Текст книги "Генрих VIII. Жизнь королевского двора"

56
«Королева еще не в постели?»

После поездки по стране король выглядел другим человеком. В декабре, будучи в Уокинге, он вставал между пятью и шестью часами утра, являлся на мессу в семь часов, рано выезжал на охоту, а к десяти возвращался и обедал. После полудня он занимался делами. Марийяку Генрих говорил, что в деревне чувствует себя бодрее, чем в Лондоне, когда проводил там всю зиму, и ноге его стало намного лучше. По мнению посла, король принял «новый образ жизни», чтобы сбросить вес1.

Все возраставшая тяга к уединению, которая обострялась по мере ухудшения здоровья короля, превратилась в настоящую одержимость и привела к значительным переменам в устройстве внутренних королевских покоев. Многие функции приемного зала и зала Совета перешли к Личным покоям. Приемный зал использовали теперь лишь в редких случаях, для важных государственных мероприятий, а личные покои часто наполнялись людьми и перестали быть тем местом, куда король мог удалиться со своими ближайшими друзьями. К 1540 году доступ в личные покои уже не был желанной наградой, как раньше: король расширял внутренние покои, желая удовлетворить свою тягу к уединению, и проводил там много времени, позволяя прислуживать себе только джентльменам и грумам Покоев². Те, кому дозволялось проникать за пределы личных покоев, могли считать себя действительно привилегированными людьми. К концу правления Генриха начало формироваться новое подразделение двора – Опочивальня, вокруг которой все больше сосредоточивалась частная жизнь короля.

Тайные покои Генриха получили свое наименование не зря: доступ туда был настолько ограничен, что мы почти ничего не знаем об их устройстве. На сохранившихся планах переделок, произведенных в Хэмптон-корте, Уайтхолле и Гринвиче, видны маленькие комнаты за спальней короля; в некоторые можно было попасть из его личной галереи. Ясно, что в домах меньшего размера, скорее всего, имелась лишь одна такая комната. Сведения о тайных комнатах королевы и принца Эдуарда очень скудны, но, судя по всему, их покои были расширены вместе с королевскими.

В Хэмптон-корте новые тайные покои выходили на галерею первого этажа, располагаясь на восточной стороне Зеленого двора с крытой аркадой; приемный зал и личные покои короля оставались на втором этаже, с южной стороны, а апартаменты королевы на северной стороне были расширены. В конце концов первый этаж соединительного восточного корпуса превратился в личные апартаменты со спальнями и приемными комнатами августейших супругов. В Уайтхолле новые тайные покои находились рядом с личной галереей, которая с тех пор стала недоступной для придворных³.

Король мог проводить в своих тайных покоях дни напролет; если Генрих болел, никто не подозревал неладного и не сомневался, что он продолжает быть в курсе всех дел. К тому же теперь король был менее доступен для просителей и настаивал, чтобы они не докучали ему, излагая все в письменном виде и направляя эти послания Тайному совету⁴.

К 1540 году Уайтхолл сильно нуждался в ремонте. Турнирная площадка и сады находились в запущенном состоянии, апартаменты королевы требовали обновления, а гобелены и занавесы были либо побиты молью, либо «грязны и запачканы жиром»⁵. После женитьбы на Екатерине Говард король принялся заново отделывать дворец: началось создание нового восточного фасада, выходившего на реку, личных покоев для леди Марии наверху, банкетного дома, «места для проповедей» и ворот на Кингс-стрит, с южной стороны. По желанию короля были заложены два сада, фруктовый и большой. Дворец обставили вещами, конфискованными согласно актам о лишении прав и состояния. Среди прочего там появились покрывала из пурпурного бархата и шторы для кроватей из Беддингтон-парка – особняка, некогда принадлежавшего сэру Николасу Кэрью, и украшенные вышивкой подушки из дома лорда Монтегю. Кроме того, у короля оказались многие предметы мебели из домов Уолси. Массивный камин, богато украшенный изысканным резным декором в классическом стиле с античными мотивами и геральдическими символами, атрибутирован как работа Гольбейна и ранее считался принадлежностью дворцов Брайдуэлл или Нонсач, но, вероятно, был заказан для Уайтхолла, если учесть его размеры – 14 футов в высоту и 9 футов 6 дюймов в ширину. Скорее всего, он предназначался для большого наружного покоя; колонны тосканского и ионического ордеров напоминают те, что видны на семейном портрете из Уайтхолла. Известно, что над банкетным домом, местом для проповедей и садами трудился Николас Беллин из Модены, он же создал камины по образцу тех, что имелись у Франциска I в Фонтенбло⁷. К моменту смерти короля работы не были завершены, однако территория Уайтхолла расширилась до 26 акров в результате принудительного выкупа собственности у местных жителей и освоения 12 600 квадратных ярдов земель вдоль берега Темзы⁸.

В 1540 году по велению Генриха VIII в Хэмптон-корте установили знаменитые астрономические часы, сконструированные Николаусом Кратцером и изготовленные французским мастером Николасом Урсианом, исполнявшим должность создателя королевских часовых механизмов⁹. Они показывали не только время дня, но также месяц, дату, количество дней с начала года, фазы Луны, движение созвездий по зодиакальному кругу и время подъема воды под Лондонским мостом, что было очень полезно – большинство придворных прибывали в Лондон на лодках. Помимо этого, часы демонстрировали вращение Солнца вокруг Земли в подтверждение средневековой теории, которая впоследствии будет опровергнута Коперником и Галилеем. В ту эпоху точное измерение времени было редкостью, и посетители Уайтхолла приходили в изумление, видя этот замечательный образец новых технологий.

В 1540 году Джон Понет, преподаватель Колледжа королевы в Кембридже и будущий епископ Винчестера, подарил королю чудесные солнечные часы собственного изобретения, которые показывали «не только час дня, но также день месяца, фазу Луны, приливы и отливы моря и другие, не менее странные вещи»¹⁰. Их тоже установили в Хэмптон-корте.

Владения Генриха в том году почти не увеличились, он приобрел только древний замок Уэстенхэнгер, рядом с Фолкстоном (Кент), который получил по обмену с сэром Томасом Пойнингсом. Замок был известен тем, что Генрих II встречался там со своей любовницей Розамундой де Клиффорд. Генрих VIII редко пользовался им, хотя отремонтировал его и создал там новые покои для своей дочери Марии¹¹.

Рождественские пиры 1540 года, устроенные в Хэмптон-корте, были необычайно великолепными. В Новый год король осыпал подарками свою молодую жену, среди прочих подношений были две подвески с 26 и 27 «чистыми бриллиантами плоской огранки», 158 «прекрасных жемчужин», нитка из 200 крупных жемчужин и 26 жемчужных гроздьев¹². Третьего января ко двору прибыла Анна Клевская, которая привезла в подарок королю и королеве двух великолепных коней в попонах из темно-красного бархата. Анна не враждовала ни с бывшим супругом, ни со своей преемницей: король встретил гостью братским поцелуем, а королева тепло приветствовала Анну, почтительно опустившуюся перед ней на колени. Тем вечером после совместного ужина и отхода короля ко сну Анна и Екатерина «танцевали и пили вместе». На следующий день, во время обеда с королем и королевой, было «много разговоров, смеха и веселья». Генрих подарил Екатерине кольцо и двух карманных собачек, а потом с удовлетворением наблюдал за тем, как она отдала их Анне. В тот вечер Екатерина и Анна снова танцевали вместе¹³.

В январе 1541 года консервативная партия избрала своей жертвой трех уважаемых придворных, тесно связанных с Кромвелем, чье наследие приверженцы старого порядка постоянно ставили под вопрос. Сэр Томас Уайетт, в 1540 году посланный с дипломатическим поручением в Нидерланды, был арестован, связан и отвезен в Тауэр вместе с Ральфом Сэдлером и сэром Джоном Уоллопом, который сам принадлежал к числу консерваторов. Короля убедили в том, что они придерживались опасных религиозных убеждений: Уайетт якобы был лютеранином, Уоллоп хвалил папу, и все трое вели себя изменническим образом во время пребывания за границей. Обвинения, видимо, показались неосновательными, и в марте, после заступничества королевы, всех троих освободили, причем Уайетта – с условием, что он вернется к своей первой жене Элизабет Брук. Вскоре недавние узники вернули себе расположение короля, хотя Уайетту он больше не доверял до конца. Сэдлер в том же году был посвящен в рыцари и принят в Тайный совет.

Гнев короля навлек на себя также сэр Эдмунд Найвет, сержант-привратник: в феврале 1541 года, во время стычки на королевском теннисном корте в Гринвиче, он напал на одного из слуг Суррея, Томаса Клере, и ранил его. Рыцарь-маршал привел Найвета в главный холл дворца, где собрался Суд Пределов, и Белые Палки приговорили его к отсечению правой руки, а также к лишению земель и другого имущества за кровопролитие, совершенное в пределах двора.

В день казни было устроено устрашающее собрание служителей двора, чтобы произвести впечатление на придворных и внушить им, что нарушение мира и покоя короля в пределах его двора – чрезвычайно тяжкое преступление. Прибыл сержант-хирург с инструментами для ампутации кисти, за ним явились сержант Древесного двора с деревянным молотком и колодой, а также главный повар короля с острым ножом. Сержанту Кладовой предстояло установить орудие казни на запястье узника. После исполнения приговора рану следовало прижечь железом, которое предоставит сержант Кузницы и разогреет на открытой жаровне йомен Судомойни; при этом йомен Свечного склада должен был стоять наготове с тряпицей, которой обернут культю, а йомен Столовой кладовой – доставить таз, кувшин и полотенца. По неизвестной нам причине сержант Птичьей кладовой принес петуха, «которому должны были отсечь голову на той же колоде, тем же ножом». Наконец, сержант Погреба доставил вино, эль и пиво – для тех, кто собрался посмотреть на мрачный спектакль.

Когда все было готово, рыцарь-маршал привел Найвета. Тот сознался в своем преступлении и, взывая к монаршей милости, стал молить, чтобы кто-нибудь упросил короля разрешить отсечь вместо правой руки левую, «ибо, если у меня останется правая рука, я еще смогу верно послужить его величеству». Приготовления к казни остановили, гонец спешно отправился в личные покои короля и вернулся с радостной новостью: государя так поразили преданность и отвага Найвета, что он милостиво простил его. Найвет, который «больше перепугался, чем пострадал»¹⁴, был восстановлен в прежней должности и находился в ней еще пять лет, до своей смерти. В 1542 году парламент издал «Акт об убийстве и злонамеренном пролитии крови в пределах двора, введя обязательное отсечение руки и сделав исключение для дворян, проливших кровь при наказании слуг»¹⁵.

Двадцать первого и двадцать второго февраля в Хэмптон-корте устраивали представления масок, но король на них не присутствовал. К его «величайшей тревоге», язва на ноге внезапно «закупорилась», отчего началась лихорадка и почернело лицо; врачи опасались за его жизнь. Хирургам пришлось откачивать жидкость, чтобы снять опухоль, но это был болезненный процесс, и настроение Генриха ухудшилось. Он срывался на всех, стал брюзгливым и мрачным, «начал дурно относиться к некоторым состоявшим при нем важным особам», с горечью заявлял, «что ему приходится управлять жалким народом», обвинял многих советников в том, что они – лживые временщики и льстецы, которые ищут лишь собственной выгоды, и добавляя, что ему известно об их замыслах. «Если Господь даст ему здоровье, он позаботится о том, чтобы у них ничего не вышло». Он печалился об утрате Кромвеля, поняв, что советники «под пустячными предлогами, по ложным обвинениям вынудили его отправить на смерть самого верного слугу, какой у него был». Генрих дошел до того, что перестал слушать музыку и надолго затворялся в своих покоях. Придворная жизнь затихла, многих служителей отправили по домам, и «двор напоминал скорее семью, чем королевскую свиту». Генрих больше десяти дней не позволял королеве навещать его, не желая представать перед ней в таком жалком состоянии, и это породило слухи о том, что между ними произошел разлад¹⁶.

К Пасхе, которая пришлась на 19 марта, боли в ноге ослабли, и король был уже не таким подавленным. Двадцать второго марта он проверял ход работ в бывшем Рочестерском приорате и, видимо, выразил неудовольствие, так как менее чем через два года на месте главного холла, в который превратили трапезную, устроили два больших покоя. Оттуда Генрих двинулся через Отфорд и Ноул – единственные его визиты туда, зафиксированные в источниках, – в Пенсхерст. По возвращении ко двору у него, видимо, появился основательный повод для радости, так как 10 апреля Марийяк сообщал: «Королева вроде бы ждет ребенка, что было бы величайшей радостью для короля, который, похоже, верит в это и намерен, буде то окажется правдой, короновать ее на Троицу. Молодые лорды и джентльмены двора ежедневно упражняются для подготовки к турнирам, которые будут тогда устроены»¹⁷.

Но даже надежды на обретение наследника не смягчили гнева Генриха при получении известия о незначительном мятеже в Йоркшире, давшего ему повод для новой расправы со своими родственниками Плантагенетами. Король велел казнить приговоренную к смерти Маргарет Поул, графиню Солсбери, которая по-прежнему томилась в Тауэре, несмотря на почтенный возраст – ей было шестьдесят восемь лет – и полную непричастность к мятежу. Палач оказался неумелым и отрубил графине голову самым неприглядным образом¹⁸. Один лондонец написал: «Я не слышал, чтобы остался кто-нибудь из королевского рода, не считая племянника кардинала [Поула] и сына маркиза Эксетера. Оба они дети и сидят в тюрьме или осуждены»¹⁹. Даже Генрих VIII не опустился до того, чтобы казнить детей, и мальчики остались в Тауэре.

Известие о беременности Екатерины оказалось ложным, или у нее произошел выкидыш. К концу июня, когда шли приготовления к поездке на север страны, которую долго откладывали, король уже был недоволен супругой, «всячески избегал ее общества» и искал удовольствий на стороне, а королева не покидала своих покоев. Марийяк по-прежнему считал, что она беременна, и, узнав, что Генрих берет с собой на север самые дорогие наряды, роскошные гобелены и посуду из Уайтхолла, предположил, что Екатерина будет коронована в Йорке, так как горожане с нетерпением ожидали рождения принца Йоркского (титул, по традиции получаемый вторым сыном монарха)²⁰.

Все это совпадало с заявленной целью поездки короля: укрепить свою власть в областях, зараженных мятежными настроениями, куда он никогда не заглядывал, являясь для местных жителей лишь носителем титула. Предполагалось, что это будет не просто поездка с целью охоты, но продуманная демонстрация величия и могущества с целью произвести впечатление на нелояльных подданных и внушить им благоговейный страх. На случай, если бы этого оказалось недостаточно, Генрих взял столько войска, что его двор выглядел «скорее как военный лагерь»²¹. Генрих не брал с собой такой большой свиты после встречи на Поле золотой парчи за двадцать один год то того. Его сопровождали большинство членов двора и тысяча солдат, в обозе насчитывалось пять тысяч лошадей. Для размещения тех, кому не хватило бы места в домах, везли двести шатров и павильонов. С Генрихом были королева, леди Мария и несколько послов; Эдуарда не взяли. Кранмер, Одли, Хертфорд и Сэдлер остались в Лондоне – заниматься делами государства.

Тридцатого июня король повел свой многочисленный отряд на север, к Хэтфилду, Данстейблу, Эмптхиллу и Графтону, по дороге охотясь, в том числе с соколами. В каждом городе, большом и малом, люди толпами стекались посмотреть на своего государя, наводняя пестро украшенные улицы; произносились приветственные речи, устраивались роскошные приемы и банкеты. Генрих завоевывал сердца, источая неотразимое очарование и допуская к себе всех «опечаленных недостатком справедливости»²². Провизия, предоставленная различными подразделениями Придворного хозяйства, дополнялась дичью, рыбой и птицей, которые добывали охотничьи партии; еду готовили на полевых кухнях. Королевский кортеж двигался медленно, к тому же поначалу стояла штормовая погода: дороги стали непроезжими, телеги с поклажей застревали в грязи, королева какое-то время чувствовала себя плохо²³. Почти три недели потребовалось на то, чтобы добраться до Графтона, но после этого погода улучшилась, и до Нортгемптона ехали уже быстрее.

Девятого августа, посетив Стамфорд и погостив у Саффолков в замке Гримсторп, Генрих прибыл в Линкольн, одетый в костюм линкольнского зеленого цвета; перед ним маршировали лучники с натянутыми тетивами, йомены стражи с пиками и топорами, трубачи и барабанщики. Переодевшись в павильоне, король и королева, облаченные в великолепные наряды из золотой и серебряной парчи, поднялись с процессией на холм, к собору, где Генрих даровал прощение горожанам за непослушание во время Благодатного паломничества. В ознаменование этого пропели «Te Deum».

Из Линкольна двор отправился в Бостон, а оттуда – в Йоркшир. В охотничьем угодье Хэтфилд-Чейз король и его спутники подстрелили за два дня почти четыре сотни оленей и устроили пикник на открытом воздухе²⁴. Посетив Донкастер и Понтефракт, королевский кортеж двинулся к Йорку, где 16 сентября его торжественно встретили архиепископ Йоркский и триста представителей духовенства. Затем явились, чтобы выразить покорность, двести человек, которые взбунтовались против короля и получили прощение: они встали на колени посреди улицы и преподнесли Генриху кошельки, полные золота²⁵. Находясь в Йорке, король остановился рядом с бывшим особняком настоятеля аббатства Пресвятой Девы Марии, в доме, ныне известном как Королевское поместье, который либо был построен специально для него, либо являлся подновленной постройкой бывшего бенедиктинского монастыря²⁶. Над переделкой главного холла аббатства трудились полторы тысячи человек; его украсили гобеленами и снабдили столовой утварью из Уайтхолла к приезду Якова V Шотландского, который договорился о встрече со своим дядей в Йорке. В аббатстве установили шатры для размещения членов двух дворов²⁷.

Генрих прождал племянника в Йорке до 29 сентября, но Яков, к его немалой досаде, так и не появился. В остальном поездка на север ознаменовалась оглушительным успехом²⁸, и король, в целом удовлетворенный, отправился на восток, в Халл, для составления проекта укреплений. Он провел пять дней в Мэнор-хаусе, главном доме поместья Халл, который по его желанию превратили в небольшой дворец²⁹. Затем король повернул на юг, проехал через Кеттлби, Гримсторп, Коллиуэстон, Эмптхилл, Мор и Виндзор и 30 октября прибыл в Хэмптон-корт.

Генрих ужаснулся бы, если бы узнал, чем занималась королева во время этого путешествия. Весной, во время болезни короля, Екатерина поступила опрометчиво, начав тайком флиртовать с Томасом Калпепером. Вскоре их отношения сделались более серьезными. Где бы ни останавливался двор, они ухитрялись встретиться – Екатерина «сама отыскивала задние двери и лестницы»³⁰. Этому потворствовали леди Рочфорд, игравшая роль сводни, и некоторые фрейлины королевы. В Хэтфилде Маргарет Мортон заметила, как королева и Калпепер «обменялись многозначительными взглядами», и подумала, что «они влюблены друг в друга»³¹. В Линкольне Екатерина «два раза по вечерам, в позднее время, уходила из своих покоев в комнату леди Рочфорд»; Маргарет Мортон стояла на страже. Екатерина не вернулась даже к двум часам ночи, когда Кэтрин Тилни проснулась и спросила: «Иисусе! Королева еще не в постели?»³² Все эти женщины не могли не понимать, какую опасность навлекают на себя: в замке Понтефракт они ненадолго запаниковали от необоснованных опасений, будто король узнал о происходящем и приказал стражникам следить за ними.

Двадцать седьмого августа двор по-прежнему находился в Понтефракте. Петля вокруг Екатерины затянулась еще туже после того, как к ней явился ее бывший любовник Фрэнсис Дерем с рекомендациями от вдовствующей герцогини Норфолк и попросил принять его на службу. Вероятно поддавшись шантажу, королева сделала его своим личным секретарем и ашером ее покоев, но он оказал ей медвежью услугу, высокомерно похваляясь, что, если король умрет, она точно выйдет замуж за него. Кроме того, Дерем намекал на милости, которыми королева одаривала его раньше³³, чем вызвал ревность Калпепера. Однажды вспыльчивый Дерем набросился на джентльмена-ашера Джона Фелла и сбил его с ног в ответ на замечание, что Дерем остается сидеть за столом после того, как все члены Совета королевы встали. К счастью для Дерема, старшие по чину не обратили внимания на эту эскападу. Тем не менее вскоре он оказался в невообразимо тяжелом положении.