Текст книги "Генрих VIII. Жизнь королевского двора"

23
«Перл мира»

Рождество 1515 года Генрих отмечал во дворце Элтем, который с 1305 года являлся одной из любимейших королевских резиденций. Его главным украшением служил великолепный Главный холл с укрепленной контрфорсами крышей, длиной в 100 футов и шириной в 30, сооруженный Эдуардом IV в 1475–1483 годах и сохранившийся до наших дней. Большое впечатление производит его великолепная «молотковая» кровля1. Имеются эркерные окна двух типов – просто выступающие за лицевую сторону стены и образующие нишу-эркер внутри помещения (baywindows), и поддерживаемые консолями (orielwindows); есть также галерея для менестрелей. Около 1490 года Генрих VII велел заново облицевать дворец красным кирпичом, перестроить «прекрасный фасад надо рвом»2 и произвести еще множество работ, включая мощение полов плиткой и вставку новых стекол. Королевские покои со времен Генриха IV располагались в донжоне, во внутреннем, или Главном, дворе, за которым находились пять служебных дворов меньшего размера, где имелись отдельные апартаменты для лорда-канцлера и турнирная площадка. Дворец был окружен лесистым оленьим парком3.

Элтем входил в число главных резиденций Генриха VIII, и в первой половине правления король часто использовал его. Между 1510 и 1522 годом он построил во дворце новую церковь с часовнями для праздничных служб на втором этаже и произвел много улучшений в королевских апартаментах, увеличив площадь половины королевы и добавив кабинет для себя, а свою личную безопасность усилил, велев возвести высокую кирпичную стену и посадить живые изгороди⁴. По его приказу также срыли холм, который портил вид из окон.

В Рождество 1515 года Королевская капелла показывала в главном холле Элтема комедию «Троил и Пандар». Затем, в Двенадцатую ночь, показали живую картину, за которой последовали танцы и пир, где подали 200 блюд⁵. Пришлось ставить временные кухни, чтобы главные повара могли готовить желе и печь пряники.

Не обходилось и без уличных развлечений. Король и Саффолк забавлялись беготней по рингу, Генрих был в венке из зеленого атласа, расшитого гранатами – эмблемой королевы. Всех участников состязания он снабдил одеждой, потратив на это 142 (42 600) фунта стерлингов, и в конце дня людям сказали, что полученные вещи можно оставить себе. Саффолку достались, помимо этого, конь, доспехи и седло, которыми он пользовался. Придворные наблюдали за забавами из красивых павильонов с изысканными названиями: «Прелестный цветок», «Белый олень», «Арфа», «Грейхаунд», «Голова леопарда» и «Страусиное перо».

Незадолго до этого король приобрел еще один дом – Нью-Холл, который находился в деревушке Борем, в четырех милях от Челмсфорда (Эссекс). Это было средневековое здание с холлом, когда-то принадлежавшее аббатам Уолтема, а позже купленное Эдуардом IV. Генрих VII подарил его Томасу Батлеру, графу Ормонду, который принимал там Генриха VIII в 1510 году и еще раз перед своей смертью в 1515-м. Потом Нью-Холл перешел к его дочери Маргарет, матери сэра Томаса Болейна, и последний, исполняя завещание Ормонда, продал его королю не позднее января 1516 года за 1000 (300 000) фунтов стерлингов.

В 1516–1523 годах Генрих превратил Нью-Холл в роскошный дворец, что обошлось ему в 20 000 (6 миллионов) фунтов стерлингов, и переименовал его в Бьюли, или Больё, если читать по-французски (Beaulieu), хотя старое название не исчезло. Новая королевская резиденция, облицованная кирпичом, имела гейтхаус, через который можно было попасть на главный двор с фонтаном, а также холл, галерею, теннисный корт и часовню. Позолоченный расписной герб короля, когда-то украшавший гейтхаус⁶, ныне находится в Хэмптон-корте.

Единственное сохранившееся со времен Генриха VIII витражное окно изначально находилось в Бьюли. Голландский мастер изобразил распятого Христа, возле которого на коленях стоят король, Екатерина Арагонская и их святые покровители – все в коронах. Сейчас его можно видеть в восточном окне церкви Святой Маргариты в Вестминстере, куда оно было перемещено в XVIII веке⁷.

Восемнадцатого февраля 1516 года, когда двор находился в Гринвиче, королева после трудных родов, во время которых она сжимала в руке священную реликвию – пояс святой Екатерины, своей покровительницы, – наконец произвела на свет здорового ребенка. Но это была девочка, а не долгожданный сын. Тем не менее король обрадовался дочери. «Мы с королевой молоды, и если на этот раз у нас появилась девочка, милостью Божьей за нею будут и мальчики», – сказал он Джустиниану⁸ и щедро вознаградил доктора Витториа, который помогал при родах.

Через три дня маленькую принцессу крестили в церкви монастыря братьев обсервантов и нарекли Марией. Крещение проходило так, как указывалось в Придворных постановлениях Маргарет Бофорт. Из Кентербери снова привезли серебряную купель, дорогу, по которой двигалась процессия, устлали роскошными коврами, а церковь украсили гобеленами. Обряд отличался большой торжественностью. В особой комнате, где стояла жаровня и имелись полотенца, с новорожденной сняли дорогое одеяние со шлейфом из золотой парчи на горностаевом меху. Затем ее, обнаженную, окунули в купель, установленную на высокой платформе, чтобы все собравшиеся могли лицезреть крещение как таковое. Малышку помазали святым елеем и обернули ее голову белой крестильной косынкой, чтобы защитить от холода. Затем в крошечный кулачок вставили зажженную тонкую восковую свечу, и Марию отнесли к главному алтарю, где архиепископ Уорхэм совершил конфирмацию. Пока девочку одевали, ее восприемникам – кардиналу Уолси, графине Девон и герцогине Йоркской – подали закуски, после чего они, по обычаю, подарили малышке разную посуду. Вновь образовалась процессия, и принцессу отнесли для благословения к отцу и матери, которые ожидали ее в приемном зале королевы. Родители, как было принято, не присутствовали на крещении: мать еще не «очистили» после родов, и главная роль во время обряда отводилась крестным⁹.

Далее в честь крещения устроили турнир, а когда королева встала с постели и вернулась к обычной жизни, она совершила паломничество в Уолсингем, чтобы возблагодарить Господа за благополучное разрешение от бремени.

Принцессу Марию сразу же отдали на попечение главной наставницы – вдовой леди Маргарет Брайан, дочери лорда Бернерса, матери Фрэнсиса Брайана и леди Кэрью. Леди Маргарет назначили пожизненное содержание в размере 50 (15 000) фунтов стерлингов в год. Собственный двор появился у принцессы не сразу, однако в течение первых пяти лет жизни она проживала в отдельных покоях вместе со своими слугами, включая четырех качальщиц.

Генрих любил похваляться своей дочерью, носил ее на руках, уверял придворных и послов, что она никогда не плачет¹⁰, и называл девочку «перлом мира»¹¹. Мария развивалась не по возрасту быстро, была «веселой и держалась чинно»¹²; она унаследовала многие интеллектуальные и музыкальные способности отца и к четырем годам уже освоила игру на вёрджинеле.

В 1519 году Мария обзавелась собственным двором, содержание которого обходилось отцу в 1400 (420 000) фунтов стерлингов в год. Бóльшую часть времени он находился в поместье Диттон в Бекингемшире¹³, а возглавляла его Маргарет Поул, графиня Солсбери. Главной наставницей принцессы оставалась леди Брайан. У Марии были камергер, казначей, кассир, клерк по духовным делам, священники и придворные дамы. Поместье Диттон представляло собой большой, окруженный рвом особняк посреди парка и находилось в собственности королей со времен Эдуарда IV. Генрих VIII обновил его между 1511 и 1515 годом, вероятно рассчитывая сделать дом резиденцией своих детей¹⁴.

Вскоре после крещения Марии состоялись крестины первого сына Саффолка, родившегося 1 марта 1516 года в резиденции Бат-плейс (Лондон). Король лично принимал участие в пышной церемонии, будучи крестным отцом, и мальчика в честь него назвали Генрихом. Другими восприемниками стали Уолси и графиня Девон. Генрих подарил племяннику солонку и кубок из чистого золота.

Восемь недель спустя он принимал у себя свою старшую сестру, королеву Маргариту Шотландскую, вдову Якова IV и мать трехлетнего Якова V. В 1514 году Маргарита вторично вышла замуж за Арчибальда Дугласа, графа Ангуса, но в следующем году шотландский парламент избрал регентом кузена маленького короля и наследника престола Джона Стюарта, герцога Олбани, который взял Якова под опеку. Маргарите пришлось покинуть Шотландию и искать убежища в Англии. В октябре 1515 года, едва выехав из Шотландии, она родила девочку, леди Маргарет Дуглас, в Харботтле (Нортумберленд).

Третьего мая 1516 года Маргарита прибыла в Тоттенхэм – в жалком состоянии, страдая от ишиаса, – и поселилась в замке Брюс¹⁵, у сэра Уильяма Комптона. Наконец король, которого Маргарита не видела четырнадцать лет, приехал, чтобы торжественно препроводить ее в Лондон. Сестра короля ехала верхом на белой кобыле, которую прислала для нее королева. Сперва Маргариту разместили в замке Байнардс¹⁶. Позже в том же году Уолси устроил ее переезд в Скотланд-ярд, бывшую лондонскую резиденцию королей Шотландии, которая к тому времени стала частью Йорк-плейса. Король и королева официально приняли Маргариту в Гринвиче, где она также встретилась со своей сестрой Марией. Пораженная роскошью братнина двора, Маргарита «не могла отвести глаз» от платьев и подарков, которыми король осыпал ее¹⁷. Генрих, очень привязанный к своей племяннице Маргарет Дуглас – «малышке Маргарет», как он называл ее, – распорядился воспитывать девочку при дворе вместе с принцессой Марией.

Остальная часть месяца была посвящена турнирам и празднествам в честь приезда Маргариты. В Гринвиче 19 и 20 мая состоялся «двухдневный торжественный турнир в присутствии трех королев. В первый день, хотя „все мужчины выступали хорошо, король превзошел всех“»¹⁸, а во второй Генрих сорвал аплодисменты, сбив с коня сэра Уильяма Кингстона, «очень высокого и сильного рыцаря», которого удавалось победить лишь немногим. Вечером в покоях королевы Екатерины состоялся «пышный приветственный банкет в честь королевы шотландцев»¹⁹.

Однако король был недоволен. Хотя Саффолк, как обычно, сражался доблестно, молодые джентльмены, которые бились против Генриха, оказались настолько несведущими в ратном деле, что он заработал мало очков. Сочтя это ударом по своей чести и репутации, король заявил, что в будущем «никогда не станет вступать в поединки ни с одним человеком, который не так хорош, как он сам»²⁰. С тех пор Генрих обычно выбирал своими противниками проверенных людей – Саффолка или Кэрью.

В мае того года епископ Фокс перестал быть лордом – хранителем личной печати, его сменил Томас Ратхол, епископ Дарема. Фокс удалился в свою винчестерскую епархию, чтобы «позаботиться об всех тех душах, которых никогда не видел»²¹. Несмотря на слабеющее зрение, остаток жизни он посвятил религии, «наверстывая упущенное за восемнадцать лет»²², и образованию: Фокс основал колледж Тела Христова в Оксфорде и заново отстроил хоры в Винчестерском соборе. Он умер в 1528 году.

Противовесом Уолси в мирских делах стал Томас Мор, чье влияние росло. Мор успешно выполнил два дипломатических поручения короля, затем, во многом против своего желания, поддался на уговоры и в 1515 году поступил к нему на службу. «Едва ли вы поверите, с какой неохотой я делаю это», – говорил он Эразму. Мор отличался от большинства придворных: он был интеллектуалом, понимавшим, насколько поверхностна жизнь при дворе, а потому с презрением относился к внешним атрибутам власти и богатства. Генрих любил и уважал Мора, ценил его мнение и часто просил приходить к нему в покои, где они говорили об астрономии, геометрии, теологии и других предметах; иногда по ночам король отводил Мора на крышу дворца, «дабы вместе с ним поразмыслить над разнообразием, путями, движением и воздействием звезд и планет»²³. Порой король с королевой приглашали Мора повеселиться с ними, и Генрих поддразнивал его, шутливо укоряя в нелюбви к придворной жизни. Мор хорошо ладил с Уолси, притом что не вполне одобрял его поступки, однако эти двое были совершенно разными людьми.

В 1516 году вышла «Утопия» Мора, где описывалось идеальное государство – неоплатоническая, квазифашистская республика с законами, основанными на главных принципах гуманизма, – и содержалась суровая критика политической системы Англии и порочных махинаций монархов и придворных. Однако репутация Мора за рубежом была столь высокой, а его латинская проза столь красноречивой, что книгу восхваляли повсеместно. Неофициально Мор уже исполнял обязанности королевского секретаря, а в 1517 году восхищавшийся им государь ввел его в Тайный совет.

В июне Мария де Салинас, любимая придворная дама королевы, оставила службу, чтобы выйти замуж за лорда Уильяма Уиллоуби д’Эресби, который был главным смотрителем королевских гончих. Мария к тому времени уже получила английское подданство, а Екатерина снабдила ее хорошим приданым. Венчание состоялось в гринвичской церкви братьев обсервантов. Мария поселилась в Парем-парке (Сассекс), но Екатерина часто приглашала ее ко двору. Возможно, королева присутствовала при крещении сына Марии в 1517 году и стала восприемницей ее дочери Кэтрин, родившейся в 1519-м и нареченной в честь крестной.

После того как 7 июля состоялся турнир в память переноса мощей святого Томаса Бекета в Кентербери, король отправился в летний тур по стране. Он посетил Винчестер и провел две ночи в Вайне, где спал на огромной кровати с занавесками из зеленого бархата, которую хозяин дома, сэр Уильям Сэндис, приобрел специально по этому случаю. В память о высочайшем визите Сэндис построил длинную галерею, отделанную деревянными панелями, с узором в виде складчатой ткани, королевскими гербами и девизами королевы Екатерины, а также часовню, где были витражные окна с изображениями Генриха VIII, Екатерины Арагонской и Маргариты Тюдор за молитвой и их святых покровителей. Эти витражи в стиле итальянского Ренессанса, скорее всего, были изготовлены по эскизам Бернарда ван Орли и, вероятно, сперва предназначались для церкви Святого Духа в Бейзингстоке, которую король посещал в 1516 году. В Вайн их перевезли около 1522 года²⁴.

В 1516 году при английском дворе появился, вероятно, самый знаменитый иностранный исполнитель из посещавших страну в то время. Он прибыл, «чтобы служить королю в его покоях». Это был брат Дионисио Меммо, органист базилики Святого Марка в Венеции. Генрих VIII пригласил его в свое королевство «за большие деньги»²⁵, и Меммо привез с собой великолепный орган. Король восхитился, услышав, как играет брат Дионисио, – «отзыв его был таким восторженным, что этого не выразить словами» – и сразу сделал Меммо своим главным музыкантом. По просьбе Генриха папа освободил монаха от обетов, и тот стал домашним священником короля. Меммо собрал вокруг себя группу очень талантливых музыкантов, среди которых был молодой лютнист из Венеции. Король «никогда не уставал слушать его», и этот музыкант мог услаждать своей игрой государя и его двор по четыре часа кряду. Зная себе цену, Меммо сочинил песню, в которой намекал, что повышение жалованья не будет лишним. Генрих понял намек и наградил музыканта доходным бенефицием Хенбери в Стаффордшире. Меммо уехал из Англии в Португалию в 1525 году и умер примерно в 1533-м²⁶.

В то же самое время музыкантом Покоев стал еще один органист-виртуоз – Бенедикт де Опитиис из Антверпена. Ему платили около 20 (6000) фунтов стерлингов в год²⁷ – гораздо больше, чем в среднем получали придворные музыканты. Вместе с Ричардом Сэмпсоном, музыкально одаренным епископом Чичестера, он сочинял великолепную духовную музыку для Королевской капеллы.

Рождество 1516 года, как обычно, пышно отпраздновали в Гринвиче, на этот раз в присутствии трех королев. Маргариту Тюдор, не имевшую средств на новогодние подарки, спас от позора Уолси, дав ей 200 (60 000) фунтов стерлингов. В Двенадцатую ночь была показана живая картина «Сад Надежды»²⁸, для чего на колесной платформе «посадили» целый искусственный сад.

После рождения принцессы Марии прошел почти год, а королева так и не зачала долгожданного сына. Весной 1517 года она предприняла еще одно паломничество в Уолсингем²⁹ в обществе герцога и герцогини Саффолк. Екатерина становилась все набожнее, и потеря каждого ребенка заставляла ее все более страстно искать утешения в вере. Она постарела и растолстела, хотя послы по-прежнему отмечали белизну ее лица. Королева уже не принимала такого живого участия в придворных пирах и во многих случаях покидала их рано, хотя никогда не уклонялась от исполнения своих обязанностей во время официальных мероприятий. Очевидно, они с Генрихом отдалялись друг от друга.

Настал Злосчастный Майский день (под таким названием он вошел в историю). Король со свитой отправился в кенсингтонские леса за цветущими ветвями боярышника. А в Сити вспыхнул бунт – подмастерья, сговорившись, большими толпами высыпали на улицы и принялись нападать на иностранных торговцев и ремесленников, угрожая убить лорда-мэра и олдерменов. Несколько человек были ранены, многих арестовали, главарей казнили, и 22 мая четыре сотни участников мятежа предстали перед королем в Вестминстер-холле с веревочными петлями на шеях. Уолси и королева Екатерина прекрасно разыграли заранее срежиссированную сцену, встав на колени и умоляя короля сохранить бунтовщикам жизнь. Генрих милостиво простил всех, и подмастерья от радости стали бросать в воздух шапки, а их матери слали благословения королю³⁰. Некоторые современные авторы утверждают, что сестры Генриха тоже вступились за буянов, однако Мария тогда находилась в Саффолке, а Маргарита 18 мая уехала в Шотландию вместе с дочерью, и Генрих больше ее не видел.

24
«Многие умирают вокруг нас»

Весна 1517 года принесла с собой эпидемию потливой лихорадки, страшного заболевания, которое убивало людей с невероятной скоростью. «Человек мог испытывать легкую головную и сердечную боль; вдруг его пробивал пот, и врач становился бесполезен, так как, сколько бы вы ни кутались, через четыре часа, а иногда через два или три, вы отправлялись в мир иной без долгих страданий»1. Помимо сильнейшего потоотделения и приступов озноба, симптомами болезни могли быть боль в животе, головокружение, сыпь, головная боль и нервное истощение. Большинство умирало в первый день: человек мог «быть весел за обедом и мертв к ужину»2. Но «по прошествии суток опасность для жизни оставалась позади»3. Нередко заболевание было чисто психосоматическим: ходило достаточно жутких слухов, чтобы вызвать «тысячу случаев потливой болезни»4, и Кьерегато отмечал, что здоровые люди «больше страдали от страха, чем больные – от самой потливой лихорадки»5.

Медицина во времена Тюдоров являлась смесью знаний, полученных от древних греков, суеверий и накопленного с годами здравого смысла. Эндрю Бурд рекомендовал тепло укутывать больных, лежащих в постели, и как следует растапливать камин, чтобы болезнь вышла с потом; другие врачи советовали применять патоку, травы, экзотические снадобья вроде настоя толченого сапфира или золотого порошка. На деле же ни один не имел реального представления о том, что представляет собой потливая лихорадка и как ее можно лечить. Доктора сходились лишь в одном: больной должен бодрствовать, чтобы не впасть в кому.

Впервые потливая лихорадка появилась в Англии в 1485 году. Тогда болезнь посчитали Божьей карой Генриху Тюдору за узурпацию трона. В тот раз «едва ли один из сотни человек избегал смерти»⁶. Следующий, не такой жестокий всплеск заболевания произошел в 1508 году. Европейцы называли эту напасть «английским потом» – болезнь получила большее распространение в Англии, чем где-либо еще. После 1551 года вспышек потливой лихорадки больше не случалось, и сегодня мы не можем точно сказать, что это была за болезнь. Были предположения, что речь идет о брюшном тифе – особо опасной форме потницы, – разновидности гриппа или сыпном тифе. Так как бактерии и вирусы способны мутировать, это была, вероятно, вирусная инфекция, которая со временем перестала нести смертельную опасность.

Чума различных видов, особенно бубонная, во времена Тюдоров была эндемичным для Англии заболеванием. Вспышки ее происходили почти каждое лето – иногда сильные, иногда не очень. От этой болезни умирали в основном бедняки, не имевшие возможности покинуть зараженное место, что было доступно более обеспеченным людям. В перенаселенных, грязных городах чума на жаре распространялась стремительно, и Лондон, внутри стен которого проживало около 70 тысяч человек, неизменно становился местом, где болезнь свирепствовала сильнее всего. В 1513 году в столице Англии от чумы ежедневно умирали три-четыре сотни человек⁷.

Генрих VIII очень боялся заболеть, особенно чумой. «В таких делах он был самым пугливым человеком, какого вы только могли встретить»⁸. Одни лишь слова «потливая лихорадка» были «столь страшны для слуха его высочества, что он не осмеливался приблизиться к тому месту, где, как говорили, она появилась»⁹. Тому, кто контактировал с больными людьми, не дозволялось являться ко двору.

Весной 1517 года в Лондоне разразилась самая жестокая эпидемия потницы из всех, что случались в Англии. Король переехал с двором в Ричмонд, где к нему присоединились Саффолки, а оттуда – в Гринвич. Там Генрих получил от Джустиниана приглашение на банкет, который устраивали на борту флагманского венецианского корабля, стоявшего на Темзе. Король согласился при условии, что бóльшая часть моряков, которые могли быть заражены чумой, не станет к нему приближаться.

Главную палубу корабля украсили гобеленами и шелковыми занавесами, вдоль бортов расставили столы с обильным угощением для короля и трех сотен придворных, которых доставили небольшие гребные лодки. Когда Генрих поднялся на борт, его провели на полуют, где подали вино, небольшие бисквитные пирожные и другие угощения. Король от души хвалил устроителей банкета и восторгался матросами, которые выполняли смелые акробатические трюки на такелаже, корабельные же орудия произвели на него такое впечатление, что он пожелал вернуться на следующий день и посмотреть, как они стреляют. По окончании банкета всем гостям разрешили забрать домой изысканные венецианские бокалы, в которые наливали вино¹⁰.

Генрих упивался ролью международного миротворца. Временно оставив идею о победе над французами – он заявил Джустиниану, что доволен имеющимся и желает только править своими подданными¹¹, – король сосредоточился на поддержании баланса сил между Франциском I и Максимилианом. В начале июля Генрих принимал послов Испании, предложивших ему заключить оборонительный союз с папой и королем Карлом I Испанским, который в предыдущем году наследовал Фердинанду, против короля Франции. В Гринвич послов сопровождала депутация из четырехсот дворян, оказывавших им всяческие почести. На первой аудиенции весь двор «блистал золотом»¹². Король устраивал для гостей торжественные мессы, живые картины и турниры, кульминацией же празднеств стало великолепное состязание рыцарей, проведенное 7 июля в новом турнирном комплексе перед пятьюдесятью тысячами зрителей. Генрих хотел сражаться с каждым, кто бросит ему вызов, по отдельности, но его убедили, что это займет слишком много времени. Поэтому, продемонстрировав потрясающее умение управлять конем в присутствии супруги и сестры, король восемь раз сшибся с Саффолком на площадке, и «они оба снова и снова потрясали копьями под громкие рукоплескания зрителей»¹³.

Среди отличившихся во время четырехчасового турнира, в ходе которого бойцы сломали 506 копий, были несколько молодых джентльменов из Личных покоев. Король испытывал к ним растущую симпатию, и они были одеты в такие же, как у него, костюмы. Один из них – Николас Кэрью – именно тогда исполнил свой знаменитый трюк со стволом дерева¹⁴. В их числе были также сэр Уильям Комптон, Фрэнсис Брайан, Энтони Найвет и Уильям Коффин. Все они – умные, яркие молодые люди из благородных семейств – имели склонность к излишествам и часто отличались буйным поведением; при дворе их называли «любимцами короля». Уолси терпеть не мог эту маленькую клику: ее члены не занимали никаких важных должностей, но близко общались с королем и проводили вместе с ним досуг, а потому обладали слишком большим влиянием, чтобы кардинал мог быть спокоен.

За турниром последовал банкет, продолжавшийся семь часов, а затем король до зари танцевал с дамами¹⁵. Когда послы уезжали из Англии, Генрих подарил им коней и одежду.

К августу чума подобралась вплотную к Гринвичу. Генрих отправил по домам бóльшую часть служителей двора и переехал в Виндзор, где и затворился вместе с королевой, доктором Линакром, Дионисио Меммо и всего лишь тремя приближенными джентльменами (в число последних почти всегда входили Комптон и Кэрью). Никому больше, даже иностранным посланникам, не дозволялось приближаться к королю; все государственные дела, кроме самых неотложных, были на время оставлены. Тем временем Уолси, который перенес четыре приступа лихорадки и выжил¹⁶, отправился паломником в Уолсингем, чтобы возблагодарить Господа за выздоровление.

Маршрут летнего путешествия по стране уже был составлен, но его пришлось отменить¹⁷. В августе 1517 года Мор писал Эразму: «Многие вокруг нас умирают. Почти все в Оксфорде, Кембридже и Лондоне недавно болели». В Виндзоре «несколько королевских пажей, которые спали в покоях его величества» не устояли перед болезнью¹⁸, и король с небольшой свитой скрылся «в отдаленное и необычное местожительство»; какое именно – нам неизвестно. После этого Генрих переезжал из одного дома в другой, дабы избежать заражения, но делал это недостаточно быстро. Лорд Грей, некий слуга-немец и еще несколько человек, работавших на королевской кухне и конюшнях, подхватили лихорадку и умерли. Андреа Аммонио, который вел переписку короля на латыни, скончался через три дня после того, как покинул двор и уехал в деревню¹⁹. Из-за отсутствия и короля, и кардинала в Лондоне то и дело возникали беспорядки²⁰.

К осени у короля осталось совсем немного служащих. Болезнь воспринималась как кара Господня и наказание за греховность, поэтому Генрих стал более ревностно соблюдать религиозные обряды, чаще обычного посещал мессы и причащался Святых Тайн²¹. Справляться со страхом ему помогали соколиная охота, музицирование с Меммо и приготовление собственного лекарства от лихорадки – настоя полыни, руты и листьев самбука.

За свою жизнь Генрих придумал более тридцати лекарственных препаратов, в том числе пластырей, лосьонов и мазей, используя широкий набор ингредиентов – растения, изюм, уксус из льняного семени, розовую воду, червей, вино, нашатырный спирт, окись свинца, куски слоновой кости, толченый жемчуг, кораллы, алтей, «кровь дракона»[49]49
   «Кровь дракона» – красная смола драконова дерева.


[Закрыть] и животный жир. Его «лекарство» от бубонной чумы представляло собой подслащенный настой бархатцев, щавеля, лугового растения, пиретрума, руты и львиного зева. Генрих также изобрел пластыри, которые лечили язвы, отеки лодыжек и больные ноги, мази для снятия жара при воспалении и зуда, притирания «для хорошего пищеварения» и «для подсушивания ссадин и успокоения члена»²². Неизвестно, готовил ли он эти смеси сам на винокурне или просто наблюдал за процессом.

В ту осень знахари и шарлатаны стекались ко двору и околачивались вокруг него, доставляя немало беспокойства. Один испанский монах заявил, что способен усмирять море и непогоду. Король, усомнившись, все же согласился принять его, но выгнал после часовой беседы, отвесив ему оплеуху²³.

Генрих верил в силу молитвы и полагался на своих врачевателей. С XV века существовало четкое разделение: ученые врачи, часто являвшиеся членами духовных орденов, занимались диагностикой; цирюльники-хирурги, стоявшие гораздо ниже на социальной лестнице, выполняли хирургические процедуры – удаление зубов, кровопускание и т. п.; аптекари изготавливали прописанные докторами лекарства.

У короля было шесть врачей, лучших, каких только можно сыскать. Главный из них, доктор Линакр, не оставлял научных занятий; в 1518 году он основал Королевскую коллегию врачей и стал ее первым председателем, а позднее выделил средства на приглашение двух лекторов в Оксфорд и Кембридж. Одним из первых членов коллегии стал доктор Джон Чеймбер, еще один личный врач Генриха; он получил образование в Падуе и в свое время лечил Генриха VII. В 1542 году Гольбейн написал портрет семидесятидвухлетнего Чеймбера. Все врачи Генриха носили длинные облачения с меховой опушкой королевских геральдических цветов.

Хирургом Генриха был Томас Викари. В 1540 году он первым возглавил вновь сформированную Гильдию цирюльников-хирургов; Ганс Гольбейн изобразил его стоящим на коленях вместе со своими товарищами в момент дарования королем гильдейской хартии. Викари, получавший пожизненную пенсию в размере 26 фунтов 13 шиллингов и 4 пенсов (8000 фунтов стерлингов) в год, составил первый английский справочник по анатомии²⁴. Около 1525 года Генрих подарил ему сундучок с инструментами, украшенный эмалевыми королевскими гербами²⁵.

На службе у короля состояли пять аптекарей, и Генрих всемерно полагался на их снадобья, даже когда ему становилось от них дурно²⁶. В разное время королю прописывали «пилюли Разиса» (названные в честь арабского врача, который изобрел их) для предотвращения чумы, «припарки от геморроя», очанку от утомления глаз, смеси для полоскания горла, а также таблетки из ревеня, травяные припарки и драже от других недугов²⁷. Лекарства короля хранились, вместе с бинтами и пластырями, в небольших чемоданчиках в медицинских помещениях комплекса дворцовых служб.

К декабрю случаев потливой лихорадки стало меньше, но Генрих «не устроил торжеств по случаю Рождества»²⁸. Провизии у него оставалось мало, и он не хотел покупать на английских рынках съестное, которое могло оказаться зараженным. Поэтому он вместе со своими компаньонами отправился в Саутгемптон, где все стали в тревоге ожидать фламандских кораблей с припасами, которые задерживались в пути из-за плохой погоды²⁹. Уолси провел Рождество в Ричмонде, где у него имелся запас апельсинов: считалось, что они помогают от чумы.

Бóльшую часть 1518 года король провел в пути. Он поддерживал связь с Уолси при помощи гонцов, которые каждые семь часов передавали послания от короля кардиналу и обратно³⁰. В январе Генрих ненадолго вернулся в Гринвич. Пока король был там, Уолси, вознамерившийся покончить с влиянием его любимчиков, которых не без оснований подозревал в кознях против себя, и незадолго до того не давший Уильяму Коффину жениться на богатой вдове, нашел неизвестный нам предлог для удаления от двора Николаса Кэрью. На его место он прочил своего протеже Ричарда Пейса, гуманиста и талантливого языковеда, который до поступления на службу к Уолси и Ратхолу учился в Оксфорде, Падуе, Ферраре и Болонье. Однако кардинал с неудовольствием узнал от Пейса, что Кэрью почти сразу вернулся «по распоряжению» короля – «слишком быстро, по-моему»³¹.