Текст книги "Генрих VIII. Жизнь королевского двора"

39
«Оскорбительные речи»

К началу 1531 года Кромвель сделался одним из членов Тайного совета, стоявших ближе всего к королю, и стал оказывать заметное влияние на его действия, будучи приверженцем суверенного государства, которое зиждется на парламенте, законе и эффективном управлении. В феврале того же года священнослужители, обвиненные согласно Статуту о превышении власти, покорились королю, выплатили огромные штрафы и признали монарха верховным главой Церкви Англии, «насколько это допускает закон Христа». Титул был предложен архиепископом Уорхэмом, а оговорка – епископом Фишером, который стал одним из главных оппонентов Генриха. Король не порвал с Римом, но временно возглавил Английскую церковь: вызов духовной власти папы еще не был брошен.

Два месяца спустя новый верховный глава принялся расширять и переустраивать Йорк-плейс, задумав сделать дворец своей основной лондонской резиденцией. Для разбивки огромного сада были приобретены и снесены соседние здания. Поперек главной дороги, делившей надвое дворцовую территорию (нынешней Уайтхолл-роуд), возвели гейтхаус, облицованный разноцветным кирпичом, уложенным в шахматном порядке, – с зубчатыми стенами, эркерными окнами, эмблемами Тюдоров и терракотовыми медальонами, изображавшими римских императоров. Позже это сооружение станет известно как «ворота Гольбейна», хотя нет никаких свидетельств того, что знаменитый мастер работал над ними. Правда, Гольбейн отвечал за отделку потолков в отстроенной новой длинной галерее, которая начиналась в Эшере, проходила через воротное сооружение и соединяла старый дом Уолси с личными покоями короля в новых зданиях. К северу от дворца раскинулся личный сад, к югу – плодовый. Король, сохранивший в неизменном виде главный холл и церковь, создал для себя новые апартаменты, все комнаты которых располагались на одном этаже; работы над ними завершились к октябрю 1532 года. Средневековый дворец Кеннигтон к югу от Темзы был разобран, камни его кладки использовали для возведения новых строений в Йорк-плейсе.

Позже по желанию Генриха на берегу Темзы близ дворца устроили набережную. Кроме того, для короля соорудили особую лестницу, к югу от главной дороги возвели еще один гейтхаус в классическом стиле – Королевские ворота, а бывшие покои Уолси превратили в апартаменты для Анны Болейн.

Йорк-плейс (известный ныне как Уайтхолл) стал самым большим дворцом в Европе. Он состоял из множества помещений – великолепных парадных апартаментов, квартир для придворных и служебных корпусов, – которые располагались вокруг нескольких внутренних дворов. Стены внутри комнат были расписаны черно-белыми квадратами и гротескными мотивами тех же цветов. Комнаты самого Генриха в восточной части дворца, выходившие на Темзу, отличались невероятной роскошью: в его личных покоях стоял алебастровый фонтан, а во всех главных помещениях имелись высокие эркерные окна и потолки, которые Клемент Армстронг «великолепно отделал камнем с позолотой»¹; «на деревянных панелях была вырезана тысяча прекрасных фигур»². В окнах сверкали стекла с геральдическими знаками, над которыми трудился Галион Хоне, на стенах висели портреты королей.

Внутри находилось «множество единственных в своем роде удобных вещей, наиболее подходящих для такого благородного принца и его исключительного комфорта, досуга и покоя»³. Для королевской спальни в течение десяти месяцев изготавливали «огромную кровать из древесины грецкого ореха»⁴, которую покрывал позолотой Эндрю Райт, один из художников-декораторов короля. Она обошлась Генриху в 83 фунта 3 шиллинга и 10 пенсов (24 957,5 фунта стерлингов). Известно, что в Йорк-плейсе на протяжении 1531–1532 годов работали Лукас Хоренбоут и выдающийся художник и гравер Джон Беттес-старший, который помог написать фреску со сценой коронации Генриха⁵.

Многое из этого делалось «для удовольствия Леди»⁶, однако Анна Болейн утратила расположение многих своих сторонников. В июне 1532 года она поругалась с сэром Генри Гилдфордом, который осмелился в ее присутствии похвалить королеву, и «грозила ему очень яростно», что, когда сама станет королевой, накажет его и лишит должности ревизора. Гилдфорд язвительно ответил, что нет нужды ждать так долго, и немедленно подал в отставку. Король уговорил его пересмотреть это решение, посоветовав «не слушать женскую болтовню», и хотя Шапюи утверждает, что Гилдфорд ответил отказом, в какой-то момент он, должно быть, смягчился, так как оставался в должности до самой смерти⁷.

В июне и июле Генрих с Анной охотились, сопровождаемые только сэром Николасом Кэрью и еще двумя помощниками⁸. До того времени король и королева соблюдали уговор: раз в несколько дней посещать друг друга, создавая видимость приличий. Генрих всегда относился к Екатерине «с уважением и иногда обедал с нею»⁹. Однако теперь он решил, что они должны расстаться навсегда. В пятницу, 14 июля, он уехал из Виндзора в Вудсток с Анной и Кэрью, даже не попрощавшись с Екатериной. Он лишь оставил распоряжение о том, что она должна переехать со своим двором в Мор, не писать ему и не видеться с дочерью Марией.

В Море Екатерина по-прежнему жила как королева, двор ее состоял из двух сотен человек, но мало кто из придворных приезжал засвидетельствовать ей свое почтение. Один итальянец, Марио Саворньяно, посетивший Мор тем летом, чтобы присутствовать за обедом королевы, писал, что у нее «всегда улыбка на лице» и вокруг ее стола стояли тридцать придворных дам¹⁰. Одной из этих дам была Элизабет Даррелл, любовница Уайетта, которая оставалась с Екатериной до ее кончины, а другой – Джейн Сеймур¹¹, чей брат Эдвард служил эсквайром тела короля.

Принцесса Мария тогда жила в Ричмонде. В пятнадцать лет она была «невысока ростом», но «миловидна», «хорошо сложена и имела очень приятный цвет лица»¹². Ее юность омрачил разлад между родителями, который вызвал у принцессы несказанную печаль и оказал неизгладимое воздействие на ее здоровье. Хотя Мария любила отца, она всегда твердо поддерживала мать. По этой причине Генрих не позволял им видеться, боясь, как бы они не устроили заговор против него.

В июне того года Генриху исполнилось сорок лет. Заезжий итальянец Лодовико Фальер говорил о нем несколькими месяцами позже: «В этом восьмом Генрихе Господь соединил такую телесную и умственную красоту, которая не просто удивляет, но поражает всех людей. Лицо его скорее ангельское, чем красивое, голова величава и прекрасно очерчена, он носит бороду наперекор английской моде»¹³. Волосы у короля теперь были коротко подстрижены. Саворньяно описывал Генриха так: «Высокий, превосходно сложенный, очень хорош собой… Природа, создавая этого короля, изо всех сил постаралась представить совершенный образец мужской красоты на радость Господу и людям… Я никогда не видел правителя более благосклонного, чем этот. Он также образован, воспитан, очень щедр и добр»¹⁴. «Никогда не приходилось видеть более высокого и благородного на вид человека», – писал видный сторонник Реформации Симон Гриней, посетивший Англию в том году¹⁵. В 1532 году Фальер отправил секретное послание, в котором утверждал, что Генрих «имеет весьма правильное телосложение, высок ростом, и от него веет таким королевским величием, какого я уже много лет не встречал ни у одного другого правителя»¹⁶.

Летом 1531 года король ездил в Сэндвич, чтобы проинспектировать защитные укрепления. Позже они с Анной Болейн посетили лорда Сэндиса в поместье Вайн. Осенью Генрих снова охотился. В ноябре они с королевой устроили, отдельно друг от друга, банкеты для лорда-мэра и горожан Лондона в соседних залах дворца Эли (Холборн). Генриху и Екатерине удалось избежать встречи на этом последнем официальном мероприятии, в котором королева принимала участие.

Отъезд Екатерины от двора ослабил ее партию. Тем, кто поддерживал королеву, никогда не отказывали в разрешении покинуть двор, а в Личных покоях Эксетер, которого Екатерина рекомендовала Шапюи как своего верного друга, и его приятель Кэрью обнаружили, что союзники Кромвеля заметно уменьшили их влияние. Герцогиня Норфолк, которая поддерживала королеву из принципа – герцог был сторонником Анны Болейн, – открыто ставила под сомнение происхождение Анны, ругалась с ней из-за ее вмешательства в брачные дела своих детей и тайком проносила в апельсинах письма королеве. Узнав о происходящем, Анна предупредила свою тетку в весьма «сильных словах», чтобы та прекратила заниматься этим, однако герцогиня вызывающе продолжала играть роль посредницы между Екатериной и Шапюи. Это не укрылось от короля, и он запретил герцогине появляться при дворе¹⁷.

По мере того как росло могущество Болейнов и Кромвеля, влияние Норфолка и Саффолка сходило на нет. Поняв, что свержение кардинала расчистило место не для них самих, а для других людей, оба герцога стали питать непримиримую вражду к Кромвелю, считая его выскочкой, однако у них хватило ума установить с ним хорошие рабочие отношения. Правда, Кромвеля это не обмануло: он знал, что Норфолк способен «говорить со своим врагом учтиво, как с другом»¹⁸, а юный Суррей, его сын, не стеснялся открыто называть Кромвеля «грязным мужланом»¹⁹. Гардинер, назначенный в декабре 1531 года епископом Винчестера, был союзником Норфолка, но Анна начинала подозревать их обоих. Норфолк несколько раз вступал в столкновение со своей племянницей, а вот Гардинер был достаточно изворотлив и не давал ей ни малейшего повода для недовольства. Норфолк и Саффолк не ладили между собой как в Совете, так и при исполнении своих обязанностей в Восточной Англии, и вокруг них начали формироваться две соперничающие группировки.

В Гринвиче на Рождество царила гнетущая атмосфера: «Веселья не было, так как королева и ее дамы отсутствовали»²⁰. Анна обосновалась в покоях королевы «вместе со столькими дамами, словно сама была королевой»²¹, но не возглавила вместе с королем торжества, устроенные, дабы произвести впечатление на нового французского посла Жиля де ла Поммере²². Королева провела Рождество в Море, стараясь веселиться ради своих дам, а Мария находилась в Бьюли. Недавно ко двору принцессы прибыла ее кузина Маргарет Дуглас, которая начала учиться вместе с Марией; девушки были почти ровесницами и стали близкими подругами.

На Новый год Анна подарила Генриху несколько дротиков (вероятно, копий для охоты на кабанов), сделанных «на бискайский манер, богато украшенных». Король вручил ей набор обильно украшенных вышивкой дорогих штор из золотой парчи и атласа, серебристого и алого, а также завесу для кровати с золотой и серебряной парчой. Он отправил подарок и Марии, а для Екатерины не приготовил ничего, она же прислала ему изысканный кубок на ножке. Смущенный и негодующий, король отказался принять его, потом передумал, опасаясь, что гонец может вновь явиться, теперь уже днем, и преподнести кубок на глазах у всего двора. Подозвав его к себе, Генрих взял кубок и аккуратно поставил на буфет в приемном зале, среди прочих подношений. Вечером король вернул подарок, повелев, чтобы ни Екатерина, ни Мария впредь не присылали ему ничего²³.

К 1532 году затягивание бракоразводного процесса папой изрядно утомило Генриха. По его мнению, это подтачивало репутацию Церкви, и он начал подумывать о полном разрыве с Римом. Антипапские настроения были широко распространены в Англии, особенно на юго-востоке: местные жители горячо возмущались десятиной, которую нужно было платить Церкви, и без того богатой, а также продажностью многих священников. Если бы Генрих порвал с Римом, все подати, собираемые для Английской церкви, отошли бы ему, его власть и полномочия неизмеримо возросли бы. Однако сделать такой шаг, разрушающий тысячелетнее единство, было крайне сложно, и король колебался, надеясь, что даже по прошествии стольких лет папа все же вынесет решение в его пользу.

Другие люди хорошо понимали, куда дует ветер. Реджинальд Поул отправился в Италию добровольным изгнанником, чтобы не оставаться в Англии, где неминуемо столкнулся бы с тяжелым нравственным конфликтом, другие члены партии королевы тоже сознавали, что вскоре будут втянуты в идеологическое противостояние.

Будущий вдохновитель английской Реформации Томас Кромвель в апреле 1532 года был назначен хранителем Сокровищницы и вскоре после этого – главным министром. Ему так и не удалось сравняться с Уолси: Кромвель, по сути, был бюрократом, а не князем Церкви, и не смог бы создать двор, соперничающий с королевским, так как, в отличие от кардинала, имел скромные вкусы представителя среднего класса. Кромвель жил в хорошо обставленном лондонском доме, одевался добротно, но строго, владел прекрасной коллекцией ювелирных изделий, любил охоту, боулинг и азартные игры, щедро тратил деньги, облегчая жизнь лондонским беднякам. Если Уолси обладал монополией на власть, то Кромвель был вынужден делить ее с партией Анны Болейн, которую поддерживал в борьбе с консерваторами при дворе. Тем не менее Кромвель «возвысился над всеми, кроме Леди, и поговаривали, что он пользуется бóльшим доверием своего государя, чем кардинал. Теперь никто ничего не делает, один только Кромвель»²⁴. Король, однако, не доверял ему принятие всех решений: политику определял Генрих, а средства для ее воплощения в жизнь изыскивал его новый блестящий министр. В течение двух следующих лет Кромвель занял несколько престижных и доходных должностей, став, что было важнее всего, канцлером казначейства (1533).

При содействии Кромвеля парламент принял ряд мер для ограничения папской власти в Англии и завершения Великого дела. Первой из них стал Акт об аннатах, изданный в апреле 1532 года и лишавший папу доходов со всех английских бенефиций за первый год[57]57
   Аннаты – десятина или иной доход с имущества приходского священника в течение первого года пребывания в должности.


[Закрыть].

На Пасху проповедь перед королем и двором читал настоятель монастыря обсервантов Уильям Пето. Он произвел смятение, предупредив Генриха, сверкавшего глазами от ярости, что брак с Анной Болейн в любом случае будет незаконным. Если король, как библейский Ахав, совершит этот ужасный грех, псы однажды примутся лакать его кровь, как лакали кровь Ахава. Взбешенный Генрих приказал одному из своих домашних священников, Ричарду Карвену, прочесть ответную проповедь в следующее воскресенье. Но ее стал прерывать критическими замечаниями другой обсервант, Генри Элстон. И Пето, и Элстон были арестованы.

В апреле, вопреки желанию герцогини Норфолк, Анна Болейн устроила брак графа Суррея с Франсес де Вер, дочерью графа Оксфорда, юной леди безупречного происхождения, но безденежной. Для Норфолка это было облегчением: еще недавно Анна носилась с идеей женить его сына Суррея на принцессе Марии, а Норфолк никоим образом не хотел быть связанным с ней.

Мария, герцогиня Саффолк, сестра короля, не скрывала, кому она сочувствует. В апреле она публично обратилась к Анне с «оскорбительными речами»²⁵, что вызвало потасовку между сторонниками Саффолка и Норфолка. Один из людей Саффолка, сэр Уильям Пеннингтон, был убит двумя приверженцами Норфолка, Ричардом Саутуэллом и его братом, когда искал убежища в Вестминстерском аббатстве. Разъяренный Саффолк ворвался в святилище, «чтобы силой забрать убийц оттуда». Еще много недель после этого «весь двор пребывал в возмущении». Саффолки удалились в свои владения, но их последователи никак не унимались, так что королю и Кромвелю пришлось вмешаться, дабы предотвратить дальнейшее развитие скандала²⁶. Вскоре после этого Генрих навестил свою сестру в Брэндоне, но ему потребовалась вся сила убеждения, чтобы уговорить герцога вернуться к исполнению своих обязанностей. Саутуэллу впоследствии простили штраф в размере 1000 (300 000) фунтов стерлингов.

Вступив во вражду с Саффолком и Гилдфордом, Анна оттолкнула своего бывшего сторонника сэра Николаса Кэрью, который был дружен с обоими. Кэрью стал втайне противодействовать Анне. Гилдфорд умер в мае 1532 года, после чего король забрал часть принадлежавшей ему посуды и отдал Анне Болейн²⁷. Вскоре скончались также Джон Райтвайз, занимавшийся устройством развлечений при дворе вместе с Гилдфордом, и королевский служитель-художник Джон Браун, отвечавший за создание многих декораций и бутафорских предметов. Так закончилась золотая эпоха Службы празднеств.

Ревизором Придворного хозяйства вместо Гилдфорда стал сэр Уильям Поулет²⁸, друг и сосед лорда Сэндиса из Вайна. Поулет жил в Бейзинг-хаусе, перестроив его примерно в это же время. Осторожный, проницательный человек, менявший свои взгляды из соображений целесообразности, а потому остававшийся в милости и скопивший немалое состояние, он уже являлся членом Тайного совета и отвечал за содержание юных дворян-сирот, взятых под опеку королем.

Приближались революционные изменения. Когда парламент стал угрожать автономии церковных судов, собор духовенства Кентербери и Йорка поспешно передал их в руки короля и официально признал, что тот является источником их полномочий. Гардинер оказался одним из немногих, кто посмел выразить протест. Вызвав гнев короля, он был вынужден удалиться в свой диоцез.

Сэр Томас Мор также не смог смириться с урезанием привилегий Церкви и 16 мая, на следующий день после того, как духовенство покорилось королю, ушел в отставку с должности лорда-канцлера. Несмотря на данное ранее обещание, король не скрывал, что желает получить от Мора одобрение иска об аннулировании своего брака и новых законодательных инициатив: поддержка одного из лучших и наиболее уважаемых мыслителей Европы стала бы весомым доводом в пользу его дела. Однако поступить так Мору не позволяла совесть. Положение его стало невыносимым, и он с облегчением сдал Большую печать, надеясь, что теперь будет жить в покое, со своей семьей и книгами. Через четыре дня сэр Томас Одли, один из друзей Кромвеля, законник, верный, но, в отличие от Мора, сговорчивый слуга короля, с 1529 года являвшийся спикером Палаты общин, был назначен хранителем Большой печати. В следующем январе он стал лордом-канцлером.

40
«Леди маркиза»

Летом 1532 года Генрих подарил Анне Болейн королевский усадебный дом Хэнворт, рядом с Хоунслоу в Мидлсексе. Дом построил его отец на месте старого. По желанию Генриха Хэнворт расширили и оформили в ренессансном стиле, установив терракотовые медальоны с изображениями богинь работы Джованни да Майано1; обстановку полностью сменили. Дом стоял к югу от нынешней приходской церкви. По мостикам, перекинутым надо рвом, можно было пройти к прекрасному саду с прудами, клубничными грядками, плодовыми деревьями и птичником, созданному при Генрихе VII. Позади него раскинулся парк, где Генрих VIII «с большим удовольствием» охотился «на оленей и зайцев»2. Тогда же Анна получила королевское поместье Диттон-парк.

В том же году Генрих поучаствовал в украшении церкви кембриджского Королевского колледжа. Король выделил деньги на превосходную крестную перегородку, галерею для органа и резные скамьи с высокими спинками, разделенные подлокотниками на отдельные сиденья: их изготовил итальянский мастер, снабдив инициалами и девизами Генриха и Анны. Позже король заказал для церкви великолепные витражные окна, которые сделали его собственные мастера Галион Хоне и Бернард Флауэр. Эти витражи принадлежат к числу наиболее выдающихся образцов искусства английского Ренессанса, сохранившихся до наших дней.

Работы по переустройству Хэмптон-корта продвигались быстро. В 1532 году на месте старого холла Уолси, от которого, вероятно, остались большие эркерные окна рядом с помостом, началось строительство огромного главного холла длиной в 106 футов, шириной в 40 и высотой в 60. «Новый королевский холл» из кирпича и камня, в перпендикулярном стиле, имел контрфорсы, над которыми возвышались восьмиугольные турреты с геральдическими животными короля и золочеными флюгерами. Возведенный над погребами на уровне второго этажа, главный холл был задуман как первое помещение наружных апартаментов короля; в него вела парадная лестница. По завершении работ в нем выложили плиткой пол³ и построили прекрасную галерею для менестрелей, над дубовой перегородкой. Венцом всего стала великолепная «молотковая» кровля, сооруженная главным королевским плотником Джеймсом Недехэмом и украшенная красными, синими и золотыми эмблемами и инициалами, в том числе Генриха VIII и Анны Болейн, а также фигурами, «античными» завитками, путти, изящными подвесками: все это вырезал королевский столяр Ричард Ридж из Лондона. Дым от центрального очага выходил наружу через трехъярусный шестиугольный купол. Холл был достроен в 1535 году, в нем повесили гобелены со сценами из истории Авраама, которые находятся там по сей день⁴.

Холл дворца Хэмптон-корт оказался единственным в своем роде: больше ничего подобного при Генрихе VIII создано не было. Он должен был производить большое впечатление, однако ко времени строительства замысел уже устарел. В других королевских резиденциях на месте главных холлов устраивались наружные покои, расположенные на втором этаже. В них попадали со двора по большой лестнице для процессий – «halpace» [букв. «высокий проход»]. Такая организация пространства сохранялась в английских дворцах на протяжении трехсот лет.

Работы в Йорк-плейсе шли своим чередом. В 1531 году король приобрел госпиталь Святого Иакова для прокаженных, который стоял неподалеку, на открытом месте, выселил троих его обитателей, назначив им пенсию, и велел снести старые здания. Между 1532 и 1540 годом там возвели «великолепный, добротный дом»⁵, «резиденцию для детей короля»⁶, известную под названием «Дом святого Иакова», или «Сент-Джеймс в Полях». В здание с четырьмя внутренними дворами попадали через мощный гейтхаус с восьмиугольными турретами, инициалами «Н» и «А» и розами Тюдоров. В новом дворце имелись прекрасные королевские покои, теннисный корт, турнирная площадка и красивая церковь⁷, но главного холла не было. На шестидесяти акрах, где ранее простирались заболоченные земли, осушенные по приказу Генриха, был создан Сент-Джеймсский парк, заселенный затем оленями «для удобства и удовольствия» короля⁸. К нему прирезали охотничьи угодья, которыми пользовался только государь; они простирались до Хэмпстед-Хита и Айлингтона. Сам Генрих редко останавливался в Сент-Джеймсе, дворец в основном использовался как лондонская резиденция герцога Ричмонда.

Летом 1532 года жертвой строительной мании Генриха стал Тауэр, который он хотел обновить к моменту коронации Анны Болейн, втайне ожидая, что это случится в ближайшем будущем. Работами руководил Кромвель. Внутреннее убранство королевских апартаментов было удалено, стены и потолки отделали в античном стиле. Все это обошлось в 3500 (1 050 000) фунтов стерлингов. Корпус с новыми покоями королевы был выстроен во Внутреннем оборонительном поясе, к северу от башни Лантерн. Там имелись приемный зал, столовая, опочивальня с уборной, галерея, ведшая к апартаментам короля, и мост через ров, по которому можно было пройти в личный сад. В столовой установили «камин, отделанный деревянными панелями с античными мотивами». Генриху так понравилась эта новинка, что он велел разбирать камины и в других своих жилищах с заменой их на «античные». Башню Святого Фомы приспособили под жилища для служителей двора, а Белую башню начали ремонтировать⁹.

В 1532 году Эндрю Райт сменил Джона Брауна в должности королевского служителя-художника. Будучи по преимуществу декоратором, Райт снискал себе славу украшением королевских судов и карет, росписью знамен и созданием декораций для живых картин. Вероятно, на короля в то время работал и некий «Амброз», которого можно отождествить с Амврозиусом Бенсоном, ломбардцем, членом Гильдии художников Брюгге с 1519 года. Бенсон известен полотнами на религиозные темы и портретами; скорее всего, именно он изобразил лорда Бернерса, переводчика Фруассара. Но получал ли этот художник заказы от короля, в точности не известно¹⁰.

Вскоре всех их затмил Ганс Гольбейн, который в 1532 году вернулся в Англию и обосновался в Лондоне. Прежний покровитель Гольбейна, сэр Томас Мор, больше не мог помогать ему, и он зарабатывал на жизнь написанием портретов немецких купцов. Тем не менее Гольбейн сохранил связь с двором – не прошло и года, как быстрорастущая известность мастера вновь создала спрос на его работы.

Появлялись и новые звезды от музыки. Одной из них стал «очень красивый»¹¹ молодой человек по имени Марк Смитон, в 1532 году назначенный грумом Личных покоев¹². Он был одаренным музыкантом, игравшим на лютне, вёрджинеле и переносном органе, а кроме того, великолепно пел и танцевал. Смитона заметили в довольно раннем возрасте, он поступил в хор Уолси, а после падения кардинала перешел в Королевскую капеллу. Продвигаться ему помогало лишь музыкальное дарование, а не происхождение: он был сыном плотника и белошвейки и старался не поддерживать контактов с родителями¹³. К тому же Смитон плохо одевался, обычно он носил «yerns» (которые ранее неправильно отождествляли с джинсами – jeans), и король время от времени снабжал его рубашками, рейтузами, туфлями, головными уборами¹⁴. Люди называли его Марк, что указывает на низкий статус Смитона внутри Личных покоев¹⁵.

Молодого музыканта, чья судьба впоследствии трагическим образом переплелась с судьбой Анны Болейн, вскоре приметил лорд Рочфорд, благодаря которому тот стал вхож в придворный кружок Болейнов. Его подпись – «A moi, M. Marc S.» – стоит на странице рукописи стихотворений Жана Лефевра, принадлежавшей Рочфорду. Позже ею владел Уайетт, имя которого можно видеть, вместе с несколькими пословицами, на пустых страницах манускрипта¹⁶. Достоверных сведений о том, что Рочфорд и Смитон находились в гомосексуальных отношениях – такие предположения высказываются в последнее время, – не существует¹⁷.

Марка Смитона также называют составителем сборника музыкальных произведений, предназначенных для Анны Болейн¹⁸. Его подпись на манускрипте со стихами Лефевра схожа с почерком, которым написан сборник, отсюда и заключение об авторстве Смитона, в котором, однако, нет уверенности. Всего в сборнике содержится 39 латинских мотетов и 5 французских песен, написанных до 1515 года; среди них есть сочинения великого французского композитора Жоскена Депре, которого Анна, вероятно, встречала в Бургундии и во Франции. Одна из буквиц украшена изображением, которое принимали за геральдического сокола Анны, клюющего гранат – эмблему Екатерины Арагонской: если это верно, книга была составлена не ранее 1533 года, когда Анна сделала сокола своей эмблемой.

Однако эта птица не похожа на увенчанного короной сокола Анны. Девиз Томаса Болейна «Nowthus» – «Теперь так» – тоже встречается в книге, как и слова «Mres. [Mistress] A. Bolleyne» – «Мистресс (госпожи) Анны Болейн»; таким образом, рукопись была начата до декабря 1529 года и Смитон не мог быть ее автором. Не исключено, что Анна привезла ее с собой из Франции в 1522 году.

Летом 1532 года король с Анной Болейн покинули Хэмптон-корт и отправились объезжать страну – в Вудсток и Абингдон¹⁹, однако программу поездок сократили, опасаясь выступлений против Анны²⁰. В августе, по возвращении на юг, Генрих посетил аббатство Уолтем²¹, затем его принимал у себя в Шарленд-хаусе на острове Шеппи (Кент) сэр Томас Чейни, ставший к тому времени лордом – смотрителем Пяти портов; его дом по случаю приезда короля был расширен и отремонтирован²². Остаток лета король с Анной провели, охотясь в Хэнворте.

С королем путешествовал Жиль де ла Поммере, приехавший для заключения нового договора о мире между Генрихом и Франциском I и обсуждения грядущего визита Генриха во Францию: английский король надеялся, что уговорит своего французского собрата вступиться за него перед Климентом VII. Чтобы заручиться поддержкой французского монарха, Генрих оказывал послу всяческие почести, лично показывал ему улучшения, произведенные в домах²³, брал на охоту его одного, приглашал составить пару Анне Болейн в состязаниях по стрельбе из лука. Когда Анна устроила в Хэнворте пир в честь короля, Поммере позвали как почетного гостя²⁴.

Генрих чувствовал себя неважно. Его мучили хронические зубные боли и гайморит, а также подагра, которая, вероятно, стала результатом переизбытка жирной пищи. Тем не менее король не позволял, чтобы болезнь мешала ему объезжать страну и строить планы визита во Францию. Большинство университетов высказались в его пользу, и он не сомневался, что это давление склонит Климента на его сторону. В противном случае Генрих был готов совершить последний шаг и порвать с Римом.

Двадцать второго августа в возрасте восьмидесяти двух лет умер – весьма кстати – архиепископ Уорхэм. Когда жизненный путь прелата подошел к завершению, голос совести наконец повелел ему осудить иск короля о признании брака недействительным и заявить о своем намерении противиться любым законам, которые могут нанести ущерб Церкви. Генрих в ярости пригрозил Уорхэму Статутом о превышении власти, но архиепископ уже был тяжело болен и не мог подняться с постели: мирские заботы его не волновали. Теперь король мог поставить на его место кого-нибудь более сговорчивого. Генрих выбрал Томаса Кранмера, которого тут же избрали архиепископом Кентерберийским. Ничего не подозревавший папа не стал возражать.

Король верил, что вскоре Анна станет королевой, и в воскресенье, 1 сентября 1532 года, желая повысить ее статус и уравнять ее с благородными дамами, которых ей предстояло встретить во Франции, предпринял необычный шаг, сделав свою возлюбленную пэршей – госпожой маркизой Пемброк в собственном праве. Пышная церемония присвоения титула состоялась в Виндзоре. Перед мессой Анна, одетая в платье из алого бархата, «целиком покрытая самыми дорогими украшениями»²⁵, с распущенными волосами, в сопровождении графинь Ратленд и Сассекс, вступила в приемный зал. Герцогиня Норфолк, видимо, отказалась участвовать в церемонии²⁶, поэтому за Анной шла ее дочь, леди Мэри Говард, несшая алую бархатную мантию и золотой венец. Анна встала на колени перед королем, рядом с которым были герцоги Норфолк и Саффолк, а также Жиль де ла Поммере. Генрих надел на нее мантию и возложил ей на голову венец; в это время епископ Гардинер зачитывал патент на титул, который, помимо прочего, приносил новоиспеченной пэрше 1000 фунтов стерлингов в год «для поддержания ее достоинства». После этого леди маркиза встала, сделала реверанс, поблагодарила короля и под звуки труб удалилась в свои покои.

По окончании мессы в церкви Святого Георгия король и Жиль де ла Поммере поклялись соблюдать условия нового Виндзорского соглашения. Посол вновь стал почетным гостем короля на официальном банкете, устроенном в честь заключения очередного союза и присвоения Анне дворянского титула²⁷.