Текст книги "Приоткрой свое окно. Программа восстановления после продолжительного стресса, тревожного расстройства, травмы и ПТСР"

Таким образом, хотя оцепенение может и не демонстрировать явных внешних визуальных сигналов стрессовой активации, внутренне это высокоактивное состояние, причем как СНС, так и дорсальная ПСНС включены в защитном режиме. На самом деле оцепенение имеет самый высокий уровень стрессовой активации, по определению это уровни за пределами нашего «окна», что понятно, поскольку оно обычно связано с травматическим стрессом.

Позвольте мне сделать некоторые важные выводы из всей этой науки. Когда аллостаз работает должным образом, наш мозг выживания и нервная система сотрудничают, чтобы ежемоментно оценивать наш уровень риска – работая с нашей гормональной системой, чтобы отрегулировать наш уровень стресса и мобилизацию энергии, а также с иммунной системой, чтобы упреждающе защитить нас.

Таким образом, если мозг выживания оценивает ситуацию как безопасную – или что уровень риска находится в пределах нашего окна толерантности – наша нервная система будет в основном оставаться в режиме благополучия. Мы сможем общаться и сотрудничать с другими и оставаться ориентированными на наше окружение. Если же мозг выживания распознает угрозу, то нервная система перейдет в свой защитный режим, используя иерархию защитных механизмов. Чем большую опасность нейроцептирует наш мозг выживания, тем большую стрессовую активацию он мобилизует – и тем дальше мы будем «отступать» по иерархии вниз, от социального взаимодействия к «бей-или-беги» и, в конечном итоге, к оцепенению.

Независимо от того, насколько сильную стрессовую активацию мы мобилизовали, чтобы справиться с ситуацией – даже если нам пришлось полностью «откатиться назад» к оцепенению, – когда аллостаз функционирует должным образом, после того, как угроза миновала, мозг выживания снова включит вентральную ПСНС, чтобы мы могли полностью восстановиться. Этот процесс происходит инстинктивно, обычно без какого-либо участия со стороны мыслящего мозга, хотя мыслящий мозг может повлиять на это, к добру или к худу.

Однако если аллостаз не работает должным образом, нам может быть недоступен этот полный спектр адаптивных реакций, которые являются нашим врожденным репертуаром. В общем, чем у́же наше «окно», тем меньше диапазон реакций, которые мы сможем использовать.

Например если у кого-то вагусное торможение не функционирует должным образом, – что означает, что вентральная ПСНС не полностью доступна, – они не будут начинать с регулируемой базовой линии. Таким образом, когда нейроны их мозга выживания воспринимают какую-либо угрозу или вызов, даже незначительные, они немедленно мобилизуют стрессовую активацию, даже если стрессовая активация не является самым эффективным выбором для данной ситуации. Они могут проявлять признаки реакции «бей» – чрезмерно реагировать на малейшую провокацию, взрываться или набрасываться с гневом. Или же они могут по умолчанию впасть в реакцию «беги» – самоустраниться или полностью погрузиться в тревожные мысли. Или они могут по умолчанию прямо впасть в оцепенение – диссоциироваться от происходящего, впасть в коллапс, их может парализовать крайняя степень прокрастинации, они могут чувствовать себя оцепеневшими, онемевшими и подавленными.

В этих состояниях они не только будут испытывать трудности в нисходящей регуляции своей стрессовой активации, но и будут менее способны задействовать функции мыслящего мозга, такие как творческое решение проблемы, понятие перспективы, ситуационное осознание и контроль побуждений. Они не будут готовы улавливать позитивные социальные сигналы и эффективно взаимодействовать с другими людьми. Когда они действуют из такого активированного состояния, их отношения больше не могут быть источником безопасности, доверия, связи и поддержки. Вместо этого они будут чувствовать себя непонятыми или изолированными.

Нейропластичность играет определенную роль в той стратегии нашего мозга выживания, которую он изберет. Поскольку любой повторяющийся опыт изменяет мозг и нервную систему, понятно, что наша система ум – тело вырабатывает привычные защитные и реляционные стратегии, на которые затем регулярно опирается. По мере того как одна и та же стратегия применяется снова и снова, она становится глубоко закодированной в имплицитной памяти мозга выживания. Каждый раз, когда мы неосознанно выбираем стратегию, становится легче снова использовать ее по умолчанию и труднее получить доступ к любым другим стратегиям. Со временем мы заставляем себя по умолчанию использовать лишь несколько стратегий, теряя в этом процессе способность получать доступ ко всему спектру возможностей, присущих нашей системе ум – тело, и использовать его.

Некоторые из этих процессов, происходящих в нас по умолчанию, берут свое начало в нашем раннем социальном окружении. Некоторые происходят от повторяющегося опыта переживаний угроз и безопасности, которые уже имели место в жизни. А некоторые – от социализации в наших школах, на рабочих местах и в сообществах.

Таким образом, не случайно, что многие мужчины обычно используют стратегии в спектре «бей». Их учили, что «мальчики не плачут» – они должны быть жесткими, стоять на своем и «принимать это как мужчина». Профессии с высоким уровнем стресса, как правило, пропагандируют и формируют культ стратегии по умолчанию «бей», причем для обоих полов. Действительно, большинство тренингов в условиях высокого стресса явно предназначены для социализации и выработки этой конкретной реакции по умолчанию. У кого-то с такой внутренней обусловленностью любая маленькая провокация может вызвать реакцию «бей».

Если мозг выживания оценивает ситуацию как безопасную – или что уровень риска находится в пределах нашего окна толерантности, – наша нервная система будет в основном оставаться в режиме благополучия.

Чтобы привести другой пример, предположим, что кто-то в детстве неоднократно полагался на реакцию оцепенения. Впоследствии в жизни они все еще могут, как обычно, уходить в замешательство или молчаливое согласие во время угрожающих ситуаций – даже когда стоять на своем или убираться к черту оттуда было бы более эффективно. Такая реакция часто встречается среди людей, которые в детстве подвергались физическому, эмоциональному или сексуальному насилию. С точки зрения мозга выживания и нервной системы, эта реакция по умолчанию имеет смысл: учитывая, насколько молодыми и бессильными они были, когда над ними надругались, реакция оцепенения была адаптивной – она позволила им выжить. Очевидно, однако, что такое отношение, вероятно, уже не подходит для ежедневных ситуаций.

По сути, мозг выживания и нервная система могут застрять в нескольких запрограммированных контурах, при восприятии опасности начиная упрямо применять конкретные заложенные защитные и реляционные стратегии – независимо от того, подходят они для текущей ситуации или нет. Когда мы подключаем стандартные стратегии, основанные на «бей-или-беги» или оцепенении, эти нейронные связи становятся высокопроводимыми, высокочувствительными, сверхскоростными путями, которые легко стимулируются. На все эти связи влияют нейропластичность и эпигенетика, а также то, как мозг выживания учится и запоминает, что я и собираюсь рассмотреть в следующей главе.

Фактически до тех пор, пока мозгу выживания не будет позволено завершить свою восходящую обработку информации и полностью восстановиться, его стандартные стратегии будут бессознательно запускаться снова и снова. Нам нужна сознательная интенциональность, чтобы поддерживать процесс восстановления мозга выживания и развивать новые нейронные пути для доступа ко всей иерархии человеческих защитных стратегий. Отчасти именно поэтому методы терапии, основанные на доминировании мыслящего мозга, всегда остаются неполными.

Глава 5
Мозг во время стресса и травмы

Капрал морской пехоты, назовем его Хулио, готовился к своему первому бою. В то время я проводила в его взводе тренинги ФТУО. Меня сразу же поразили его добросовестность и любознательность.

В отряде Хулио были командиры, которые сопротивлялись занятиям ФТУО – отношение, которое разделили и несколько бойцов из взвода Хулио. В результате я обучала сорок морских пехотинцев, которые во время упражнений на движение принимали глупые позы или устраивали соревнования по рыганию и порче воздуха вместе со своими приятелями. Одни отказывались смотреть мне в глаза и разговаривать со мной. Другие общались со мной в чрезмерно вежливой манере, а затем высмеивали ФТУО, когда думали, что я их не слышу. Иначе говоря, в течение первых нескольких недель я регулярно сталкивалась с поведением напыщенных павлинов, отказами выполнять команды, обструкцией и попыткой доминировать – поведением, которое часто проявляется среди эмоционально незрелых групп, когда их просят сделать что-то, чего они не хотят делать.

В отличие от остальных, Хулио, командир отряда, старательно следил за тем, чтобы его морские пехотинцы проявляли уважение и активно участвовали в занятиях. Он слушал, задавал отличные вопросы и быстро улавливал связь между различными блоками материала. Имея за плечами многолетний опыт боевых единоборств, он с легкостью выполнял упражнения ФТУО. После каждого урока он подходил ко мне, чтобы наедине обсудить результаты того, что он изучил.

Во время четвертой сессии участники ФТУО узнают о реакции оцепенения и о ее месте в иерархии защитных стратегий человека. Я показываю видеоклипы о животных и людях, испытывающих оцепенение, чтобы участники могли видеть, как оно проявляется.

Во время этой дискуссии участники также часто говорят о своем собственном опыте оцепенения – о каком-либо травматическом событии (событиях), которое привело к оцепенению, и что они помнят, при этом отслеживая, что в это время происходит в их собственной системе ум – тело.

Понятно, что эта дискуссия сама по себе может вызвать стрессовую активацию среди ее участников – и во многих группах некоторые люди демонстрируют реакцию оцепенения во время обсуждения. По этой причине это сложный модуль для обучения. Инструктор должен помочь всем участникам группы снизить их уровень стрессовой активации, а также дать дополнительную поддержку тем, кто выдал реакцию оцепенения, причем так, чтобы не привлекать к ним особого внимания, так как это может привести к насмешкам в их адрес и чувству стыда.

На занятиях этого взвода обсуждение оцепенения было особенно активным. Многие пехотинцы делились яркими личными историями. Морпехи, которые никогда не разговаривали на занятиях раньше, охотно вступали в разговор. Это был первый случай, когда вся группа активно участвовала в дискуссии без какого-либо сопротивления.

Тем не менее многие морские пехотинцы испытывали высокий уровень стрессовой активации во время обсуждения, а три человека, включая Хулио, выдали реакцию оцепенения как реакцию по умолчанию. Я видела, как их глаза стали стеклянными и пустыми, они смотрели вдаль, ничего не видя. Их плечи подались вперед. Их тела стали неподвижными. Морские пехотинцы в оцепенении молчали.

При наличии такой большой стрессовой активации одновременно мне пришлось импровизировать. С помощью различных методов я смогла помочь большинству из них снизить уровень их стрессовой активации до пределов их «окна». Во время дополнительных перерывов я тайком работала с Хулио и двумя другими морскими пехотинцами, которые оцепенели; в итоге они тоже стабилизировались в пределах своих «окон».

Тем не менее я могла сказать, что оцепенение Хулио было серьезным – он был первым, кто впал в оцепенение и дольше всех после этого стабилизировался. Немного ранее я уже запланировала индивидуальные встречи с каждым морским пехотинцем в течение следующих нескольких дней, чтобы обсудить их сегодняшний опыт с ФТУО. Теперь я могла легко изменить графики интервью, чтобы встретиться с Хулио в тот же день, не выделяя это как-то особенно.

Оставшись один, Хулио рассказал мне, что во время просмотра видео про оцепенение он неожиданно обнаружил, что мысленно возвращается к событию из детства – чему-то, о чем он не думал уже очень долгое время. В течение более чем сорока пяти минут мы с Хулио терпеливо прорабатывали то, что произошло, давая ему возможность вновь пережить то же самое воспоминание, находясь в пределах своего «окна», а затем разрядить стрессовую активацию. Я со стороны направляла его внимание, и совместными усилиями мы помогли его мозгу выживания завершить некоторую необходимую восходящую обработку информации, а затем провести восстановление. В этой главе, однако, я хочу исследовать то, что происходило в мыслящем мозге Хулио и в его мозге выживания во время того, как он провалился в воспоминания.

Стрессовая активация влияет на мозг, особенно на обучение и память.

Хулио девять лет. Он играет в мяч на улице с друзьями и несколькими старшими родственниками, которые являются членами банды. Внезапно из-за угла выворачивает грузовик и мчится по улице. Когда люди в грузовике начинают стрелять, группа Хулио понимает, что стреляющие принадлежат к конкурирующей банде. Он чувствует, как старший кузен хватает его за руку и бежит в поисках укрытия. Он видит, как подросток падает вперед, все еще держа за руку Хулио. Хулио тоже чувствует, что падает, что его тащит вниз кузен.

Внезапно все становится совершенно безмолвным. Все кажется черно-белым. Хулио оглядывается и видит, что его все еще держит рука кузена. Как бы он хотел вырвать назад свою руку. Он медленно падает вперед, и кажется, что падение будет продолжаться вечно.

В какой-то момент он чувствует, что его поднимают на ноги. У него острая боль в плече. Следующее, что замечает Хулио, – это то, что он смотрит на мертвое тело своего кузена, который лежит в крови и кишках. В этот момент звук обратно врывается в уши – и его оглушает. Хулио слышит вой сирен, крики и плач людей. Он понимает, что кто-то настойчиво кричит на него, но не может понять, что ему говорят. Он чувствует головокружение, как будто вот-вот упадет в обморок.

Точно так же, как стрессовая активация затрагивает нашу нервную систему и тело, она также влияет на мозг, особенно на обучение и память. С эволюционной точки зрения это имеет смысл: способность помнить и учиться на стрессовых событиях важна для выживания. Мыслящий мозг и мозг выживания имеют свои собственные формы обучения и памяти, которые позволяют им выполнять свои соответствующие функции.

Тем не менее стресс и травма по-разному влияют на мыслящий мозг и мозг выживания, что приводит к неоднозначным последствиям для соответствующих каждому из них процессов обучения и памяти. В этой главе мы рассмотрим эти различия.

Стресс и травма возникают в мозге выживания с помощью нейроцепции, этого бессознательного процесса определения внутренних и внешних стимулов как угроз/опасности или возможностей/безопасности. Эта часть мозга, отвечающая за нейроцепцию, называется миндалевидной железой, которая, как вы помните из главы 3, является областью мозга, утолщающейся при повторяющемся беспокойстве. Нейроцепция запускает в основном бессознательный спектр условных реакций, тенденция которых – приближаться к возможностям и избегать угроз. Поскольку нейроцепция вызывает условные рефлексы, мозг выживания участвует в «восходящей обработке сенсорной информации» – наших в основном бессознательных эмоциональных и физиологических реакциях на события. Экономист Дэниел Канеман[29]29
  Дэниэл Канеман (англ. Daniel Kahneman, родился 5 марта 1934, Тель-Авив) – израильско-американский психолог, один из основоположников психологической экономической теории и поведенческих финансов, в которых объединены экономика и когнитивная наука для объяснения иррациональности отношения человека к риску в принятии решений и в управлении своим поведением. Знаменит своей работой, выполненной совместно в Амосом Тверски и другими авторами, по установлению когнитивной основы для общих человеческих заблуждений в использовании эвристик, а также для развития теории перспектив; лауреат Нобелевской премии по экономике 2002 года «за применение психологической методики в экономической науке».


[Закрыть] описывает это как мышление Системы 1 – «быстрое мышление» – потому что оно работает автоматически, без усилий или чувства волевого контроля.

Поскольку мозг выживания не вербален, он не сообщает нам об этом процессе посредством мыслей или рассказов. Скорее он порождает эмоции и физические ощущения, чтобы активировать условленные защитные и реляционные стратегии. Поскольку мозг выживания находится вне сознания, мы не можем непосредственно видеть или знать, что там происходит. Мы можем лишь видеть проявления его действия в симптоматике стрессовой активации в нашей системе ум – тело.

Чтобы поддерживать нейроцепцию, мозг выживания нуждается в быстрой системе обучения и памяти. Таким образом, его система обучения является рефлексивной, бессознательной и непроизвольной – полностью минуя мыслящий мозг.

Система обучения мозга выживания называется имплицитным обучением, или Системой обучения 1. Имплицитное обучение происходит преимущественно в миндалевидной железе, и оно является обобщением из всех предыдущих опытов нейроцепции. Большая часть этого обусловленного обучения обрабатывается и хранится в мозге выживания.

Имплицитное обучение поддерживается имплицитной (или не-декларативной) памятью. Каждый опыт, который мы получаем, постоянно формирует имплицитную память. Когда имплицитная память связана с приобретением двигательных навыков или телесных реакций, она называется процедурной памятью. Например процедурная память включает в себя обучение игре на инструменте, езде на велосипеде, ходьбе или бегу и стрельбе из оружия.

Стресс и травма по-разному влияют на мыслящий мозг и мозг выживания, что приводит к неоднозначным последствиям для соответствующих каждому из них процессов обучения и памяти.

В то время как мыслящий мозг деградирует из-за длительного или экстремального уровня стресса, процессы обучения и памяти мозга выживания происходят бессознательно при любом уровне стрессовой активации. Более того, чем сильнее стрессовая активация, тем больше мозг выживания учится и запоминает.

При умеренном уровне стресса миндалевидная железа взаимодействует с гиппокампом, создавая эксплицитную память, а миндалевидное тело обеспечивает эмоциональный компонент памяти.

Однако при высоком уровне стресса миндалевидная железа все еще обеспечивает эмоциональный компонент памяти, даже с большей интенсивностью, но функция гиппокампа нарушается. Таким образом, при высоких уровнях возбуждения мы можем не консолидировать сознательные воспоминания, даже если мозг выживания помнит очень много. Поскольку гиппокамп при высоком уровне стресса может даже отключиться, сознательные воспоминания о чрезвычайно стрессовых или травматических переживаниях часто бывают неполными, противоречивыми или фрагментированными. История Хулио показывает пример такой динамики – некоторые детали в его повествовании особенно ярки, в то время как другие фрагменты отсутствуют. Тем не менее миндалевидная железа усваивает и обобщает значительную часть из происходящего в чрезвычайно стрессовых и травмирующих ситуациях.

Большинство вещей, которые вызывают у нас беспокойство, обусловлены имплицитным обучением – то есть это происходит либо потому, что наша миндалевидная железа подсознательно связывает происходящее с чем-то, ранее воспринимавшимся как угроза, либо потому, что миндалевидная железа на основе сходства обобщила это с чем-то, что ранее воспринималось как угроза. На самом деле, когда имплицитная и процедурная память кодируются в условиях угрозы жизни, эти бессознательные воспоминания становятся более перманентными и устойчивыми к распаду, они также чаще используются для обобщения с другими ситуациями.

Имплицитная память – это не просто факты или информация. Она включает в себя реакции нервной системы, физические ощущения, мышечное и миофасциальное напряжение, позы тела, эмоции и паттерны движений, используемых в акте защиты. Эти сенсорные и моторные реакции становятся частью репертуара мозга выживания при нашем столкновении с подобными угрозами в будущем. Эти условные реакции могут активироваться даже без нашего осознания, как это было в случае с морскими пехотинцами, которые испытали оцепенение на занятиях.

В случае Хулио, когда он смотрел видео с животным, прижатым хищником, его мозг выживания, вероятно, обобщил информацию и вызвал в памяти опыт его падения с кузеном. Хотя Хулио не был фактически «прижат» во время этого падения, ощущение того, что он попал в ловушку, беспомощен и не может вырваться из хватки своего кузена, очень напоминало это состояние. Это похожее ощущение в теле Хулио, проделав путь к его мозгу выживания через висцеральную афферентную систему ВНС, вероятно, побудило его мозг выживания начать реакцию оцепенения.

Приведу еще один пример: однажды я работала с «Сэмом», морским пехотинцем, который ранее служил в Афганистане. Много лет спустя, перед очередной военной операцией, Сэм проснулся рано утром с колотящимся сердцем, прерывисто дыша, его тело сжалось в позе эмбриона, он испытывал жгучее желание вскочить с постели. Он не мог понять, почему у него такая реакция.

Я объяснила Сэму, что даже если его мыслящий мозг не может этого понять, мы должны верить, что его мозг выживания имеет важную причину для такого поведения. В следующий раз, когда это случилось, я попросила его отрешиться от чувства отчаяния его мыслящего мозга и встать с постели, чтобы сделать упражнение на снижение уровня стресса. (Я научу вас этому упражнению в Части III.)

Спустя неделю, выполняя это упражнение каждое утро, мыслящий мозг Сэма наконец понял: во время его предыдущего военного базирования он просыпался почти каждое утро до рассвета, поскольку его передовую оперативную базу постоянно обстреливали. Вполне понятно, что его мозг выживания развил сильные имплицитные и процедурные воспоминания о необходимости по пробуждении бежать в укрытие от падающих снарядов. И вот теперь, в преддверии следующего боевого развертывания, мозг выживания Сэма обобщил то, что он неоднократно просыпался под огнем в Афганистане, чтобы воссоздать свои предрассветные приступы тревоги дома.