается как-то их объединить своими дурацкими выходками. Главное, чтобы силенок у нее хватило. Но Тамара верила в силу грузинской крови. Женщины в их роду многое пережили и выстояли, несмотря ни на что. И хоть Нина не замечала в дочери своих черточек, Тамара знала: рано или поздно они проявятся.

Ника стояла в очереди за чаем и рассматривала карту маршрута. Так, ехать еще больше суток. Хорошо. Нику страшно тянуло на море. Вот в этом, она не сомневалась, южные корни давали себя знать. Уж как ненавистны ей были эти совместные поездки с матерью и бабушкой, но пересиливало желание увидеть море, поесть фруктов вдоволь. Шататься по берегу, босые ноги обжигая о горячие камни, торговаться на базаре с торговками. Этой поездки Ника ждала каждый год. Хотя опять будет театральная тусовка, опять будет жеманничать Нина, которую Ника в эти моменты ненавидела. Она уже не представляла мать вне роли. Та постоянно кого-нибудь изображала. Хорошо хоть бабка была рядом. Тоже артистка, конечно. Но она ж всю жизнь сидела со своей виолончелью и по большей части в пол глядела, поэтому таких ярких театральных ужимок за ней не водилось. И потом, Нике порой казалось, что Тамара все про нее понимает. Только вид делает, что раздражается, а на самом деле по ее глубокому мудрому взгляду Ника догадывалась, что бабке многое о ней известно. И про то, что переживает, и про комплексы ее, и про то, как ранят ее своею руганью родители. Бабка умная, это точно. Но все равно, она тоже на стороне взрослых и не очень, по большому счету, от них отличается.

– Мальчик, ты за чаем последний?

Ника поняла, что обращение адресовано ей. Она оглянулась. За спиной стоял симпатичный паренек лет восемнадцати и приветливо улыбался.

– Нет, я за лимонадом.

– А что, теперь в поездах лимонад вместо чая дают? – опешил парень.

– Дают. Но только мальчикам. А девочкам и дяденькам, как и раньше, чай. Или вы, может, тетенька?

Парень окончательно был сбит с толку.

– Почему я тетенька? – И, приглядевшись внимательно, расхохотался: – Так ты девочка! Прости меня, не сообразил. Никогда не видел лысых девочек.

– А мальчиков видели?

– И мальчиков не видел!

– Ну и зачем же вы тогда сказали, что я – мальчик?

– Послушай, ты меня запутала вконец.

– Я вас не путала. Вы ведь за чаем? Вот и стойте себе молча, аппетиту набирайтесь и думайте о пищеварительном процессе, а не угадывайте, кто тут – кошка, кто – собака! – Ника отвернулась.

– Ладно, не обижайся. Меня Никита зовут, можно просто Кит и на ты. А тебя?

– А меня тоже из этой серии, можешь догадаться, если не хочешь про кошку с собакой.

Парень опять засмеялся.

– Нет, про кошку с собакой больше не хочу, ты всю охоту отбила. Давай погадаю. Из той же серии. Хм. Не соображу.

– Это я уже поняла. Бедный ты, Кит, и не сообразительный. И девочку от мальчика не отличаешь, и имен не знаешь. Ты, наверное, в спецшколе учишься. Ну, для таких специальных детей.

– Эй-эй, ты давай, не зарывайся! Я училище строительное в Воронеже закончил. Да брось ты дуться. Ну, ошибся! Сама посуди: все-таки внешность у тебя не очень стандартная. – Ника открыла было рот, но Кит не дал ей вставить слово, понимая, что опять может получить по мозгам. – Сейчас угадаю, значит, имя похоже на мое. Хорошо. Если на Кита, то, может, ты Кира? Или Никанора? Есть такое имя?

– Нет такого имени. Ну ладно, ты не расстраивайся, я же не знала, что ты на строителя учишься, я думала, на писателя, к примеру, или психиатра. А так тебе, конечно, не угадать. – Ника помолчала немного для важности. – Меня Ника зовут.

– Ника? Какое красивое имя! Никогда не слышал, и действительно, наши имена похожи, интересно. А ты с кем едешь?

– Я – с двумя инвалидами, вот чай сейчас им несу. Я у них сиделкой работаю.

Никита опешил.

– Надо же, тяжело, наверное.

– Тяжело, знаешь, они обе здоровые какие, обе под сто килограммов.