Текст книги "Помощь детям, пострадавшим от насилия. Интегративный подход"

Игровая, песочная и арт-терапия построены на занятиях, с которыми дети так или иначе сталкиваются в обычной жизни. По мере взросления дети переходят с такого способа общения и самовыражения на рациональный и вербальный. Родители могут поощрять творческие занятия своих детей – например, вместо того, чтобы покупать им игрушки, научить создавать собственные из подручных средств.

К сожалению, многие взрослые, считая фантазию признаком детского поведения, с трудом соглашаются использовать творческие техники в терапии. А вот дети, поскольку игра для них привычна, с легкостью вовлекаются в процесс – как правило, они чувствуют себя увереннее, когда видят в кабинете терапевта цветные карандаши и бумагу, игрушки и т. п. Они понимают, что предстоит что-то понятное и интересное, и потому занятия с терапевтом уже не так сильно пугают их.

Благодаря разнообразию техник арт-терапии, каждый может найти себе занятие по душе: кому-то нравится рисовать карандашами, сочетая разные оттенки и меняя их интенсивность, кто-то чертит четкие линии остро заточенным карандашом, таким образом проявляя контроль, а кто-то предпочитает смешивать цвета, брызгая жидкими красками на холст. Есть и те, кто обмакивает в краску пальцы или даже целиком руку. Очевидно, что важны не только образы, которые рисует пациент, но и техника, в которой он работает. Поскольку в традиционной арт-терапии пациенты чаще всего рисуют на листе бумаги, который имеет границы, терапевту важно обращать внимание на композицию и масштабирование рисунка.

После того как пациент закончил рисовать, перед ним встает выбор, что сделать с рисунком: сохранить или выбросить, показать кому-то или спрятать. Есть те, кто тут же уничтожает свою работу, и те, кто просит терапевта сохранить рисунок или хочет забрать его с собой.

Для некоторых детей очень важно, чтобы получившийся рисунок был похож на задуманный образ. Бывает, что у ребенка не получается отобразить то, что он хотел, – возможно, просто из-за того, что ему не хватило художественной одаренности. И в этом случае ребенок винит себя. Для терапевта важно не только то, что получилось в итоге, но и реакции пациента.

Иногда пациенты отказываются рисовать вовсе, и тогда я предлагаю им песочную терапию. Одни специалисты просят пациентов строить «песочные миры», другие – просто делать с песком все, что захочется. В любом случае пациентам не стоит ограничиваться рисованием на песке: для создания объемных композиций и разыгрывания разных сценариев им предлагаются фигурки. Правил здесь нет – можно строить что угодно и брать для этого столько фигурок, сколько хочется.

Аналогом границ бумажного листа в песочной терапии являются стенки песочницы. И если в случае с бумагой пациент сам решает, какого размера выбрать лист (одни предпочитают рисовать в блокноте, другие выбирают альбомные листы или еще более крупные форматы), то в случае с песочной терапией размер песочницы стандартный, поэтому песочные миры всякий раз создаются в одних и тех же рамках. Впрочем, дети весьма находчивы – например, они часто строят мосты, соединяя одну песочницу с другой и расширяя таким образом заданные границы. (Интересно, что взрослые, как показывает практика, реже нарушают границы, видимо воспринимая их как нечто незыблемое.) Один мой юный пациент подвинул лоток с песком поближе к кукольному домику и проложил дорожку от дома к «пляжу». Таким образом из лотка с песком он создал океан, который находился всего в паре минут ходьбы.

И в песочной, и в арт-терапии используется вода. Она дает пациенту больше свободы: добавил воды в краску – изменил ее насыщенность, добавил воды в песок – теперь из него можно лепить. И то, пользуется ли пациент этой свободой, тоже весьма важно для терапевта.

Песочные миры недолговечны. Конечно, можно сделать фотографию – однако она, к сожалению, не всегда отражает все детали. Кроме того, определенные ракурсы нередко выводят на передний план совсем незначительные мелочи, которым терапевт может ошибочно придать излишнее значение при дальнейшей интерпретации. Хотя фотография все же фиксирует работу, что удобно для терапевта, а пациенту позволяет при желании вновь воссоздать этот мир на следующей сессии.

Игровая терапия – еще один способ самовыражения и общения. В кабинете терапевта всегда есть игрушки и фигурки, впрочем, некоторым детям они и не требуются – благодаря богатому воображению они готовы играть и с простой палочкой от мороженого, превращая ее то в дубинку для разъяренного варвара, то в дощечку для медицинской шины.

Игровая терапия предоставляет самую большую свободу для фантазии, потому что никаких материальных рамок в ней нет. И разумеется, дети точно так же могут пользоваться игрушками для разыгрывания сценариев, при этом они вольны продолжать сюжет от сессии к сессии или начинать новый, а одним и тем же игрушкам всякий раз давать новые роли.

Каков бы ни был подход, каждый ребенок будет вести себя по-своему: кто-то с головой уходит в процесс, не замечая, что происходит вокруг, и не отвечая на вопросы терапевта; кто-то, наоборот, активно вовлекает терапевта: охотно отвечает на его вопросы, просит у него одобрения, внимания, помощи или даже отводит ему роли, прося поиграть за какого-то персонажа.

Вне зависимости от выбранного подхода, терапевт собирает важную информацию в процессе наблюдения за ребенком. Он обращает внимание на две вещи:

– процесс (позу ребенка, его тон и уровень активности, а также то, насколько ребенок вовлечен в процесс, не избегает ли он чего-то);

– результат (насколько символично и метафорично то, что ребенок создал, как часто возникают повторы и конфликтные ситуации, а также как все это коррелирует с реальной историей в целом).

Экспрессивные техники, которые позволяют терапевту выявлять и интерпретировать полученные результаты, я опишу ниже.

Игровые генограммы

Зачастую терапевты прибегают к составлению игровых генограмм (как, например, в ситуации Джина из главы 2). Терапевт и ребенок рисуют генограмму на большом плотном листе бумаги. Этот процесс может занять одну или несколько сессий – зависит от того, насколько хорошо ребенок знает свою семью и насколько ему это интересно.

Ребенок сам решает, кого добавить в генограмму, – это могут быть члены родной или приемной семьи и даже домашние животные, а также опекуны, друзья, учителя, врачи и другие значимые взрослые. Часто именно члены «расширенной» семьи являются для детей основным источником поддержки и тепла. А иногда дети забывают добавить кого-то, и эта информация также важна для терапевта.

Когда ребенок закончил рисовать генограмму, терапевт просит его выбрать фигурки, которые лучше всего выражают его мысли и чувства по отношению к каждому члену семьи, включая его самого. Ребенок размещает фигурки на кругах или квадратах, представляющих на генограмме людей. Терапевт намеренно не уточняет, сколько можно/нужно использовать фигурок на одного человека, чтобы понаблюдать, как ребенок рассуждает о том, хватит ли кому-то из членов семьи одной фигурки или стоит добавить еще пару для полноты образа.

Дети подходят к этой задаче по-разному. Одна моя пациентка, подросток, поначалу рьяно сопротивлялась этому заданию, и я похвалила ее за то, как хорошо она объяснила, почему не хочет этого делать. В результате она согласилась попробовать, и я вышла из кабинета в смежную комнату, чтобы не стеснять ее. Она была так поглощена процессом, что даже не услышала, как я вернулась, и, казалось, еще минут десять не замечала моего присутствия.

Когда она подняла глаза и сказала, что закончила, я увидела, что она использовала удивительный, невероятно символичный набор фигурок (см. рис. 2). Да, у нее был первоначальный протест, но в итоге оказалось, что генограмма – та самая форма, которая помогла ей очень хорошо себя выразить. Как видно на рисунке, эта девочка, Хайди, использовала фигурку «чужой» девочки, чтобы описать себя и свое внутреннее ощущение изоляции, оторванности и непохожести на других. При этом значок Хайди был нарисован на расстоянии от остальных, но находился почти в центре листа. Фигурка, которую она использовала, смотрит вперед, повернувшись спиной к остальным. Таким образом она дала мне понять, что ее семья стоит как бы отдельно от нее, – а потом проговорила это уже словами, когда я попросила поподробнее рассказать о «чужачке».

– Эта чужая девочка чувствует себя очень одинокой и странной – все ее видят, но не верят в то, что она есть.

Я начала вслух размышлять о том, что чувствует эта девочка и как она с этими чувствами справляется.

– В основном она держит свои чувства при себе, – сказала Хайди. – Она говорит на другом языке, и никто ее по-настоящему не понимает.

– А если бы кто-то смог ее понять, – спросила я, – что именно он бы понял?

– Как сильно ей хочется, чтобы у нее был друг.

Таким образом Хайди сумела рассказать о своих чувствах при помощи «чужачки», с которой она себя идентифицировала.

Потом она рассказала мне о фигурках, которые выбрала для своей матери. Это был крылатый пегас и многорукий трехликий монстр. Хайди объяснила:

– Я выбрала пегаса, потому что мама всегда уходит. Я никогда не знаю, останется она или уйдет. А вторую фигурку я взяла потому, что не знаю, какой мама будет сегодня. У нее часто меняется настроение, она иногда ведет себя как-то дико и непонятно, поэтому я подумала, что эта фигурка ей подходит.

Так мне стало ясно, что главной проблемой этого подростка была неспособность ее матери поддерживать с ней прочные, стабильные отношения. Следующие две сессии мы разговаривали о трудностях в их отношениях и о том, что Хайди может сделать, чтобы уберечь себя от разочарований.

Рисунок 2. Игровая генограмма Хайди

У этой техники, бесспорно, много плюсов, и один из них заключается в том, что она подходит для людей всех возрастов. Маленьких детей можно попросить построить генограмму, чтобы, помимо прочего, оценить их способность и желание сотрудничать. Взрослые обычно удивляются, как трудно бывает выбрать фигурки – и в то же время как многое благодаря им проясняется.

Есть разные подходы к выбору фигурок: например, по принципу формального подобия. Так, один 7-летний мальчик выбрал фигурку пожарного, потому что его отец был пожарным; 8-летняя девочка выбрала фигурку курицы, потому что ее мать очень любила жареную курицу; 6-летний мальчик выбрал машинку, потому что его отец был автомехаником. Пациенты также могут подбирать фигурки в качестве символов характера либо состояния субъекта: 7-летняя девочка выбрала фигурку солнца для своей бабушки, потому что та всегда улыбалась и была ко всем добра; подросток выбрал для себя сломанный корабль и объяснил это тем, что ему кажется, будто он тонет; 12-летний мальчик выбрал кричащую фигурку для своей матери, сказав, что мама все держит в себе, но он знает, что ей грустно и плохо.

Как-то ко мне на прием пришла девочка-подросток и очень долго не могла выбрать фигурку для своей матери. В результате она слепила ее из пластилина, сначала сделав квадратную коробку, а затем голову с носом, глазами, ушами и большим открытым ртом. Потом она попросила у меня шариковую ручку, вынула из нее пружинку и скрепила ею коробку с головой. «Это моя мама, – сказала она, и в глазах ее заблестели слезы, – Джек в коробочке[6]6
  Джек в коробочке – американская детская игрушка, коробка с ручкой, которую нужно крутить, чтобы заиграла мелодия. В какой-то момент у коробки вдруг откидывается крышка, и из нее выскакивает клоун. – Прим. перев.


[Закрыть]. Она легко заводится, и никогда не знаешь, когда она взорвется».

Другая моя пациентка, мать ребенка, выбрала игрушечный пожарный гидрант, чтобы сказать, что ее семье все время что-то угрожает, а ей самой постоянно приходится «тушить пожары».

Отождествление людей с фигурками/предметами дает возможность терапевту понять, что чувствует пациент и какие трудности у него есть. Однако игрушки можно использовать и по-другому – чтобы выявить отношения между пациентом и кем-то из его окружения. Для этого терапевт просит выбрать игрушечный предмет и поставить его между двумя фигурками.

Один подросток поставил небольшую кирпичную стену между фигурками себя и своего отца, сказав ему (отец принимал участие в сессии): «Ты как стена, и я чувствую, что не могу пробиться». При этом отец был тронут – его сын выбрал невысокую стенку (стена – это, безусловно, важный символ, и я рекомендую терапевту иметь в наборе игрушек разные стены: высокие, низкие, толстые, тонкие…) – и сказал ему: «Ну, по крайней мере, эту стену будет не так трудно снести». Реакция отца говорила о том, что он активно вовлечен в терапию и готов сотрудничать.

На совместных семейных сессиях фигурки можно использовать и в качестве символов отношений, и для отождествления с персонажами. Обычно все участники идут исследовать полки с фигурками, а я никогда не тороплю их и спрашиваю, все ли нашли то, что хотели[7]7
  У меня в запасе всегда есть пластилин, который я храню на случай, если кто-то не найдет нужной ему фигурки и захочет слепить ее сам.


[Закрыть]. Потом они размещают фигурки на листе, и этот процесс показателен уже сам по себе – можно увидеть, как распределены роли в семье, есть ли особые союзы и как члены семьи взаимодействуют, оказавшись вместе.

Никаких правил и ограничений тут нет. Кроме разве одного – я советую участникам выбирать фигурки с полки не по очереди, а всем сразу. Дело в том, что, судя по моему опыту, когда люди выбирают фигурки по очереди, они зачастую чувствуют себя неловко, торопятся, а кроме того, ждут реакции от остальных – и в итоге переживают и теряются.

Когда фигурки размещены на генограмме, я прошу всех участников осмотреть мизансцену и обсудить ее. На этапе обсуждения проявляются разные чувства и эмоции: кто-то смеется и шутит, а кто-то, наоборот, защищается. Бывает, что каждый «сражается» сам за себя, а бывает, что все ополчаются на одного. Позволив всем выговориться, терапевт берет контроль в свои руки так, чтобы в обсуждении акцентировались правильные моменты. При этом хорошо, когда такие сессии, на которых участники строят генограммы, проводятся семейными терапевтами, прошедшими специальное обучение, потому что направлять семью в трудных ситуациях – задача не из простых.

В зависимости от профессиональной ориентации семейного терапевта, процесс построения генограмм может принимать разные формы. Например, гештальт-терапевт может попросить членов семьи «стать» фигурками, то есть озвучивать их. А нарративный – предложит пациентам выбрать дополнительные фигурки, и, например, если пациент выбрал для кого-то фигурку, показывающую, что человек часто злится, его могут попросить выбрать еще одну, которая покажет, как он выглядит, когда спокоен.

Таким образом, есть очень много разных способов взаимодействия с генограммой – и все они нацелены на то, чтобы пациенту стало легче общаться, он научился самоанализу, изменил свое поведение и мироощущение, а также наладил отношения с семьей.

Песочная терапия: терапевт следует за пациентом

Итак, песочная терапия – не очень сложный для терапевта подход, который нравится большинству детей и взрослых. Песок вызывает положительные ассоциации у многих детей – даже у тех, кто ни разу не был на пляже. Обычно пациенты на сессии спокойны, расслаблены, а нередко и полны энтузиазма.

Кроме того, песочной терапией охотно занимаются дети, которые считают, что плохо рисуют. Зачастую опасения, что картина не получится такой, какой была задумана, мешают им в арт-терапии. Тем привлекательнее становится песочная – пациент меньше беспокоится о том, что кто-то станет оценивать результат. Конечно, бывает, что дети и на песочной терапии переживают, хорошо ли у них все вышло, однако здесь эти чувства отступают на второй план.

Все дети взаимодействуют с песком по-разному. Некоторые просто расслабляются в процессе и не особенно задумываются о результате: просеивают песок через сито, похлопывают по нему ладонями или водят кисточкой, погружают в него руки, рисуют пальцами круги или линии, строят горы или, наоборот, роют ямки. Другие сразу создают из песка миры – города и дома, зоопарки, джунгли и подводные царства. Фигурки, которыми они населяют эти пространства, могут «защищать» или «охранять» их мир, сражаться с «плохими» или «опасными» людьми и животными.

Когда дети играют с песком, я отмечаю ключевые параметры – какие материалы они используют, какие персонажи участвуют в сценарии и как они меняются от сессии к сессии, а также как комментируют происходящее дети. Помимо этого, я фиксирую основные поведенческие паттерны. Например, у некоторых детей изначально есть четкая схема сценария, и они доводят его до финала; другие импровизируют на ходу; третьи хотят, чтобы терапевт тоже участвовал – отводят ему роли, просят озвучивать персонажей или даже могут сообщать, какие именно реплики нужно произнести. Некоторые дети создают сложные истории о своих фигурках и продолжают развивать их на протяжении нескольких недель; другие немногое могут рассказать о том, что построили. Одни строят и параллельно комментируют, а другие молчат. Кто-то хочет работать с песком на каждой сессии, а кто-то выбирает его лишь изредка.

Независимо от формата работы ребенка с песком, я стараюсь разговаривать как можно меньше. Я всегда начинаю так: «Используйте столько фигурок, сколько посчитаете нужным, чтобы построить песочный мир. Нет правильного или неправильного мира – все, что вы сделаете, будет замечательно». После этого откидываюсь на спинку стула и молча наблюдаю.

Песочная терапия, помимо того, что приносит пользу самим пациентам, также служит отличным источником информации для терапевта. Иногда мне приходится писать психологические заключения о пациентах для суда или других организаций, и я всегда смело ссылаюсь на то, что поняла на сеансах песочной терапии.

Как-то раз я писала отчет о 10-летнем афроамериканском мальчике Майкле, пострадавшем от насилия со стороны двоюродного брата. Из-за этого у Майкла развилось тревожное поведение: ему снились кошмары, появился тик и нервное покашливание, он стал выдергивать волосы на голове. Майкл построил серию песочных миров с похожими темами (см. рис. 3.1 и 3.2). К отчету, в который входили наблюдения родителей и учителей, я от себя добавила параграф по результатам песочной терапии:

«Майкл очень переживает за безопасность своей семьи. Он рассказал матери, что его двоюродный брат угрожал убить его и родителей, если он “хоть кому-нибудь расскажет”.

В своих сценариях Майкл давал понять, что ему страшно. Например, он построил деревню, которую описал как “счастливую и безопасную”, где были дома, детские площадки, деревья и паслись коровы. При этом он очень тщательно закапывал в песок тех, кто, по его словам, представлял опасность: змей, ящериц, ядовитых пауков и “ныряльщиков с аквалангом и взрывчаткой на спине”. Он говорил, что все эти враги “всегда прячутся”, ”они тихи как мыши” и “семья не может от них защититься, потому что не знает, что они рядом”.

В последние недели количество врагов заметно уменьшилось, а Майкл добавил новые меры безопасности, такие как заборы и стены вокруг дома. Его изменения на песочной терапии согласуются с замечанием родителей, что Майкл стал лучше спать и выходить на улицу играть с друзьями. Можно сделать вывод, что Майкл постепенно восстанавливает чувство безопасности и защищенности».

Рисунок 3.1. Тревожные миры Майкла

Рисунок 3.2. Ресурсы Майкла

Итак, песочная терапия не только приносит пользу детям и взрослым, но также позволяет терапевту многое узнать о пациенте и следить за его динамикой. Многие исследователи изучали песочную терапию (Turner, 2005; Mitchell, Friedman, 1994). Некоторые из них также предпринимали попытки стандартизировать процесс диагностики игры с песком (Mielcke, 2005; Sjolund, Schaefer, 1994).

Раскрась свои чувства

Существует несколько техник, в которых цвет служит ключом к пониманию эмоционального состояния пациента. Одна из них – техника «Раскрась свои чувства» (Hopkins et al., 2005). Применять ее можно лишь с теми детьми, которым понятна суть ассоциативной связи цвета с эмоцией. В итоге у ребенка получается своя палитра, которая облегчает ему работу с переживаниями и чувствами (см. рис. 4.1).

Рисунок 4.1. Палитра эмоций

Используя эту технику, я сначала прошу ребенка назвать известные ему яркие чувства – мы записываем их в столбик справа на листе. Затем я черчу рядом с каждым чувством маленький прямоугольник, и ребенок выбирает цвет, который,

на его взгляд, лучше всего с этим чувством согласуется. Так создается палитра чувств (см. рис. 4.2).

После этого я рисую контуры человечков – по одному на каждого из значимых для ребенка людей – и прошу его раскрасить их «цветами эмоций», чтобы стало ясно, какие чувства ребенок испытывает к этим людям. Иногда я рисую двух человечков рядом, чтобы можно было сравнить, что ребенок чувствует по отношению к каждому из них.

Рисунок 4.2. Палитра чувств

Одна моя пациентка, 8-летняя Джун, использовала такую палитру, чтобы показать, что она чувствует, когда находится со своей матерью, а что – с предполагаемым обидчиком, своим дедом (см. рис. 4.3). На картинке явно виден контраст, который ей было бы трудно выразить словами. Даже по этой черно-белой репродукции можно понять, сколько цветов она использовала и как.

Эта техника дает специалисту возможность «увидеть», какие чувства испытывает пациент в контексте отношений с важными для него людьми. Как и любую другую технику арт-терапии, ее можно использовать для первичной оценки состояния пациента, а также для того, чтобы потом его «разговорить». Надо отметить, что техника подходит как совсем маленьким детям, так и подросткам.

Рисунок 4.3. Цвета и чувства Джун по отношению к предполагаемому обидчику и к маме

Другие инструменты арт-терапии

Меня беспокоит, когда терапевты в работе с детьми, пострадавшими от насилия, неверно интерпретируют происходящее на арт-терапии. Например, специалисты нередко подтверждают факт совершенного насилия, основываясь лишь на том, что ребенок нарисовал много окон, труб или, скажем, дупло в дереве.

Я считаю, что нельзя делать выводы только на основании того, что проявилось во время арт-терапии, тем более если перед терапевтом стоит задача понять, было ли в действительности совершено насилие. Опасно и недооценивать, и переоценивать рисунки, равно как и быть абсолютно уверенным в своей интерпретации. Поскольку было доказано, что проективные методики не могут ни подтвердить, ни опровергнуть факт насилия над ребенком (Garb et al., 2000; Palmer et al., 2000), то и всецело полагаться на то, что создал ребенок в процессе арт-терапии, тоже нельзя. При этом такая терапия может дать ценную информацию о пациенте, а также помочь ему излечиться.

Существует ряд стандартных инструментов арт-терапии (Oster, Gould Crone, 2004), при помощи которых специалисты оценивают рисунки пациентов. Например, проективные тесты «Дом, дерево, человек» и «Нарисуй человека». Впрочем, когда речь идет о подтверждении или опровержении факта насилия, они также не обладают стопроцентной доказательной эффективностью.

Автопортрет

Техника «Нарисуй человека» считается проективным инструментом и поэтому имеет ограничения в применении. Мне кажется, что эффективнее ориентироваться на самого ребенка и просить его нарисовать автопортрет.

Выполняя это задание, ребенок рисует того себя, который есть в настоящий момент. Обычно я даю это задание минимум трижды за весь период терапии, ведь представление о себе сильно зависит от различных обстоятельств (успехов и неудач в школе, ссор с друзьями и т. д.). Кроме того, автопортрет дает специалисту субъективное представление о ребенке, а потому стоит попросить автора немного рассказать о рисунке, чтобы уточнить смысл деталей. Стоит ли говорить, что чем лучше подготовлен терапевт, тем лучше он сможет понять и интерпретировать рисунок и тем лучше справится с лечением.

Питерсон и Хардин разработали скрининговый инструмент, который позволяет выявлять значимые детали в рисунках детей (Peterson, Hardin, 1997). Так, например, с его помощью терапевту будет проще заметить инкапсуляцию (когда ребенок обводит фигуры в квадрат или круг) или интерпретировать отсутствие на рисунке гениталий. Я тоже пользовалась им: до и после сеансов групповой терапии, чтобы выявить изменения в автопортретах детей. Каждому рисунку присваивается индекс (чем больше «проблемных участков» выявляет терапевт, тем он больше).

Я снова обращаю внимание на то, что этот инструмент не позволяет подтвердить или опровергнуть факт насилия над ребенком. Тем не менее с его помощью терапевту проще интерпретировать детский рисунок. Это вспомогательный инструмент, который лучше всего использовать в контексте комплексной оценки и лечения.

Кинетический семейный рисунок

Кинетический семейный рисунок – инструмент арт-терапии, который используется как в индивидуальной, так и в семейной терапии. Он помогает понять, что ребенок чувствует по отношению к своей семье (Burns, Kaufman, 1972).

Этот инструмент дает специалистам представление о восприятии детьми близости и дистанции и других вопросах, связанных с отношениями (например, выявляет повышенный интерес к одному члену семьи по сравнению с другими или определяет отношения неприязни и симпатии внутри семьи). Как и другие описанные выше техники, кинетический семейный рисунок помогает терапевту лучше понять мысли и чувства ребенка.

Я также использую тесты «Человек, который срывает яблоко» (Gantt, Tabone, 2003) и «Человек под дождем» (Oster, Gould, 1987) – они тоже являются отличным подспорьем для терапевта.

Работа с символами

Зачастую дети не могут говорить на терапии – например, потому, что они еще слишком маленькие. Есть и те, кто, напротив, говорит очень много, и тогда терапевту бывает сложно вычленить проблемные зоны: дети (или взрослые) настолько искусно владеют языком, что терапевту становится сложно оценить их эмоциональное состояние и вообще понять, что для них важно. В таких случаях терапевт может предложить одно очень простое упражнение, которое понравится большинству людей и «сдвинет процесс».

У меня была такая пациентка – 13-летняя латиноамериканка Кэролайн. Как-то раз она вошла в мой кабинет, уселась в кресло и заявила:

– Я не хочу разговаривать. У меня был отстойный день, и я устала.

Я посочувствовала и сказала, что у всех нас бывают плохие дни. Кэролайн отвела взгляд, и было видно, что она злится.

– Ну что же, – сказала я. – Не хочешь разговаривать – не надо. Я настаивать не буду.

Тут я встала, прошла в кабинет игровой терапии и жестом пригласила ее последовать за мной.

– Но у меня есть идея. Поищи на полках фигурку, а может, две, которые чем-то напоминают твой «плохой день». А еще, если получится, найди пару таких, которые помогли бы тебе его исправить.

Минут за десять она нашла две фигурки «плохого дня» – мальчика и девочку – и поставила их рядышком. Кроме того, она собрала две группы из фигурок темнокожих и белых детей, а между ними поставила стену (см. рис. 5.1). После чего мы начали обсуждать, что, собственно, она изобразила (Кэролайн забыла, что не хочет разговаривать).

Рисунок 5.1. Плохой день Кэролайн

Выяснилось, что ей нравится один белый мальчик, но она переживает, что «не в его вкусе» (она была темнокожей и темноволосой). Она беспокоилась, что этому мальчику нравятся только светловолосые голубоглазые девочки.

Мы некоторое время поговорили об этнической принадлежности и о том, насколько ей комфортно быть темнокожей. Я сказала, что все люди разные и это прекрасно. И хотя она будет нравиться не всем мальчикам, но ведь и ей нравятся не все они, а лишь некоторые – так что в этом тоже нет ничего плохого. Я решила, что позже прочту ей отрывок из книги о расовых различиях, а в тот момент мы перешли к разговору о том, что можно сделать, чтобы она почувствовала себя лучше.

Когда я попросила найти фигурки, которые помогли бы ей пережить этот плохой день, она выбрала стол, стулья и немного фруктов и накрыла небольшой обеденный стол (см. рис. 5.2). Она сказала, что сегодня собирается поужинать с отцом и ей с ним будет весело: «С ним я всегда чувствую себя особенной, как будто мы на настоящем свидании».

Рисунок 5.2. То, что поможет Кэролайн исправить плохой день

Таким образом, выявив проблему с самооценкой и опасения по поводу того, что она не нравится мальчикам, мы поговорили с Кэролайн о том, как справляться со сложными эмоциями/переживаниями. Потом мы обсудили, что можно сделать, чтобы она чувствовала себя лучше, и она поняла, что отношения с отцом являются для нее огромной поддержкой. Несмотря на то, что в начале сессии эта девочка назвала свой день «отстойным», она все же смогла отвлечься и стала с нетерпением ждать момента, когда сможет почувствовать себя счастливой.

Я использовала работу с символами не только в семейной и групповой терапии, но и для помощи своим коллегам. Например, в 2002 году, после снайперских атак в Вашингтоне, все мои коллеги, как и общество в целом, были весьма встревожены. Мы провели несколько встреч, на которых обсуждали, как эта тревога влияет на нас самих и на наших пациентов. Многим эти встречи помогли, однако были и те, кому не хотелось разговаривать на эту тему в группе. Этим людям я предложила зайти ко мне в кабинет и поработать с символами.

Сначала я попросила выбрать фигурки, которые отражали их мысли и чувства по отношению к происходящему, а потом – расположить их в маленьком круге внутри большого. Затем они нашли фигурки, которые выражали для них поддержку и помощь в этой ситуации, и поставили их в большой круг. В результате получилось изображение кризисной ситуации, окруженное фигурками-символами надежды, восстановления и устойчивости. Многие из участников сочли это упражнение полезным, сказав, что эта картинка «оставалась с ними» довольно долгое время. А одна женщина даже рассказала, что ей приснился сон с участием некоторых фигурок.

Сочетание вербальной коммуникации и экспрессивных техник

Некоторые дети охотно идут на вербальный контакт: с удовольствием рассказывают и отвечают на вопросы. Но даже если между мной и пациентом установилось такое открытое, легкое общение, я все равно считаю необходимым время от времени использовать экспрессивные техники – просто чтобы развить и дополнить то, что рассказывает ребенок.

Как правило, детям нравятся экспрессивные техники, и чаще всего они способны понять глубинный смысл того, что они нарисовали или слепили. Кроме того, некоторым детям может быть комфортно разговаривать, но если их попросить что-то нарисовать или слепить, они растеряются или и вовсе откажутся – и их реакция сама по себе будет информативной.

Куклы, нарративный подход и драматическая игра