Текст книги "Помощь детям, пострадавшим от насилия. Интегративный подход"

В кабинете игрового терапевта обычно есть куклы, разные игры и фигурки для сторителлинга и драматерапии. Ко всем этим техникам можно обращаться достаточно часто, в зависимости от личных склонностей пациента и, разумеется, от его возраста (Gerity, 1999; Weber, Haen, 2005).

Куклы можно предлагать как девочкам, так и мальчикам – их используют в индивидуальной, групповой и семейной терапии. С их «участием» разговор идет легче, они стимулируют фантазию при рассказывании истории, продвигают сюжет и позволяют отлично раскрыть характер своего персонажа.

Терапевту нужно обращать внимание на то, какие темы и как часто затрагиваются в игре, что формирует конфликт и как он разрешается. В главе 9 я рассказываю о том, как игра с куклами стала стержневым элементом терапии и дала возможность юной пациентке обнаружить и проработать свои чувства, вызванные отвержением матери.

Невозможно переоценить ту пользу, которую способны принести эти игровые техники. В игре дети выражают свои страхи и тревоги в форме символов. Придумывая и разыгрывая истории, дети в буквальном смысле меняют самовосприятие, обретают контроль и уверенность. Это проявляется в их позах и жестах, внимании к деталям, манере говорить, а также способности все четче выражать тревожные чувства и влиять на исход сюжетных конфликтов (переходя от пассивного поведения к активному).

Такие техники особенно подходят детям, которые справляются с реальными проблемами, уходя в мир фантазий, – игровая терапия помогает им обрести новые возможности, навыки и надежду.

Экспрессивная терапия на семейных сессиях

Игровую терапию, как и другие экспрессивные техники, можно использовать в качестве подспорья на семейной терапии (Riley, Malchiodi, 2003; Combs, Freedman, 1990). Однако, судя по моему опыту, многие семейные терапевты скептически относятся к применению экспрессивной терапии в работе с семьями, в которых есть маленькие дети. Некоторые даже полагают, что детям на семейных сессиях присутствовать не стоит. Грин приводит тому три причины:

– семейные терапевты порой не рассматривают детей как самостоятельных личностей;

– авторитетные специалисты обычно фокусируют внимание на проблемах взрослых, решение которых, по их мнению, косвенно благотворно отразится и на детях;

– некоторые бы и рады включать в работу детей, но, не имея соответствующей базовой подготовки, сомневаются в своей компетентности (Green, 1994).

Такое положение дел, увы, сохраняется и по сей день, несмотря на обнадеживающие результаты, которых добились столь уважаемые специалисты, как Карл Уитакер и Вирджиния Сатир, а также многочисленные усилия нынешних врачей, пытающихся объединять в своей работе игровую и семейную терапию (Schaefer, Carey, 1994; Gil, 1994).

К сожалению, пока эти попытки большим успехом не увенчались: все ограничилось довольно формальным обменом идеями, стратегиями и подходами – отчасти из-за нежелания многих представителей обеих групп проходить необходимую подготовку и/или скептического отношения к техникам коллег.

К настоящему времени специалисты в области игровой, песочной и арт-терапии установили профессиональные стандарты: были созданы ассоциации, руководящие и аттестационные советы, появились специализированные журналы и ежегодные конференции. За последние два десятилетия членов таких ассоциаций стало значительно больше, равно как и учебных программ, и научных статей.

Арт-терапия

Американская ассоциация арт-терапии (The American Art Therapy Association – ААТА) была основана в 1969 году и на момент написания книги насчитывает около 4750 членов. В 1970 году ААТА ввела сертификацию для зарегистрированных арт-терапевтов, и в настоящее время сертификационная функция обеспечивается Советом по сертификации арт-терапевтов (основан в 1993 году). В настоящее время насчитывается около 3000 зарегистрированных арт-терапевтов.

Игровая терапия

Ассоциация игровой терапии (The Association for Play Therapy – АРТ) была основана в 1982 году и в настоящее время насчитывает более 5400 членов. Рекомендации для терапевтов, желающих стать официально зарегистрированными игровыми терапевтами, были разработаны в 1994 году. В настоящее время насчитывается около 620 зарегистрированных игровых терапевтов и 340 зарегистрированных супервайзеров игровой терапии.

Песочная терапия

Международное общество песочной терапии (The International Society for Sandplay Therapy – ISST) было основано Дорой Каллф в 1985 году при участии нескольких зарубежных коллег. В настоящее время насчитывается около 60 членов общества по всему миру, а само общество открыто для квалифицированных терапевтов и основано на сертификационном процессе. В Соединенных Штатах Вайнриб и Брэдуэй приняли наиболее активное участие в развитии организации под названием Песочные терапевты Америки, дважды в год публикующей «Журнал песочной терапии».

Терапевты, работающие с детьми, в особенности с теми, кто пострадал от сексуализированного насилия и жестокого обращения, знают, как трудно тем говорить о случившемся. Совсем тяжело приходится маленьким детям: им очень сложно адекватно воспринять произошедшее и выразить свои чувства и мысли словами (которых они часто просто не знают). Но у детей есть другие возможности, не связанные со словарным запасом, и возможности эти очень обширны – они могут дать специалисту ключ к пониманию ребенка, позволить ему говорить с ним на его языке.

Понятие «экспрессивная терапия» объединяет различные техники: визуальные, игровые и драматические, а также рукоделие, танец, музыку, сторителлинг и многое другое. Специалисты, разрабатывающие применение этих техник в терапевтических целях, давно убедились в их эффективности.

В этой главе я сосредоточила внимание на описании игровой, песочной и арт-терапии, поскольку именно их дети принимают особенно хорошо. Однако с большим успехом можно использовать и другие методики: многое зависит от таланта терапевта и его желания найти то, что лучше всего подходит конкретному ребенку. Экспрессивные техники отлично сочетаются с другими, более традиционными подходами.

Во второй части книги я иллюстрирую применение экспрессивной терапии в работе с травмированными детьми на примере четырех терапевтических случаев. Я очень советую читателям ознакомиться с литературой на эту тему, а также пройти специальное обучение, чтобы иметь возможность применять экспрессивные техники в работе максимально эффективно.

5. Когнитивно-поведенческая терапия

В последнее время все, так или иначе вовлеченные в терапию, – родители и специалисты, источники финансирования и страховые компании – активно ищут методы, эффективность которых была бы подтверждена исследованиями. В связи с этим хочу подчеркнуть:

– у большинства терапевтов нет времени или ресурсов для проведения таких исследований;

– подтвердив эффективность одного метода, нельзя автоматически считать другие бесполезными просто из-за того, что они еще не стали предметом отдельного исследования;

– все, что касается работы с детьми, которые пострадали от насилия / получили травму, начало развиваться совсем недавно.

Тем не менее специалистам следует создавать условия для интеграции исследований в их практику: это поможет лучше понять потенциальные преимущества терапии и стимулирует ученых на дальнейшее их изучение. Вероятно, лучше всего на настоящий момент изучены поведенческая (ПТ) и когнитивно-поведенческая терапия (КПТ).

«Когнитивная терапия с детьми и взрослыми основана на предположении, что поведение человека адаптивно и что между мыслями, чувствами и поведением существует взаимосвязь. КПТ направлена на изучение корреляции поведения человека и сопутствующих ему когнитивных процессов» (Reinecke et al., 1996).

Самое раннее исследование поведения было проведено на собаках русским ученым И.П. Павловым в начале XX века.

Павлов доказал, что научение может происходить посредством классического обусловливания: безусловный стимул (например, еду) сопровождают нейтральным стимулом (например, звуком колокольчика) до тех пор, пока нейтральный стимул не станет условным, то есть не начнет вызывать условную реакцию (например, слюноотделение) – такую же, как и безусловный стимул.

Он и более поздние бихевиористы полагали, что можно сформировать желаемое поведение при помощи подкрепления, а нежелаемое устранить – управляя последствиями. В итоге принципы теории обучения, продвигаемые бихевиористами, стали применяться для решения конкретных проблем (например, в работе с фобиями), и их эффективность была доказана.

Позднее между поведением человека и его когнитивными функциями была установлена безусловная корреляция, и терапию стали называть «когнитивно-поведенческой». Когнитивно-поведенческие терапевты выявляют и устраняют когнитивные искажения пациента и ошибки его мышления, а также иррациональные мысли, которые негативно влияют на поведение. Такие мысли часто появляются у детей, переживших насилие: например, дети думают, что насилие произошло по их вине, потому что они не дали отпор обидчику, не сказали ему «нет»[8]8
  Терапевты всегда стремятся убедить детей в том, что те не виноваты в случившемся, но при этом иногда упускают из виду, что ребенок в принципе не понимает систему их аргументов. Поэтому я призываю тщательно анализировать, что ребенок говорит себе о произошедшем. Как только в его рассуждениях появится ясность, терапевт сможет предложить ему другое объяснение – уже не искаженное, а правильное.


[Закрыть].

Такие ошибочные объяснения возникают у детей из-за того, что их когнитивные навыки и восприятие ограничены ввиду их незрелости, а также потому, что нередко они стремятся защитить идеализированные образы своих родителей, которых они любят и которым доверяют. Зачастую родители внушают детям, что сексуализированное насилие – это тайная форма любви между родителем и ребенком. Дети верят в это и, будучи неспособными предложить другое объяснение, в итоге во всем винят себя.

КПТ рассматривает связь между чувствами человека, тем, как эти чувства влияют на его действия, и тем, как это в совокупности обусловлено социокультурным контекстом. Этот вид терапии эффективен при лечении детей, подвергшихся насилию (Cohen, Mannarino, 1993, 1996, 1997, 1998; Cohen et al., 2000; Deblinger et al., 1990, 1999, 2001; Saywitz et al., 2000). Исследования показали, что КПТ снижает остроту симптоматики, которая характерна для таких детей. При этом терапия эффективна и для с пациентов с проблемами другого рода – например, с импульсивными детьми (Kendall, Braswell, 1993).

Деблингер и Хефлин тоже писали, что КПТ подходит детям, подвергшимся насилию (Deblinger, Heflin, 1996). Они разработали подход, благодаря которому у детей смягчались симптомы, обусловленные ПТСР. Этот подход состоял из нескольких базовых блоков: психологического моделирования[9]9
  Воспроизведение того или иного вида человеческой деятельности путем искусственного конструирования соответствующей среды. – Прим. перев.


[Закрыть], поэтапной экспозиции[10]10
  Противоположная страху реакция, которая формируется во время действия стимулов, обычно вызывающих чувство страха, и постепенно подавляет эту реакцию. – Прим. перев.


[Закрыть], а также копинг-стратегий, когнитивной и эмоциональной обработки, теоретического просвещения в отношении сексуализированного насилия, здоровой сексуальности и личной безопасности. При этом наиболее важными блоками считались поэтапная экспозиция и эмоциональная проработка. Они работали и с родителями, также с применением метода поэтапной экспозиции – обучали их социальным навыкам и управлению поведением.

Для того чтобы адаптировать метод для детей дошкольного возраста, Нелл объединила когнитивно-поведенческую терапию с игровой и описала пользу такой комбинированной терапии для детей, пострадавших от насилия (Knell, 1993; Knell, Ruma, 1996).

Коэн с коллегами разработали новую модель и назвали ее «ориентированной на травму когнитивно-поведенческой терапией» (ТО-КПТ). Как и модель Хефлина и Деблингера, она включает обучение родителей. Здесь также возможны различные форматы: индивидуальная и групповая детская терапия, а также детско-родительская (Cohen et al., 2000).

Несмотря на то, что КПТ обладает очевидными преимуществами и одобрена для лечения взрослых пациентов с травмами (Foa, Rothbaum, 1998), она имеет некоторые ограничения при работе с детьми, поскольку зависит от развития когнитивных функций пациента, его способности рассуждать и контролировать себя, а также от его готовности к альтернативному поведению. Вербальная терапия не слишком подходит маленьким детям, хотя и они, конечно, до некоторой степени будут реагировать на чужую интерпретацию своего проблемного поведения. Другими словами, можно достичь желаемого изменения в поведении ребенка таким образом, что его понимание травмирующего события будет или очень ограниченным, или вовсе отсутствовать. Как следствие, не исключено, что ребенок продолжит подавлять непроработанные мысли/чувства, связанные с травмой, и это может проявиться спустя годы.

Например, если ребенок мочится по ночам из-за пережитого эмоционального потрясения, КПТ, возможно, и принесет ему пользу, но есть вероятность, что первоначальные эмоциональные проблемы проявятся у него в других симптомах (сразу или через какое-то время). У меня была 4-летняя пациентка Марни, которая начала мочиться в постель после того, как подверглась сексуализированному насилию со стороны старшей сестры – та пробиралась в ее спальню по ночам. Родители отвели дочь к педиатру, а тот, в свою очередь, направил ее на поведенческую терапию, которая оказалась весьма эффективной – Марни перестала мочиться в постель. К сожалению, сестра продолжала приходить к ней в комнату по ночам, отчего общая нервозность Марни сохранялась, и в итоге ее направили ко мне на игровую терапию. Ее мать при этом полагала, что причиной состояния дочери был их недавний переезд в новый дом.

На сессии Марни все время говорила о «чудовище», которое будило ее и трогало ее интимные места, а потом пряталось под кроватью. Когда я попросила нарисовать это чудовище, она нарисовала свою старшую сестру, которая, как стало известно позже, сама подвергалась насилию со стороны тети.

Таким образом, несмотря на то, что КПТ теоретически обоснована и эмпирически доказана, она все же эффективна не со всеми травмированными детьми. Коэн с коллегами говорили о том, что для некоторых детей могут быть полезны отдельные элементы ТО-КПТ, если использовать их по отдельности или в сочетании с другими терапевтическими методами.

Моя задача – показать, что комбинированное лечение эффективно для детей, пострадавших от насилия, и что необходимо провести исследования, которые бы выявили разницу в эффективности классической КПТ, ТО-КПТ и игровой КПТ. Надо отметить, что игровую КПТ применяют в своей работе очень многие терапевты, но при этом зачастую ошибочно расценивают этот метод как КПТ в чистом виде.

Деблингер и Хефлин, например, предлагали давать детям небольшой набор игрушек, включая игрушечные телефоны, куклы (обычные и тряпичные), а также бумагу, цветные карандаши и лист с нарисованной диаграммой чувств (Deblinger, Hef lin, 1996). Тот факт, что они использовали в терапии эти игрушки, говорит о том, что в ней присутствовали элементы игровой и арт-терапии, но также ясно, что игрушки они расценивали как хоть и действенный, но все же сугубо вторичный терапевтический инструмент. Косвенно это подтверждает их совет терапевтам не хранить в кабинете слишком много игрушек, поскольку дети на них отвлекаются.

Модель Деблингер и Хефлина построена на поэтапной экспозиции и эмоциональной проработке. Экспрессивная же терапия (см. главы 4 и 6), хотя и базируется на тех же приемах, принципиально отличается по ряду параметров. Игровая терапия, ориентированная на травму, учитывает индивидуальные особенности каждого ребенка, позволяя ему прорабатывать травму в том темпе, который ему комфортен, в то время как КПТ и ТО-КПТ, в общем, навязывают определенную «повестку дня», не считаясь с тем, насколько ребенок к ней готов. Это особенно плохо при работе с детьми, которые пережили насилие и находятся в отрицании – с фрагментированными, вытесненными или расщепленными воспоминаниями.

Однако и экспрессивную терапию нередко критикуют: она уделяет огромное внимание отношениям «терапевт – пациент», поощряет невербальные способы выражения и иногда позволяет детям использовать защиту/отрицание, что в результате может усугубить симптомы. Ее также критикуют за то, что родители традиционно исключаются из терапевтического процесса, что может быть вредно в ситуации насилия.

Я считаю, что при любой модели лечения родители травмированных детей должны участвовать в процессе: например, с помощью индивидуальной и групповой терапии, детско-родительской и семейной терапии. Как сторонник интегративного подхода, который включает как директивные, так и недирективные стратегии, я должна заметить, что некоторые случаи требуют немедленного вмешательства – например, при физической и сексуализированной агрессии у ребенка, при работе с жертвами жестокого изнасилования, а также если у ребенка есть активные суицидальные мысли/намерения. Для случаев, когда требуется как можно быстрее изменить модель поведения ребенка, КПТ подходит лучше всего.

11-летний Кертис был направлен на терапию после того, как родители застали его, когда он насиловал 4-летнюю сестру. Он говорил, что это сестра «заставила его» заняться с ней сексом, но, с учетом возраста их обоих, эта версия казалась совершенно неправдоподобной.

Родители решили обратиться в службу защиты детей, а там им посоветовали пойти в полицию. Следователь расспросил мистера и миссис Андерсон о том, что они видели, а потом поговорил с самим Кертисом, который упорно все отрицал. Он по-прежнему настаивал на том, что сестра «сама это предложила».

Следователь беседовал с Кертисом до тех пор, пока тот не признал, что пытался проникнуть пальцами в задний проход сестры, – это согласовывалось с тем, о чем упоминала миссис Андерсон: ей казалось, что она это видела. Следователь велел родителям немедленно направить Кертиса на терапию, добавив, что со своей стороны продолжит расследование. И уже на следующий день Андерсоны позвонили мне.

Ознакомительная встреча

Вид у Андерсонов был встревоженный – они, несомненно, беспокоились по поводу своей дочери Нормы. Они подчеркивали, что Кертис для них важен не меньше сестры, и хотели помочь обоим своим детям, но не понимали, что заставило Кертиса «совершить такую ужасную вещь».

Мистер и миссис Андерсон считали себя заботливыми, эмоционально вовлеченными в жизнь детей родителями и признали, что на них отчасти лежит ответственность за то, что произошло с их сыном. Также они сказали, что с опаской относились к Кертису с самого его детства – вовсе не так, как к Норме. Из дальнейшей беседы мне стало понятно, что в семье есть какая-то тайна – из-за этого я чувствовала себя некомфортно, так как приходилось подбирать вопросы с чрезвычайной осторожностью.

Андерсоны продолжали описывать себя как хороших родителей, которые многому научились на ошибках, допущенных с Кертисом. Они сказали, что, когда Кертис был маленький, они испытывали постоянный стресс, нервничали и не могли справиться с раздражением, которое он у них вызывал. Они описали его как «суетливого» и «требовательного», а отец добавил: «С тех пор мало что изменилось». Они рассказали о тяжелой беременности и родах, а также об ощущении, что их дети разные «как ночь и день». Фактически у них даже менялись выражения лиц и тон, когда они говорили об одном или другом ребенке. Норму они описывали исключительно положительно: их лица светились, когда они говорили о той радости, которую она принесла в их жизнь. Но стоило им заговорить о Кертисе, как в их речи появлялись напряжение, пассивноагрессивный юмор и заметное презрение.

Когда я спросила Андерсонов, как росли дети, разница их отношения к ним по-прежнему бросалась в глаза: они сказали, что у Кертиса было много коммуникативных и поведенческих проблем, а Норма прекрасно со всеми ладила, хорошо себя вела и у нее хорошо получалось все, за что она бралась, – в частности, рисовать и ездить на велосипеде. Упомянув велосипед, они вновь стали сетовать, как сложно им было с Кертисом. «Кертис каждую минуту звал нас на улицу, чтобы мы посмотрели, как он катается. Он яростно настаивал, чтобы мы вышли, невзирая на то, заняты мы были или нет. В какой-то момент он начинал себя вести так громко и буйно, что нам приходилось выйти и посмотреть». Миссис Андерсон добавила, что, ей кажется, зачастую Кертис притворялся, что упал, – просто чтобы они ему посочувствовали. Родители отметили: «Норма быстро научилась ездить на велосипеде, а потом сама объехала задний двор, стараясь ни во что не врезаться. Она всегда нас слушалась… А вот Кертис вечно куда-то исчезал, хотя мы тысячу раз ему говорили, что нельзя выезжать со двора». Мистер Андерсон согласился с женой, что Кертис иногда падал, просто чтобы привлечь внимание, и часто кричал, добиваясь, чтобы соседи выглянули в окно. «Может, если бы у него были друзья, – сказала миссис Андерсон, – все было бы проще… Но он все время путался у нас под ногами, и мы не могли найти никого, с кем он бы поладил».

Оба родителя работали. Кертис ходил в государственную начальную школу, в 4-й класс. Его мать сказала:

– Думаю, вы не удивитесь, услышав, что его оставили на второй год.

Я спросила у родителей, как они объяснили себе это решение школы.

– Нам сказали, что он взрослеет медленнее, чем другие. Его оценки были проходными, и его могли бы перевести в следующий класс, но они сочли, что ему будет полезно пройти программу еще раз.

Я спросила, что они сейчас думают об этом решении, и они ответили, что Кертис стал вести себя хуже, когда остался на второй год. Ему казалось, что дети смеются над ним, потому что теперь он умнее и крупнее большинства одноклассников.

Мистер Андерсон добавил:

– Он думает, что еще и красивее их, и это смешно.

Этот комментарий показался мне странным, и я задала ему вопрос:

– А что вы думаете о его внешности?

– Ну, он определенно не красавец.

Я уже знала, что Норму они опишут по-другому – и действительно, оба родителя с восторгом говорили о ее голубых глазах, о том, как люди на улице останавливались, чтобы сказать, какая она красивая и что «в нее невозможно не влюбиться». Я начала осознавать, что Кертис, вероятно, так же ясно, как и я на этой первой сессии, считывал отношение к нему родителей.

Когда я спросила про насилие, глаза родителей тут же наполнились слезами – и я ощутила их бессилие и гнев на Кертиса за то, что он сделал с Нормой. «Мы правда хотим знать, что с ним не так, – взмолилась мать, – и я хочу быть абсолютно уверена в том, что моя дочь в безопасности».

Я сказала, что безопасность Нормы исключительно важна, равно как и диагностика того, что происходит с Кертисом. Я рекомендовала сначала индивидуальную терапию для обоих детей, а затем совместную, как только их терапевты посчитают, что те готовы. Я также сказала, что мистеру и миссис Андерсон нужно будет посещать группу для родителей сексуально агрессивных детей, а еще – непременно участвовать в семейной терапии. Кроме того, им нужно будет строго следовать всем рекомендациям касательно Кертиса, и дети должны постоянно находиться под присмотром. Я дала им распечатку с первичными рекомендациями, и мы обсудили наиболее важные из них.

Первые сессии с Кертисом

Кертис был угрюмым, недружелюбным и неуклюжим. Мне казалось, что он специально надел эту маску и таким образом защищался, потому что чувствовал неловкость из-за похода к психотерапевту. При этом иногда он вел себя холодно и грубо, а иногда был ранимым и милым.

Едва зайдя в мой кабинет, он сказал:

– Я уже такое делал, так что не задавайте мне много вопросов.

– Что ты делал? – спросила я.

– Я уже ходил на эту глупую терапию… Я ходил к одному психу, который все время на меня пялился и задавал кучу вопросов.

– О, – сказала я, – ты уже ходил к психотерапевту.

– Да, – сказал он чуть громче, – и вам не удастся заставить меня разговаривать.

– Ты можешь говорить столько, сколько захочешь.

Затем я провела его по кабинету, наблюдая, что его заинтересует.

– Кстати, – спросила я, – что твои мама с папой сказали тебе о том, почему ты будешь ко мне ходить?

– Ничего! – твердо заявил Кертис.

– Тогда давай я тебе немного расскажу.

Кертис отвернулся.

– Твоя мама рассказала мне, что она вошла в твою комнату и увидела, что ты трогаешь интимные места Нормы.

– Я этого не делал! – крикнул он.

– Твоя мама говорит, что она это видела. И что ты это отрицаешь. Знаешь, такое часто случается.

– Что? – спросил он.

Я посмотрела на него и сказала:

– Когда дети трогают интимные места других детей, им не нравится, если об этом узнают.

Кертис замер и, казалось, заинтересовался тем, что я ему сказала.

– Вы знаете детей, которые так делают? – спросил он меня.

– Да, – сказала я, – я знаю многих таких детей. Мы даже пишем для них книгу.

– Это отвратительно. А там будут фотографии?

Похоже, этой непристойной шуткой он испытывал меня, поэтому я спокойно спросила:

– А как ты думаешь… стоит включить в книгу фотографии?

– Проехали, – сказал он.

И мы пошли дальше исследовать кабинет.

К концу первой сессии Кертис изучил все фигурки (особенно внимательно – солдатиков) и задал много вопросов: кто купил все эти игрушки, может ли он взять их домой и придет ли сюда его сестра. Я сказала, что его сестра будет ходить к другому терапевту.

– Сколько раз мне придется сюда прийти? – спросил он, выходя из кабинета.

– Поживем – увидим, – ответила я.

На следующей сессии я сказала Кертису, что мы будем делить каждый сеанс на две части.

– Половину сессии будем работать над тем, что ты трогал Норму, – сказала я, и Кертис закатил глаза, – а половину можем играть здесь, с чем захочешь… Что делаем сначала?

– Сначала играть! – Кертис ответил очень быстро и уверенно.

Я установила таймер, и мы начали играть.

Поскольку нужно было как можно быстрее изменить поведение Кертиса, я решила действовать директивно – то есть прямым образом. Я видела, что у Кертиса не работал внутренний контроль и ему нужен был внешний – до тех пор, пока он сам не научится собой управлять.

Как и следовало ожидать, когда полчаса истекли, Кертис не хотел прекращать игру, но поскольку я установила таймер, деваться ему было некуда. Я решила показать ему видео, чтобы понять, что он думает о том, что сделал. Я считаю, что самый простой способ вовлечь ребенка в разговор – показать или прочесть ему что-то, что потом можно обсудить. Это работает гораздо лучше, чем если спросить ребенка (особенно мальчика), что он чувствует. Мальчики, по моему опыту, проявляют гнев (который на самом деле является компенсаторным), чтобы избежать чувства беспомощности, – поэтому им нужна такая терапия, которая помогла бы им перестать вести себя агрессивно, при этом позволяя стать более самостоятельными (Crenshaw, Mordock, 2005).

Я сказала Кертису, что мы будем смотреть видео под названием «Три типа прикосновений». В этом видео речь идет о безопасных и любящих прикосновениях; болезненных, с применением агрессии и насилия; а также о прикосновениях к интимным местам, из-за которых дети могут чувствовать неловкость или стыд.

После просмотра Кертис пересказал, о чем было видео, описав все три типа и приведя к каждому «иллюстрации» из своей жизни. Он не слишком вдавался в подробности, но тем не менее хоть какую-то информацию, пускай и минимальную, я получила. Он спросил, будем ли мы еще раз смотреть это «дурацкое видео», и я ответила, что большинству детей достаточно посмотреть его один раз и на следующей сессии мы займемся другими вещами. На это он решительно заявил: «Но только после того, как поиграем».

Последующие сессии

На следующих 4 сессиях нашей задачей было вербализировать тему секса, а также выявить основные темы, над которыми мы будем работать на протяжении всего курса.

Мы с Кертисом играли в карточки. (Я уже имела возможность убедиться в том, что они эффективны при работе с сексуализированной агрессией у детей.) Я просто показывала ему картинку и спрашивала, что, как он думает, каждая означает (иногда просила его объяснить подробнее) и есть ли сходство с его ситуацией.

Потом я попросила его выбрать несколько карточек, которые больше всего подходят к его ситуации или просто кажутся ему интересными. Мы подробно обсудили их, обратив особое внимание на некоторые комментарии Кертиса. Например, когда мы смотрели на карточку, где был нарисован знак «СТОП», то обсуждали, какие мысли или чувства могли бы подсказать Кертису, что нужно остановиться и переключиться на что-то другое. Кертис описал подобную ситуацию – когда он ревновал родителей к своей сестре, потому что они уделяли ей больше внимания, он начинал злиться и стискивать зубы. Я похвалила его за такой удачный пример, а потом мы сыграли в ролевую игру – я попросила его притвориться, что он злится и стискивает зубы, а затем остановиться и переключиться на что-то другое.

Когда мы играли в ролевые игры, он заходил в тупик и не знал, на что переключиться. Он не рассматривал вариант пойти и поговорить с родителями (и моя работа с ними, к сожалению, ничем не помогла), но решил, что может почитать книжку, написать что-то в своем дневнике или нарисовать комикс.

Мы моделировали случаи, где требовалось остановиться и заняться чем-то другим – разыграли типичные ситуации, когда он злится, и он попробовал найти новую модель поведения. В результате Кертис научился расслабляться и стал чувствовать себя достаточно комфортно – его негативные эмоции уже не вели к тому, что он гневался, и, как следствие, он больше не вел себя агрессивно.

С каждой последующей сессией он все больше участвовал в процессе, хотя и пропускал их иногда или давал мне понять иным образом, что ему порой бывает некомфортно или неинтересно. Постепенно у Кертиса развивался самоанализ, которого ему так не хватало раньше, и он все лучше видел свои уязвимые места.

Мы начали читать с ним Woody and Willy[11]11
  Это книжка-раскраска, которая нацелена на то, чтобы помочь ребенку рассказать о насилии. На одной из страниц нарисован плюшевый мишка Вилли и приведено задание, в котором нужно отметить на теле мишки то место, где ребенку кто-либо причинял боль или доставлял дискомфорт. – Прим. перев.


[Закрыть]. Поначалу Кертис активно возражал против того, чтобы «читать книжку для маленьких». Я сказала ему, что, во-первых, она не так уж проста, а во-вторых, он может объяснять то, что там происходит, для более взрослых детей. И тут неожиданно Кертис проявил себя очень творчески: оказалось, что он прирожденный учитель, – он взял карандаш и стал использовать его как указку, делая вид, что ведет урок у ровесников. У него менялись голос, выражение лица и движения по мере того, как он все больше входил в роль.

Затем я предложила другую книгу, и Кертис был очень впечатлен, когда я сказала, что ее написали дети, которые столкнулись с теми же проблемами, что и у него. Мы читали по очереди и обсуждали каждую главу – иногда Кертис соглашался с тем, что там написано, а иногда спорил.

Он сильно продвинулся, но при этом я понимала, что мы работаем достаточно поверхностно и пора обсудить его собственную ситуацию. Для этого в первую очередь нужно было поговорить о том, как он впервые узнал о сексе. Этой темы Кертис старательно избегал, но однажды мы все-таки начали этот разговор. Мы играли в карточки, колода была тематическая – «Давай поговорим о прикосновениях». Она делилась на две стопки: в одной лежали карточки, описывающие проблемные ситуации, а в другой – возможные их решения. Кертис выбрал карточку, где было написано: