Текст книги "Проклятье рода Ротенбургов. Книга 3. Эхо чужой любви"

Глава 7

Наутро следующего дня, разделавшись с завтраком, мы все вчетвером отправились гулять по Риге. Было не очень холодно. Воспользовавшись тем, что почти никто не носил шапок, я тоже откинула капюшон своей куртки, темно-синей, из мокрого шелка, с седовато-синей опушкой меха на капюшоне, мои светло-русые волосы, длинные, нарочито небрежно зачасанные на косой ряд, свободно ниспадали на спину и почти наполовину прикрывали правую часть моего лица. Мальчики и молодые мужчины на улице, как обычно, смотрели на меня и некоторые оборачивались вслед. Я улыбалась, и мне так хотелось выглядеть красивой, чтобы очаровать Марка, что я буквально чувствовала, как горят от мороза мои щеки, блестят глаза и алеют чуть обветренные от долгих прогулок по ветренной погоде губы. Мы нетороплпво шли по улицам и говорили, говорили, говорили. В основном мы со старым бароном. Марк-Кристиан помалкивал, хотя пани Изольда всячески пыталась развлечь его, время от времени останавливая всю компанию, чтобы рассказать об очередной городской достопримечательности. У меня было странное чувство.

Высокие, стройные, длинноногие и элегантные, хорошо одетые, со светлыми шарфами на шее, отттенявшим загар на их смуглых с чеканными, почти итальянскими профилями лицах, оба с шапкой темных, прекрасно подстриженых волос, на которых, словно легкий снежок, поблескивала седина, старый барон и Марк казались мне скорее братьями, чем отцом и сыном. Необыкновенные, серо-стальные, почти серебристые глаза старого барона светились каким-то приглушенным мягким светом, его губы улыбались мне; по контрасту, Марк казался очень серьезен, но я была действительно счастлива в эти моменты, счастлива как никогда в жизни, за исключением подобных минут ощущения острого счастья от самого факта своего существования, которые испытали в детстве многие из нас.

Пробродив по городу до обеда, мы вернулись домой, поскольку пани Изольда настаивала на уютном домашнем столе и ее собственных кулинарных способностях. Я мило извинилась перед старым бароном и отправилась помогать ей на кухню. Когда полтора часа спустя на столе вместе с блюдами традиционной латышской кухни появились голубцы, секрет приготовления которых тщательно хранился в нашем семействе и передался мне по наследству от моей бабушки-хохлушки, барон и Марк, уже сидевшие за столом, переглянулись, а после того, как попробовали их, Марк положил вилку и нож на стол и взглянул на меня. Старый барон, опустив голову, молчал.

– Что случилось? – не поняла я. – Я пересолила?

– Хуже, – Марк смотрел на меня. – Это фирменное блюдо моей матери. Никогда раньше я не пробовал ничего подобного. Как тебе это удалось?

– Меня научила этому моя бабка! – сдерживаясь, чтобы не заорать от злости на это постоянное тыканье своей мамой, сказала я. – А ту, в свою очередь, учила ее мама! И вообще, это обычные голубцы, такие вся Россия готовит, не понимаю, что тут особенного!.. только ваше воображение, может быть.

– Это не воображение, – поднял голову старый барон.

Всю ночь мы проговорили с ним о его жене. Он привез с собой целые тома альбомов с фотографиями. Они с баронессой в военном Городе, такие красивые и молодые, молодой барон был очень хорош собой и чем-то даже смахивал на Эгиса; затем – в послевоенном Гамбурге; на каких-то вечеринках; вместе с маленькой дочерью Каролиной, с малышом Марком; и везде, везде это красивое, с улыбкой на губах, но с какой-то непонятной грустью в глазах лицо баронессы, мое лицо! которое скоро будет преследовать меня по ночам.

– Это не может быть простым совпадением, – говорил старый барон. – Поверь мне, деточка, таких совершенных совпадений не бывает. Я думаю, все дело в семье… Я хотел бы больше узнать о твоей бабушке, прабабушке, их семьях. Я намерен провести расследование.

– Боюсь, я не смогу вам помочь, – вздохнула я. – Две мировых, одна гражданская война и революция в России похоже начисто прикончили фамилии моих бабушек и дедушек. Я ничего не знаю о моих предках, за исключением того, что дед моей мамы был белый офицер, воевал против Советской власти, а затем сбежал за границу. С бабулей вообще полный провал. Знаю только, что во время гражданской войны или где-то в районе этого, может быть немного позже, ее семья эмигрировала с Украины на Волгу, в Саратов, потому что здесь были их родственники, и все. А, еще помню, мама рассказывала, что во время войны как-то ночью она застала бабулю за сжиганием в печке каких-то документов, фотографий.

– Имена, фамилии, – поспешно сказал старый барон, доставая блокнот. – Куда именно за границу сбежал твой прадедушка?

– Боюсь, что в Германию, – не удержалась от усмешки я. – По-крайней мере, мама в этом уверена, но доказать не может. Значит, придумывает, как говорит мой отец. Я думаю, что пани Изольда знает об этой части моей семьи лучше, чем я.

– Мы уже говорили с ней об этом, – отмахнулся барон. – Что-нибудь о семье твоей бабушки? Откуда именно из Украины они приехали?

– Не знаю.

– Как это не знаешь? – удивился он.

– Бабушка не говорила, да она, по-моему, сама не помнит, она была еще девчонкой. Она с 1913 г, была самым младшим ребенком в семьем.

– Пять-шесть лет, – задумчиво проговорил барон. – Где-нибудь еще у них родственники были?

– В Ленинграде, по-моему, была какая-то родня со стороны бабулиной мамы.

– Сколько детей было в семье?

– Точно не помню. Знаю только одну ее сестру, которая так и живет где-то в деревне под Саратовым, ее старший брат умер, вроде бы была еще сестра, но я не знаю наверняка.

– Кто был самый младший? – задал странный вопрос он.

– Одна из бабулиных кузин. Ее родители погибли или что-то в этом роде, и две девочки, тетя Маруся и ее младшая кузина, жили в семье бабули и последовали за ними в Саратов. Тетя Маруся с того же года, что и бабуля, после второй мировой они с мужем вернулись на Украину, живут в Харькове. А ее младшая кузина то ли потерялась во время переезда, то ли ее забрали потом другие родственники, не помню.

Я так увлеклась семейными преданиями, что не заметила, что в блокнотике уже черкает что-то Марк, а дедуля напряженно смотрит на меня.

– Как звали эту девочку?

– Я не знаю. Бабуля только помнит, что она была такая беленькая и хорошенькая, как куколка, и она ее очень любила, всегда с ней нянчилась и плакала, когда она потерялась. Бабуля всегда говорила, что я похожа на эту ее маленькую сестричку: в их родне все чернявые, а тетя Маруся, эта малышка и я – светленькие. Больше блондинов в семье нет.

– Ты знаешь адрес этой тети Маруси в Харькове? – неожиданно спросила меня пани Изольда.

Я думала, она уже давно спит.

– Он записан где-то у мамы в книжке. Я могу найти его для вас, когда вернусь домой.

На этом мы и закончили выяснение моих семейных связей, поскольку историк из меня по профессии может быть и неплохой, но о своей семье я знаю до постыдного мало: родителей это в свое время не интересовало, а к тому времени, как подросла я, все дедушки-бабушки уже обрели вечный покой.

Напоследок старый барон предложил мне взять на память несколько фотографий его жены или переснять их тут же, в Риге, но я отказалась. Меня страшила сама мысль о том, что фотография этой незнакомой женщины с моим лицом, умершей тридцать лет назад, будет лежать в моей сумочке, словно мне предлагали нарвать цветов со своей собственной могилы. Зато я выбрала две фотографии барона: одну, совсем еще мальчика, в военной форме, красивого, с улыбкой, чем-то похожей на улыбку Эгиса; а другую – военную, в эссесовском офицерском мундире с оборванными погонами, с выражение холодного достоинства на красивом лице, которое унаследовал от него Эгис Ротенбург. Пани Изольда только покачала головой, когда увидела выбранные мной фотографии, но ничего не сказала.

Однако всему на свете приходит конец.

Пришел он и нашему уикенду в Риге. Барон был вынужден вернуться по делам в Гамбург, где у него имелся его родовой замок плюс солидное промышленное дело, а Марк-Кристиан как верный рыцарь своей покойной матери взялся доставить меня домой. Он посадил свой маленький изящный самолетик в аэропорту Москвы и отправился добиваться разрешения сесть в Саратове, но из этого ничего не вышло. Расстроенный, он вернулся обратно с билетом Аэрофлота на рейс Москва – Саратов.

– Мы еще увидимся, – сказал он на прощание. – Мы обязательно увидимся! Не забывай, летом я обещал показать тебе Померанию, мы изъездим Германию вдоль и поперек! Ты приедешь к нам в гости?

– Непременно.

Я, не отрываясь, смотрела ему в лицо. Он стоял в двух шагах от меня, все такой же неотразимый и элегантный даже в темной пилотской куртке, с непокрытой головой. Пока мы говорили, он держал мою руку в своих руках, а потом вдруг прижал мою ладонь к своей щеке.

– Обещай мне одну вещь, – его слова были четкими и быстрыми.

– Да?

– Не торопись выходить замуж за Эгиса Ротенбурга.

– Почему?

Мне нравилось ставить его в такое щекотливое положение, я просто умирала от желания услышать с его уст слова о том, что он сам влюблен в меня и хотел бы быть со мной. Но этого не произошло.

– Что бы ни случилось, – только и сказал он. – Помни, что я всегда готов помочь тебе, ты можешь рассчитывать на меня, целиком и полностью.

Помолчав, я нашла в себе силы сдержанно полюбопытствовать:

– И до какой же степени простирается это целиком и полностью, Марк?

– Не понял, – недоумение прозвучало в его голосе.

– Хорошо, – согласилась я, – Я поясню. Допустим, если для того, чтобы мне помочь, я попрошу тебя на мне жениться, ты сделаешь это?

– Нет, – помедлив, сказал он.

– Ага. Значит, это целиком и полностью имеет какие-то ограничения?

– Я, как ты знаешь, все еще женат.

– Хорошо. Я буду иметь это в виду. В любом случае, спасибо.

Починяясь минутному порыву, не давая ему опомниться, я обхватила руками его плечи, прижалась губами к его губам, и на миг с холодком восторга, поднявшимся изнутри меня, ощутила запах его кожи, вкус его губ. Он даже не пошевелился, хотя я чувствовала, что он весь напрягся, как струна. Мне так хотелось получить от него на прощание поцелуй! Но не могла же я его заставить, в самом деле! Мне оставалось лишь с дурацким видом пролепетать извинение, глупое, банальное, или сделать вид, что это был всего лишь дружеский жест. Бог явно обделил меня умом – я не могла справиться даже с влюбленными в меня по уши мужчинами. Что уж тут говорить о Марке. Бароне Марке-Кристиане фон Ротенбург.

Я вежливо попрощалась с ним, и, помахав ему на прощание, не оборачиваясь, пошла к стойке регистрации, глотая горькие слезы обиды и разочарования. Но когда я уже готова была присоединиться к очереди пассажиров и мысленно навсегда простилась с ним, я услышала, как он окликнул меня по имени. Я не обернулась, а продолжала стоять, как манекен, пока он, запыхавшись, не приблизился ко мне, выдернул меня из очереди, развернул к себе и стал поцелуями снимать катившиеся по моему лицу слезы, а потом так сильно сжал в объятьях, что мне на секунду показалось, что мои кости слились воедино. Я не понимала слов, которые он торопливо говорил по-немецки, я чувствовала только его дыхание на своих губах, его крепкие руки, и мне хотелось, чтобы это продолжалось вечно.

Но мне надо было лететь домой. И я улетела.

Глава 8

Неделю после этого я не могла прийти в себя. Бродила, как потерянная, по комнатам квартиры родителей, ходила на лекции, в перерывах гуляла с подружками по нашему Ботаническому саду, примыкавшему к университету, ходила в кино с Сережей, а ложась ночью спать, все время думала о Марке. Передо мной стояло его лицо, когда он улыбался, был грустен, когда он смеялся, или хмурился, когда он целовал меня, или внимательно смотрел на меня, когда, по его мнению, я этого не замечала. Моя верная Танечка, видя, что со мной творится что-то неладное, зазвала меня в гости, мы с ней, как полагается, выпили, закусили, и я облегчила свою душу. После этого мне стало как-то веселее.

Дальше события покатились нарастающей лавиной. В понедельник, через три дня после этого, придя домой из института, я увидела у подъезда машину Павлика, брата Ксении. Сам он пил чай в обществе моей мамы. Заметив меня, он отставил чашку, сказал маме спасибо и без долгих разговоров усвдил меня в свой старенький «жигуленок».

– Где тебя только черти носят, – ворчливо сказал он, включая зажигание. – Марк уже два часа ждет тебя в аэропорту, у него самолет скоро.

У меня отпала челюсть.

– Марк? Ты уверен?

– Несмотря на обилие твоих кавалеров, – ехидно сказал он, – я пока еще помню их в лицо. Если я говорю Марк, значит, это Марк. Эгиса бы я назвал Эгисом.

– Тогда какого черта ты стоишь? Поехали скорее!

Он коротко хмыкнул и погнал по оживленным в этот час «пик» вечерним улицам Саратова. В Курумоч мы приехали часов в семь. Я на ходу, пока мы несколько минут стояли в «пробке» на окраине города, позвонила домой маме, чтобы она не беспокоилась обо мне, потому что мы с Павлой и Ксеней у них дома решаем некие наши общие проблемы, а потом – Ксене, чтобы в случае чего она прикрыла меня. Возле нового здания валютной гостиницы в Курумоче Павел остановился, вылез из машины, нетерпеливо помог выскочить мне, и схватив меня за руку, побежал по ступеням лестницы к входным дверям. Стеклянные двери раскрылись перед нами автоматически. Павел на ходу сунул пару долларовых банкнот швейцару и вытянул шею, разглядывая людей в холле.

Но я раньше него заметила высокую стройную фигуру молодого барона фон Ротенбурга, который в сопровождении средних лет поджарого мужчины довольно приятной наружности, спускался по широкой лестнице, в холл. Он словно почувствовал мой взгляд, его глаза скользнули по толпящилмся в холле людям и остановились на мне. У меня так застучало сердце, что я не слышала, что мне говорил Павел. Я смотрела на Марка и, умирая от желания броситься ему навстречу и оказаться в его объятьях, но я не знала, как мне себя вести, чтобы не поставить его в неудобное положение. Мои глаза кричали ему о том, как я рада его видеть, и в то же время спрашивали его, как мне себя вести.

Вдруг он улыбнулся. Он улыбается точно как Зигмунт. Ни у кого на свете я не видела такой обаятельной, такой милой улыбки, она как солнечный лучик скользит по его лицу и освещает все вокруг. Он улыбнулся и, сказав что-то мужчине рядом с ним, оставил его и стал быстро спускаться по лестнице нам навстречу. Тогда я тоже, что-то пролепетав Павлу, быстро пошла через холл ему навстречу, а потом, не удержавшись, чуть ли не побежала к нему. Оставив позади лестницу, барон Марк фон Ротенбург тоже, как влюбленный мальчишка, припустил мне навстречу. Мы встретились где-то посередине холла, он подхватил меня на руки, смотрел в лицо и смеялся от радости, а потом, поцеловав, вновь опустил на пол.

За это время его коллега, также успевший пересечь холл, остановился неподалеку, вежливо отведя глаза в сторону.

– Франц, – подозвал его Марк, а когда тот подошел, вместо того, чтобы передставить меня, лукаво спросил: – Как ты думаешь, кто это?

– Твоя бывшая жена, – немедленно ответил тот, кого он назвал Францем. – Я видел ее портрет в замке, ее фотографию у тебя на столе и, право слово, не понимаю причин твоего развода.

– Бедный Франц, – барон одной рукой прижал меня к себе.

Но тот уже сам понял, что ляпнул глупость. Нахмурив брови, он настороженно смотрел на меня, словно стараясь что-то вспомнить.

– Ах да, мне говорили, что в замке висит портрет твоей матери? – наконец, неуверенно сказал он. – Черт побери, не хочешь ли ты сказать, что это твоя мать?

Я засмеялась. Тогда Марк представил нас официально.

– Элена, это мой друг и однокурсник по Сорбонне, а теперь и мой адвокат Франц Граазе. А это Элена Замятина, тень моей покойной матери.

– Я заработаю с ним сердечный приступ! – пожаловался мне в ответ Франц. – Ну разве можно так шутить?

Мы забрали Павла и все вчетвером отправились в ресторан, чтобы, по выражению Франца, отметить наше знакомство. После того, как Павел и Франц, посидев немного с нами, тактично сослались на какие-то важные дела и поспешили ретироваться, мы с Марком остались одни.

Некоторое время мы сидели и в молчании смотрели друг на друга.

– Я очень скучал по тебе, – сказал, наконец, Марк.

– Я тоже, – тихо ответила я.

Он немного помедлил, а затем сказал:

– Надеюсь, ты в курсе, что я профессиональный юрист. И именно как юриста отец просил меня разобраться с этим, – Марк положил передо мной папку с подколотыми листами, на которых красовалась немецкая готическая пропись и гербовая печать. – Это копия твоего брачного контракта с Эгисом фон Ротенбургом.

– Правда? – спросила я, глядя только ему в лицо и даже не взглянув на бумаги, которые он мне предлагал.

– Отец просил меня рассмотреть законность этого документа и то, хочешь ли ты расторгнуть его.

Он говорил одно, в то время как его глаза, выражение его лица кричали о другом. Мы просто поддерживали нить разговора, стараясь противостоять той мощной силе, которая влекла нас друг к другу, и которой мы оба, обожженные предшествующим неудачным жизненным опытом, боялись поддаться.

– Что же вы скажете, как юрист, Марк? – одними губами спросила я.

– Документ не соответствует всем установленным правилам. Возможно, он приемлем для России, но будет довольно просто опротестовать его и расторгнуть этот брак в Германии. По твоему желанию, Элена. Это то, что я могу сказать как юрист. Но, помимо этого, я еще мужчина, который влюблен. Мой развод состоится через полгода, 15 мая. Это формальная процедура. Мы не живем вместе уже почти двадцать лет, она получит хорошее содержание, она согласна со всем. Так что никаких затруднений не будет… Могу ли я, – его темно-синие глаза сузились, и я видела только их блеск из-под полуопущенных длинных темных ресниц. – Могу ли я узнать у фройлян одну вещь?

– Можете, – милостливо согласилась я.

– Могу ли я рассчитывать, что фройлян пойдет со мной к алтарю шестнадцатого мая?

Меня захлестнула огромная волна радости, бесконечного слепящего счастья, сквозь которое я со слезами на глазах видела его обеспокоенное лицо.

– Ты плачешь?

– Нет. Просто до шестнадцатого мая еще так далеко!

У него было такое выражение лица, словно он сейчас вскочит и снова схватит меня в объятья.

– Ты согласна?

– Да! Но, Марк, – я сделала паузу. – Скажи мне честно, почему ты решил на мне жениться? Потому что я похожа на твою мать? Или потому, что барон попросил тебя сделать это?

– И это тоже, – согласился он. – Но, в основном, потому, что я влюбился. Влюбился, может быть, первый и последний раз в моей жизни. Я люблю тебя, Элена.

– У меня есть подруга, – задумчиво сказала я, искоса глядя на него, – которая говорит, что, когда она слышит подобного рода заявления, ей всегда хочется громко спросить: что вы имеете в виду?

– Я хочу, чтобы ты была рядом со мной, каждый день, каждую ночь, – глядя мне в глаза, тихо проговорил Марк. – Я хочу возвращаться к тебе по вечерам с работы, и чувствовать тепло твоего тела и запах твоих волос каждое утро, я хочу спать с тобой в постели каждую ночь и иметь твоих детей, хочу вместе с тобой растить сыновей, хочу заботиться и любить вас на протяжении того остатка жизни, который мне отпущен. Я слишком стар для того, чтобы не осознавать, что ты – та женщина, которую я хочу, которая мне нужна, я искал тебя долгие годы, и я не могу сейчас тебя потерять. Я много ошибался в жизни и никогда не думал, что снова окажусь за этим столом рулетки любви и снова смогу поставить свою любовь, свое счастье на кон.

– Ты мне очень нравишься, Марк, – вздохнула я, – но я тоже боюсь, боюсь разочарований…

Мы сидели в уютном зале с притушенным светом, смотрели друг другу в глаза, говорили какие-то глупые, нелепые вещи, я пила свою «фанту», он – вино, до тех пор, пока бдительный, но очень тактичный Франц не пробрался к нашему столику и не прошептал извиняющимся тоном, что самолет на Гамбург уже заканчивает регистрацию пассажиров. Только тогда Марк очнулся и, открыв свой дипломат, выложил на столик пакет с документами и деньгами.

– Что это? – удивилась я.

– Здесь туристическая путевка во Францию для тебя и билеты на самолет. Ты ведь не откажешься провести со мной пару недель во Франции? Я покажу тебе Париж! Недалеко от Парижа, в Рамбуйе, у меня маленький уютный дом, в котором я обычно живу. У тебя есть загранпаспорт?

– Конечно, нет! Откуда?

Он бледно усмехнулся.

– Эгис женился на тебе, но не сделал тебе загранпаспорт? Очень в его духе. Тебе потребуется около месяца, чтобы сделать паспорт по официальным каналам, я узнавал. Но, если ты поедешь в Москву, а лететь в Париж все равно придется из Москвы, то вот визитная карточка турагентства, которое сделает для тебя паспорт за неделю.

Поскольку я растерянно молчала, боясь поверить в такую удачу, он заглянул мне в лицо и обеспокоенно спросил:

– Ты приедешь?

– Да, конечно, – пробормотала я, слишком ошеломленная быстро разворачивающимися событиями этого вечера.

Через две недели я уже была с ним в Париже. Он встретил меня в аэропорту Орли, радостный, как мальчишка, одетый в джинсы, темный свитер и черную кожаную куртку. В руках у него был мотоциклетный шлем с затененными стеклами, похожий скорее на шлем инопланетянина, чем на шлем тех моделей мотоциклетных шлемов, которые мне приходилось видеть у наших мальчиков. Он с ветерком провез меня по набережной Сены на своем Харлее Дэвидсоне. Забросив мой нехитрый багаж в гостиницу, выходящую окнами на Елисейские поля, мы почти пять часов пробродили по весеннему Парижу, поднялись на Эйфелеву башню, побывали в соборе Парижской Богоматери, в известном соборе крестоносцев Сакрекэр, потом пообедали на Монтматре. Я чувствовала себя словно окунувшейся в сказку – все это было так нереально и прекрасно, как будто сбывались мои детские мечты.

Этьен, немолодой художник с Монтматра, один из знакомых Марка в Париже, пригласил нас после обеда в свою студию, и буквально за несколько минут нарисовал мой портрет, на котором я снова была удивительно похожа на покойную баронессу.

– Вы знали мать Марка, Этьен? – воспользовавшись тем, что Марк на минуту вышел, спросила я Этьена.

– Да, конечно, – мягко сказал молодой человек. – Я сделал тот портрет, который висит в большом холле, а также портрет для спальни баронессы.

– Я действительно так на нее похожа? – упавшим голосом спросила я, разглядывая свое изображение на мольберте.

– Просто поразительно, – серьезно сказал художник. – Но только внешне, Элен. Внутри вы совсем другая.

– Какая другая?

– Более уязвимая, что ли? – подумав, сказал Этьен. – Не такая уверенная, как покойная баронесса. Но вы еще совсем молоды, Элен. У вас еще впереди. Обещайте приехать ко мне в Париж чет через пять, я хотел бы посмотреть, как расцветет ваша необыкновенная красота.

– Не могу вам этого обещать, Этьен, – вздохнула я. – Вы ведь знаете, что я из России?

– Вы не останетесь в России надолго, – тонко улыбнулся мне художник. – Насколько я понимаю, вы привлекли внимание клана Ротенбургов. Вы выйдете замуж за одного из них, прежде чем успеете опомниться, поверьте мне на слово, прекрасная Элен. Я хорошо знаю отца Марка и его самого.

На следующий день с самого утра Марк повел меня по магазинам. Причем, не просто по магазинам, а по дорогим бутикам на Елисейских полях и Марсовом поле, бутикам известных дизайнеров, имена которых до этого я видела только в газетных статьях. Он сметал для меня одежду с прилавков со щедростью дореволюционного купца. После первого стресса, случившегося со мной, когда я увидела один из ценников, я просто зажмурила глаза и даже не пыталась протестовать. При моей студенческой стройности, мне подходило буквально все, продавцы только цокали языками и наперебой твердили, что такую красивую мадмуазель просто приятно одевать.

Под конец мы забрели в один из огромных универсальных дизайнерских магазинов, где Марк задался целью представить меня известному итальянскому модельеру, у которого всегда одевалась его мать. Известный модельер, имя которого я по своей советской бедности даже и не слышала до сих пор, оказался чрезвычайно худым, мелким стариком, одетым в неприметные, висящие на нем мешком фирменные тряпки. Он бегло оглядел меня со всех сторон, потом повернулся к Марку и они оживленно начали говорить по-итальянски. Модельер мелодраматически повышал и понижал голос и бурно жестикулировал.

Наконец, Марк с несколько изумленным видом обернулся ко мне, намереваясь мне что-то сказать. Однако маленький дизайнер оказался более проворным.

– Мадмуазель, – галантно сказал он мне по-немецки, – у меня есть одно вечернее платье, полный экслюзив, которое, я считаю, очень подойдет вам. Я готов продать эту модель для вас вашему жениху и моему другу на одном простом условии.

Он остановился и, прищурившись, вновь оценивающе посмотрел на меня.

– Что же это за условие, мэтр? – спросила я, забавляясь, внезапно вспомнив, как называли дизайнеров в модных журналах.

Глаза модельера еще больше прищурились.

– Через несколько минут в демонстрационном зале начнется новый показ моделей. Я хочу, чтобы вышли на подиум в этом платье и представили его. После этого платье ваше.

– Но я не манекенщица! – удивленно возразила я. – Вы уверены, что хотите выпустиь меня на подиум?

– Вы умеете ходить на каблуках? – спросил маленький человек, покосившись на почти пятнадцатисантиметровые шпилки, которые были на мне.

– Допустим, – осторожно согласилась я.

– Это самое главное, – провозгласил модельер. – Пойдемте, я покажу вам платье. Вы не сможете отказаться, когда увидите его! Пойдемте, пойдемте.

Платье было великолепным. Темно-вишневое, переливающееся всеми оттенками этого цвета, с низким вырезом спереди и обнажающее половину спины сзади, оно смотрелось таким дорогим и таким элегантным, что даже сам маленький мэтр на минуту замер от восторга своим творением. Затем он повернулся к Марку.

– Смотрите, Ротенбург. Это платье создано для нее! Даже ваша мать не выглядела бы в нем лучше! Мадмуазель, вы согласны?

Я нежно погладила мягкую ткань платья и подняла взгляд на Марка. В его глазах светилось восхищение и что-то еще, что вызвало у меня тянущую боль где-то внизу живота.

Маленький модельер оценил наш обмен взглядами, как согласие. Он хлопнул в ладоши и в тот же момент меня окружила целая армия стилистов. Они увлекли меня в гримерную, усадили в кресло перед зеркалом и стали быстрыми, профессиональными движениями наносить на мое лицо макияж и укладывать мои волосы. Затем меня обули в шпильки на высоченных каблуках и, даже не дав мне посмотреть на себя в зеркало, подтолкнули к занавесу, возле которого уже толпилась куча высоченных девиц манекенской наружности. При виде меня в сопровождении мэтра, толпа расступилась, давая нам пройти, и по ее рядам прошелестел, как ветер, шепоток:

– Молодая баронесса фон Ротенбург! Смотрите, и Марк тут!

– Я не знаю, что делать! – в панике прошептала я маленькому модельеру.

– Это просто! – отмахнулся он. – Сейчая увидишь «язык», иди по нему до конца, выпрями спину, подними голову, постарайся не спотыкнуться. Дойдешь до конца, взгляни в зал, повернись и шагай назад. Все! Не бойся, свет слишком силен, чтобы ты смогла разглядеть кого-нибудь в зале. Это совершенно безопасно, поверь мне. По моему подиуму несколько раз ходила сама Алиция фон Ротенбург! У нее была такая же идеальная фигура, как у тебя. Вперед, моя дорогая!

Он вытолкнул меня на подиум. Словно во сне, я прошла первые несколько метров, купаясь в яркой подсветке прожекторов, и с изумлением осознавая, как легко и приятно вот так идти вперед по яркой дорожке света, словно парить в воздухе, когда на тебе красивое платье и на тебя в восхищении смотрит мужчина, любовь которого ты так мечтаешь получить. Дойдя до конца подиума, я, как учил меня маленький модельер, подняла голову, взглянула в зал, улыбнулась, повернулась на каблуках и, слегка покачиваясь на высоких шпильках, неторопливо пошла назад.

Зайдя за занавес, я буквально натолкнулась на Марка фон Ротенбурга.

Теперь, когда я была на высоких каблуках, мне не надо было так сильно задирать голову, чтобы смотреть ему прямо в лицо. Сейчас в его глазах светились восхищение и безумное желание. Он безмолвно подхватил меня на руки и понес к выходу.

– Ротенбург! – со смехом закричал ему вслед маленький дизайнер под веселые возгласы и улюлюканье остальных. – Я дарю вам это платье при условии, что я буду тем, кто сошьет ей свадебный наряд!

Вторую ночь в Париже я провела в постели молодого барона фон Ротенбурга. Кажется, первый раз в жизни я действительно и безоглядно влюбилась.

На следующее утро, когда мы по-обыкновению завтракали на Монтматре, подсевший к нашему столику Этьен протянул мне ручку и красочно оформленную утреннюю газету, посвященную миру моды. На второй странице красовалась моя фотография в темно-вишневом вечернем платье на подиуме во время показа мод известного итальянского дизайнера.

– С такими темпами вы скоро станете знаменитой, Элен, – улыбнулся Этьен. – Я хочу, чтобы вы подписали эту фотографию мне на память. В чем дело, Марк? – спросил он, видя, что молодой барон нахмурился.

– Мне совсем не нужно лишнее паблисити, – коротко пояснил Марк. – Это может вызвать нежелательные разговоры и повредить мне во время бракоразводного процесса. Я не хочу рисковать. Аделина непредсказуема.

– Она все равно отберет у тебя пару миллионов, – рассудительно заметил Этьен. – Накинешь еще один, и дело в шляпе. Эта женщина любит деньги больше всего на свете. Она не откажется от них ради сомнительного удовольствия навредить личной жизни барона фон Ротенбурга.

Марк вздохнул.

– Конечно, ты прав. Но все равно, сегодня же вечером мы уезжаем в Рамбуйе.

– Да уж, – со смешком согласился Этьен. – После того, как ты совершенно неумышленно, но, тем не менее, с блеском продемонстрировал Элен всему Парижу, вам действительно лучше скрыться. Иначе папарацци не дадут вам прохода. Она слишком красива и эффектна. В вас есть шарм, моя дорогая Элен, – повернулся ко мне он. – Если бы я не знал, что вы русская, я бы принял вас за парижанку.

Мы провели две восхитительные недели в Рамбуйе, несколько раз наведываясь в Париж для того, чтобы посетить представление в Мулен Руж, о котором я столько слышала и столько читала. Из всех прочих достопримечательностей я выбрала Лувр и Версаль, и была поражена, что знаменитый дворец короля-солнца показался мне небольшим по сравнению с Петергофом. Все остальное время мы бродили по окрестностям Рамбуйе, несколько раз устраивали пикники, катались на лодке, Марк учил меня ездить верхом. Каждый раз мы возвращались в его маленький загородный дом, состоявший из пяти комнат, только глубоким вечером, зажигали камин, приводили себя в порядок, наскоро перекусывали, включали телевизор и, растянувшись на пушистом персидском ковре, поверх которого лежали шкуры белых медведей, долго и с упоением занимались любовью. Когда камин догорал, Марк брал меня на руки и относил в кровать. Я была счастлива, как никогда в жизни. Хмель первой чувственной любви, очарование восхищения и желания, которое светилось каждый раз в глазах Марка при взгляде на меня, кружили мне голову, как крепкое и терпкое красное французское вино. Две недели пролетели, как один миг.