Текст книги "Если я буду нужен"

Глава 14
Впусти меня

Скатерть, накрахмаленная как медицинский халат, жестким краем цепляла Алину за коленку. В пестрой салатнице под хохлому исходила паром желтая, с ямами от глазков, картошка. Еще на столе были хлеб и квашеная капуста с кровяными шариками клюквы. Лидия Васильевна, бабушка Жени, в черном обористом платье молча сидела перед пустой тарелкой. Она смотрела на стену – туда, где рядом с широким ремнем висел портрет ее густобородого мужа. В глазах, водянистых, с нитками сосудов, гуляло весеннее тепло. Или, скорее, предвестие тепла – какое бывает в начале апреля, когда ветер несет с реки приторный тинный запах. Напротив бабушки, почти на углу стола, тыкала вилкой в картошку худющая Женя. Кончик косы ее, заплетенной с «петухами», чиркал по красной тарелочной кромке.

Соседи в коридоре собирали детей на прогулку, и голоса их тонкими лезвиями взрезали комнатную тишину. Справа, за стенкой, кто-то звенел стеклом, будто впервые за много лет решил сдать накопленные бутылки. Ерзала, скрипела стулом Алина, но бабушка и Женя хранили свое молчание, словно вели разговор, ни для кого не ясный и никому не слышный. Когда в коридоре все стихло, Лидия поднялась, взяла с дивана книжку в мягкой обложке, погладила Женю по голове и вышла.

– Молиться станет, – вздохнула Женя, – за спасение благодарить. Да спасения их мне не надо.

Она бросила вилку и, как собака из миски, принялась жадно есть покромсанную картошку. Алина дала ей минуты две, потом спросила, не удержалась:

– Женя, где же ты пропадала?

– В разных местах. Знаешь, – она потянулась за новой картофелиной, – вот нам про Вареньку рассказали, и я подумала: как хрупка жизнь. Завтра умрешь, и все, уже ничего не увидишь. А у меня денег накоплено было. Садись в автобус, и – вжух! – кати куда хочешь, хоть до Москвы, хоть подальше. Я и решилась… катить. Записку оставила, в платье у бабушки, в левом кармане. А она платье – в стирку. Буквы слиняли, Женя исчезла, совсем. Кстати, исчезнувшей быть хорошо. Бабушку жалко, а так…

– Но деньги… они бы закончились у тебя. – Алина сдавила пузатую клюкву, и сок, розоватый и кислый, брызнул на чистую скатерть.

– Наверное, – Женя пожала плечами, – но это бы было потом. Они на вокзале меня нашли, в одном городке. Я хачапури в буфете ела, а тут полицейский. Идем, говорит, со мной, наездилась, хватит.

– Знаешь, а мне было страшно… думала, Хасс тебя изловил. И держит где-нибудь взаперти.

– Нет-нет, – Женя схватила тонкую жилку капусты, – он бы меня не тронул. Звери со мной смиреют, я слова шептальные знаю. Он голодный после зимы, это правда, только грех мой не больно велик. На один лишь звериный укус.

– А Варенька как же?! – почти рассердилась Алина.

– Варенька без греха, Зверь на нее и не взглянет.

– Нет никаких Зверей, Женя, хватит.

– Звери есть. А на Варю напал человек, и очень плохой человек. Таким ничего не нашепчешь, – она лизнула тарелку и улыбнулась, – надо бы чаю попить, как ты считаешь?

Пакетик плясал в белой чашке, как рыба, пойманная в полынье. Женя ждала, пока заварится крепче, и говорила:

– Я ведь Хасса-то чую. В начале весны во двор один забрела. Брошенный двор, нехороший. Как забрела, знать не знаю, что-то вело. Сугроб там был, высокий, в сугробе – следы. Гляжу я на них, а сердце будто заводное. Думала, ноги не выдержат, упаду. Но ничего, не упала.

– В группе «Мы ждем тебя, Х» мартовский пост был – об этом?

– Наверное, я уж не помню. Группу закрыли давно. Но мы с ребятами не теряемся, с теми, из группы. Пишем друг другу – о Хассе, да и вообще обо всем. Есть вот Гаврин Олег… Добрый, как Алекс, и очень красивый. Только живет далеко.

Алекс! Алина встала и выглянула в окно. Внизу, во дворе, он ждал ее на низкой скамейке без спинки. Ждал и хотел рассказать, до чего докопался, пока Алина была под арестом.

– Бабушка скоро вернется, – Женя сложила посуду на круглый поднос, – надо помыть, а то заругает. Иди, Алекса забирай – сидит там один, бедняжка.

– Да, хорошо. А тебя накажут… за этот побег?

– Думаю, нет. Бабушка рада, что я нашлась. Старым не нравится без молодых.

Алина кивнула и так же, как прежде Лидия, погладила Женю по голове. Потом сняла со стены ремень и спрятала в свой рюкзак.

– На всякий пожарный. Мало ли, у кого загорится.

Саша ходил по площадке, разлинованной тенями турников, и слушал музыку – к смартфону из-под вихров тянулись тонкие провода наушников. Большой, упакованный в черное, издалека он казался опасным. Алина же знала, что этот человек ее никогда не обидит. Вот бы забыть сейчас обо всем и побежать к нему, и ткнуться носом в жесткую куртку, и гулять дотемна, срывая первую мать-и-мачеху. Но так на войне не бывает.

Она миновала узкую улочку и по скрипучим камням пошагала к центру площадки. Саша поднял голову, вынул наушники и крикнул, размахивая руками:

– Хасс тебе не отец!

– Откуда ты знаешь? – так же громко спросила Алина.

– Расследование провел. Все точно, не сомневайся! Твой отец – Павел Петрович Седов, он существует, он в городе, и я его видел.

– Видел?! – Алина встала на острый камень и, чертыхнувшись, чуть не упала на Сашу. – Где и когда?

Саша под локоть отвел ее к карусели, бережно усадил в узкое желтое кресло. Сам опустился на корточки рядом. Посмотрел снизу вверх и, словно умылся, потер ладонью лицо.

– Сейчас расскажу, погоди… Пока тебя не было, я сходил на завод в отдел кадров. Подумал, у нас ведь все как-то с заводом связаны, вдруг и твой отец там работал. Но, сказали, с тех времен никаких архивов. Я разнылся: ну посмотрите, может, хоть что-то, отца подруги ищу, семейная драма. Тогда одна тетка, пожилая уже, спросила фамилию. И представляешь, оказалось, что у них в отделе кадров лет семнадцать назад работал некто Паша Седов, и его-то личное дело как раз сохранилось. В общем, я расстарался, дали мне его почитать. Два адреса в деле: прописки и проживания. Один – Металлостроя, дом четыре, другой – Космонавтов, одиннадцать, и квартира твоя, Алина. Слышишь, твоя!

– Продолжай. – Она проглотила сухой комок и приложилась щекой к нагретому солнцем поручню. – Ты правда видел его?

– Да. Соседи с Металлостроя сказали, что Павел, хозяин, квартиру сдавал много лет. А в августе вдруг вернулся. Дальше все просто: я подождал у подъезда и убедился, что он и правда на месте. Там, в личном деле, и фото было. Вот оно, посмотри. – Саша включил смартфон, и с экрана, блеклого на ярком свете, на Алину взглянул человек. Темноглазый, с русыми кудрями и ямочкой на подбородке. Отец.

Алина толкнулась ногой и поехала по кругу – от человека. Карусель мявкнула, словно ей прищемили хвост, и, сделав полоборота, намертво встала. Саша, ни слова не говоря, прошел по дуге и вложил смартфон в Алинину руку. Отец. И некуда убегать. Подкрутив на экране яркость, Алина вгляделась в чужое, актерски правильное лицо.

Вскоре она поняла, что лицо не совсем уж чужое. Так же, как у самой Алины, тянулись вверх внешние уголки глаз. Линия губ, широкая, чуть лягушачья, тоже была точь-в-точь как у дочери. Высокие скулы, волосы крупным вьюнком, тонкие девичьи брови… Папа из детских снов. С запахом каши и мятного табака. Владелец собаки и удочек разной длины. Затюканный мамой до бегства на долгие годы. Обидевший маму и, в общем, ее не любивший. Пришедший за новой любовью – любовью подросшей Алины. И все это важно – настолько, что хочется плакать и гладить экран почти деревянными пальцами. Бежать через город, насквозь, петь очень странные песни. Спрятаться в три одеяла и никому ни о чем не сказать. Важно. И все же важнее всего этот спасающий крик: «Хасс тебе не отец!»

Проехав второй полукруг, теперь уже вместе с папой, Алина встала на твердую землю. Саша спросил ее:

– Как ты?

– Нормально. Ну то есть совсем не нормально, но дышится хорошо.

– Тогда еще вот что. Не знаю, зачем тебе это нужно, но раз уж я разузнал… У Хасса и правда жена есть и дочь. Квартира на Космонавтов, номер дома не помню, в смартфоне записан. Девочку Аней зовут, вроде бы ей семнадцать.

– Спасибо. – Алина шагнула к нему, и он тоже сделал шаг. – Ты в курсе, почему я была под арестом?

– Без всякого курса.

– Будешь расспрашивать?

– Нет. – Саша вставил наушники, будто хотел отстраниться от мрачных Алининых тайн. – Если захочешь, расскажешь сама, а не захочешь – значит, мне не положено знать.

Алина кивнула и вдруг заметила на его лице россыпь горчичных веснушек.

– Возьми меня за руку, Саша, прямо сейчас. Сможешь, не побоишься?

Саша пожал плечами и бережно, словно птенца, прижал к груди ее слабую, чуть подрагивающую ладонь.

Если бы месяц назад Алине сказали, что к ней подкатит верзила Горев, она бы долго и недоверчиво хохотала. Однако это случилось – к счастью, лишь в переписке, и ей не пришлось в глаза верзиле говорить о полном своем безразличии. Пока она отбивалась от Горева, пришло еще одно сообщение. Писал некто Павел Хасс. Писал не длинно, но жутко, и Алина вспотела прежде, чем дочитала текст до конца.

Павел. Здравствуй, Алина. Зверь на пороге твоем. Очень голодный Зверь. Ты не беги, грех по углам не прячь. Съедену быть кому, тот не спасется нигде. Оденься белейше, двери свои отвори. Зверю препон не строй. Коли возьмет он тебя – праведное свершится, выйдешь пречистая к новому бытию.

Алина отдернула пальцы от ноутбука, встала и погасила свет. За окном уже потемнело, и с улицы, через тюль, в комнату мог заглянуть кто угодно. Двери свои отвори. Скинув тапки, на цыпочках, Алина прошла в коридор, приникла к дверному глазку. Лестница, выпуклая, загнутая по краям, была совершенно пуста. Глупая шутка? Но чья?..

Страница, с которой писали, почти ничего не дала. Фото на аватарке стояло знакомое, такими пестрели плакаты «Разыскивается Хасс». В личном разделе Алина прочла: «Оставь надежду всяк сюда вошедший». Друзей обнаружилось двое, и оба аккаунта – удаленные. Ладно, пусть так. Алина вытащила ноутбук в коридор, села на коврик и отправила короткое сообщение: «Ты кто?» Прошло минут десять, и ей написали в ответ.

Павел. Я – Зверь по имени Хасс.

Алина. Чего тебе нужно?

Павел. Грех твой принять на себя. Знаешь ведь, Зверь поедает грехи, души поникшие чистит. Ты расскажи, в чем согрешила, Алина. Стол мне богатый накрой.

Алина. Послушай, Зверя не существует. Голову не морочь!

Павел. Как же не существует? Я, Павел Хасс, Зверь и есть. Кайся же, дева, иначе спасения не найдешь.

Алина. Хасс – больной человек, а ты, черт возьми, бесстыжий! Нашел, чьим именем прикрываться. Вот сейчас в полицию позвоню, и они твои мерзости пресекут.

Павел. Все это тлен. Жди меня скоро. Приду.

Пока Алина сочиняла новое сообщение, аккаунт уже удалили. Осадок остался прескверный, будто под дверь ей подбросили мертвую кошку. Она понимала, что все это вымысел, что Хасс, настоящий, искомый полицией Хасс, не стал бы писать в соцсети никому. Хотя… отчего же не стал бы? Алина задвинула шторы, включила настольную лампу и позвонила Климу.

Дождь отшумел, пролился до капли, школьное крыльцо празднично заблестело на солнце. Алина спустилась вниз, огляделась – вроде никого, и запрыгала через лужи. Раз, два, лишь бы ноги не замочить! Вот эта похожа на Карское море, а эта на сыр, объеденный по краям, а в этой купается бегемот… Неподалеку от бегемота вдруг появились ботинки, явно мужские, и брюки в седую полоску. Над ними – расстегнутый плащ, пуловер с толстыми «косами», небрежно повязанный шарф и… выбритый подбородок с темной глубокой ямкой.

Алина прыгнула, неудачно – в ботинок тут же втекло холодное, и отвернулась. Нет, не сейчас, не сейчас. Она и сама собиралась к дому четыре по Металлостроя, хотела увидеть его, настоящего. Увидев же, испугалась, как годовалый малыш, чей папа был в долгой командировке.

– Простите! Я, кажется, потерялся. – Не жалея нарядных ботинок, он пошлепал к ней прямо по лужам. – Мне надо в строительный на Коммунаров.

– Это недалеко, если дворами пройти, – Алина махнула в сторону дома, где жили Карина и тощий Медведь, – вон там завернете и сразу под арку, самую низкую из четырех.

Он внимательно посмотрел на нее, как мастер смотрит на плохо тикающие часы, и робко спросил:

– А сами вы не туда идете?

– Туда, – соврала Алина, – вам показать эту арку?

– Да, покажите. Знаете, я в городе вырос, но потом уехал на пятнадцать лет. Многое стерлось из памяти, многое изменилось.

Голос его был мягкий словно творожный сырок. Алина вспомнила мамино: «Скажет хоть слово, и ноги слабеют…». Интересно, как он маме теперь – совсем уже взрослый, присыпанный сединой, с морщинками по всему лицу.

А как он тебе, Алина?

– Если честно, я очень рад, что вернулся. Человек где родился – там ему хорошо. Сила приходит, хочется жить. Думаешь – нет еще, не старик, есть впереди огоньки.

– Жену и детей вы с собой привезли? – спросила Алина, и он отвернулся, вроде как засмотрелся на иномарку.

– Приехал один. Дочку хочу повидать. Я перед ней виноват.

«Ну так давай, повинись! – хотелось кричать Алине. – Может, тебя и простят!» Но она не кричала, конечно. И папа, родной, настоящий папа тоже зачем-то решил помолчать.

За домом открылся двор, широкий и светло-зеленый – шиповник, растущий повсюду, покрылся мелкими листьями.

– Вон она, арка, – Алина вдохнула терпкий одеколонный запах, – теперь уж не потеряетесь.

Он благодарно кивнул, сунул руки в карманы и пошел вдоль газона, заросшего мать-и-мачехой. Секунд через пять, словно что-то забыл, обернулся и тихо сказал:

– Вы правы, не потеряюсь.

Бу-бу-бух, бу-бу-бух! Кто-то сильно, двумя кулаками барабанил в Алинину дверь. Вечер лишь начинался, и было светло, но этот неистовый стук пугал до дрожащих коленок. Алина – в одной руке нож, в другой телефон – подкралась к дверному глазку. Женя! С растрепанной головой и скошенным, черным разрезом рта. Алина скрутила барашек, приоткрыла дверь, втащила Женю в квартиру и тут же на все замки заперлась.

– Что, что случилось?! Кто-то бежал за тобой?

– Нет, не бежал. – Женя прижалась к стене. – Зверь где-то здесь, рядом совсем, я чую, он здесь, где-то рядом! – Она засмеялась, краснея все больше и больше, потом вдруг умолкла и сжала Алинин локоть.

На улице прострекотал мотоцикл, и сразу залаяли псы. На них закричала хозяйка и, видимо, потащила за поводки в сторону от проезжей части. Потащила и Женя Алину – к маминому окну.

– Скорее, скорее, надо же посмотреть!

Закутавшись в шторы, они оглядели кусты, машины, прибившиеся к тротуару, серое полотно дороги.

– Нет никого, – шепнула Алина.

– Есть, – ответила Женя, – мы просто его не видим. Прислушайся к животу, он верней, чем глаза. Как теперь, чуешь?

Алина пожала плечами и снова взглянула в окно. Может, она и чует. Знает, что Женя все сочиняет, но где-то внутри так сильно и мерзко печет…

– Хватит меня пугать! Зверя не существует, есть Павел Петрович Хасс, и он человек. Видела ты его рядом с домом или так, только чуешь?..

Женя насупилась и промолчала.

– Ясно, не видела. Ну и зачем нагнетать?

– Боишься, – Женя выпуталась из шторы, – а зря, не за тобой он пришел. Кого-то другого хочет. Вот интересно, кого?

Кого?.. Алина думала об этом, когда прочитала заметки в «Мы ждем тебя, Х». Возможно, Хасс пытается отыскать семью… Он, как и папа Алины, ищет подросшую дочь. Аню семнадцати лет с улицы Космонавтов. И вспомнить не может свой дом, ведь все они одинаковые, и нападает на женщин, похожих на Анину мать. Чтобы не прятала девочку, отдала, позволила оправдаться.

– Страшно как, Женя… страшно-то как…

– Не бойся, кажется, он уходит, туда. – Женя ткнула обкусанным пальцем в сторону Дач Мертвецов. – Сегодня, думаю, не вернется. Давай посидим.

Они уселись плечом к плечу на диван и крепко схватились за руки.

– Знаешь, – призналась Алина, – недавно мне Зверь написал. Про то, что он близко и скоро придет.

– Знаю, – Женя кивнула, – только это не Зверь. Я тоже письмо получила и девчонки из группы про Хасса. Мы же общаемся до сих пор, они мне все рассказали. Девчонки в полицию собрались, ну и я потащилась с ними. Чуяла, что не Зверь, что вреда ему не причинят.

– А полиция?

– Говорят, хулиганит кто-то. Если опять начнется, надо им сообщить.

Алина вздохнула – так же ответил и Клим. Да, он ее расспросил и даже слегка успокоил, но явно при этом скучал и хотел поскорее свернуть разговор.

– Кстати! – подпрыгнула Женя. – Я там узнала про Варю. Напал-то ведь вовсе не Хасс!

– Правда? А кто?

– Какой-то ее знакомый. Сказали, Варенька оправляется, может, учить нас начнет после майских.

– Да, хорошо бы.

Алина выглянула из-за шторы. Солнце уже садилось, и небо все было в рыжих разводах. В кустах не шуршал никто, кроме птиц.

– Женя, как он? Ушел?

– Ушел, далеко. Скоро залезет в берлогу.

Алина вернулась к дивану, тронула худенькое плечо.

– Побудь со мной до прихода мамы, ладно?

– Ладно, – Женя хихикнула, – только нажарь мне картошки, очень уж хочется есть.

Ветер тащил по перрону газету. Она кувыркалась, шуршала, всплескивала краями, пока, наконец, не ткнулась Алине в ноги. Прижалась, словно ребенок, всем телом, и Саша с трудом ее отлепил. Электричка, в сумерках похожая на змею с желтыми пятнами по бокам, была давно подана. Последние дачники с баулами, ведрами и рассадой ныряли в открытые двери.

– Жалко, что ты уезжаешь, – сказала Алина, – да еще так надолго, я без тебя тут зачахну.

– Майские, время копать, – Саша кивнул на старушку с лопатой, влезающую в вагон, – нашим в деревне не справиться без меня.

– Знаю. Просто я как-то… привыкла, что ты всегда рядом со мной. Ну ничего, буду болтаться по городу с Женей. Этих-то, парочку нашу, Кирин папахен в леса забирает.

– Послушай, если вдруг Женю опять… понесет, ты мимо ушей пропускай, хорошо? У нее в голове тарарам, а тебе он не нужен совсем.

– Не нужен, – Алина носком ботинка погладила Сашину сумку, стоящую на перроне, – но в чем-то она права… Сказала, на Варю напал не Хасс, и что оказалось? Не Хасс! И письма из соцсети…

– Про письма и Клим говорил – хулиганство! Но ты же не верила Климу, считала, дяденьке наплевать. А он, между прочим, работал и тех хулиганов нашел!

– Ладно, ну не сердись, – Алина ткнула пальцем в черно-кожаное плечо, – я попробую быть реалисткой. Но Жене вообще-то не верить сложно…

– Уважаемые пассажиры! Электропоезд до станции Синеокое отправится в двадцать часов пятьдесят семь минут с третьего пути.

Саша взглянул на экран смартфона и как-то беспомощно улыбнулся.

– Мне пора. Ведите себя хорошо.

Он расстегнул сумку и вытащил несколько веток белой пахучей сирени.

– Это тебе.

– Откуда? – удивилась Алина. – Сирень ведь еще не цветет.

– С юга понавезли, там уже много всего… Послушай, у нас две минуты, и если я не скажу, то буду ужасно жалеть. Ты только молчи, обещаешь? – Он сунул ветки Алине и пригладил свои вихры. – Мне кажется, я люблю тебя. Ох, что за трусость… не кажется! Я люблю. С первой минуты. Помнишь, в сентябре, на линейке ты стояла передо мной. Ситько тебя еще в спину ударил. Я никогда не видел таких красивых лопаток, да и он, наверное, тоже не видел… Глаз вот этих, чуть-чуть японских, и мягких волос, и синичьи тоненьких лапок… И теперь, что бы ни было дальше, помни… есть ненормальный, который сделает все для тебя. Даже если взаимности не получит.

– Да… я запомнила, Саша. – Она обняла его крепко, носом прижалась к теплому подбородку. Так бы всю жизнь и стоять. И чтобы ни приключений в грязи, ни ревности, ни вранья. Внутри электрички забормотал хриплый голос, и Саша, вздохнув, наклонился за сумкой.

– Скоро увидимся, обещаю! – Он прыгнул в желтый прямоугольник, двери за ним закрылись с негромким свистом. Алина махнула букетом и, не глядя в уплывающие окна, пошла в обратную сторону. К дому.

Город, как и всегда, рано ложился спать. На улице прохожие еще встречались, но во дворы, крепко сжатые гаснущими домами, Алина свернула одна. В другой раз она бы, наверное, скинула капюшон – так лучше слышно, не идет ли кто позади, ускорила шаг, достала ключи, чтобы сразу же внутрь, не копаться у домофона. Но вечер был теплый, и пахло сиренью, и «я люблю тебя, Саша», несказанное пока, каталось во рту розовой карамелькой. Запах сирени бесил Алину с тех пор, как мама разбила флакончик с бабушкиными духами. Но одно дело старый флакончик, и вовсе другое – подарок от парня, в которого ты влюблена.

Мама после работы поехала к Ксении Львовне. Недавно звонила, что скоро двинется к дому. Вот бы подольше не шел автобус, мечтала Алина. Ей хотелось остаться в квартире одной, пусть ненадолго, на час или полчаса. Подобрать для сирени вазу, включить какой-нибудь тяжеляк, поваляться на жестком полу. Она подошла к подъезду, остановилась. Мамина комната, снаружи не подсвеченная фонарем, слепо таращилась из-за кустов. Пустыми были и окна выше – до пятого этажа. Город примолк, спрятался на изнанку, чтобы Алина, не расплескав, донесла свое счастье до подкроватной коробки.

Сзади зашаркали чьи-то ноги, и в затылок Алине глухо сказали:

– Стой, где стоишь, худая.

Тьма широкой ладонью надавила ей на глаза. Она обернулась – свернутый в шарик еж, – надеясь, что никого не увидит. Однако увидела. Парни, один азиат с перебитым носом, второй налысо бритый крепыш. Азиат обогнул Алину и прислонился к двери – дал понять, что в дом она не войдет. Бритый же облизнулся, словно готовился вкусно поесть, и с пришепетыванием спросил:

– Хочешь алкашки, худая? Не потравлю, не боись. – Он глотнул из бутылки, обмотанной тряпкой, и поманил Алину кривым средним пальцем.

– Выпей, чего тебе стоит, – сказал азиат от подъезда, – все веселее будет.

Алина, взмокшая под плащом, строго взглянула на крепыша.

– Спасибо, я лучше пойду. Отец дома ждет, скоро начнет сердиться.

– Слышь, Жумгалбек, у нее отец. А мы ему не расскажем. – Крепыш сделал шаг, и легкий запах сирени смешался с запахом перегара.

Сверху пролился жидкий, чуть теплый свет – на втором этаже не спали. Большая семья, есть мужчина лет сорока. Если окна закрыты не плотно, возможно, они услышат. Алина вдохнула поглубже и закричала сквозь тошноту:

– Помогите! Прошу, помогите-е-е!

– Дура, чего ты кричишь, – крепыш схватил ее за рукав, – мы же с добром, время с тобой провести. Выпить, туда-сюда…

– Помогите-е-е!

Жумгалбек подскочил, сунул кулак ей под нос.

– Будешь кричать, я тебя накажу.

Свет на втором этаже погасили.

И тут с рычанием из лещины выбрался человек, толстый, в обтрепанном клетчатом полупальто. Крепыша он ударил наотмашь, а Жумгалбеку вцепился ногтями в лицо. Тот испуганно завизжал, отшатнулся и мухой рванул вдоль газона. Крепыш, прижимая к уху ладонь, живо метнулся за ним.

– Спасибо, – сказала Алина и едва не упала на все еще влажный после дневного дождя асфальт. Парней отогнал мутноглазый, в недавней щетине Хасс. Он схватил Алину за ворот свитера и подтянул к себе. И обнял – так крепко, что стало трудно дышать. Сирень замялась между их животами и сразу терпко распахлась. Алина забилась в объятиях, словно птица о прутья клетки, но Хасс все держал ее и держал, и еле слышно бубнил, роняя прозрачные слюни:

– Аня… прости меня… Аня, Анюта, прости…

Мурашки, мелкие, ледяные, взбежали от копчика вверх и комком собрались в разболевшемся горле. Алина, не в силах кричать, просипела:

– Оставь меня, уходи, я не Аня! – И вдруг поняла, что Хасс принимает ее за дочь. За девочку, на год старше самой Алины, живущую в точно таком же доме. Но ведь не будет он дочь убивать… помнет, подергает и отпустит. А значит, надо дать ему время и, может, за это время кто-то успеет Алине помочь.

– Ты – папа? – спросила она и, не дождавшись ответа, как могла широко улыбнулась. – Папа, я очень тебя ждала!

Хассова хватка ослабла. Он покрутил головой, словно гоняя прилипчивых мух, и коротко чмокнул Алину в щеку.

– Прости меня, Аня, прости. Аня, любимая, Аня, прости…

– Папочка, папа! – Алина прижалась к нему, и слезы, соленые, разъедающие глаза, покатились на клетчатое плечо. Хасс тоже всхлипнул, рука его плавленым воском стекла по спине Алины.

– Аня, прости…

Пахло сиренью, прилипчиво, сладко и телом, немытым несколько дней. Рука, слишком нежная для отцовской, бегала по плащу.

– Папа, ты здесь, ты вернулся! Папочка, папа…

– Алина, ты что?! Это не твой отец! Немедленно отойди!

Мама с пакетами, раздутыми от продуктов, стояла у края дороги. Алина видела в полутьме испуганное лицо. Хасс зарычал, как собака, отгоняющая чужих, и мама его узнала.

– Это… это же Хасс! Отойди от него, отойди! Помогите нам, люди, это маньяк! – Она швырнула пакеты на мостовую и бросилась с кулаками на Хасса, который, словно бы испугавшись, крепко схватил Алину за горло.

– Мама, – едва простонала Алина, – мама, не надо.

– Мама, не надо, – повторил так же тихо Хасс, – или я ее придушу. И телефон дай сюда и заткнись. – Он сунул в карман телефон и погладил Алину по ребрам. – Аня моя, Аня, Аня… вернулась ко мне, насовсем.

Потом усмехнулся и быстро, словно что-то хотел украсть, сунул ей руку под плащ.

– Папа, зачем?! – Алина выгнулась, захрипела, но пальцы, жесткие, как садовые вилы, уже поползли по внутренней стороне бедра.

– Впусти меня, Аня, – выдохнул Хасс и ткнулся губами ей в шею, чуть выше воротника.

Слабеют, слабеют коленки, вот-вот перестанут держать. Гадко воняет сиренью, и мутно в глазах от удушья и горькой тоски. Мелькают разные лица – мама с разинутым ртом, рыжеволосая Кира, веселый, как поросенок, Ванька, Саша в облаке белых цветов… И только Зяблика в той мешанине нет.

Зато в мешанине возникло другое лицо – бритого крепыша. Рядом с лицом поднялся дырявый кирпич и сверху, почти плашмя, треснул Хасса по голове. Хасс ослабел, отпустил Алинино горло и молча осел на асфальт. Мама пронзительно закричала:

– Детка, ты дышишь? Ну-ка, дыши! Детка, прости, я ничего не могла…

Потом подбежала, стала ощупывать каждую косточку, будто Алина выпала с пятого этажа.

– Мама, не трогай меня, не сейчас… Ничего не болит, я дышу, пожалуйста, мама.

– Да, детка, я понимаю, понимаю… Надень мою куртку, ты вся дрожишь.

Алина качнулась, царапнула плотный воздух, и ее подхватил Жумгалбек.

– Давай сюда, на скамейку. Не бойся, он не скоро очнется. А мама на всякий случай нам шарфик даст, вот спасибо, – он передал шарф крепышу, – а там и менты приедут, мы уже позвонили.

– Ты уж, худая, ментам-то нас похвали, – хмыкнул крепыш, связывая Хассу руки, – а что получилось в начале, забудь.

– Забыла, – охотно кивнула Алина и завернулась в теплую мамину куртку.

Вдалеке, похоже, еще у рынка, взвыла и снова затихла сирена.

Хасс с перетянутыми шарфом руками лежал на асфальте. Он не пытался встать, только крутил головой и что-то болтал, невнятное и пустое. Парни курили над ним и оба копались в смартфонах – так, словно вечер был самый обычный.

– О чем ты думаешь, детка? – спросила мама с дальнего края скамейки. Села чуть ближе, оправила складки на юбке, вытерла мятым платочком нос.

– Думаю, мама… думаю, почему я забыла тот случай в детском саду? Думаю, почему, зная, что я забыла, ты не напомнила мне о нем?

– Какой еще случай? – Мама нахмурилась, будто и правда не понимала.

– С человеком, который разбил мне лицо, – Алина коснулась шрама, – с человеком, который хотел…

– Детка, не надо! Я поняла.

– Видишь, ты и сейчас не даешь говорить! Твой страх породил страх во мне. Мы обе боялись всего. Но вечно бояться нельзя, как нельзя вечно что-то скрывать. Послушай меня наконец, и, может быть, нам станет легче.

Мама кивнула, закрыв глаза:

– Слушаю.

– Хорошо… Когда в город явился Хасс, я вспомнила ватник, обычный такой грязный ватник. Он словно схватил меня за руку и повел. Смотри, Алина, забор, на котором вы дружно висите, и пышное платье, и новый дурацкий сандалик. А вот человек. Зубы гнилые, редкие волосы, пальцы с обломанными ногтями. А вот ты упала, ударилась головой и едешь по травке с подолом, задранным на лицо. Внимание, мама. Раз. Я думала, он совершил насилие надо мной. Два. Я думала, это был Хасс. Три. Я думала, Хасс – мой отец и он хочет найти меня снова.

Мама не шевелилась. Спрятав лицо в ладонях, она беззвучно рыдала.

– Вы там чего, – спросил Жумгалбек, – раскисли совсем?

– Нет, – отмахнулась Алина, – отношения выясняем. Играйте, ребята, играйте.

– Бабы, – презрительно хмыкнул крепыш, – чуть что – отношения выяснять. Не женись, Жумгалбек, заедят.

Алина склонилась к маме и снова заговорила.

– Первым обрушился пункт номер раз. Я вспомнила, что воспиталки меня защитили. Он не успел – тогда не успел. Но вдруг он успел бы теперь?.. Мама, я очень боялась, буквально сходила с ума. Пока не поверила: Хасс мне действительно не отец. Даже если он хочет успеть, ему меня все равно не найти. Какая-то девочка из двадцати, висевших на хлипком заборе… Кто она, где она? И все-таки было страшно.

– Бедная ты моя, – мама размазала слезы, – напал ведь другой человек…

– Но я-то не знала! Я лишь сегодня вспомнила это лицо. На Хасса похож, но не Хасс. Видно, всему свое время – бояться, искать, вспоминать.

– И прощать, детка. Слышишь, прощать!

– Да, и прощать. – Алина встала, взяла с асфальта сирень. – Прости меня, Саша, но только не этот запах. – И она сунула ветки в урну цветками вниз.

Завыло уже где-то рядом. Хасс завозился, попробовал сесть, но крепыш уложил его снова. Жумгалбек убрал телефон и пошел по дороге – встречать полицейских.

– Знаешь, – сказала мама, – я ведь поверила, что ты считаешь его отцом. Так обнимала, и папочка, папа… Дрожь пробирает, как вспомню…

– Мне тоже пришлось поверить, – Алина вздохнула, отсела подальше от урны, – а то не поверил бы он.

– Да, милая, ты права.

– А теперь мне нужно поверить в другого отца, в настоящего, в Павла Седова. Давай уже встретимся с ним.

Мама зажмурилась, словно хотела нырять, потом посмотрела на Хасса.

– Алина-Алина, ты выросла, правда. Не верила я да напрасно – девочка взрослая у меня. Не знаю, как сложится дальше, все-таки столько лет, но пусть он попробует, пусть.

– Пусть, – утвердила Алина.

Она помогла маме встать и как новому другу крепко пожала ей руку.

По кромке Брошенного края, дыша черемухой и бузиной, шли двое. Девушка, почти девочка, и мальчик, давным-давно взрослый. Оба длинноволосые, высокие и худые, они отличались глазами. Черно смотрел мальчик, и плескалось в глазах девочки плавленое олово. Они держались за руки, и каждый из них говорил не раскрывая рта. Влажная дорожка хлюпала под ботинками, блестели на солнце осколки стекла. Брызгаясь, мылись в лужах бурые катышки воробьев.

– Все закончилось. – Девочка сжала пустые ладони.

– Теперь уже да, – ответил ей мальчик.

Он пинал круглый камень, и тот, перепачканный, лихо скакал впереди. Ладони мальчика тоже были пустыми.

– Тогда не держи меня.

– И ты меня не держи.