Текст книги "Помощь детям, пострадавшим от насилия. Интегративный подход"

«Джастин считает себя плохим, потому что ему приятно, когда Джед, взрослый мужчина, прикасается к его интимным местам. Он знает, что Джед делает что-то неправильное. Но Джастину приятны его прикосновения, и он думает: значит, со мной что-то не так и я плохой. А как думаешь ты?»

Кертис покраснел, прочтя эту карточку. Я мысленно отметила, что она описывает ситуацию с участием взрослого мужчины.

– Кертис, как ты думаешь, а что может случиться дальше? – спросила я.

– Если он кому-нибудь расскажет, этот парень его убьет!

– Как это – убьет?

Кертис посмотрел на меня и сказал:

– Давайте возьмем карточку с кем-нибудь другим.

Я сказала, что, вообще-то, нам бы следовало это обсудить, но раз сейчас ему это сложно, то хорошо, возьмем другую – что мы и сделали.

На следующей сессии Кертис не хотел играть с этой колодой. Я заверила его, что мы поиграем в нее совсем недолго, и добавила, что хочу ему кое-что рассказать. Я тщательно подбирала слова:

– Кертис, на свете есть много детей, которые трогают интимные места других. Чаще всего они это делают, потому что кто-то проделал это с ними.

Кертис в этот момент не смотрел мне в глаза.

Я продолжила:

– Многим детям, особенно мальчикам, очень неловко, когда такое происходит – особенно если им это нравится. Или если они чувствуют, что не могут никому об этом рассказать.

Кертис посмотрел на меня со слезами на глазах: он выглядел испуганным и беззащитным.

– Это случилось и со мной тоже.

– Что с тобой случилось?

И Кертис рассказал о соседе, который его изнасиловал. Этот сосед уехал уже года два назад, но Кертис сказал, что все еще его боится, потому что тот пригрозил, что всегда будет за ним наблюдать, даже издалека. В течение следующих 4 месяцев мы говорили об этом соседе. Кертис сохранял безопасную дистанцию: он всегда говорил не напрямую – что чувствует или думает он, – а через других детей, о том, что они могли бы почувствовать или подумать.

Кертис задавал множество вопросов, связанных с насилием: «Почему сосед это сделал? Стану ли я теперь гомосексуалом? Может ли так быть, что другие дети догадаются о том, что со мной произошло? А моего соседа отправят в тюрьму? Почему сосед выбрал именно меня, а не кого-нибудь другого?» Больше всего Кертиса тревожило, станет ли он «таким же», как его насильник, – ведь, по сути, он проделал то же самое со своей сестрой.

Как бы то ни было, в итоге Кертис сумел разобраться в том, кто здесь прав, а кто – нет и что такое поведение ни для кого не допустимо. В особенности его впечатлила та мысль, что выбор того или иного поведения он может сознательно делать сам.

Я навсегда запомню лицо Кертиса, когда он зашел в мой кабинет и радостно объявил, что сегодня в школе ему хотелось сделать кое-что неправильное, но он сумел сдержаться и переключиться. Он явно получал удовольствие от того, что ему удалось применить на практике навык, который он обрел на терапии.

Завершение терапии

Кертис ходил на терапию примерно 10 месяцев. Он взял на себя ответственность за то, что сделал с сестрой, – и написал, а потом и прочел ей свои извинения, ясно дав понять, что был неправ. Кроме того, Кертис разобрался в ситуации, когда он сам пострадал от рук взрослого мужчины.

Благодаря некоторым методам КПТ у него повысилась самооценка, а кроме того, он стал смотреть на своих родителей более реалистично. Он меньше обращался к ним за одобрением, развивал внутренние ресурсы и стал более уверенным в себе.

Как и следовало ожидать, родители Кертиса почти никак не отреагировали на новость о том, что их сын пережил насилие. Я научилась предугадывать их реакции на все, что касалось Кертиса, – они всегда были нейтральными или негативными, – и у меня возникло несколько идей, почему так сложилось. На ознакомительной встрече с родителями я предположила, что их отношения с сыном нарушены, и каждое следующее общение с ними укрепляло эту гипотезу. Хотя родители поверили Кертису, они обесценили его травму и даже попытались переложить вину на него. Так, например, отец сказал: «Ну, в каком-то смысле ты сам напросился, Кертис. Я помню, как сильно он тебе нравился и как ты умолял отпустить тебя к нему в гости».

В конце работы с Кертисом я провела с ними еще одну встречу, но, увы, без какого-либо успеха. Они были безжалостно черствы к нему, и я заметила, что в их присутствии он был вынужден защищаться. Я увидела в нем ребенка, которому очень нужно, чтобы родители любили его и иногда уделяли внимание, а окружающие – замечали и поддерживали. Его учитель отметил, что у Кертиса были сложные отношения со сверстниками и что своим деструктивным поведением он их одновременно интересовал и отталкивал. Но при этом в нем все равно было что-то, что их привлекало.

Андерсоны заявили на соседа в полицию, и, когда та начала расследование, выяснилось, что родители еще одного ребенка ранее тоже заявляли о сексуализированном насилии со стороны этого человека. Видимо, сосед был в курсе и потому переехал. Хотя мистер и миссис Андерсон сотрудничали с полицией, детектив Скотт, который вел расследование, сделал пометку о том, что родители часто ругали Кертиса и спрашивали, какова вероятность, что со временем у него разовьется педофилия. Когда в ответ мистер Скотт сказал, что важнейшей в этом смысле профилактической мерой является терапия, мать Кертиса обескуражила его следующим замечанием: «Мне было бы легче, если бы ему на эту терапию не нравилось ходить».

Я благодарна, что мне выпала возможность поработать с Кертисом – и наблюдать за тем, как сильно он продвинулся в понимании себя, научился самоконтролю и укрепил самооценку. Но в то же время я жалею, что не смогла добиться большего прогресса в отношениях с родителями – его мать отказалась посещать групповую терапию, отменила большинство наших встреч и продолжала относиться к своему ребенку с изрядной долей скепсиса.

Они так и не рассказали о том, что скрывали, и я переживала, что не смогла найти способ улучшить отношения этого ребенка с родителями. Однако я все же радовалась тому, как Кертис применял на практике то, что узнал на терапии. Тот факт, что я больше ничего не слышала об этой семье, вселяет в меня оптимизм – это значит, что Кертис научился контролировать свою агрессию по отношению к сестре.

Случай Эсперансы

Эсперанса была 6-летней испано-американкой, подвергшейся насилию со стороны отчима. Ее семья была небогата. Мать Елена днем работала в столовой, а ночью – уборщицей. Муж Елены, Рауль, время от времени работал на стройке, но в последнее время пристрастился к алкоголю и спускал на него большую часть заработка жены. Поскольку Елена была основным кормильцем, Рауль много времени проводил дома, якобы заботясь о двух маленьких детях: Эсперансе и 5-летнем Клаудио (оба от предыдущего гражданского брака Елены с мужчиной по имени Альваро).

История Елены была ужасающей. На родине она подвергалась физическому и сексуализированному насилию, родители почти не принимали участия в ее жизни, ей толком не удалось получить никакого образования, ее эксплуатировали на работе. Я восхищалась тем, что ей удалось перебраться в США.

Оказавшись здесь, она все так же работала изо всех сил, но теперь делала это ради себя и семьи, а в первую очередь ради своих детей. Поэтому она пришла в ужас, вернувшись домой и обнаружив обнаженную дочь поверх растянувшегося на кровати Рауля, который также был раздет. Она ворвалась в комнату и схватила на руки Эсперансу. Рауль был пьян, он лишь накрылся одеялом с головой, а Елена, у которой случилась истерика, плакала и била его всем, что попадалось под руку.

Затем она велела Эсперансе одеться и отвезла ее в больницу, где врачи подтвердили, что ребенок пережил сексуализированное насилие, и вызвали полицию. Елена рыдала и была в таком шоке, что не могла утешить и поддержать дочь. Стоит ли говорить, что Эсперанса была напугана и растеряна, при этом выглядела слегка заторможенной и отрешенной.

Когда приехали сотрудники опеки, чтобы поговорить с матерью и ребенком, они оценили состояние Елены и в экстренном порядке поместили Эсперансу в приемную семью – в тот момент ее мать этого даже не заметила. Девочка пребывала в состоянии ужаса до тех пор, пока не приехала в дом к миссис О’Доннелл, которая была опытным опекуном. Ей удалось успокоить ребенка. Миссис О’Доннелл сказала мне, что в первую ночь девочка спала у нее на руках.

Елена восстановила опеку над Эсперансой через 3 недели, и тогда же девочку направили ко мне.

Ознакомительная встреча

Елена находилась в тяжелой депрессии – незадолго до нашей встречи она прошла психиатрическое обследование. Она сказала мне, что не будет принимать лекарства, которые ей выписал психиатр, потому что не верит в них, а кроме того, теперь, когда шок прошел, она чувствует себя лучше. Однако было видно, что она горюет.

– Это случилось со мной, когда я была ребенком, – начала она, – и я поклялась, что никто не причинит такого вреда моим детям. Я каждый день молила бога, чтобы он уберег их и дал мне силы жить и работать…

Она плакала навзрыд, рассказывая о своей «жалкой жизни»: о том, через что ей пришлось пройти и как она боролась со всеми трудностями.

– Когда же все это кончится? – сказала она в отчаянии. – Не понимаю, почему все плохое случается со мной? Чем я это заслужила?

Я сочувствовала Елене и подчеркивала, что восхищаюсь ее удивительной стойкостью и уважаю за все, что она сделала для себя и своих детей. Когда мы заговорили о Рауле, она сказала:

– Надеюсь, его запрут и ключ выбросят. Надеюсь, я никогда больше не встречусь с ним в этой жизни. И ни в какой другой тоже.

Некоторые матери двойственно относятся к насильнику, но Елена была не из их числа – она была в ярости, потому что он обманул ее доверие и причинил вред ребенку.

При этом она совсем ничего не говорила о дочери. Когда я спросила ее об Эсперансе, она сказала со слезами на глазах:

– Я с трудом смотрю на нее, зная, что с ней произошло.

Она безутешно плакала, когда мы разговаривали о дочери:

– Она просто ангел, дарованный мне небесами. Она такая хорошая, такая милая… Никогда ничего не просит, помогает мне по дому и занимается братом.

Елена была страшно расстроена: ей казалось, что жизнь кончена. Я очень сочувствовала ей и во второй половине нашей двухчасовой сессии пыталась вселить в нее хоть толику надежды. Я говорила:

– Вам нужно сосредоточиться на главном – на том, что насилие прекратилось. Теперь все в прошлом, и Эсперанса оправится.

Елена мрачно ответила:

– Я знаю, знаю. Я тоже оправилась и жила дальше, но все уже было не так, как прежде.

Я спросила Елену, говорила ли она с кем-то о пережитом насилии и оказали ли ей помощь. Она ответила, что никому об этом не рассказывала, потому что никому не было до этого дела. Я заверила, что у Эсперансы все будет по-другому, потому что мы знаем о насилии и можем помочь. Я сказала Елене, что она сама может сыграть большую роль в излечении дочери. Елена посмотрела на меня и спросила, что ей сделать. Я дала несколько простых рекомендаций по оказанию поддержки и посоветовала сказать Эсперансе, что она на нее не сердится и что хотела бы узнать об этом раньше, чтобы сразу же все прекратить, а еще – что им обеим помогут это пережить. Елена своими словами пересказала мои указания, и было видно, как сильно она хочет помочь дочери.

Я удивилась, что никто до меня не объяснил матери, как ей подойти к дочери, но позже выяснила, что была первым испаноговорящим человеком, которого она встретила. Я направила Елену к коллеге, которая тоже говорила по-испански и работала в моем отделе. Они встречались в дневное время, так что Елене не приходилось пропускать работу, и она могла посещать все слушания в суде.

Кроме того, я организовала для Эсперансы транспорт, чтобы она смогла приезжать на наши встречи.

Первая сессия с Эсперансой

Эсперанса была невысокой, застенчивой и тихой. Когда она заговорила, я не сразу поняла ее – так тихо она шептала. Она вошла в мой кабинет, села на диван, положила руки на колени и стала смотреть в пол.

Я представилась и рассказала, что уже познакомилась с ее мамой и та рассказала мне, что Рауль причинил Эсперансе боль в интимных местах, а потом она жила в приемной семье, но теперь все хорошо и она живет с мамой у себя дома.

Эсперанса кивнула.

Я спросила, что мама говорила обо мне, и она ответила: – Ничего.

Я сказала, что знаю много детей, которым, как и ей, кто-то сделал больно в интимных местах, и что она будет ходить ко мне раз в неделю. Я объяснила, что мне нужно узнать ее поближе, чтобы помочь ей. Эсперанса снова кивнула.

Потом я позвала ее в кабинет арт-терапии и все ей показала. Она обратила внимание на кукольный домик и стала укладывать двух младенцев в игрушечный манеж. Она положила куклу-мужчину на кровать, а рядом с ним поставила бутылки с пивом и другим алкоголем. Затем она нашла куклу-мать и поместила ее снаружи домика, будто та стучит в дверь. Эсперанса играла так в течение первого месяца терапии.

Тем временем Елена ходила на терапию к моей коллеге. Она стала более оптимистично смотреть на вещи и в целом чувствовала себя лучше.

Елена рассказала своему терапевту, что Эсперансе перестали сниться кошмары, она стала лучше есть и, кажется, в целом пришла в норму. Она также уточнила, что теперь дочь чувствовала себя гораздо комфортнее дома и в своей постели. Еще она сказала, что они обе тяжело перенесли разлуку.

Эсперанса продолжала играть с куклами, разыгрывая два сценария. В первом ее матери не было дома, отчим пил, а она играла с братом. Во втором кукла-отчим купал куклу-Эсперансу и залезал в ванну вместе с ней. После этого Эсперанса накрывала ванну кусочком ткани и шла играть с чем-нибудь другим.

Ее сценарии были достаточно однообразны, и если она не разыгрывала их, то занималась чем-то более общим и отвлеченным – например, расчесывала куклам волосы или смешивала много красок, чтобы нарисовать рисунок. При этом мне, конечно, было понятно, что, расчесывая куклам волосы, она выражала заботу, а когда смешивала краски – показывала свое эмоциональное состояние: внутри у нее все было смешано и спутано.

Когда Эсперанса разыгрывала свои сценарии, я проговаривала вслух, что она делает, не давая никаких интерпретаций. Она слушала меня, но сама ничего не добавляла. Когда я задала прямой вопрос о том, что чувствовали брат и сестра, когда мама уходила из дома или, наоборот, возвращалась, она мне не ответила. Эсперанса была эмоционально скованна во время игры. Чуть-чуть раскрепощалась она, только когда смешивала краски, – становилась более открытой и активной, с легкостью рисовала круги и добавляла новые цвета.

Спустя 2 месяца мне стало казаться, что сдвигов почти нет. Эсперанса все еще говорила очень тихо и редко смеялась. Елена считала, что дочери стало лучше, но при этом рассказала, что Эсперанса не отходит от нее, боится выходить на улицу поиграть; иногда ей кажется, будто дочь витает в облаках, а время от времени она злится на брата и может даже ударить его безо всякой причины.

Мне стало понятно, что пора напрямую обратиться к насилию, поскольку сценарии Эсперансы не давали ей отойти от травмирующего опыта.

Последующие сессии

Я сказала Эсперансе, что теперь на наших сессиях мы будем заниматься другими вещами. Часть сессии Эсперанса сможет просто играть, как и раньше, а в оставшееся время мы с ней будем заниматься тем, что касается ее сексуализированного насилия (я объяснила, что так называется то, что с ней сделал Рауль, когда трогал и причинял боль ее интимным местам).

Затем я подключила некоторые техники ТО-КПТ, считающиеся эффективными в работе с детьми, которые пострадали от насилия.

Поэтапная экспозиция

При поэтапной экспозиции рекомендуется постепенно обращаться к травмирующему опыту, чтобы ребенку, во-первых, не было слишком тяжело, а во-вторых, чтобы со временем он смог высвободить эмоции и мысли. Кроме того, так ребенок сам заметит, что все лучше контролирует свои воспоминания об этом событии, и это придаст ему уверенности.

Эсперанса использовала игру, чтобы запустить процесс поэтапной экспозиции. Она выбрала фигурки для себя, матери, отчима и брата, а также кукольный домик, который представлял окружение ее семьи. В своей игре она показала, что отчим пил или спал, пока они с братом играли. Она поместила свою фигурку и фигурку брата в манеж, возможно надеясь таким образом получить ту защиту, которой у нее не было. Хотя поначалу игра казалась мне многообещающей, вскоре она стала одинаковой и сдержанной и, по-видимому, не давала Эсперансе возможности проработать ситуацию. Я пыталась помочь ей расширить сценарий, сдвинуться с места и придать игре больше энергичности, но она никак на это не реагировала.

Мне было важно понять, сможет ли Эсперанса рассказать мне о жизни дома – в частности, о каком-то другом травмирующем событии. При поэтапной экспозиции принято начинать с того, чтобы помочь ребенку описать менее неприятные переживания. Я подумала, что можно спросить Эсперансу об алкоголизме отчима, поэтому попросила ее нарисовать свою семью. Она не смогла этого сделать, и тогда я решила, что лучше сменить подход. Я попросила ее достать кукол из домика и отнести их в песочницу, хотя до этого она не выказывала к ней никакого интереса. Она принесла фигурки матери и отчима, манеж с братом и собой, а также пивные и винные бутылки, которые поставила рядом с отчимом. Тогда я попросила ее рассказать о бутылках.

ТЕРАПЕВТ: Что это?

ЭСПЕРАНСА: Пиво. (Эсперанса говорила очень тихо.)

ТЕРАПЕВТ: А кто его пьет?

ЭСПЕРАНСА: Рауль. (Она впервые произнесла его имя.)

ТЕРАПЕВТ: А, Рауль пьет пиво. (Она кивнула.) А что происходит, когда Рауль пьет пиво?

ЭСПЕРАНСА: Он становится злым и кричит на меня и брата.

ТЕРАПЕВТ: Рауль кричит на вас…

ЭСПЕРАНСА: Да, он злой.

ТЕРАПЕВТ: А что вы с братом делаете, когда Рауль на вас кричит?

ЭСПЕРАНСА: Мы бежим под кровать и там прячемся.

ТЕРАПЕВТ: Ничего себе, вы с братом нашли место, где можно от него спрятаться.

ЭСПЕРАНСА: Да.

ТЕРАПЕВТ: И каково это, сидеть с братом под кроватью?

ЭСПЕРАНСА: Нормально. Иногда он не может нас найти.

ТЕРАПЕВТ: Значит, иногда он вас находит, а иногда – нет?

ЭСПЕРАНСА: Да, иногда он засыпает.

ТЕРАПЕВТ: Понятно. Значит, иногда он засыпает, а иногда вас находит.

ЭСПЕРАНСА: Да. Я хочу поиграть.

Это был шаг на пути к тому, чтобы вербально выразить свои тяжелые переживания. Я сделала фотографию песочницы, и мы рассматривали ее на последующих сессиях. Эсперанса вспоминала все больше о том, как она проводила время со своим жестоким пьющим отчимом. Во время этих сессий Эсперанса стала вести себя беспокойно, и я начала учить ее расслабляться и управлять стрессом.

Техники дыхания и расслабления

Поскольку физическое расслабление зачастую способствует снижению стресса, мы с Эсперансой прочли книжку, в которой детям предлагалось подражать кошкам – шипеть, сворачиваться в клубок и делать другие упражнения на растяжку (Williams, 1996).

Эсперанса даже немного улыбнулась, наблюдая, как я делаю некоторые упражнения. Она не хотела делать их у меня в кабинете, но сказала, что сделает дома вместе с мамой. Поскольку книжка была на английском языке, я позвонила Елене и немного рассказала о ней. Я попросила ее просто смотреть картинки, а Эсперанса объяснит, что делать.

Эсперанса и ее мама с удовольствием делали эти упражнения дома – Елена говорила, что у Эсперансы отлично получалось. Эсперансе так понравилась эта книга, что я купила и подарила им с мамой кошачьи маски, чтобы им было веселее выполнять эти упражнения.

Остановка мыслей

Такие упражнения позволяют ребенку разными способами остановить поток тревожных мыслей. Я попросила Эсперансу вспомнить, когда она в последний раз испытывала страх. Она вспомнила такую ситуацию, и я попросила ее думать о ней до тех пор, пока не сработает таймер, – а потом перестать. Когда таймер сработал, я проверила, действительно ли Эсперанса перестала думать о страхе.

Она научилась этому довольно быстро, и тогда я стала учить ее переставать думать по команде «стоп». Потом мы поменялись местами, и теперь уже она говорила, когда мне остановиться. Потом я попросила Эсперансу научить этому Елену, и ей это удалось.

Как только она научилась останавливать тревожные мысли, я попросила ее подумать о чем-то очень приятном, что могло бы заменить то чувство, которое она хотела остановить. Она вспомнила вечеринку по случаю ее пятилетия, на которой ей было очень хорошо. Особенно ей понравилось, что на ней были только она, ее мама, брат и два двоюродных брата (то есть отчима там не было). Она вспомнила воздушные шарики, игры, еду и подарки. Потом она по моей просьбе нарисовала эту вечеринку. После этого я попросила ее попробовать остановить неприятную мысль и вспомнить это приятное событие, чтобы заменить одно другим.

Затем я попросила Эсперансу нарисовать что-то, что вызывает у нее страх. Шелби разработала технику: терапевт просит ребенка нарисовать то, что его больше всего пугает, а потом они обсуждают, что ребенок чувствует по поводу нарисованного. После этого терапевт говорит, что ребенок может сделать со своим рисунком все, что хочется, чтобы ему стало лучше (Shelby, 1997).

Некоторые дети не хотят рисовать, им проще работать с песком, поэтому есть разновидность этой техники, когда дети используют фигурки и создают сценарий на песке, а потом делают с ним что пожелают – закапывают, разрушают, расшвыривают или, наоборот, сохраняют.

Эсперанса нарисовала свой рисунок страха, на котором изобразила, как отчим входит в дверь ее спальни, а потом разрезала его на маленькие кусочки и выбросила в мусорную урну.

– Ты разрезала и выбросила рисунок, на котором был нарисован твой отчим, – сказала я. – Что бы ты хотела сказать этому рисунку?

– Уходи, – сказала она дважды, во второй раз уже громко.

Еще я показала Эсперансе несколько видео[12]12
  Названия этих видео (англ.): Three Kinds of Touches (Pennsylvania Coalition against Rape, n.d.), Break the Silence (Shapiro, 1994), Tell ‘Em How You Feel (J. Gary Mitchell Film Company, 1995).


[Закрыть] – и она смогла открыто рассказать о пережитом насилии, своих чувствах к отчиму, матери и об отношении к тому, что Елена так много работала.

Процесс осознания

Когда ребенок будет готов обсуждать подробности случившегося, терапевт может выявить ошибки в его восприятии и когнитивные искажения – например, иногда ребенок винит в случившемся себя либо перестает доверять всем без исключения взрослым мужчинам или женщинам (в зависимости от того, кем был его насильник).

Коэн с коллегами назвали три этапа исправления таких искажений:

1) выявить текущие когнитивные способности ребенка;

2) оценить уровень текущего осознания когнитивных искажений, связанных с травмирующим событием;

3) исправить когнитивные искажения, заменив их правильными суждениями (Cohen et al., 2000).

По моему опыту, на это требуется достаточно много времени. Я считаю, что лучше всего преподносить детям короткие и четкие послания разными способами – например, через книги или видео. Работая с Эсперансой, я старалась делать именно так.

Кендалл и Брасвелл предложили различные стратегии, которые могут быть полезны при работе с детьми, пережившими насилие:

– подходы к решению межличностных проблем (обучение детей когнитивным стратегиям);

– тренинги по самообучению (выбор ребенком подходящей копинг-стратегии);

– развитие навыков поведения в непривычных ситуациях;

– моделирование ситуации (терапевт показывает тот тип поведения, которому ребенок должен научиться);

– эмоциональное образование (терапевт учит ребенка выявлять эмоции у себя и у других, а также понимать связь между эмоциями и поведением);

– ролевые игры (Kendall, Braswell, 1993).

Многие дети, пережившие насилие однажды, в дальнейшем часто подвергаются другим формам жестокого обращения (физического или эмоционального – например, пренебрежению со стороны родителей или насилию в семье).

Колко и Свенсон тоже предлагают в работе с детьми, пострадавшими от насилия, ориентироваться на их мышление, поведение и чувства. Они разработали подход, при котором терапевт учит ребенка:

– распознавать и выражать свои чувства;

– расслабляться (контролировать дыхание, расслаблять мышцы; представлять то, о чем просит терапевт);

– управлять гневом;

– справляться со сложными эмоциями или ситуациями;

– развивать социальные навыки;

– искать помощи и просить о ней (Kolko, Swenson, 2002).

Вербализированный рассказ

Еще один важный аспект ТО-КПТ – вербализированный рассказ о насилии. Когда я позволила Эсперансе использовать игру, чтобы воссоздать буквальные детали из ее опыта, поначалу я моделировала описание. Когда Эсперанса поместила своего брата, мать и отчима в кукольный домик, я описывала, что видела: «Я вижу, что твой отчим лежит на кровати, а рядом с ней много пивных бутылок. Похоже, твоей мамы нет дома, а вы с братом играете в манеже». (Я подумала, что интересно, что она и себя поместила в манеж, – казалось бы, она была уже взрослой. Возможно, таким образом она выражала свое желание быть более защищенной.)

Заметив, что фигурка мамы стучит в дверь, я спросила почему. Эсперанса ответила:

– Он велел мне никому не открывать дверь. Когда он спит, то хочет, чтобы мы вели себя тихо и никому не открывали дверь.

– Я поняла. То есть твой отчим выпил и теперь спит, твоя мама пытается войти домой, но отчим не слышит, а тебе дверь открывать нельзя. А вы с братом пытаетесь вести себя тихо.

Потом я спросила:

– А как себя чувствует эта маленькая девочка, которая сидит в манеже со своим братом?

– Она боится. Она хочет, чтобы ее мама вошла и помогла ей. Она ведет себя очень тихо, чтобы отчим спал. Я не хочу, чтобы он просыпался.

– А что происходит, когда он просыпается?

– Он несет меня в кровать…

Мы медленно исследовали ее мысли, чувства и поведение, делая это при помощи фигурок, что позволило Эсперансе чувствовать себя в безопасности и сохранять дистанцию, которая в тот момент была очень нужна ей, чтобы начать осмыслять свой опыт. Таким образом терапевт может моделировать правдивое повествование, которое помогает ребенку организовать и осмыслить события, произошедшие в его жизни.

Завершение терапии

Как только Эсперанса проработала насилие и поняла, что ее отчим сделал что-то плохое и был за это наказан, она вместе с братом и матерью посетила четыре сессии семейной терапии. На них мы обсудили, что произошло, поделились тем, что каждый чувствовал по этому поводу, и обсудили текущие проблемы.

Эсперанса хотела знать, сколько лет ей будет, когда отчим выйдет из тюрьмы, – Елена ответила, что к тому моменту она будет молодой девушкой, а Рауля отправят на его родину, так что больше он ее не тронет. Потом Елена сказала дочери, что понимает, почему та не рассказала обо всем раньше, и попросила обоих детей рассказывать ей, когда кто-то их обижает, – даже если это знакомый или член семьи.

Эсперансу постоянно волновало одно – не потому ли отчим причинил ей вред, что она плохо себя вела. Похоже, Рауль сказал, что она плохая девочка и что ее мама работает так много, потому что ей не нравится быть рядом с ней. Елена заверила Эсперансу, что отчим сказал все это, чтобы ее обмануть. Она сказала, что очень любит обоих своих детей, но у нее не было бы денег, чтобы заботиться о них, если бы она не работала так много.

Эсперанса внимательно слушала мать и, казалось, верила ее словам, но со временем к ней вернулась неуверенность. Поэтому я направила ее в группу для девочек, где она могла познакомиться с другими детьми, пострадавшими от насилия. Я знала еще одного ребенка из этой группы, который беспокоился о тех же вещах, и решила, что им будет полезно встретиться и поделиться чувствами.

В группе Эсперансе было очень хорошо, и всякий раз, когда я встречала ее в комнате ожидания, она подбегала и, спросив разрешения, крепко меня обнимала.