Текст книги "Приоткрой свое окно. Программа восстановления после продолжительного стресса, тревожного расстройства, травмы и ПТСР"

Итак, при общении с настроенными на него саморегулируемыми родителями ребенок учится регулировать стрессовую активацию, телесные ощущения, эмоции и импульсы. По существу, подражая и усваивая когнитивные, физические, эмоциональные и реляционные паттерны родителей, мозг и нервная система ребенка формируются более зрелым мозгом и нервной системой его родителей. Подобный идеальный сценарий – это то, что позволяет кому-то изначально сформировать у себя широкое «окно».

Дети родителей, которые обеспечивают «достаточно хорошую» сонастроенность, развивают так называемый безопасный стиль привязанности, характеризующийся относительно широким «окном». Их способность использовать социальное взаимодействие, регулировать свое вагусное торможение и полностью восстанавливаться после стрессового возбуждения развивается в полной мере. В результате дети с безопасной привязанностью развивают способность получать доступ и адаптивно использовать все три линии защиты. Самое важное, пожалуй, то, что они также учатся получать доступ к свободе воли – чувству, что то, что они делают, может изменить как то, что они чувствуют внутри, так и то, как другие люди реагируют на них.

Благодаря такому воспитанию взрослые с безопасным стилем привязанности знают, как демонстрировать соответствие между тем, что они ощущают, и тем, как они выражают и ведут себя в мире. Они могут четко формулировать свои намерения, настроения и желания. Их внутренние физические, когнитивные и эмоциональные состояния обычно согласуются с их речью, мимикой, языком тела и другими формами социального взаимодействия. Взрослые с безопасным стилем привязанности чувствуют себя комфортно в одиночестве, они автономны. Они инстинктивно знают, как самостоятельно отрегулировать уровень своей активации. Они также знают, как быть «в гармонии» с другими вокруг себя, они спокойно дают и получают поддержку. Учитывая их широкие «окна», они могут переносить состояния высокой, интенсивной активации, как собственные, так и у других, а также наслаждаться эмоциональной близостью, физическим и сексуальным контактом.

Согласно многочисленным эмпирическим исследованиям, от 50 до 63 % взрослых людей имеют безопасный стиль привязанности. Однако безопасная привязанность менее распространена среди взрослых из неблагополучных и более низких социально-экономических слоев. Пожилые люди из всех социально-экономических слоев также могут иметь более низкие показатели безопасной привязанности: по меньшей мере пять эмпирических исследований показали, что только 22–33 % людей позднего среднего возраста и пожилых людей имеют безопасный стиль привязанности.

Итак, если примерно половина взрослых имеют безопасный тип привязанности, то как насчет всех остальных?

Прежде чем я отвечу, я хочу остановиться на четырех моментах общего характера.

Во-первых, когда мы рождаемся, мы нейробиологически запрограммированы привязываться к кому-то. Поэтому не имеет значения, были наши родители и воспитатели внимательными, настроенными на нас и любящими, или же отстраненными, пренебрежительными, негуманными или непоследовательными. В любом случае, для нас наиболее адаптивным было развивать защитные стратегии и стратегии отношений, которые конкретно соответствовали нашим фигурам привязанности. Это был буквально единственный способ выжить и удовлетворить хотя бы часть наших потребностей.

Во-вторых, когда-то наши родители и сами были младенцами и детьми. Как показывают эмпирические и экспериментальные исследования, на их стиль воспитания глубоко влияют их собственные первоначально сформированные установки. Наши родители бессознательно воспитывают нас с помощью «окна», которое когда-то сформировали. Иначе говоря, наши родители не могут помочь нам развить те способности мозга и нервной системы – а также защитные стратегии и стратегии отношений, – которые они сами не развили.

Например с большой долей вероятности родители с небезопасными стилями привязанности часто менее искусны в интерактивном восстановлении потому, что они не испытывали интерактивного восстановления в семьях, в которых росли. Эти родители, возможно, никогда не наблюдали, что можно эффективно восстанавливать нарушенную сонастроенность. Они, возможно, испытали другой паттерн обращения с нарушением сонастроенности, например тот, который был обычным в моем доме, когда я росла, – эмоциональный взрыв или взрыв насилия, за которым следовал период отчуждения, молчаливого взаимодействия и «хождения по яичной скорлупе», после чего все возвращалось на место, как будто ничего не произошло, и нарушение сонастроенности никогда не признавалось и не обсуждалось. В свою очередь, такая стратегия отношений передается и их детям.

Повторяющиеся детские переживания создают нейробиологические структуры, влияющие на ширину нашего «окна» даже в зрелом возрасте.

Таким образом, собственные стили привязанности наших родителей будут сильно влиять на первоначальное формирование нашего «окна»: дети, чьи родители имеют безопасные стили привязанности, с большей вероятностью сформируют широкое «окно», в то время как дети, чьи родители имеют небезопасные стили привязанности, с большей вероятностью сформируют узкое «окно».

В-третьих, стиль привязанности больше связан с родительской чувствительностью и настроенностью, чем с темпераментом, полом или очередностью рождения ребенка. Согласно многочисленным эмпирическим исследованиям, пол и темперамент ребенка мало влияют на его стиль привязанности; таким образом, дети с «трудным» темпераментом не обязательно имеют небезопасные стили привязанности. Более того, примерно в одной трети семей у братьев и сестер развиваются различные стили привязанности – при этом очередность рождения не объясняет эту вариацию. Напротив, стиль привязанности больше связан с родительской (особенно материнской) чувствительностью и настроенностью, которые зависят от контекста. У матерей может быть различная сонастроенность по отношению к разным своим детям, в зависимости от уровня стрессовой активации и уровня депрессии матери во время пребывания каждого ее ребенка в утробе и в их ранние годы жизни. Семейная настроенность также может варьироваться в зависимости от различных стрессогенных факторов в течение первых нескольких лет жизни каждого ребенка.

И наконец, стрессовое возбуждение заразно. Уровень стрессовой активации родителей передается их детям. Несколько недавних исследований выявили сходные уровни гормонов стресса у матери и ее ребенка – от младенчества до подросткового возраста – особенно когда мать тревожна, подавлена или сталкивается с насилием со стороны близкого человека.

Недавний эксперимент с участием шестидесяти девяти матерей и их детей прекрасно иллюстрирует этот эффект «заражения стрессом». И мама, и ребенок носили датчики, чтобы было возможно отслеживать их стрессовую активацию. Матерей разделили с их двенадцати-четырнадцатимесячными детьми для десятиминутного интервью с двумя «экспертами-оценщиками»; во время интервью матери должны были произнести пятиминутную речь о своих сильных и слабых сторонах, а последние пять минут были посвящены вопросам и ответам. Матерей произвольным образом разделили на три группы. Некоторые мамы получили «положительную оценку», причем «оценщики» постепенно повышали хвалебность своих отзывов, улыбались, кивали головами и наклонялись вперед. И наоборот, некоторым мамам давали «негативную оценку», причем «оценщики» становились все более негативными, хмурились, качали головами, скрещивали руки на груди и откидывались назад. Наконец некоторые мамы прошли «контрольное оценочное тестирование», произнося свою речь и отвечая на письменные вопросы вслух, сидя в одиночестве в комнате.

После этого «оценочного тестирования» все матери и младенцы были воссоединены, и матерям были даны инструкции, чтобы они помогли своим детям расслабиться. Исследователи обнаружили, что уровень стрессовой активации каждой матери после ее «оценки» быстро передавался и обнаруживался у ее ребенка после их воссоединения. Несмотря на то, что ребенок не подвергался непосредственному воздействию стрессогенных факторов своей матери, уровень стресса ребенка быстро отразил уровень стресса матери. Исследователи пришли к выводу, что «младенцы могут быть предрасположены к тому, чтобы обращать внимание на состояния повышенного возбуждения своих матерей, такие как реакции на негативные, угрожающие или вызывающие гнев события».

Интересно, что когда мама испытывала либо положительную, либо отрицательную оценку – то есть встречалась с живыми «оценщиками», – ее ребенок после этого демонстрировал значительно меньшее социальное взаимодействие. Вместо этого, во время последующих интервью с участием и мамы, и ребенка, ребенок чаще всего отводил взгляд или активно отворачивался от незнакомца.

Это исследование имеет некоторые важные выводы. После воссоединения ребенок вскоре отражает стрессовую активацию своей мамы. Поскольку вентральный контур ПСНС у ребенка все еще недостаточно развит, у него меньше возможностей для социального взаимодействия или восстановления после стресса, что является двумя аспектами первой линии защиты. Таким образом, столкнувшись с интервьюером – незнакомцем и новым стрессогенным фактором, – ребенок сразу же «откатывается» в реакцию «беги», пытаясь уйти от незнакомца, отводя взгляд и активно выкручивая свое тело.

Теперь представьте себе ребенка, испытывающего гораздо более высокий уровень стресса, чем тот, который испытывали младенцы в данном исследовании. И представьте себе, что высокий уровень возбуждения этого ребенка сохраняется неделями, месяцами или годами – либо из-за «заражения стрессом» от родителей с нарушенной саморегуляцией, либо, что еще хуже, потому что родители сами являются для него источником страха.

В действительности, в подобных условиях сколько повторных опытов будет иметь этот ребенок для отработки навыков социального взаимодействия, регулирования вагусного торможения, полного восстановления после стрессовой активации и полного развития вентрального контура ПСНС?

Новорожденный ребенок получает свои первые тренировки вентральной ПСНС во время кормления грудью.

Вероятно, не много – но абсолютно точно, что недостаточно.

В подобных ситуациях ребенок скорее всего будет иметь гораздо больше повторяющейся практики использования второй и третьей линий защиты – оборонительных и реляционных стратегий, связанных с СНС (бей-или-беги) и дорсальной ПСНС (оцепенение). Конечно, такие повторяющиеся переживания будут иметь нейропластические последствия: много возможностей для мозга выживания для восприятия опасности и включения стрессовой активации, и много возможностей полностью обойти стратегии вентральной ПСНС, вместо этого возвращаясь к борьбе, бегству и/или оцепенению.

Человеческая нейробиология может подстроиться под любые условия. Таким образом, обсуждая далее три типа небезопасной привязанности, я хочу, чтобы вы помнили, насколько они устойчивы и адаптивны для своей уникальной социальной среды.

Младенец скорее всего выработает небезопасный избегающий стиль, если его мать (или другой человек, удовлетворяющий первичные нужды ребенка) активно препятствует физической и эмоциональной связи. Такие матери обычно не любят держать своих детей на руках, разговаривать с ними и смотреть им в глаза. Если посмотреть на ситуацию под более благосклонным углом, то эти матери могут вести себя отчужденно и озабоченно из-за обязанностей по уходу за хронически больными братом или сестрой или престарелым родственником, из-за работы вне дома или собственных проблем со здоровьем. По сути, такая мама передает своему ребенку сообщение: «Я не доступна тебе ни физически, ни эмоционально».

В ответ ребенок легко адаптируется, выражая мало потребности в близости и – по крайней мере, со стороны – мало интереса к физическому, эмоциональному или зрительному контакту с родителем. Такая адаптация называется дезактивирующей стратегией, и она защищает ребенка от нежелательных ощущений боли и чувства отвержения родителем. Такие младенцы и дети зачастую не плачут, когда мама выходит из комнаты, кажется, что их не заботит, когда она вернется, как правило, они больше сосредотачивают свое внимание на игрушках и других неодушевленных предметах, а не на людях вокруг них.

Однако под этой поверхностной видимостью несильного расстройства от разделения с родителем дети с небезопасным избегающим стилем привязанности испытывают сильную стрессовую активацию. Во время эксперимента, при котором родителей отделили от детей, у таких детей наблюдалась хронически повышенная частота сердечных сокращений, что свидетельствует о постоянной активации СНС. Этот парадокс – когда на поверхности кажется, что ребенка не трогают другие, а внутри он испытывает сильную стрессовую активацию – создает ядро избегающего паттерна в системе ум – тело, что со временем приводит к серьезным разрывам между внутренним состоянием и внешним поведением у такого человека.

Другими словами, дети и взрослые с избегающим паттерном поведения часто испытывают большое несоответствие между тем, что они чувствуют эмоционально и физиологически внутри, и тем, как они выражают себя внешне в плане зрительного контакта, выражения лица, позы и речи. На самом деле они часто и не знают о том, что на самом деле происходит у них внутри – что также подпитывает антагонистические отношения между их мыслящим мозгом и мозгом выживания. По этой причине некоторые исследователи травм говорят про этот паттерн: «Действую, но не чувствую».

Преобладающая стратегия отношений для избегающего стиля привязанности – «Я могу позаботиться о себе». В школе дети с избегающим стилем поведения скорее всего будут одинокими или будут травить других детей. Взрослые с избегающим стилем поведения склонны к компульсивной самодостаточности и пытаются справиться со стрессом самостоятельно. Они склонны держать других людей на расстоянии – часто полагая, что личные и профессиональные отношения все только запутывают, неприятны или «требуют слишком многого». Они склонны самоустраняться, когда испытывают стресс, и недооценивают отношения как источник поддержки.

Часто не осознавая своего собственного эмоционального ландшафта, они также склонны быть менее чувствительными к социальным и эмоциональным сигналам от других людей. Когда кто-то пытается вступить в социальный или эмоциональный контакт со взрослым человеком с избегающим стилем поведения, тот может уйти в себя, «заковать» себя в броню мышечного напряжения и закрытых поз, посылать неоднозначные сообщения или использовать другие дезактивирующие или дистанцирующие стратегии.

Взрослые с избегающим стилем поведения обычно действуют в пределах суженного «окна», им часто приходится справляться с доминированием мыслящего мозга, который подавляет ощущения и эмоции тела. В результате взрослые с избегающим стилем поведения обычно не полагаются на первую линию защиты (социальное взаимодействие). Вместо этого их внутреннее программирование по умолчанию обычно тяготеет к стратегиям, связанным с третьей линией обороны, дорсальной ПСНС – уход, отсутствие зрительного контакта и эмоционального выражения, а также реакции в спектре оцепенения. Однако когда их провоцируют, они могут также выдать реакцию «бей» (СНС).

Если у них есть партнер, взрослые с избегающим поведением, как правило, неохотно ищут у него поддержки в стрессовых ситуациях. Они также склонны рассматривать своего партнера как несостоятельного и чрезмерно зависимого. Они могут совершенно не осознавать свои собственные потребности и страхи в отношениях. Неудивительно, что взрослые с избегающим поведением, как правило, менее удовлетворены своими романтическими отношениями, чем люди с другими типами привязанности. В то время как взрослые с небезопасным стилем привязанности значительно более склонны к неверности, чем взрослые с безопасным стилем привязанности, некоторые исследования показывают, что взрослые избегающего типа являются наиболее склонными к неверности по сравнению с другими типами привязанности. Они также значительно чаще разводятся и имеют несколько браков в течение жизни. Например из истории Грега из главы 2 можно сделать вывод, что у него небезопасный избегающий тип привязанности.

Примерно четверть всех взрослых людей придерживаются небезопасного избегающего стиля привязанности. Целый ряд исследований показывают, что этот тип привязанности более распространен среди старших возрастных групп – некоторые исследования обнаруживают от 37 до 78 % пожилых людей с избегающей привязанностью. Другое исследование показало, что избегающая привязанность является наиболее распространенной среди пожилых городских афроамериканцев (83 %). (Есть также большая вероятность, что эти группы показывают себя в анкетах более самостоятельными, чем они есть на самом деле.)

Исходя из моего опыта преподавания, небезопасная избегающая привязанность также избыточно представлена в профессиях с высоким уровнем стресса – потому что профессии, такие как пожарный, специальный агент, хирург или трейдер с Уолл-стрит, обычно требуют (и это приветствуется) сильной способности к самостоятельности и подавлению эмоций.

Второй стиль небезопасной привязанности называется либо небезопасным тревожным, либо небезопасным амбивалентным. Младенцы будут развивать этот тип привязанности, если их мать взаимодействует с ними непредсказуемо и непоследовательно – реагируя на свои собственные эмоциональные потребности и настроения, а не на потребности своего ребенка. Вместо того чтобы снизить уровень возбуждения ребенка и удовлетворить его потребности, мама может чрезмерно возбудить своего ребенка из-за «заражения стрессом» (если мама обеспокоена или сердита) или если она пропустит время кормления грудью или не поиграет с ним (если мама подавлена или в депрессии). Поскольку отношения определяются эмоциональными потребностями и уровнем возбуждения матери, она может непоследовательно подстраиваться под потребности и уровень возбуждения своего ребенка и часто подавлять их. По сути, такая мама передает своему ребенку сообщение: «Я могу быть доступна тебе – но могу и не быть – в зависимости от того, что происходит со мной прямо сейчас».

И опять – ребенок легко приспосабливается к этой непоследовательности. Поскольку он не уверен в надежности своего родителя, этот ребенок скорее всего осторожен, амбивалентен, тревожен, сердит или безутешен. Как объяснялось в главе 4, когда мозг выживания воспринимает что-то непредсказуемое и неконтролируемое, он с большей вероятностью воспринимает угрозу более значимой, чем она есть.

Без последовательной настройки и родительской помощи в снижении уровня возбуждения нервная система тревожного ребенка скорее всего будет испытывать хроническую стрессовую активацию и трудности с подключением восстановительных аспектов вентральной ПСНС.

Более того, поскольку потребности и настроения матери часто перекрывают внутреннее состояние ребенка, его мозг и нервная система будут усваивать эту обусловленность – бессознательно учась, как подавлять свои собственные физические и эмоциональные потребности. По сравнению с детьми с избегающим поведением, у тревожных малышей может присутствовать большее осознание своих внутренних состояний и больше соответствия между их внутренними состояниями и внешним поведением. Внешне они могут проявлять длительные или преувеличенные негативные эмоции. По этой причине исследователи травм часто говорят про этот стиль: «Чувствуют, но ничего не делают».

Преобладающая стратегия отношений для тревожного стиля привязанности – «Я хочу большего от моих отношений с тобой», что может привести к зацикленности и неудовлетворенности. Эта зацикленность может проявляться по-разному, например в угождении людям, в надежде на награду за свои усилия. Такой человек может проявлять бурные реакции разного рода: кричать, уходить, дуться, спать с кем попало или участвовать в других «протестных действиях», чтобы завладеть чьим-то вниманием и привлечь к себе. Быть одержимым отношениями. За всеми этими стратегиями человек тревожного типа может быть неспособен распознать безопасность в отношениях – даже когда отношения «объективно» безопасны.

Люди с тревожным стилем привязанности обладают повышенной бдительностью к изменениям в эмоциях других – они более чувствительны и точны в чтении чужих сигналов. Это понятно, потому что для их выживания требовалось научиться очень внимательно читать сигналы потребностей и настроения их непоследовательных воспитателей. Однако поскольку они сами обычно хронически активированы, это может ухудшать функции их мыслящего мозга, что может привести к неправильному истолкованию этих сигналов, поспешным выводам, а затем и к преувеличенной реакции.

Люди с небезопасным тревожным типом привязанности обычно работают с суженным «окном», им часто приходится справляться с доминированием мозга выживания. У них, как правило, низкий порог стрессовой активации, они легко становятся чрезмерно возбужденными, перепад их настроений очень широк. Их запрограммированные по умолчанию стратегии тяготеют ко второй линии обороны – «бей-или-беги» (СНС). Они могут чрезмерно сосредотачиваться на своем внутреннем расстройстве – что только усиливает его еще больше – и затем сильно полагаться на окружающих, ожидая, что те помогут им справиться со своим гипервозбуждением. Они часто испытывают трудности с «успокоением» после стресса или пережитых негативных эмоций. Они также могут думать, что не умеют управлять своими эмоциями или что не в состоянии позаботиться о себе.

Во взаимоотношениях взрослые с тревожным типом привязанности, как правило, предпочитают интенсивные и запутанные отношения. Они склонны считать изоляцию стрессом и боятся одиночества. Они также склонны искать чрезмерного утешения у своего партнера. Вероятно, подсознательно они могут использовать хронический стресс и негативные эмоции, чтобы притянуть своего партнера ближе – и беспокоиться, что проявление признаков восстановления или спокойствия приведет к тому, что их партнер отстранится. Хотя они не столь склонны к неверности, как взрослые с избегающим типом поведения, но все же неверность проявляется у них гораздо чаще, чем у взрослых с безопасным типом привязанности, – в основном это необходимо им для удовлетворения неудовлетворенных потребностей в эмоциональной близости, привлечения внимания партнера или «из мести» своему партнеру. В то же время из всех типов привязанности именно они наиболее вероятно останутся в несчастливых отношениях или браке.

Дети родителей, которые обеспечивают «достаточно хорошую» сонастроенность, развивают так называемый безопасный стиль привязанности, характеризующийся относительно широким «окном».

Исследования показывают, что от 6 до 22 % всех взрослых имеют небезопасный тревожный стиль привязанности.