Текст книги "Приоткрой свое окно. Программа восстановления после продолжительного стресса, тревожного расстройства, травмы и ПТСР"

Точно так же, как мозг выживания использует нейроцепцию и имплицитное обучение, чтобы помочь нам оставаться в безопасности, у мыслящего мозга есть свои функции, способствующие нашему выживанию. Стратегия защиты мыслящего мозга состоит в том, чтобы анализировать, планировать, обдумывать и принимать решения. Он участвует в «нисходящей обработке сенсорной информации» – наших в основном произвольных и сознательных когнитивных реакциях на наши переживания. Дэниел Канеман описывает это как Систему мышления 2 – «медленное мышление». Система 2 действительно медлительна и требует усилий, характеризуется концентрацией, сознательным обдумыванием и чувством свободы воли.

Параллельно с нейроцепцией мозга выживания мыслящий мозг отвечает за исполнительное функционирование, которое происходит преимущественно в префронтальной коре. Исполнительное функционирование позволяет нам сосредоточиться, обращать внимание и вспоминать информацию, относящуюся к задаче, держа отвлекающие факторы в стороне. Исполнительное функционирование также поддерживает сознательное принятие решений. Также мы используем его для «нисходящей» регуляции стрессовой активации, импульсивного поведения, влечений и эмоций. Таким образом, как вы можете понять, оно также играет большую роль в том, чтобы «держать волю в кулаке».

Исполнительное функционирование может быть нарушено несколькими способами. Как уже объяснялось в главе 3, мы можем истощить исполнительные функции головного мозга многозадачностью. Мы также можем ухудшить их с помощью алкоголя и наркотиков, именно поэтому мы гораздо меньше сдерживаемся, когда находимся под их влиянием. Исполнительные функции также ослабляются под влиянием стресса.

Исполнительные функции – как кредитный банк: мы можем опустошить его запасы, интенсивно используя их двумя способами. С одной стороны, мы можем истощить их с помощью так называемых «холодных» когнитивных задач – умственных задач, требующих детального внимания и концентрации, таких как чтение плотного текста, написание отчета или выполнение подробных вычислений. С другой стороны, мы можем истощить их с помощью «горячих» регуляторных задач – сознательных, нисходящих усилий обуздать какую-то тягу, переформулировать или разобрать по полочкам негативные эмоции, управляя или подавляя стрессовое возбуждение.

Всякий раз, истощая исполнительные функции с помощью «холодных» или «горячих» задач, в банке остается все меньше средств для оплаты расходов и на те, и на другие. Вот почему, например, когда мы весь день просматриваем подробные финансовые документы, то есть выполняем «холодную» задачу, а затем кто-то подрезает нас в пробке по дороге домой, мы с большей вероятностью поддадимся своей досаде и покажем им палец, или же, вернувшись домой, мы с большой вероятностью нарушим нашу диету. Для «горячего» регулирования ничего не остается.

И наоборот, когда мы испытываем хроническое напряжение в значимых для нас личных отношениях или постоянную дискриминацию на работе – обе ситуации требуют постоянного «горячего» регулирования – нам, возможно, придется прочитать один и тот же абзац семь раз, пока до нас наконец начнет доходить то, что там написано, потому что ничего не остается для «холодного» осмысления.

Независимо от того, насколько нарушаются или истощаются исполнительные функции, в этом состоянии нашими решениями скорее всего будут управлять стресс и эмоции. И то, как наш мыслящий мозг воспринимает ситуацию, будет больше обусловлено стрессом и эмоциями. Мы также будем более склонны к привычному, импульсивному, реактивному, насильственному или неэтичному поведению.

Для поддержания исполнительного функционирования мыслящему мозгу необходима система обучения и памяти, которая придает повышенное значение контексту – ситуационной информации в пространстве и времени. Система обучения мыслящего мозга – это сознательное обучение, или Система обучения 2. Сознательное обучение происходит преимущественно в гиппокампе.

Сознательное обучение поддерживается эксплицитной (или декларативной) памятью – то есть, например, памятью о событиях, фактах, лицах, словах или информации. В отличие от имплицитной памяти, мы обращаемся к эксплицитной памяти намеренно, например когда вспоминаем историю своей жизни или пытаемся вложить новую информацию в наш «банк знаний». И поскольку нервные волокна в гиппокампе не образуют жировую оболочку, позволяющую им проводить электричество, до достижения нами двухлетнего возраста – этот процесс называется миелинизацией, – мы редко имеем четкие воспоминания наших самых ранних лет.

Эксплицитная память зависит от нашего интеллекта и других индивидуальных особенностей, но она также, как показывает история Хулио, сильно зависит от уровня нашей стрессовой активации.

Слабая или умеренная стрессовая активация усиливает эксплицитную память и сознательное обучение в краткосрочной перспективе. При легком или умеренном стрессе повышенный уровень кортизола и сахара в крови означает, что гиппокамп имеет доступ к готовой энергии, которая фокусирует наше внимание и помогает в формировании, хранении и извлечении эксплицитной памяти. На самом деле мозг очень жаден до глюкозы – мозг занимает 3 % от веса нашего тела, но использует 20 % всей циркулирующей в организме глюкозы, а гиппокамп – один из самых жадных до глюкозы участков мозга.

Вот почему употребление кофеина обостряет наше внимание – он вызывает всплеск уровня кортизола. Вот почему низкий уровень сахара в крови, например когда мы голодны, сопровождается снижением исполнительной функции и эксплицитной памяти, а также повышением раздражительности. Например предметом одного исследования были израильские судьи из комиссии по условно-досрочному освобождению и их перерывы на питание. Было установлено, что чем больше времени проходило с момента их последнего приема пищи, тем больше была вероятность того, что они вынесут решение об отказе в условно-досрочном освобождении. По мере того как они становились «голодными», они все меньше могли справляться со своей раздражительностью – и все меньше были способны ясно и с состраданием оценивать детали дел тех, кто находился перед ними на скамье подсудимых.

В отличие от слабого или умеренного стрессового возбуждения, при длительном или высоком уровне стресса исполнительная функция и функции эксплицитной памяти могут нарушаться или повреждаться. Почему? Чрезмерный или хронически повышенный уровень кортизола приводит к тому, что нейроны в гиппокампе теряют свои разветвленные дендриты – отростки, которые позволяют им соединяться с соседними нейронами, – что приводит к атрофии нейронных сетей. По мере того, как продолжается длительное стрессовое возбуждение, существующие нейроны умирают, новые нейроны перестают расти, а гиппокамп уменьшается в объеме. По сути, во время экстремального или длительного стресса мозг приостанавливает полезную нейропластичность и нейрогенез в гиппокампе.

Мы обычно воспринимаем эти изменения мозга как проблемы с памятью. Мы также можем испытывать трудности с вниманием, изучением новой информации, планированием и выполнением задач. Скорее всего у нас будут проблемы с отсеиванием отвлекающих факторов. Каждый из этих симптомов предполагает истощение или нарушение исполнительной функции и эксплицитной памяти.

Помните то исследование в главе 3, касающееся солдат, которые были направлены в Ирак? По сравнению с солдатами, которые не служили там, время их реакции сократилось – признак того, что их мозг выживания работал сверхурочно во время их базирования из-за высокого уровня стресса. Однако через два месяца после возвращения домой цена этого сдвига в мозге выживания стала видна в снижении навыков внимания, исполнительных функций и эксплицитной памяти.

Исследования профессий с высоким уровнем стресса – включая работу правоохранительных органов, пожарно-тактические учения с отработкой тушения пожара, а также развертывания войск и полевые учения – показывают, что люди, как правило, испытывают большую тревогу и дистресс в этих условиях. Они также испытывают больше симптомов когнитивных нарушений, включая диссоциацию, смятение, неспособность решения проблем, провалы внимания, трудности с визуальным распознаванием образов и снижение рабочей памяти.

Поскольку стрессовая активация может возникать и при символических угрозах – таких как ожидание негативных будущих событий или если «растравить» прошлые травматические воспоминания, – спад функций мыслящего мозга может происходить даже тогда, когда мы не сталкиваемся непосредственно с физическим вредом.

Любой человек может испытать снижение исполнительных функций и эксплицитной памяти во время длительного или экстремального стресса, даже если он не работает в опасных для жизни профессиях. Подобный упадок столь же вероятен после хронического недосыпания или во времена сложных жизненных перемен, например при смене работы, переезде, женитьбе или при рождении ребенка.

Старение также может явиться фактором, усиливающим эти явления. Проспективные исследования с участием здоровых пожилых людей показали, что у пожилых людей, в крови которых за все годы исследования уровень кортизола повысился больше всего, наблюдалось и наибольшее снижение памяти, и наибольшая потеря объема гиппокампа.

Эмпирические исследования показывают, что избыточный стресс и / или повышенный уровень кортизола связаны с меньшим гиппокампом и проблемами с памятью во многих различных обстоятельствах: стюардессы на межконтинентальных линиях, долгие годы меняющие часовые пояса и хронически испытывающие десинхроз без достаточного восстановления между перелетами. Люди, принимающие стероиды по назначению врача в течение длительного времени, включая гидрокортизоновый крем, инъекции кортизона или пероральные/ингаляционные стероиды. Люди, страдающие длительной глубокой депрессией. Люди с ПТСР после повторных травм, например пережившие повторное насилие в детстве или длительно пребывавшие в зоне боевых действий. В каждом случае чем интенсивнее или продолжительнее стресс, тем больше проблем с памятью и тем меньше гиппокамп.

При умеренном уровне стресса миндалевидная железа взаимодействует с гиппокампом, создавая эксплицитную память, а миндалевидное тело обеспечивает эмоциональный компонент памяти.

Взаимосвязь между стрессовой активацией и эффективностью деятельности – включая функции мыслящего мозга – представляет собой перевернутую U– образную кривую (Рис. 5.1). При низком уровне стрессовой стимуляции мы можем не испытывать достаточной стрессовой активации для того, чтобы быть бдительными и мотивированными для эффективного выполнения задач. На самом деле эустресс – в названии которого используется греческая приставка эу (eu) для обозначения «хорошего», – обеспечивает нам концентрацию внимания и энергии. Мыслительные функции мозга усиливаются эустрессом, так как легкое или умеренное стрессовое возбуждение обеспечивает повышение уровня циркулирующей глюкозы и кортизола, чтобы сфокусировать наше внимание и вспомнить информацию, актуальную для выполняемой задачи.

Рисунок 5.1: Кривая Йеркса-Додсона.

В 1908 году психологи Роберт М. Йеркс и Джон Д. Додсон первыми установили перевернутую U-образную зависимость между уровнем воспринимаемого стресса и эффективностью деятельности, известную сегодня как кривая Йеркса – Додсона. Эффективность выполнения задачи улучшается, когда кто-то приближается к умеренному стрессовому возбуждению, но неуклонно снижается после этой точки, пока не падает полностью и замирает. Эустресс («хороший» стресс) характеризует низкий уровень стрессовой активации, в то время как дистресс характеризует высокий уровень стрессовой активации.

И наоборот, при высоком уровне возбуждения наши показатели неуклонно снижаются. Неудивительно, что на крайнем конце этого спектра находится реакция оцепенения. На дистресс-стороне кривой нарушаются мыслительные функции мозга: возникают трудности с вниманием, отсеиванием отвлекающих факторов, запоминанием актуальной информации, регулированием (снижением) уровня стресса и негативных эмоций, принятием эффективных решений.

Таким образом, оптимальная производительность, сознательное обучение и эффективное принятие решений скорее всего будут происходить при умеренных уровнях стресса, где стрессовой активации достаточно, чтобы держать нас в бдительном и сосредоточенном состоянии, но недостаточно, чтобы нам попасть в нашу зону дистресса. Таким образом, имея в виду все вышеописанное, наше нейробиологическое окно толерантности к стрессовой активации – это «окно», в пределах которого мы способны производить нисходящую и восходящую регуляцию уровня нашего стресса, чтобы оставаться в течение долгого времени в пределах оптимальной рабочей зоны умеренной активации.

В пределах «окна» мыслящий мозг и мозг выживания работают вместе как союзники, все их функции полностью в рабочем режиме. В пределах нашего «окна» с большей вероятностью включится точная нейроцепция – то есть если мы воспринимаем ситуацию как опасную, ситуация действительно объективно опасна. Весьма вероятно, что мы будем воспринимать соответствующие внутренние и внешние сигналы, а затем впитаем, объективно оценим и интегрируем все эти новые данные с уже известной нам информацией, влияющей на текущую ситуацию. Больше шансов, что мы рассмотрим и оценим затраты и преимущества всех наших вариантов. И затем с большей вероятностью сделаем выбор, наиболее соответствующий нашим ценностям и целям. После этого мы скорее всего сознательно оценим последствия этого решения, и таким образом и произойдет наша адаптация и обучение для будущих событий. Следовательно, чем шире наше «окно», тем больше вероятность того, что мы сможем поддерживать точную нейроцепцию и эффективную интеграцию процессов мыслящего мозга и мозга выживания – даже при высоких уровнях стрессовой активации и эмоциональной напряженности.

Предельная производительность требует способности регулировать уровень нашей активации в соответствии с поставленной задачей. Разные задачи требуют разного уровня активации. Например пробуя что-то новое, мы с большей вероятностью добьемся успеха при более низком уровне активации. Это происходит потому, что, как уже объяснялось в главе 4, мозг выживания оценивает новизну как нечто, представляющее повышенную угрозу. И наоборот, утомительные или привычные задачи могут потребовать большего напряжения, чтобы создавать концентрацию и мотивацию. На самом деле это одна из причин, почему люди откладывают выполнение неприятных задач: по мере приближения крайнего срока их стрессовое возбуждение возрастает, в конечном счете создавая достаточно стресса, чтобы мотивировать их справиться с задачей.

И наоборот, когда мы испытываем стрессовую активацию или эмоциональную напряженность, выходящие за пределы нашего «окна», мы более склонны к нарушенной нейроцепции. Вне пределов нашего «окна» мы больше склонны воспринимать нечто, как опасность, даже когда обстановка на самом деле не столь угрожающая, и затем стимулируем защитное поведение в ответ. Или же мы можем воспринимать ситуацию как безопасность/возможность, в то время как условия для нас на самом деле довольно опасны, и из-за этого мы подвергнемся высокому риску. В результате в подобных обстоятельствах мы можем мобилизовать слишком много или слишком мало стрессовой активации.

Вне пределов нашего «окна» поиском информации, оценкой и принятием решений, скорее всего, будет управлять мозг выживания – а мыслительные процессы мыслящего мозга будут подавлены или работать с нарушениями. Высокий уровень стресса, как правило, сужает наше восприятие, так что мы неосознанно отдаем приоритет и фокусируемся на сиюминутном, а не на том, что важно для нашего успеха в долгосрочной перспективе. Мы склонны придавать смысл вещам с искаженной точки зрения. Мы фокусируемся на информации, которую воспринимаем как психологически основную, но при этом поглощены нашими стрессогенными факторами и самим стрессом. В процессе мы теряем перспективу. Когда мы испытываем стресс, то склонны собирать меньше информации. Мы с большей вероятностью будем делать логически вытекающие и всеобъемлющие выводы из небольших объемов информации, часто вырванных из контекста. Кроме того, у нас вырабатывается асимметрия в восприятии негативного – негативная информация скорее захватит наше внимание, получит больше обработки и будет иметь преимущество при воспоминаниях. Это имеет эволюционный смысл. Наши палеолитические предки скорее имели возможность выжить, если они могли быстро запоминать и учиться на негативных, стрессовых событиях.

Подобное сужение и ригидность возникают и при принятии решений. Мы скорее примем первый приемлемый вариант, чем рассмотрим весь спектр альтернатив. Мы больше будем полагаться на стереотипы, упрощенные допущения и прошлый опыт – вместо того чтобы ясно видеть уникальные особенности текущей ситуации. Наша способность анализировать сложные ситуации, просчитывать стратегические взаимодействия и последствия принимаемых решений падает. Мы становимся более склонными к совершению ошибок.

При длительном или высоком уровне стресса исполнительная функция и функции эксплицитной памяти могут нарушаться или повреждаться.

Вне пределов нашего «окна» отношения нашего мыслящего мозга и мозга выживания становятся конфронтационными, и это выражается тремя способами. Во-первых, ухудшение функций мыслящего мозга может проявляться в виде неточной ситуационной информации, проблем с памятью, рассеянности, тревожном планировании или защитном резонерстве.

Во-вторых, верх может взять наш мозг выживания, и тогда эмоции и стрессовое возбуждение будут искажать наше восприятие, поглощать большую часть нашего внимания и управлять принятием решений и поведением. Тогда мозг выживания и нервная система скорее всего окажутся в том режиме, который запрограммирован для действия по умолчанию, даже если это не самый подходящий выбор для данной ситуации. В то время как эта программа будет осуществляться бессознательно, наш мыслящий мозг может попытаться обвинить в этом других или себя.

В-третьих, может случиться ситуация, при которой «пересилит» наш мыслящий мозг, и тогда мы будем «жить в своих головах» – игнорируя сигналы мозга выживания, то есть наши эмоции и физические ощущения. Доминирование мыслящего мозга почти наверняка присутствует, когда мы что-то подавляем, отрицаем, пытаемся разложить по полочкам или «смиряемся и двигаем дальше».

Разумеется, в различных ситуациях мы можем испытывать все три аспекта этих конфронтационных отношений. До тех пор, пока в мозге выживания не произойдет полное и эффективное восстановление, эти паттерны будут продолжать воспроизводиться и еще больше сужать «окно». Со временем эта динамика создает алло-статическую нагрузку и приводит к развитию симптомов дисрегуляции.

Пути, по которым травма и хронический стресс сужают «окно», взаимосвязаны, но различны. Травма включает в себя дополнительную динамику, которая еще больше усложняет отношения между мыслящим мозгом и мозгом выживания.

Наиболее важной дополнительной динамикой является то, что во время травмы имплицитная система памяти мозга выживания повреждается. Мозг выживания воспринимает нас как бессильных, беспомощных или лишенных контроля. Впоследствии это ощущение беспомощности оставляет свой глубокий след в нашей системе имплицитного обучения. Неважно, что мы действительно выжили. Мозг выживания понял, что мы не можем успешно защищаться.

Например мы были пойманы в ловушку или физически ограничены, неспособны сопротивляться или бежать, или нас одолели. Мы могли пережить автомобильную аварию, стихийное бедствие, террористический акт или массовую стрельбу, когда события были полностью вне нашего контроля. В случаях более тонкого воздействия мы могли испытать двойное воздействие дискриминации и харассмента на работе – где говорить, чтобы защитить себя или кого-то еще, могло стоить нам работы, поэтому мы молчали или соглашались. Когда мозг выживания кодирует имплицитные воспоминания от таких травматических событий, он бессознательно связывает высокий уровень стрессовой активации с неподвижностью, беспомощностью и отсутствием контроля.

В воспоминаниях Хулио он не мог вырваться из хватки кузена и удержаться от падения. Он также не смог предотвратить смерть своего двоюродного брата. Его мозг выживания, вероятно, обобщил и выяснил, что Хулио не мог успешно защитить себя, когда чувствовал себя «прижатым».

Система имплицитной памяти хранит информацию о травматических событиях иначе, чем когда обучение произошло после «успешной» (завершенной) защиты. В отсутствии успешной защиты и восстановления стрессовая активация, мобилизованная во время травматического события, так и не смогла разрядиться. В свою очередь, травмирующие воспоминания кодируются таким образом, чтобы обеспечить их сохранение.

В результате мозг выживания считает, что травматическое событие так и не было завершено. И – это ключевой момент – до тех пор, пока мозг выживания, нервная система и тело не получат возможность закончить незавершенную защитную стратегию и разрядить связанную с ней стрессовую активацию, мозг выживания продолжает воспринимать событие как продолжающееся. Он также воспринимает себя как бессильного в оказании успешной защиты от текущей угрозы – что увеличивает вероятность повторного появления защиты по умолчанию в виде оцепенения, что Хулио и продемонстрировал во время показа ролика с животными.

Это искажение имплицитной памяти мозга выживания после травматических событий имеет несколько последствий. Во-первых, поскольку мозг выживания верит, что травматическое событие все еще продолжается, он не в состоянии полностью обработать и извлечь уроки из этого события. В то же время он продолжает в значительной степени полагаться на незавершенную или неудачную защитную стратегию, которую он использовал во время первоначального травматического события. Это как если бы мозг выживания подсознательно верил, что «если я попробую ту же самую защитную стратегию снова в текущей ситуации, возможно, в этот раз она сработает, и тогда я смогу наконец успешно защитить себя».

Это означает, что травмированный мозг выживания теряет способность различать прошлое и настоящее, поэтому он не в состоянии учиться и адаптироваться. Без полного восстановления мозг выживания остается замороженным в том времени, когда произошло первоначальное травматическое событие. Понятно, что эта динамика подпитывает реконструкцию травмы, бессознательно воссоздавая ситуации или отношения, которые повторяют аспекты более ранних травматических событий. Именно поэтому люди, пережившие травму, особенно те, кто получил ее в детстве, сегодня особенно подвержены реагированию на опасные ситуации при помощи мозга выживания, с помощью реакций – зачастую контрпродуктивных или вредных, – которые не имеют отношения к тому, что происходит сейчас. Единственная доступная сегодня, усвоенная мозгом выживания реакция на опасность – это повторение той реакции, которая заложилась как реакция по умолчанию во время первоначального травматического события.

Незавершенная или неудачная защитная стратегия, запрограммированная во время травматического события, становится новой обобщенной программой по умолчанию для ситуаций, которые мозг выживания воспринимает как аналогичные исходному травматическому событию. В случае с Хулио, когда он смотрел на «прижатое» животное на видео, это вызвало те же ощущения в его теле, которые он испытал, когда был «прижат» хваткой своего кузена во время падения. Этого сходства для его мозга выживания было достаточно, чтобы снова запустить его программу по умолчанию – оцепенение.

Травмированный мозг выживания остается в готовности использовать свои стратегии по умолчанию еще долгое время уже после изменения условий окружающей среды. Эти стратегии по умолчанию опережают соответствующую информацию о текущей ситуации и имеют приоритет, даже когда другие стратегии могли бы быть более подходящими. Мозг выживания будет продолжать полагаться на свои запрограммированные стратегии по умолчанию до тех пор, пока не испытает полного восстановления. Только тогда мозг выживания наконец осознает, что травматическое событие действительно в прошлом – и что система ум – тело сегодня в безопасности.

Второе следствие поврежденной имплицитной системы памяти состоит в том, что мозг выживания становится сверхчувствительным к любым сигналам, связанным с первоначальной травмой.

Вся информация, которую мозг выживания захватывает во время травматического события – и большая часть которой находится вне осознания мыслящего мозга, – хранится в системе имплицитной памяти как часть капсулы памяти. Капсулы памяти включают в себя сенсорную информацию (зрительные образы, звуки, запахи, вкусы, тактильные ощущения), положения тела, физические движения, эмоции и физические ощущения, особенно связанные со стрессовой активацией СНС и дорсальной ПСНС. Капсулы памяти могут также включать в себя изменения восприятия, такие как восприятие наблюдения за телом с потолка или ощущение, что время замедлилось.

Сила каждой капсулы памяти зависит от интенсивности травмирующего события и от того, происходило ли это событие неоднократно в течение долгого времени. А стрессовая активация и эмоциональное напряжение, которые мы испытывали во время травматического события и которые мы еще не разрядили через полное восстановление, служат «клеем», удерживающим компоненты капсулы памяти вместе. Капсулы памяти остаются активными и чувствительными к срабатыванию до момента нашего полного восстановления.

Когда мозг выживания воспринимает сигнал, подобный компоненту одной из наших неразрешенных капсул памяти, он может активировать ее. В свою очередь, система ум – тело реагирует так, как будто эта травма снова происходит прямо сейчас – с тем же уровнем ужаса и беспомощности, который она чувствовала, когда травма произошла впервые. Это как иметь много различных бессознательных дверей в комнату, которая содержит неразрешенную травму.

Вот почему, например, ветераны боевых действий или пережившие разбойное нападение с применением огнестрельного оружия могут проваливаться в воспоминания, когда они слышат звук выхлопа автомобиля. В действительности их миндалевидная железа обобщает звук выхлопа и связывает его с выстрелом – звуком, хранящимся в капсуле памяти.

Важно отметить, что поскольку капсулы памяти хранятся в системе имплицитной памяти мозга выживания, мыслящий мозг может не понимать, как и почему срабатывает капсула памяти. На самом деле мыслящий мозг может даже не осознавать, что срабатывает капсула памяти. Поскольку капсулы памяти сохраняются при очень высоком уровне возбуждения – именно тогда миндалевидное тело лучше всего запоминает – эксплицитная память мыслящего мозга могла быть нарушена или отключена. Вот почему сознательная память о травмирующем событии может быть расплывчатой, фрагментарной и противоречивой. Некоторые детали могут отпечататься в сознательной памяти с кристальной ясностью, в то время как другие полностью отсутствуют.

Мозг выживания будет продолжать полагаться на свои запрограммированные стратегии по умолчанию до тех пор, пока не испытает полного восстановления.

Третье следствие поврежденной системы имплицитной памяти состоит в том, что всякий раз, когда срабатывает капсула памяти, мозг выживания и тело выдают симптомы, которые демонстрируют веру мозга выживания в то, что травматическое событие все еще продолжается. Эти симптомы включают в себя флешбеки, ночные кошмары, навязчивое мышление, беспокойство, зацикленность на определенных мыслях и физические симптомы стрессовой активации, несоразмерные с текущей ситуацией. Воссоздавая эти симптомы, мозг выживания безуспешно пытается завершить первоначальное травматическое событие и восстановить аллостаз. Эти симптомы показывают, что мозг выживания и тело не понимают, что событие на самом деле уже в прошлом, и продолжают мобилизовывать стрессовую активацию, чтобы справиться с этим искаженным восприятием текущей угрозы.

Одним из примеров этого третьего следствия является киндлинг[30]30
  Киндлинг (англ. kindling – розжиг, зажигание, возгорание) – стойкое изменение функционального состояния (возбудимости) отдельных зон головного мозга, возникающее в результате их постоянной подпороговой стимуляции. Рассматривается как один из основных патофизиологических механизмов формирования «генераторов патологического возбуждения», играющих важную роль в патогенезе многих заболеваний нервной системы, особенно эпилепсии.


[Закрыть], когда ранее благоприятные события все чаще приводят к стрессовой активации. Киндлинг происходит, когда неразрешенные капсулы памяти инициируются многократно, например через флешбеки, причем с каждым разом симптомы усиливаются. В конечном счете, внутренние сигналы стрессовой активации – такие как поверхностное дыхание, мышечное напряжение, тошнота или определенные положения тела – могут стать источником возбуждения стресса, полностью независимым от каких-либо внешних сигналов. Вот почему его называют киндлингом – похоже на то, как маленькие, легко воспламеняющиеся веточки используются для разжигания костра.

Каждый раз, когда происходит киндлинг, «ставка растет» – чувствительность системы ум – тело к старым сигналам увеличивается. Со временем система ум – тело может стать самоактивирующейся и все менее настроенной на реальное окружение.

По сути, травмированный мозг выживания проецирует постоянную опасность, которую он воспринимает внутри системы ум – тело – через неразрешенные капсулы памяти – наружу, во внешнюю среду. Он застревает в прошлом, накладывая неразрешенные капсулы памяти опасности на нынешнюю ситуацию, даже когда на самом деле она полностью безопасна. Подобное искажение является доминированием мозга выживания в его самом крайнем проявлении. Таким образом, неразрешенные капсулы памяти бессознательно искажают восприятие травмированного человека, поглощают и удерживают его внимание, управляют его защитными и реляционными стратегиями, выдавая реакции по умолчанию, влияют на его отношения и принятие решений.

Со временем мозг выживания воспринимает эти внутренние стрессогенные факторы – физические ощущения, боль, тревожные мысли и эмоции, связанные с первоначальной травмой, – как все более угрожающие и сложные. Вот почему симптомы более ранних травматических событий могут действительно ухудшаться с течением времени, практически, как если бы они «жили своей собственной жизнью». Хотя так, по сути, и есть. Они делают это через киндлинг.