Текст книги "Проклятье рода Ротенбургов. Книга 3. Эхо чужой любви"

Глава 2

Когда мы вернулись в город, я испытала несказанное облегчение. Целыми днями я загорала, валяясь на балконе у бабули и читая книги, выходя на улицу только для того, чтобы сходить за хлебом или за молоком. Я ждала, что Зигмунт сам придет ко мне, мы поговорим, как в прежние времена, и все наладится, мы забудем про эту отвратительную сцену и выкинем его красавчика-кузена из нашей жизни раз и навсегда. Но он все не шел и не шел. Я подождала еще неделю, а потом отправилась в гости к Литинским сама.

– Говорят, – сразу же с порога, как говорится, в лоб, спросила меня пани Изольда, никогда не любившия уверток, – Что старший Ротенбург сделал тебе предложение?

– Да я-то тут причем! – с неожиданной для самой себя горячностью живо отреагировала я. – Он сам ко мне прицепился! Он еще не убрался отсюда, кстати? А то я уже устала ждать!

– Нет.

Пани Изольза вздохнула, и ее напряжение как-будто бы спало.

– А где все? – невинно поинтересовалась я, так как в квартире стояла непривычная тишина. – Кристина, Зигмунт…

– Они на пляже.

– На Шихово?

– Нет. По-моему, где-то дальше. В Бельгя, – рассеянно сказала она.

– В Бельгя! – почти закричала я. – Это же мой любимый пляж! Почему они не взяли меня с собой?

– Откуда я знаю. Вас, молодежь, иногда не разберешь! Я то, честно говоря, думала, что ты развлекаешься где-то со своим красавцем-женихом.

– Никакой он мне не жених! – шмыгнув носом из-за набегавших на глаза слез обиды, сдавленно сказала я. – Этот ваш красавчик Ротенбург сказал Зигмунту, что хочет на мне жениться, и Зигмунту это не понравилось. Непонятно почему! Ведь сам он за все эти десять дней даже десяти слов мне не сказал. Как будто бы я в чем-то виновата!

– Ну ладно, не реви, – пани Изольда повысила голос. – Чего ты разошлась? Милые бранятся – только тешатся. Пошли лучше со мной по магазинам. Бабка то, небось, в скверике сидит с подружками, да? Делать тебе все равно нечего.

Я вздохнула и послушно поплелась вслед за ней. Когда мы вернулись домой, вся компания уже расположилась на балконе Литинских и, весело пересмеиваясь, ела огромный красный арбуз. Зигмунт, не поднимая глаз, сказал мне: «Привет, малыш!» и снова углубился в это жутко содержательное занятие. Однако я не собиралась так легко сдаваться. Сделав вид, что ничего не произошло, я уселась есть арбуз вместе с ними, а немного погодя подловила Зигмунта, когда он мыл руки в ванной комнате.

– Ты сердишься на меня? – прямо спросила я, глядя на его отражение в зеркале над раковиной.

Я стояла чуть сбоку за его спиной.

– Ничуть.

Он закрыл кран, обернувшись, вытянул из-за моей спины полотенце и стал вытирать руки.

– Зигмунт, – набравшись смелости, я подошла к нему вплотную, положила ладони на его плечи и заглянула ему в лицо. – Ты больше не любишь меня, да?

Ему пришлось посмотреть на меня. На какую-то секунду его светлые глаза еще хранили прежнее отчужденное выражение, а затем в них снова засиял мягкий искристый свет, а его губы чуть дрогнули в такой знакомой пленительной улыбке, которая всегда сводила меня с ума.

– Как можно не любить тебя, малыш.

– Ты не отдашь меня ему, правда? – я пытливо разглядывала его лицо. – Я ведь не вещь. Я очень люблю тебя, и мне было очень больно, когда ты не хотел разговаривать со мной. Я не виновата в том, что произошло на берегу. Я не виновата в том, что этот кретин вздумал на мне жениться. Не отдавай меня ему, пожалуйста!

– О чем ты говоришь, глупыш! – он порывисто прижал мою голову к своей груди.

Я строптиво высвободилась и вновь заглянула ему в глаза.

– Ты меня не отдашь? – снова повторила свой вопрос я.

– Если ты только сама этого не захочешь.

– Я не хочу! Ты больше не будешь бегать от меня? Почему все не может быть, как прежде? Я так скучала по тебе весь год, так ждала нашей встречи, а ты, ты словно не рад, что приехал!

– Ты просто маленькая дурашка, – он взял меня за руку и притянул к себе. – Разве ты не заметила, какой красивой ты стала? Я просто боюсь тебя теперь.

– Ты? – удивилась я. – Ты же всегда говорил мне, что я буду красивой, когда вырасту.

– Ну, – он улыбнулся. – Это была своего рода психологическая помощь.

– Ты не верил в то, что врал для меня? – возмутилась я. – А я так старалась, так хотела стать красивой для тебя!

– Тебе это удалось.

– Я теперь тебе нравлюсь? Раньше я была такой толстой уродиной, что мне самой было смотреть на себя противно!

– Вот болтушка.

Он нежно сдул с моего лба упавшую на глаза прядь волос.

– Зигмунт, – тихо сказала я, касаясь его руки своими вздрагивающими пальцами. – Ты можешь сделать мне одолжение?

– Какое одолжение?

Между нами внезапно прошли волны неуловимого напряжения, словно от нависавших проводов электровольтки возле моего дома в Саратове.

– Поцелуй меня, пожалуйста, – я не отрываясь, смотрела прямо ему в лицо. – Пожалуйста. Я словно никак не могу отмыться от его губ, – я осеклась, не желая продолжать, надеясь, что он поймет, что я имела в виду.

Он понял, я видела, как изменилось его лицо.

– Если тебе очень противно, – набравшись мужества, начала я, но не закончила.

Его губы на секунду мягко коснулись моего рта, я почувствовала холодок его зубов, но все тотчас окончилось. Он отстранился от меня и вышел в коридор. Я стояла, как оглушенная, и глупо таращилась на свое отражение в зеркале.

Последние две недели до конца лета мы не отходили друг от друга, вместе ездили на пляж, купались, загорали, вместе ели морожение и бродили по набережной. Между нами установилась какая-то невидимая связь, но он не торопился переводить ее в какое-либо иное русло, кроме прежних дружеских отношений, и временами меня охватывало отчаянье, что он никогда, никогда не полюбит меня иначе, чем своего маленького друга Лешку, так нуждавшегося в его внимании много лет назад.

Перед отъездом я снова зашла к Литинским, чтобы проститься со всеми до следующего года. Крис и пани Изольды не оказалось дома, а Зигмунт сидел на веранде и читал какой-то толстенный учебник.

– Я уезжаю! – едва поздоровавшись, выпалила я. – Через два часа у нас с отцом заказано такси. А вы?

– Мы уедем дней через пять, – спокойно сказал он, отрываясь от книги.

– Ты приедешь на следующий год?

– Наверное. Только попозже, мой отпуск начнется где-то в середине июня. Надеюсь, ты не бросишь институт сразу же на первом курсе? Хотя бы ради меня.

– Нет, конечно. Я буду очень скучать по тебе.

– Я тоже.

– Может быть, ты приедешь ко мне в гости на зимние каникулы? Я познакомлю тебя с моей мамой.

Он мимолетно улыбнулся и прикрыл глаза, словно безмолвно соглашаясь, но потом все-таки сказал:

– Конечно, приеду, если получится. Спасибо за приглашение.

Я взохнула.

– Я пойду. А то отец и так, наверное, ругается, что я изчезла.

– Счастливо тебе, малыш.

Он был абсолютно спокоен, очень спокоен и напряжен. Возле дверей он неожиданно окликнул меня.

– Секунду, малыш.

Я смотрела, как он приближается ко мне и мое сердце ликовало. Мне казалось, что он обнимет меня, поцелует и оставит с собой навсегда, увезет к себе домой, в Ригу, и мы с ним никогда больше не будем расставаться. Но он просто надел мне на шею цепочку с иконкой с надписью не немецком языке. Если бы мы знали тогда, что видим друг друга в последний раз! Эту иконку я носила, не снимая, долгие восем лет, и потеряла накануне своего замужества. Звенья тонкого замочка серебрянного шнурка ослабли и разошлись, и цепочка просто соскользнула с моей шеи, в то время как я даже не подозревала об этом, унеся с собой даже тень памяти о моей первой детской любви, память о которой будет преследовать меня вечно.

Этот год, первый год моей студенческой жизни и последний год жизни Зигмунта, пролетел мгновенно. Быстрая метаморфоза, произошедшая со мной и превратившая меня из неуклюжего подростка в красивую девушку, подействовала на меня опьяняюще. На меня стали обращать внимание мальчики, я разбаловалась, стала развязнее, постепенно начала кокетничать, улыбаться, но, тем не менее, всегда строго помнила об определенной черте, выходить за которую я не должна, потому, что хотела сохранить себя для Зигмунта. И не только сохранить, а получить его любовь и уважение. Некоторым образом, я даже практиковалась на этих несчастных мальчиках, которым я нравилась, практиковалась в умении разжечь в сердце мужчины пожар. В своей наивности я не понимала, что пожар в крови мужчины даже разжигать не надо, он всегда тлеет под покровом его плоти, а любовь, любовь – это что-то совсем другое, это то, что дается раз в поколение только избранным. Я не была в их числе.

Накануне лета, весной, незадолго до сессии, в Саратов случайно, по дороге домой заехал Шалва. Он подрабатывал где-то на Севере, был уже довольно денежным человекам для нашего времени – шел первый год так называемой «Горбачевской перестройки». Шалва всегда очень тепло относился ко мне, любил как свою маленькую сестричку, кавказцы могут так относиться к девочке, девушке, которая нравится им, просто нравится, и все. Он пригласил меня вместе с Крис и ребятами на лето к себе в Тбилисо, посмотреть на тот хорошенький домик на берегу моря, который он построил себе на заработанные денежки. Конечно же, я согласилась! Лето на побережье Черного моря для человека со студенческой стипендией, это ьыла неслыханная удача! К тому же, я тоже любила и уважала его как старшего брата, он «подарил» мне свое безумное увлечение историей, которую я отныне изучала в университете. Словом, у меня не было причин отказываться, но если бы я знала, чем обернется для меня этот «черноморский курорт»!

А произошло следущее. Крис, которая тоже получила подобное предложение, по какой-то таинственной причине не сказала о нем брату, а проболталась своему красавцу-кузену, в которого она была всегда по уши влюблена, и упомянула о том, что я тоже приеду в гости к Шалве. Зигмунт и Шалва всегда были в прекрасных отношениях. Но как свойственно в юности, оба они хотели быть непререкаемыми авторитетами для «младших», и между ними на этой почве всегда шла подспутная, часто даже явно неосознанная борьба. В данном случае речь шла одновременно и о «младших», и обо мне лично. Положение усугубило и то, что сам Зигмунт такого предложения от Шалвы не получил. Поэтому небрежное замечание Эгиса Ротенбурга об этой «веселой компании» прозвучало для него чуть ли не оскорблением. Я думаю, как впрочем, и пани Изольда, что к тому времени Зигмунт уже понял, что влюблен в меня и перестал с этим бороться. Если бы о нашем планируемом путешествии он узнал от матери, от Кристины или от меня, то он бы не воспринял это таким образом. Я до сих пор кляну себя за то, что я не предупредила его, но я просто хотела сделать ему сюрприз, в последний момент удивить и обрадовать его тем, что мы проведем вместе месяц в солнечной Грузии, на берегу Черного моря, одни, без постоянного ненужного и раздражающего надзора родителей.

Но этого не произошло. Напротив, события развивались по какому-то глупому сценарию из дурацкого фильма ужасов, когда ты не можешь знать и понимать, какие причины на самом деле управляют поведением людей. Почему, например, после разговора с Эгисом Ротенбургом Зигмунт сел на мотоцикл и поехал из Юрмалы, где он работал, в Ригу, для того, чтобы сесть на самолет до Саратова и пока не поздно, остановить меня? Кроме того, никто толком не знал, что именно сказал Эгис Ротенбург Зигмунту. А я твердо убеждена, что он сказал ему нечто большее, чем запомнила Кристина. Нечто, что заставило такого спокойного и рассудительного Зигмунта через два часа после этого разговора сорваться в аэропорт.

Шел дождь, асфальт был мокрый, Зигмунт торопился – и произошло то, что должно было произойти: на очередном повороте мотоцикл занесло, он не сумел справиться с управлением и разбился насмерть, припечатавшись к кузову идущего впереди грузовика-рефрежиратора.

Глава 3

Честно говоря, я плохо помню, как мне удалось пережить последующие два года. Всю вину за смерть Зигмунта наши общие друзья, кроме пани Изольды и Кристины с Эгисом, возложили на нас с Шалвой. О том, кто и в какой форме преподнес информацию Зигмунту, никто, конечно, не вспоминал. Не красавчик-Эгис Ротенбург во всем виноват, в самом деле! Со мной перестали здороваться некоторые знакомые, я жила, как зачумленная. Мало того, что я потеряла парня, который был моей первой любовью, так меня же еще и обвинили в его смерти, и в самый трудный момент в жизни от меня отвернулись все. Я бросила университет, я никого больше не хотела видеть. Я хотела умереть. Но отравиться мне казалось глупым, попасть в аварию не получалось, к тому же долго сидеть на одном месте и ничего не делать я не могла. Чтобы как-то избавиться от своеобразного остракизма со стороны друзей, я переводом поступила в другой институт, надеясь, что там, где меня никто не знает, я смогу постепенно начать свою жизнь заново.

Но оказалось, что я внезапно потеряла весь вкус к жизни. Мне ничего не было интересно. Мне даже не хотелось уже общаться со сверстниками. Я сидела на лекциях, возвращалась домой и все вечера проводила с книжкой или с подушкой. Прошел год, прежде чем в моей жизни появилась новая знакомая – однокурсница Инна и мальчик с нашего же курса – Сережа Соболев. А немного погодя вновь возникла тень красавца Эгиса Ротенбурга.

Сережа Соболев был высоким здоровым парнем, несколько простоватым и грубоватым на вид. Но он был умен, а временами трогательно романтичен, то откровенно циничен. Ко мне он относился с каким-то невероятным чувством почтительной осторожности, словно к произведению искусства или к поразительно ядовитой змее. Долгое время я просто не обращала на него внимания, но вскоре оказалось, что мы живем по соседству и возвращаемся с занятий на одном трамвае. Помнится, когда я столкнулась с ним впервые у поручней подъезжавшего к моей конечной остановке трамвая, а не на лекции в институте, я удивилась и не очень-то вежливо, не здороваясь, спросила:

– А ты-то что здесь делаешь?

Он посмотрел на меня и спокойно ответил:

– А я вообще-то тут живу. Давно. Вот уже пятнадцать лет.

Я посмотрела на него и неожиданно для самой себя прыснула от смеха. И мы подружились. Честно говоря, я никогда не смотрела на него как на возможного кандидата в мужья. Никогда. На кого угодно, но не на него. Но жизнь распорядилась так, что замуж я вышла все-таки за него. И очень об этом пожалела.

Три года до окончания института мы просто дружили. Вместе ездили в институт и из института, иногда гуляли по набережной. Мне нравилось с ним разговаривать. Он много знал, но не был занудой или заучкой. Как-то раз на набережной мы нос к носу столкнулись с Эгисом Ротенбургом. Помню, меня поразило, что он стал еще красивее, чем был. Казалось, такое уже невозможно, но это было так. Хорошо одетый, невероятно красивый и элегантный, он прошел мимо нас, внимательно посмотрел на Сережу, потом взглянул на меня, улыбнулся мне одними глазами, и как истинный джентльмен, видя, что мне неприятна эта встреча, предпочел не афишировать наше знакомство. Наивный в некоторых вопросах Сережа даже не заметил этого.

Вечером Эгис позвонил мне домой.

– Привет, малышка! – бодрым голосом, как будто ничего не произошло, как будто бы это не он сломал мне жизнь и устроил из нее ад кромешный в течение трех лет, сказал он. – Ты не хочешь встретиться со мной?

– Пошел ты к черту! – сказала я и положила трубку.

Он позвонил снова. И звонил каждый вечер в течение двух недель. Наконец, мне это надоело, и я сдалась.

– Чего тебе от меня надо? – грубо спросила я в трубку.

– Я хочу встретиться с тобой, – мягко ответил он.

– Зачем?

– Я хочу снова предложить тебе стать моей женой.

Удивляюсь, как меня не хватил удар от злости. Я грохнула трубку на телефон и в течение часа ходила одна по пустой квартире, ругаясь матом, как наш сосед-водопроводчик. Когда мне стало это надоедать, зазвонил телефон.

– Успокоилась? – вновь услышала я его глубокий бархатный голос.

– Оставь меня в покое! – каким-то невероятным усилием мне удалось не сорваться на крик. – Я никогда, никогда не выйду за тебя замуж. Никогда. Я лучше умру.

Чтобы не слышать больше его голоса, на следующий день я приняла предложение Лешки поехать с нашими ребятами и девочками из института в археологическую экспедицию не две недели. Это, к тому же, освобождало меня от летней практики в пионерских лагерях.

Мы с Сережей приехали немного позже всех остальных. Когда я спрыгнула вслед за ним из кабины подвозившей нас от деревни до археологического лагеря попутки, я была удивлена тишиной, установившейся среди одногруппников. Лешка гордо смотрел по сторонам. Я действительно выглядела нелепо в своих светлых брюках и белой тенниске, с распущенными длинными светлыми волосами среди чумазых, одетых в штормовки и джинсовые шорты ребят и девчонок. Мы жили с Сережей в одной палатке, он на одной стороне, я – на другой. Я абсолютно убеждена, что все думали, что мы спим вместе. Но ничего подобного не было. Этот мальчик был удивительно целомудренен для Саратова. Никогда за все это время он не позволил себе даже намека на какую-либо близость, и это притом, что вокруг нас крутили романы, целовались и трахались все остальные. Мы бродили с ним по ночам по окрестностям, много говорили, много узнали друг о друге, он мне очень нравился как человек, но я не воспринимала его как мужчину. Наверное потому, что я привыкла к красивым стройным мальчикам, вроде Зигмунта, Шалвы, или того же Эгиса Ротенбурга, а Сережа при своем высоком росте был грузноват, круглолиц и, на мой взгляд, слишком коротко подстрижен.

После нашего возвращения в Саратов он уехал в другую экспедицию, в Польшу, даже написал мне оттуда два письма с хронологически точным описанием того, что он делал, и все.

От Кристины, единственной из моих прежних бакинских друзей, с кем я поддерживала связь до сих пор, я узнала о ее браке с Иваром Ротенбургом, и о том, что, в связи с перестройкой, Ротенбурги вспомнили о том, что они остзейские немцы, отыскали в ФРГ свою родню и, по всей видимости, скоро уедут за бугор. Всей семьей. Я пожелала ей счастья в личной жизни и весьма решительно отвергла ее предложение поспособствовать нашему с её обожаемым деверем союзу.

Через полгода, зимой 1988 года, Эгис Ротенбург вновь появился в Саратове.

Этот мужчина обладает магической властью над женщинами – я не встречала ни одной девчонки, которая, столкнувшись с ним, в него бы ни влюбилась. За исключением меня, уродины. К этому времени я не то чтобы стала забывать Зигмунта, просто моя жизнь словно раздвоилась, я была я и вроде бы уже не я. Мне казалось, что Зигмунт, Баку – всего лишь сон, далекий и красивый сон, после которого поутру хочется плакать, не более. Словом, когда Эгис возник вновь, у меня уже не было желания бежать от него сломя голову. Я встретила его у Ксении, подружки Кристины, семья которой переехала в Саратов лет пять назад потому, что ее отец был военным. Для меня эта встреча была случайной, и я осталась совершенно спокойна, что поделать, раз так получилось. Это была обычная студенческая вечеринка, с вином и танцами. Кто не пил, тот танцевал. Он пригласил меня на медленный танец, который начал входить в моду. Я согласилась.

– У тебя кто-то есть? – проницательно глядя мне в глаза, через некоторое время спросил меня он.

В неясном свете ночника Ксении, при котором вся компания танцевала, я видела его искристые глаза, блеск которых приглушали длинные темные ресницы, его четкий профиль, чуть приоткрытые чувственные губы. В какой-то момент мне захотелось прижаться к нему, навсегда забыть про все на свете и обрести, наконец, покой. Он почувствовал этот порыв, его тело под тонкой рубашкой и легкими брюками напряглось, он был удивительно чувствителен к моим настроениям всегда, с того самого момента, когда я первый раз увидела его в Баку. И я тоже ощутила это. Чтобы погасить свой порыв, я довольно цинично ответила, нарушая хрупкое очарование:

– Если ты имеешь в виду, сплю я с кем-то или нет, то – нет, не сплю.

– Ты грубишь?

– Я отвечаю на вопрос.

– А этот парень с замашками извозчика, с которым я тебя видел? Ты встречаешься с ним? – не отступал он.

– Это не твое дело.

– Он не подходит тебе.

– А ты подходишь?

– Я подхожу, – он улыбался. – Я люблю тебя, я давно тебя знаю, я знаю, что тебе нужно, и я могу дать тебе такую жизнь, какую ты заслуживаешь.

– Даже так?

Я пыталась понять, издевается он надо мной или говорит серьезно. Его рука властно прижимала меня к себе в танце. Почти касаясь моей щеки губами, он тихо говорил:

– Ты слишком красива для того, чтобы достаться такому мужлану, как этот твой друг. У тебя хорошая кровь, как и у нашего рода. Выходи за меня замуж. Наш ребенок будет красив.

– Остановись!

Я резко отстранилась от него и, глядя ему в глаза, сказала, чуть ли не по слогам:

– И не мечтай об этом, понял? Только через мой труп!

Мы увиделись снова примерно через год.

За этот год произошло многое. Я закончила институт и безуспешно попыталась избавиться от порядком надоевшего и раздражавшего меня Сережи. Он, со своей стороны, упорно не желал» отлипать» от меня, после института помог мне устроиться на работу, покорно сносил все мои придирки и всплески буйного темперамента, так что, в конце концов, я сдалась. К зиме того года, как мы закончили институт, я уже с ним спала. Но замуж за него не собиралась. Впрочем, он мне и не предлагал. Вообще, вся эта история имела очень странный привкус. Я пошла на близость с ним потому, что мне было интересно, что же «это» такое. Я чувствовала себя неполноценной, не познав этого. Секса в Советском Союзе, как известно, для порядочных мальчиков и девочек, не существовало, даже несколько лет после перестройки. Кроме того, у меня имелось глубоко запрятанное корыстное намерение – если «это» больно, как говорят, то лучше проделать «это» с Сережей, которого я могу послать подальше в любой момент без всяких проблем, если мне не понравится, тогда как с мужем, для примера, я сделать этого не смогу. К тому же Фрейд, которым в тот период все зачитывались, говорил даже о каком-то комплексе у женщин, мужья которых делали им больно при первой близости. Словом, я решила убить одним выстрелом двух зайцев – узнать, что «это» такое и заодно обезопасить от боли свою будущую жизнь с мужем, которого я хоть и не буду любить так, как Зигмунта, но который будет подходить мне больше, чем Сережа, которого я считала только другом.

Надо отдать ему должное, этот мальчик оказался очень нежен и тактичен. Больно он мне не сделал. Нельзя сказать, что секс с ним мне нравился, просто после того, как это произошло, Сережа уже намертво приклеился ко мне. Он терпел все мои временами нарочитые дикие выходки и, молча, проглатывал все обиды, которые я иногда намеренно наносила ему, чтобы узнать, есть ли предел его ангельскому терпению. Про свою любовь, правда, он говорил мне только в постели. Меня унижали и задевали такие отношения, я не раз пыталась послать его подальше, но он выжидал некоторое время, потом снова приходил ко мне, и все начиналось сначала. Я не знаю, чем это объяснить. Скорее всего, мне не хватало тепла. Я оставалась с ним только потому, что к нему можно было прижаться, лежать рядом, чувствуя тепло его тела и нежиться в мягком облаке его обожания. Он ни в чем меня не ограничивал и ничего мне не обещал. Ему не было до меня никакого дела. Он меня ничему не учил, ничего не заставлял, ничего от меня не требовал. Несколько раз он мельком заговаривал о замужестве, но я только смеялась над этим, и разговор угасал сам собой. Забавы ради, чтобы увидеть, как он ревнует, я рассказала ему о Зигмунте, об отношениях с ним, об Эгисе Ротенбурге и о том, почему я никогда не смогу полюбить мужчину. Он все это проглотил и сделал выводы. Никогда у меня не возникала мысль о возможности выйти за него замуж. Никогда, до того времени, как события внезапно вырвались из-под контроля.