Текст книги "Помощь детям, пострадавшим от насилия. Интегративный подход"

На последующих сеансах семейной терапии мы выявили и другие проблемы, часть из которых тоже решали при помощи семейной игровой терапии (я расскажу об этом ниже).

Диагностические процессы в семейной арт-терапии

Техника диагностики в семейной арт-терапии была разработана Квятковской и состоит в создании членами семьи серии рисунков на мольбертах, расположенных в форме полукруга (Kwiatkowska, 1978). Терапевт может попросить пациентов нарисовать следующее:

– все, что придет им в голову;

– реалистичный семейный портрет (каждый участник должен нарисовать свою семью, включая всех ее членов и себя в том числе. Фигуры членов семьи должны изображаться по возможности целиком);

– абстрактный семейный портрет (это задание является наиболее сложным для объяснения. Вначале специалист просит участников изобразить абстрактный портрет всей семьи, а затем разъясняет подробности тем, кто не понял инструкцию);

– рисунок на основе каракулей (терапевт предлагает участникам рисовать каракули и на их основе создать какой-то образ);

– совместное создание каракулей (нарисовав индивидуальные каракули, члены семьи должны выбрать один рисунок и на его основе совместно создать новое изображение).

Каждый из членов семьи в общей сложности делает 4 отдельных рисунка, из которых вся семья потом создает один общий. Это задание позволяет терапевту увидеть, как семья организуется и работает вместе: кто остается в стороне, кто сотрудничает, как разрешаются конфликты, является семья сплоченной или раздробленной. Я опишу, как это задание выполняла семья Дэниелс: Эстель, Джексон, Мишель и Хлоя.

Все члены семьи спокойно нарисовали первые рисунки. На следующем этапе, создании семейного портрета, старшего ребенка, Шейлу, нарисовала только мать (при этом она изобразила дочь так: маленькие круги, расположенные друг над другом по вертикали, а под ними фигурка, похожая на облако, с маленькой девочкой внутри – что говорило о том, что мать думала о Шейле). Джексон спросил у матери, кто эта девочка в облаке, и, когда Эстель ответила, что это Шейла, все сказали, как сильно по ней скучают.

Затем все быстро нарисовали свои каракули, а потом с интересом их рассматривали, пытаясь увидеть в них знакомые предметы. Я попросила членов семьи выбрать один рисунок, который будет основой для совместной картины. Посовещавшись, они выбрали рисунок матери и стали рисовать фруктовый салат: каждый выбирал цвет, которым закрасит фрукт – папайю, дыню, ананас или киви. Эстель, Мишель и Хлоя быстро выбрали цвета и с воодушевлением рассказывали о своих фруктах, а вот Джексон сначала не мог решить, каким фруктом он хочет быть, а затем долго не мог определиться с цветом. Он устал, стал раздражительным и, казалось, чувствовал себя отвергнутым, когда его сестры и мать все вместе смеялись. Через какое-то время он пересел в угол, нахмурился и надул губы. Эстель несколько раз звала его вернуться и присоединиться к ним, но он каждый раз отказывался.

Картина была почти закончена, когда Джексон все-таки подполз к мольберту и начал рисовать зеленым карандашом маленькую фигурку в нижнем левом углу, еле нажимая на карандаш. Его мама и сестры энергично расспрашивали, что он рисует и почему не делает свой фрукт для фруктового салата. Наконец тихим голосом Джексон заявил: «Я крокодил и иду на обед». Мать и сестры одновременно воскликнули: «О нет! Крокодил не может прийти на обед… У нас на обед фрукты, а он их не ест». Джексон мягко запротестовал, сказав, что любит фрукты и проголодался, но его голос был едва слышен за протестами мамы и сестер. Затем Джексон пририсовал крокодилу глаз и таким образом показал, что крокодил, изначально задуманный как заходивший на картинку из ее угла, теперь ее покидает. А потом он снова забился в угол кабинета, где просидел до конца сеанса, не желая больше участвовать в создании общего рисунка.

Здесь снова проявилось то же, что и в кукольной истории: Джексону не удавалось вписаться в семью, состоящую сплошь из женщин, – чем сильнее они сближались, тем более отчужденным он себя чувствовал. Поэтому он выбрал свое уже знакомое альтер эго, крокодила (символ агрессии), чтобы тоже попасть на семейный рисунок. Однако семья отвергла его, неверно истолковав желание мальчика присоединиться к семье за обеденным столом и восприняв его участие как угрозу. В результате Джексон ушел в себя, стал агрессивным и несговорчивым.

Мы с членами семьи рассмотрели все рисунки, которые они сделали, поговорили о фруктовом салате и о том, что они заметили, когда его рисовали. Мишель назвала брата «нытиком», и я воспользовалась этой возможностью, чтобы вместе со всеми проанализировать, что случилось. Я попросила Мишель вспомнить, что происходило до того, как ее брат стал вести себя как «нытик». Эстель и Мишель ответили, что они очень увлеклись проектом и, возможно, именно из-за этого Джексон чувствовал себя отвергнутым. Затем мы обсудили то, как люди выражают свое чувство отверженности.

Эстель снова увидела потребность сына быть частью семьи и то, с какой привычной легкостью она его отвергла, ведь он был «более энергичным и не таким, как остальные». «Мы все сразу выбрали свои фрукты, – сказала она. – А он все никак не мог принять решение и говорил какие-то глупости. Нам нужно было дождаться, пока он тоже выберет фрукт для себя». Затем Эстель снова сказала, что она очень хочет, чтобы Джексон чувствовал себя частью семьи, и, казалось, многое поняла во время этого задания.

Семейная песочная терапия

Терапия с Джексоном шла хорошо, и я стала все реже встречаться с ним один на один и все чаще – вместе со всей его семьей. Я устраивала семейные сессии до тех пор, пока Джексон и его сестры не нашли точки соприкосновения и не научились уважать и ценить различия друг друга. Ближе к концу курса терапии я снова попросила всех прийти на семейный сеанс, чтобы создать совместный песочный проект. Джексон и его сестры уже были знакомы с песочницей и с нетерпением ждали возможности показать своей матери, что нужно делать.

В правом нижнем углу песочницы члены семьи сделали пляж – дети любили на него ходить и нарисовали много рисунков, изображая себя на берегу океана. На пляже были все члены семьи: мать, Джексон и его сестры. Все купались и были в безопасности, никаких акул там не было, а на песке стояли зонтики на случай, если станет слишком жарко.

В верхнем левом углу Джексон разместил здание, а рядом с ним поставил мотоцикл и гоночную машину. Это был дом крокодила. Сам он был на улице – «гулял и осматривался». Джексон сказал: «Люди на пляже в безопасности, потому что там есть охрана, которая следит за тем, чтобы крокодил не выходил на пляж и не пугал людей». По-видимому, таким образом Джексон хотел сообщить, что научился контролировать свои агрессивные импульсы и уже гораздо больше чувствовал себя членом семьи, а также что агрессия на самом деле ему сильно мешала.

У Мишель был совсем другой сценарий: жених и невеста вступали в брак перед церковью. Прямо за ними располагалось кладбище – возможно, таким образом девочка высказывала свой пессимизм по отношению к браку и семейному благополучию, намекая на «умерший» брак Эстель и Майкла или на брак Эстель с биологическим отцом Мишель.

Хлоя разместила птичьи гнезда на деревьях, а под большое дерево поселила семью собак.

Каждый принял участие в семейном проекте и гордился им. Мать улыбалась, глядя на пляжную сцену и вспоминая прошлое. Мне пришлось сделать четыре снимка песочного мира, потому что все дети хотели иметь собственную фотографию, чтобы забрать ее домой.

Последние сессии и окончание терапии

Ближе к концу курса терапии я провела несколько сеансов рекреационной терапии, которые, казалось, нравились Джексону больше всего. На этих сеансах он наслаждался возможностью обучить сестер некоторым спортивным навыкам, при этом сестры оказались заинтересованными и старательными ученицами[15]15
  У детей, переживших насилие, иногда накапливается стресс, в результате чего у них может наблюдаться напряжение мышц, затрудненное дыхание и отсутствие плавности в движениях – дети кажутся скованными и чувствуют себя некомфортно в своем теле. Это происходит из-за того, что раньше они часто испытывали боль и дискомфорт: из-за физического насилия и нарушения границ или из-за отсутствия надлежащей гигиены и правильного питания. У них также могут развиться соматические жалобы – на боли в животе, головную боль или пониженный болевой порог. Поэтому следует поощрять детей на физическую активность разного рода: танцы, бег, гимнастику, а также командные виды спорта. Это позволит детям получить удовольствие от самого занятия и исследовать свое тело, высвободить «зажатую» энергию.


[Закрыть].

С Эстель мы встречались раз в месяц и обсуждали вопросы воспитания детей, в том числе то, как ей лучше всего рассказать детям о разводе с бывшим мужем и их переезде. Эстель прочла детям книгу «Развод динозавров» (Brown M., Brown L.K., 1988), и после этого им стало проще говорить на эту тему. Я объяснила Эстель, что, несмотря на жестокое поведение отца и отчима детей, дети по-прежнему могут любить их и скучать. Эта концепция отделения поведения человека от его личности была полезна и в отношении агрессивного поведения Джексона.

Я познакомилась со старшим ребенком, Шейлой, когда она приехала домой на лето. Дети быстро приспособились к новому устройству семьи: Мишель передала Шейле свою «должность» старшего ребенка, а Джексон и Хлоя стали больше играть вместе, поскольку старшие девочки сдружились – стали обмениваться одеждой, косметикой и болтать о мальчиках.

Эстель попросила меня встретиться с Шейлой лично, чтобы обсудить ее заявление об изнасиловании и убедиться, что с ней все в порядке. Я несколько раз с ней встретилась, а потом устроила совместную сессию с ней и ее матерью, чтобы обсудить насилие – и особенно реакцию на него Эстель.

Эстель вела себя терпеливо и понимающе по отношению к дочери, а Шейла, в свою очередь, сказала, что восприняла насилие не столько как травму, сколько как возможность пораньше уехать к отцу в Европу. В какой-то момент мать сказала: «Я так и знала! Я знала, что ты все преувеличила, чтобы получить желаемое». Шейла извинилась и сказала матери, что любит ее и хорошо знает, в отличие от отца. «Я просто хотела пожить с папой и получше его узнать… Я боялась, что он будет любить своих новых детей больше, чем меня». Эстель обняла свою дочь, по-видимому наконец поняв ее.

Работа с детьми, пережившими насилие, особенно сексуализированное, очень сложна. Первостепенная задача специалиста – обеспечить безопасность ребенка и снизить факторы риска, поэтому следует прежде всего оценить динамику семьи и определить переменные, которые могут способствовать возникновению насилия (особенно сексуализированного). Затем терапевт применяет разные подходы, чтобы изменить реакцию родителей и, таким образом, обеспечить более благоприятную для ребенка среду.

При этом нельзя забывать, что насилие, пережитое ребенком, затрагивает каждого члена семьи, – поэтому необходимо добиться, чтобы в терапии участвовали все. Для того чтобы снизить сопротивление пациентов, можно прибегать к разным подходам. И поскольку в терапии нередко участвуют маленькие дети, семейная игровая терапия позволит максимально включить их в процесс лечения.

Как я уже отмечала ранее, игровая, песочная и арт-терапия – наиболее эффективные подходы в лечении детей, поскольку они задействуют бессознательные процессы при помощи метафор, символов и образов и практически не требуют вербализации. В частности, семейная игровая терапия помогает выявить скрытую динамику, наладить взаимодействие между членами семьи и снять напряжение. Пациенты часто говорят, что им нравится вместе смеяться на сессиях и хорошо проводить время.

Терапия с семьей, в которой ребенок пострадал от насилия, включает выявление проблем; работу, ориентированную на травму; возможное восстановление безопасных и правильных семейных ролей, границ и позитивного взаимодействия. Обычно терапевты сокращают количество сессий по мере того, как у членов семьи налаживается индивидуальное функционирование. Инцестуозное сексуализированное насилие над детьми, как правило, происходит в семьях, имеющих множество различных проблем, поэтому ряд терапевтических задач передается в соответствующие службы.

7. Специальные задачи: посттравматическая игра; игровая терапия, ориентированная на травму, и проблемы диссоциации[16]16
  Некоторые материалы о посттравматической игре в этой главе взяты из статьи, опубликованной в журнале «Ассоциации игровой терапии» (1998). Я обновила и переработала эту статью и теперь беру оттуда некоторые тематические примеры. Кроме того, часть материала по обработке диссоциативных эпизодов была первоначально представлена в моем видеоролике «Игровая терапия при тяжелой психологической травме: теория и практика игровой терапии при травме».


[Закрыть]

«Посттравматическая игра» – это уникальный тип игры со специфическими характеристиками: она символьная, повторяющаяся и обладающая четкой структурой. Как понятно из самого термина, к такому типу игры часто прибегают дети, которые переживают травматичный опыт и не могут разрешить его другими способами (например, им недостаточно родительского утешения или они не могут избежать стрессора и почувствовать себя в безопасности). Эти дети зачастую погружаются в посттравматическую игру до такой степени, что перестают обращать внимание на окружающих людей, а иногда с ними даже могут случаться диссоциативные эпизоды. Клиническое наблюдение, документирование, содействие или инициирование такой игры (например, посредством выбора игрушек) терапевты называют «игровой терапией, ориентированной на травму» (ТО-ИТ). Специалисты могут использовать такую терапию для того, чтобы перейти к посттравматической игре, которая впоследствии станет механизмом поэтапной экспозиции для проработки ребенком последствий травматического инцидента. Ниже я приведу некоторые рекомендации для терапевта по использованию ТО-ИТ.

• Подумайте, какие игрушки будут ассоциироваться у ребенка с его травматичным опытом и позволят ему использовать их в качестве буквальных символов травмы. Положите их на видное место.

• Позвольте ребенку самому решать, что ему делать с этими игрушками.

• Если ребенок более трех сеансов избегает игрушек, обратите на них его внимание и предложите поиграть.

• Наблюдайте за игрой и документируйте ее, особое внимание уделяя развитию игры и ее финалу.

• Обращайте внимание на то, какие именно эпизоды игры ребенка повторяются.

• Описывайте вслух то, что происходит в игре ребенка, но при этом не давайте свои интерпретации и не подсказывайте, как ему играть.

• Если ребенок сам сопровождает игру устным повествованием, задавайте ему открытые вопросы, стараясь таким образом разузнать как можно больше.

• Расспросите ребенка о его игре и предложите ему вербально передавать мысли, эмоции и чувства персонажей игры (помогите ему, например задавая вопросы такого рода: «Что чувствует медведь, когда мама оставляет его одного?» или «Почему медведю грустно?»).

• Наблюдайте за тем, как меняются варианты окончания игры: обращайте внимание на то, вводятся ли здоровые адаптивные элементы, или ребенок застревает в повторяющейся игре без каких-либо изменений в финале – в таком случае вы, например, можете спросить его: «Интересно, чего бы медведю хотелось прямо сейчас?».

• Если ребенок заходит в тупик и не знает, как играть дальше, предложите ему несколько вариантов развития событий в игре. Однако не стоит давать ребенку готовое решение – позвольте ему создать сценарий игры самостоятельно.

• Старайтесь сделать так, чтобы ребенок не сидел на одном месте – пусть он передвигается по кабинету, перемещает игрушки и озвучивает их.

• Если ребенок инициирует повторяющуюся игру, озвучивайте или слушайте его описание того, что он делает, обращайте внимание на то, как и когда он разряжает аффект и меняет последовательность игры, адаптируя финал. Такая игра может помочь ребенку почувствовать себя лучше и восстановить силы.

• Как только ребенок справится со своей травмой на сеансах игровой терапии, его можно будет направить на групповую терапию.

Все специалисты работают по-разному: некоторые высоко ценят посттравматическую игру и проводят ее на сеансах психотерапии, чтобы помочь ребенку обработать травму и научиться управлять воспоминаниями, с ней связанными; кто-то придерживается более структурированного подхода и прибегает к ТО-КПТ (см. главу 5). Но есть и те, кто сочетает эти подходы, – и именно такой вариант я считаю наиболее эффективным. Ниже и в последующих главах я опишу случаи, которые иллюстрируют такой подход.

Когда я впервые встретила Марджи, ей было 9 лет. Она была единственным ребенком в семье европейско-американской пары, страдавшей тяжелым хроническим алкоголизмом. Прочитав историю ее родителей, я была изумлена, что никто не сообщил в опеку о ее ситуации раньше – большую часть времени она проводила без присмотра и сама о себе заботилась. Когда ее родители были дома и не выпивали, Марджи заботилась и о них: раздевала их перед сном, чтобы тем было удобнее спать, помогала им принимать душ и готовила еду.

Марджи направили ко мне вскоре после того, как ей удалили аппендикс: однажды у нее поднялась высокая температура, когда она была дома одна. Девочка с трудом добралась до соседей, которые вызвали ей скорую помощь. Марджи прооперировали, после чего врачи в течение недели пытались связаться с ее родителями. Разумеется, на семью обратила внимание опека – суд постановил немедленно поселить Марджи в приемную семью, а ее родителям предъявили обвинение.

Приемные родители Марджи сообщили, что она была очень тихой, замкнутой и неохотно участвовала в общих делах семьи. Большую часть времени девочка проводила одна и чувствовала себя некомфортно как со взрослыми, так и с детьми. Ее приемная мать, миссис Зайон, сказала, что Марджи особенно смущалась, когда на нее обращали внимание или когда ей приходилось о чем-то просить.

На нашем первом сеансе мне показалось, что Марджи абсолютно равнодушна ко всему. Я показала ей комнату и попыталась заинтересовать игрушками и играми. Но она не отвечала на мои вопросы, а в основном сидела и смотрела в пол, закрыв лицо волосами, – при этом, казалось, ей было комфортно молчать. Я дала ей немного мягкого пластилина, и она принялась мять его в руках, не придавая ему никакой определенной формы.

Меня поражало, какой отстраненной была Марджи на первых сессиях. Она оставалась равнодушной к моим предложениям поиграть с игрушками или порисовать. Когда я предложила ей построить песочный мир или создать игровую генограмму, она вежливо отказалась.

Через какое-то время я поговорила с социальным работником Марджи, чтобы больше узнать о ее прошлом. Родители Марджи страдали тяжелой формой алкоголизма – они признались следователям, что могли не приходить домой по 6–10 дней. Они также рассказали, что Марджи зачастую выступала в роли их опекуна. При этом казалось, что родители искренне раскаивались в своем поведении. Они были решительно настроены воссоединиться с дочерью и согласились следовать всем указаниям суда. Несомненно, Марджи была очень привязана к родителям, равно как и они к ней.

Поскольку я знала об обстоятельствах госпитализации Марджи (она была дома одна, у нее поднялась температура, и ей пришлось обратиться за помощью к соседям), я решила купить игрушечный больничный набор, в котором были операционная комната, послеоперационная палата, машина скорой помощи и носилки. Я надеялась, что Марджи начнет играть с этим набором и с его помощью сможет обработать травму.

Как утверждает Шэфер: «В момент, когда дети переживают травму, они пассивны и беспомощны, однако через некоторое время у них возникает потребность активно переработать драматические элементы травмы через игру. Взрослые любят рассказывать о пережитом стрессе, а вот маленькие дети склонны свои переживания разыгрывать. Таким образом, стратегии преодоления, противостоящие событию, а не избегающие его, наиболее эффективны для устранения симптомов травмы» (Schaefer, 1994).

Я поставила нераспечатанные коробки с игрушками в передней части кабинета, чтобы Марджи, придя на четвертую сессию, сразу их увидела. Она тут же попросила меня их открыть, и мы вместе достали из пакетиков все маленькие детали.

Наконец Марджи начала свою посттравматическую игру. Сперва она разложила все игрушки на маленьком деревянном столе. Когда на следующей сессии она разложила их снова, мне показалось, что она разместила игрушки на тех же местах. После того как она сделала это в четвертый раз, я окончательно убедилась в своем предположении и поразилась точности и четкости, с которыми она размещала игрушки. Создавалось впечатление, будто я наблюдаю за кинорежиссером, так настраивающим сцену, чтобы никто не заметил разницу между дублями.

Игра развивалась следующим образом. Марджи начинала с того, что тщательно и аккуратно раскладывала игрушки. Сначала шла операционная комната, а за ней – послеоперационная палата: и там и там было много мебели и специальных приспособлений. После того как все было расставлено, Марджи садилась на кушетку. Несколько минут она просто сидела, держа в руках маленькую куклу-девочку (в кабинете было много разных кукол, но она всегда выбирала одну и ту же куклу маленькой девочки). Она смотрела на куклу и, казалось, примерно на минуту впадала в транс. Затем она хватала машину скорой помощи, доставала оттуда маленьких человечков и клала на носилки куклу-девочку.

Игрушечные человечки заносили девочку в машину скорой помощи, и машина уезжала – Марджи поднимала ее, очень тихо издавая звук сирены или двигателя, а порой и вообще не издавая никаких звуков.

Машина парковалась на краю стола, и человечки уносили девочку на носилках в операционную. Марджи укладывала девочку на операционный стол, а работники скорой помощи забирали носилки и возвращались в машину. Положив девочку на операционный стол, Марджи снова около минуты смотрела в пространство, а затем продолжала игру. Она укладывала девочку на носилки и переносила ее в послеоперационную палату. К ней в палату сразу же заходила медсестра, приносила еду и ставила цветы в вазу. После этого Марджи снова смотрела в пустоту, а затем откидывалась на спинку дивана, глядя на созданную ей сцену. Этот сценарий всегда кончался тем, что девочка оставалась в послеоперационной палате.

Удивительным образом Марджи уложила разыгрывание сценария ровно в 50 минут. Она повторяла этот сценарий на первых трех сессиях, и мне было очень интересно за ней наблюдать. Она казалась такой напряженной и поглощенной игрой, будто ее внутренний опыт прямо контрастировал со внешней скованностью.

Как утверждает Экштейн, травмированные дети зачастую играют маленькими фигурками и тем самым как бы уменьшают свои переживания, приобретая больший контроль над игрой (Ekstein, 1966). Их игра структурированна и последовательна, и при постоянном повторении происходит постепенная обработка травматического материала. Таким образом, посттравматическая игра – это естественный метод проработки травмы у детей.

Во время четвертой и пятой сессий я иногда комментировала игру Марджи, точно описывая, что видела, и при этом стараясь не давать своих интерпретаций. Я говорила, например: «Маленькая девочка лежит на носилках, и машина скорой помощи ее куда-то везет», или «Маленькая девочка сейчас в операционной», или «Медсестра принесла маленькой девочке еду». Всякий раз, когда я что-либо комментировала, Марджи останавливала игру, садилась на диван, а затем начинала игру с самого начала. При этом она никогда не смотрела мне в глаза. Мне стало ясно, что Марджи воспринимает мои комментарии как вмешательство в ее игру и не терпит этого, так что я приняла решение дать ей возможность просто играть без какого-либо участия с моей стороны. Однако я решила записать эти сессии на видео, чтобы лучше понять ее. Я записала шесть последовательных сессий и внимательно наблюдала за процессом этой структурированной и повторяющейся игры. Я была уверена, что в том, что она делала, было что-то важное, и терпеливо ждала изменений в сценарии. Однако никаких изменений не последовало.

Я регулярно связывалась с приемной матерью Марджи, чтобы узнать, как идут дела у девочки в течение недели. Миссис Зайон отвечала, что ситуация осталась прежней, не ухудшившись, но и не улучшившись, и упомянула важную деталь: последние несколько раз, когда Марджи возвращалась домой после терапии, она держалась за бок и говорила, что у нее болит шрам (от аппендэктомии). Приемная мать сказала, что через некоторое время боль обычно проходила, но, помимо этого, Марджи стала жаловаться, что после терапии ее подташнивает.

Эта информация дала мне понять, что, видимо, посттравматическая игра не помогает Марджи справиться с травмой. Напротив, вместо того, чтобы при помощи игры постепенно возвращаться к страшному событию (или к воспоминаниям о нем), Марджи, казалось, реально переживала его вновь и вновь – как эмоционально, так и физически. Такая неспособность держать в игре дистанцию ведет к тому, что у ребенка не получается обрести контроль над травмирующими событиями – и это может привести к повторной травме.

Характеристики и потенциальные преимущества посттравматической игры

Посттравматическая игра имеет несколько уникальных характеристик: она повторяющаяся, символьная и имеет четкую структуру. К сожалению, иногда дети настолько вовлекаются в ее процесс, что в результате застревают в нем, не в силах разрешить травму. Если в обычной игре дети часто развивают темы, которые потом разрешаются или сублимируются в естественном ходе игры (например, ребенок лепит из пластилина страшного монстра, а потом сминает, превращая его в лепешку), то в посттравматической игре бывают случаи, когда сложные эмоции ребенка сохраняются, потому что ему не удается через игру снять тревогу или высвободить энергию. Тогда игра становится ограниченной и строго индивидуальной – ребенок исключает из нее всех других участников, даже терапевта.

Многие специалисты в области психического здоровья изучали реакцию детей на травму (например, Levy, 1982; Schaefer, 1994), однако наибольший вклад в понимание ее последствий для детей внесла Ленор Терр (Terr, 1983, 1990). Она провела лонгитюдное исследование группы учеников начальной школы, которых похитили и держали в школьном автобусе в Чоучилле, Калифорния. Посттравматическую игру она описала как «другой, особенный вариант обычной детской игры», отметив, что «ребенку зачастую бывает нелегко ее прекратить – и, в отличие от обычной детской игры, она навязчиво повторяется. Кроме того, для этой игры требуются специальные условия: определенное место, определенный набор кукол и даже определенные требования к участникам игры». Посттравматическая игра может продолжаться годами. Через нее дети частично воспроизводят травму – и иногда им удается выстроить пару механизмов защиты, однако, по мнению Терр, такая игра не слишком уменьшает тревогу, напротив, она может вызвать у ребенка ужас, с которым он не всегда способен справиться. Посттравматическая игра, как считает Терр, если и помогает, то делает это крайне медленно – и в любом случае не сможет снять всю тревогу, вызванную травмой.

Мой собственный опыт использования посттравматической игры подтвердил, что такая игра может как помочь ребенку, так и навредить ему. Тем не менее у меня сложился оптимистичный взгляд на ее потенциальные преимущества в контексте лечения. Я рассматриваю посттравматическую игру как естественную форму добровольной «поэтапной экспозиции» (техника КПТ, нацеленная на снижение чувствительности человека к опасному стимулу путем постепенного контакта с ним, что обеспечивает бо_́льшую терпимость к аффекту). Таким образом, целью посттравматической игры является овладение и контроль через повторение (Marvasti, 1993).

Интересно, что, хотя дети могут сознательно избегать конфронтации с травмирующим материалом, в результате они все равно вынуждены воспроизводить подавленные события, используя символы (игрушки), которые обеспечивают им необходимую безопасную дистанцию. И хотя посттравматическая игра – это, в сущности, буквальная реконструкция реального опыта, благодаря символьной игре дети находятся в безопасности (как в случае с Марджи, когда оперировали куклу, за которую она играла, а не ее саму).

Когда дети «рассказывают» истории через игру, они таким образом интегрируют, познают и осмысляют свой травмирующий опыт. Они создают и разыгрывают сценарий, сохраняя при этом ощущение безопасности и контроля (ведь они сами решают, сколько длится игра; что в ней говорят и делают герои; что происходит, а что нет). Дети подвергаются воздействию пугающих воспоминаний, однако события не происходят с ними на самом деле.

Надер и Пайнус обнаружили, что «детская травматическая игра может либо вызвать у ребенка беспокойство, либо принести ему облегчение – это зависит от того, в какой степени ребенок контролирует исход игры, от того, насколько свободно он может выразить запрещенный аффект (например, месть), а также от того, насколько облегчается когнитивная переработка» (Nader, Pynoos, 1991).

Несмотря на то, что целью посттравматической игры является возвращение контроля, такая игра сопряжена с опасностями: если она не достигает намеченной цели, дети могут повторно травмироваться в процессе и испытать еще более сильное чувство уязвимости и беспомощности. Такое может произойти, если у ребенка нет необходимой эмоциональной дистанции, которая обычно достигается при помощи символов. Как отмечает Терр, посттравматическая игра может продолжаться в течение длительного времени, и именно непрерывный (незащищенный) тип этой игры имеет проблемные последствия.

Я считаю, что наилучшие результаты достигаются, когда посттравматическая игра происходит на сессиях терапии – тогда специально обученный человек может документировать ход игры, получать дополнительную информацию от опекунов и в случае необходимости вмешивается в процесс, чтобы предотвратить опасное воздействие. При этом специалисту, наблюдающему за посттравматической игрой, важно различать игру, которая помогает ребенку вернуться к травмирующему материалу и обработать его, и игру, которая мешает ему, повторно травмирует или вызывает еще большее чувство уязвимости и беспомощности. Первый, полезный, тип игры я называю «динамическим», а второй – «застойным». Дав этим двум типам игры названия, я могу более конкретно описать особенности и переменные посттравматической игры и, что еще более важно, предложить клинические методы для распознавания и продвижения динамичного типа игры, а также снижения рисков, возникающих при застойном типе.

Динамическая и застойная посттравматическая игра

Различия между типами

Для того чтобы определить тип игры, необходимо внимательно следить за ее ходом и тщательно документировать происходящее, поскольку нюансы, сигнализирующие о том, что игра служит восстановительной, терапевтической и полезной цели, зачастую бывают очень тонкими. Например, я обнаружила, что ребенок может снижать градус жестокости, выбирая для игры более безопасное место (особенность, которую я ассоциирую с динамической игрой), или, например, включать в свою игру объекты или людей, которых в реальной ситуации не было. Именно поэтому терапевту следует очень внимательно следить за деталями.

Динамическая посттравматическая игра имеет множество качественных отличий от застойной. Со временем дети высвобождают более широкий спектр аффектов: они становятся активнее физически, свободнее взаимодействуют с игрой и терапевтом и после занятия кажутся эмоционально расслабленными (или даже усталыми), а не напряженными и замкнутыми. Застойная же игра, как следует из самого термина, остается жесткой, ограниченной, серьезной и с неизменным исходом. В таблице 2 перечислены переменные, позволяющие выявить тип посттравматической игры и определить направление клинического вмешательства.