Текст книги "Приоткрой свое окно. Программа восстановления после продолжительного стресса, тревожного расстройства, травмы и ПТСР"

Один эксперимент демонстрирует эту динамику очень явно: исследователи изучали стрессовую активацию среди латиноамериканцев, когда они ожидали – а затем и участвовали – в аттестации, которую проводила белая женщина. У латиноамериканцев, которым сказали, что белая женщина имеет предубеждение в отношении этнических меньшинств, перед аттестацией показатели артериального давления и стрессовая активация были выше, а во время аттестации было больше связанных с угрозой эмоций и мыслей – чем у латиноамериканцев, которые были уверены, что белая женщина не имеет никаких предубеждений. Это исследование убедительно показывает, что хроническая бдительность и ожидание дискриминации могут быть такими же стрессовыми, как и ее непосредственное переживание.

В совокупности этот растущий массив эмпирических исследований говорит о том, что повседневная реляционная травма, получаемая от бедности, сексизма, гетеросексизма и расизма, и которую большинство наших мыслящих мозгов списывают на «все не так уж и плохо» или «ничего особенного» – на самом деле имеет значение. Мы можем и не осознавать стрессовую активацию, но эти вещи все равно могут включать наши системы и не выключать их никогда.

Прежде чем продолжить чтение, запишите пять прилагательных, которые описывают, каким вы видите себя, по одному прилагательному на каждой строке. Например вы можете видеть себя «сильным, успешным, оптимистичным, самостоятельным и усердным». Или, возможно, вы видите себя «честным, остроумным, дружелюбным, заботливым и сострадательным».

Теперь напротив этих пяти прилагательных напишите их противоположности. Например напротив «сильный» вы напишете «слабый», напротив «честный» – «нечестный». Второй список прилагательных содержит краткое описание теневой стороны вашей личности.

Отождествление с качествами, которые соответствуют нашему образу себя, означает, что мы также естественным образом будем бороться с нашей тенью, отвергать ее и бояться тех качеств, которые составляют нашу тень. В самом деле, чем сильнее мы (индивидуально и коллективно) отождествляем себя с любой половиной этих списков, тем больше мы будем скрывать, отрицать и подавлять противоположную половину.

Это означает, что всякий раз, когда возникают качества, которые мы отказываемся в себе признавать, – а как цельное человеческое существо мы неизбежно будем испытывать обе крайности из любой пары – тем больше будет внутреннее напряжение, которое мы испытаем. И тем больше мы будем бороться с реальностью. Если мы видим себя «честными», то скорее всего действуя «нечестно», будем это отрицать. Если мы «заботливые», мы проигнорируем момент, когда будем «эгоистичны». Если мы считаем себя оптимистичными и счастливыми, мы, естественно, будем отталкивать печаль, депрессию или другие негативные настроения, полагая при этом, что «со мной, наверное, что-то не так».

И, разумеется, если мы видим себя эффективными, самодостаточными, жесткими, стойкими и сильными, нам будем трудно принять переживания, возникающие тогда, когда наш мозг выживания воспринимает нас как бессильных, беспомощных и не имеющих контроля над происходящим.

Тем не менее, когда мы сильно отождествляем себя с одной из сторон любой пары, не признаваемая нами другая сторона скорее всего будет контролировать нас, и часто неосознанно. Как говорится, чем упорнее сопротивляешься, тем упорнее это существует.

Испытываем ли мы стресс или травму во время сложных или угрожающих жизни событий, на самом деле не зависит от нашего мыслящего мозга. Потому что нейроцепция – это компетенция мозга выживания. Таким образом, стресс и травма никогда не имеют прямого отношения к оценкам и суждениям нашего мыслящего мозга о том, являются ли события «стрессовыми» или «травматическими» или же нет.

Однако стресс и травма, которые мы переживаем, почти всегда косвенно связаны с оценками и суждениями нашего мыслящего мозга. Почему? Потому что, когда суждения мыслящего мозга не согласуются с нейроцепцией мозга выживания, тем самым создается почва для конфронтации между ними. Это внутреннее разделение всегда усугубляет стресс и травму в нашей системе ум – тело.

Всякий раз, когда наш мыслящий мозг допускает и принимает только некоторые угрожающие жизни или трудные события, или некоторые эмоции – обычно те, которые согласуются с нашим образом себя, – отрицая при этом остальные угрожающие жизни или трудные события, которые мы фактически пережили, и остальные эмоции из всего человеческого репертуара, мы тем самым создаем внутреннее разделение.

То, что наш мыслящий мозг не хочет сознательно признавать внутри себя «слабые», «тонкие» или «иррациональные» эмоции, не означает, что у нас их не будет. Наш мозг выживания, безусловно, по-прежнему будет генерировать эти эмоции. На самом деле все эмоции в тот или иной момент будут возникать внутри нашей системы ум – тело, потому что весь спектр человеческих эмоций – это врожденная часть нашего человеческого устройства. Однако всякий раз, когда наш мыслящий мозг отказывается признать эмоции, которых он не хочет, мы тем самым закрепляем отношения конфронтации. В процессе этого мы сами выходим за пределы нашего «окна» и создаем аллостатическую нагрузку. И чем дольше это будет продолжаться, тем больше симптомов дисрегуляции мы будем испытывать.

Так как же фактически проявляется противоборство между мыслящим мозгом и мозгом выживания – когда одно качество признается, в то время как противоположное отвергается?

Чаще всего мы пытаемся отвлечься, отрицать, подавить, компартментализировать, игнорировать, избегать, самостоятельно лечить или замаскировать то качество, которое мы отказываемся признавать – и ту боль, которая приходит вместе с ним. Наш мыслящий мозг не хочет сосредотачиваться на боли. Вместо этого он старается фокусироваться на будущем – жизненных целях, которых мы когда-либо добьемся, богатстве и славе, которые мы заработаем, добре, которое мы накопим, прекрасном теле, которое мы вылепим, следующем высоком положении в карьере, отношениях, которые мы создадим, или на списке того, что надо обязательно сделать, прежде чем умрешь.

Проблема в том, что наш мозг выживания, нервная система и тело не склонны сотрудничать с этой стратегией мыслящего мозга по игнорированию нашей более ранней боли, надругательств, стресса или травмы.

Возможно, вы заметили определенную тенденцию в рассказах Грега, Тани, Тодда и моих историях. Мы с Таней, как правило, справлялись с нашими стрессом и травмой, интернализируя[19]19
  Интернализировать (от англ. internalize) – переживать внутри; трансформировать во внутренне.


[Закрыть] их: я бросилась в компульсивное переутомление, а Таня пыталась перебить свою боль экстремальным ограничением калорий и чрезмерными физическими упражнениями. У нас обеих также развились интернализирующие психологические расстройства – в моем случае, ПТСР и депрессия; у Тани – анорексия.

В противоположность нам, Грег и Тодд, как правило, справлялись со своими стрессом и травмой, экстернализируя[20]20
  Экстернализировать (от англ. externalize) – находить внешнее выражение; выводить наружу.


[Закрыть] их: Грег получал вброс адреналина благодаря сделкам с высокими ставками и интрижкам, пройдя на этом пути через череду неудачных браков, а Тодд получал свой адреналин через агрессивное вождение, злоупотребление алкоголем и насилие.

Тем не менее мы все четверо делали одно и то же – открещивались, подавляли, компартментализировали, принимали само-назначенные лекарства и подавляли наш стресс и травмы, следуя копинг-стратегиям, в которых наш мыслящий мозг мог более или менее чувствовать, что он что-то контролирует. Каждый из нас по-своему полагался на социально приемлемые выходы из ситуаций и стратегии преодоления, которые не угрожали бы нашей самоидентификации.

Этот паттерн – когда женщины интернализируют, а мужчины экстернализируют – довольно распространен в нашей культуре.

В нашей культуре (как и во многих других) девушек и женщин учат «не гнать волну», так как гнев не является подходящей эмоцией для женщины. Хотя женщины испытывают гнев так же часто, как и мужчины, исследования показывают, что после этого женщины испытывают больше стыда и смущения. Подчеркивая, насколько это социально неприемлемо, женский гнев чаще называют «стервозным», «враждебным», «агрессивным» и «скандальным». Когда женщины злятся, они также чаще плачут и испытывают беспокойство, потому что считается, что грусть и страх – это наиболее подходящая для них эмоциональная территория. Неудивительно поэтому, что мы вынуждены прятать свою боль внутри, подавляя ее во имя «мира любой ценой», делая то, что фактически вредит нам, и проявляя обусловленные интернализацией расстройства, которые женщины несоразмерно испытывают в нашем обществе, включая депрессию, беспокойство, синдром самозванца[21]21
  Синдром самозванца – синдром, при котором кажется, что ты попал куда-то незаслуженно и выглядишь там намного глупее окружающих.


[Закрыть], расстройства пищевого поведения и аутоиммунные заболевания.

И наоборот, мальчиков и мужчин учат быть амбициозными и агрессивными, а также что страх и грусть являются неуместными эмоциями. Нас всех учат, что тестостерон программирует мужские тела на агрессию – и что травля на детской площадке, сексуальные домогательства, издевательства, а также домашнее насилие – все это можно аккуратно списать с обоснованием, что «мальчики всегда остаются мальчиками». «Сильные» мужчины не бывают уязвимы или подавлены и не боятся, особенно когда они могут экстернализировать эту боль, перенося ее на других, ловко сманеврировав в позицию собственной грандиозности, превосходства или агрессивности.

Однако за всем этим лежит непризнаваемая боль, стыд, страх, грусть или неадекватность. Неудивительно, что мужчины вынуждены переносить свою непризнаваемую ими боль на других – таким образом внося свой несоразмерный вклад в насилие в нашем обществе, занимаясь тем, что дает им адреналин и чувство риска, и проявляя обусловленные экстернализацией расстройства, которые мужчины в основном испытывают в нашем обществе, – интермиттирующее эксплозивное расстройство (ИЭР; т. е. приступы ярости), синдром дефицита внимания с гиперактивностью (СДВГ), алкоголизм и токсикомания.

Независимо от пола, люди, которые считают себя успешными, способными, жесткими, сильными и стойкими, как правило, не признают свою травму. Почему? Потому что травма – это тень этих самоидентифицированных качеств. Это их противоположность – беспомощность, уязвимость, слабость, бессилие и отсутствие контроля – как раз то, что характеризирует травму. Эта динамика наиболее ярко проявляется у мужчин, потому что в нашей культуре для человека, признавшего, что он утерял силу воли, это обычно означает и то, что он потерял и мужественность.

Кроме того, мы участвуем в коллективном лицемерии: проповедуя, что здоровье, отношения, семья, община и «баланс между работой и жизнью» важны, мы одновременно превозносим и восхищаемся людьми с несбалансированным поведением.

Тем не менее все мы, как мужчины, так и женщины, воспитаны культурой и обществом так, чтобы отдавать предпочтение, ценить и отождествляться с «мужскими» чертами в ущерб «женственных». Эта полярность проявляется в нескольких измерениях: сильный по сравнению со слабым, рациональный по сравнению с эмоциональным, могущественный по сравнению с бессильным, преступник по сравнению с жертвой, самообеспеченность по сравнению с нуждой, контролирующий по сравнению с контролируемым. Мы также наблюдаем эту полярность в своем коллективном противопоставлении разума с телом, «испытывать стресс» против «пережить травму».

Психотерапевт Терри Рил называет это «великим разделением», где первая половина каждой из этих пар характеризуется как «мужская», а вторая половина – как «женская». Однако в культурном смысле отношения между этими двумя половинами не равны. Скорее «мужская» относится к «женской» пренебрежительно, как к второсортной.

Поскольку все мы боремся с такой полярностью, оба пола склонны отрицать свою боль и выражать ее вместо этого через повышенную физическую симптоматику; этот процесс называется соматизацией. Большой массив эмпирических исследований, особенно среди ветеранов боевых действий и переживших детскую и / или сексуальную травму, связывает соматизацию с подавлением эмоций, стресса и травм. Эта подавленная боль окольными путями проявляется через различные физические заболевания, хронические боли, болезни желудочно-кишечного тракта, проблемы со спиной, со сном и через ряд других физических симптомов. Есть данные, что соматизация также связана с суицидальным поведением. Мы видим свидетельства соматизации у Грега, Тани, Тодда и в моей истории.

Люди, работающие в условиях высокого стресса или занимающие высокие ответственные посты особенно склонны к выражению своего горя или истощения посредством соматизации, поскольку считают, что получат меньше насмешек и социального осуждения за то, что обратились за помощью по поводу физических проблем, чем если обратятся за помощью со своими психологическими или эмоциональными проблемами. Возможно, самым показательным исследованием подобной социальной тенденции для условий повышенного стресса было исследование 2003 года с участием солдат 82-й воздушно-десантной дивизии за две недели до их вторжения в Ирак. Несмотря на сходные показатели ПТСР, солдаты с боевым опытом и без него выражали свой стресс по-разному. По сравнению с солдатами-новичками, ветераны справлялись с напряжением в связи с предстоящей переброской, в основном блокируя эмоциональные проявления – такие как беспокойство, раздражительность, депрессия и суицидальные мысли – и одновременно они сообщали о большем количестве физических признаков, таких как хроническая боль, головокружение, обмороки, головные боли, боли в груди, проблемы с пищеварением, бессонница и трудности сексуального характера.

До сих пор мы видели, что обычная «подходящая» реакция на стресс и травму – это «смирись и двигай дальше», то есть отрицать, игнорировать, маскировать, отвлекаться, подавлять, самозалечивать как стрессовые, так и травматические события, а также возникающую в результате этого дисрегуляцию.

Мы склонны приравнивать отрицание к упорству, настойчивости и жесткости. Особенно в преимущественно мужской среде превалируют стоицизм и плотно сжатые губы. Мы уважаем «ходячих раненых» и спортсменов, которые «играют с травмой». Людей, которые «воюют дальше» вместо того, чтобы дать своей боли, травме или беде «доконать их».

Эти бессознательные нормы и привычки очень сильны в нашем обществе. На самом деле группы склонны тиражировать индивидуальную динамику. Как отдельные люди склонны не принимать собственную травму, так же ее не принимают и группы.

Когда группа игнорирует травму, это, к сожалению, создает условия для того, чтобы еще больше людей были травмированы, а также закрепляет культурное давление на них, заставляя их продолжать отрицать собственные травмы.

В нашей культуре мы коллективно склонны оценивать себя – и других людей – как сумму наших достижений, осязаемых творений, изобретений и «добавленной стоимости» на наше рабочее место или сообщество. Соединенные Штаты процветают как свободная рыночная экономика, и поскольку рынок придает большое значение производительности, эффективности, скорости, настойчивости, жесткости, богатству и достижениям – мы тоже так делаем. Капитализм также подпитывает в обществе двойные стандарты: он, как правило, ценит и стимулирует производительность и достижения, при этом отрицая, игнорируя и стараясь не замечать многие издержки и последствия этих достижений.

Все мы, как мужчины, так и женщины, воспитаны культурой и обществом так, чтобы отдавать предпочтение, ценить и отождествляться с «мужскими» чертами в ущерб «женственных».

Мы видим работу этой динамики в том, как большинство акционеров и Уолл-стрит стимулируют динамику рынка – например тем, как они вознаграждают корпоративных лидеров исключительно «по итогам», игнорируя при этом «факторы внешнего порядка», сопровождающие эти результаты, а именно низкий моральный дух, неэтичное поведение, заболевания среди сотрудников, связанные со стрессом, небезопасные условия труда, культивирование домогательств и дискриминации, пагубные последствия для окружающей среды. (В экономике «факторы внешнего порядка» – это издержки, затрагивающие людей или планету, воздействие которых те не выбирали по своей воле.) Например недавние исследования показывают, что токсичные, неэтичные работники дольше остаются в компании и более продуктивны, по крайней мере с количественной точки зрения объемов их труда, что, вероятно, объясняет, почему их выбирают и они остаются в организациях так надолго.

Фактически концептуализация сексуальных домогательств, загрязнения окружающей среды или токсичных условий труда как «факторов внешнего порядка» сама по себе является симптомом той же самой динамики. Она выстраивает свою линию таким образом, что ценит, принимает и ставит себе в заслугу один предпочтительный аспект реальности, одновременно отрицая, игнорируя и списывая со счетов другие аспекты реальности, которые естественным образом возникают одновременно с этим.

Харви Вайнштейн возглавил успешную киностудию, которая вывела на экран сотни блокбастеров и одновременно был обвинен в более чем восьмидесяти изнасилованиях и сексуальных домогательствах. Эрик Шнейдерман – бывший прокурор, которого превозносили как борца с мошенничеством в корпорациях и коррупцией, и одновременно – человек, который ушел в отставку после обвинений в алкоголизме и сексуальном насилии. Дэвид Петреус, который однажды сказал журналистам, что «редко испытывает стресс вообще», – это бывший директор ЦРУ и отставной генерал, широко известный за разработку американской стратегии «всплеска» в Ираке и Афганистане, а также человек, который сознательно сливал секретную информацию своей любовнице.

Со времен движения #MeToo многие обозреватели выступали за разграничение между «художником» и «искусством» – стараясь сконцентрировать наше внимание исключительно на конечном продукте человека, который тот производит, тем самым оставляя вне нашей коллективной оценки его проступки и грехи. Проблема такого разделения состоит в том, что мы на самом деле цельные, а не раздробленные существа, и способны соединять в себе как творческого гения или мужественного руководителя, так и выбирать оскорбительное, жестокое, извращенное, подверженное пагубным зависимостям, неэтичное поведение.

Наша мифологизация индивидуализма также способствует усилению норм разделения и отрицания. Безусловно, индивидуализм глубоко встроен в фундаментальные структуры американской системы управления и соответствующее уважение ими индивидуальных прав. Особенно после Вьетнамской войны и движения за гражданские права мы также наблюдаем рост меритократических[22]22
  Меритократия (от лат. meritus – «достойный» + др. – греч. κράτος – «власть, правление») – букв. «власть достойных»; принцип управления, согласно которому руководящие посты должны занимать наиболее способные люди, независимо от их социального происхождения и финансового достатка.


[Закрыть] принципов в нашей системе образования и на рабочих местах.

Постепенно мы пришли к концепции жизни как пути, на котором мы культивируем индивидуальные навыки и таланты, собираем достижения и совершенствуем наши резюме. Этот миф об индивидуалистической меритократии создает преувеличенный акцент на IQ, оторванный от остальных качеств. Мы подчеркиваем нашу автономию, самодостаточность и независимость, ослепляя себя этим, чтобы не видеть, что мы на самом деле включены в сообщества. При нашем искаженном внимании к индивидуальным правам граждан мы забываем, что они также связаны и с ответственностью.

Этот миф об индивидуализме проявляется также и в наших культурных артефактах. Со времен «Одиссеи» Гомера западная цивилизация изобилует историями о героическом человеке – самодостаточном герое, обычно человеке, чьи акты служения, жертвенности и успеха проистекают из его изоляции (или отчуждения) от основного общества. Вспомните Кларка Кента, Брюса Уэйна и Питера Паркера[23]23
  Кларк Кент, Брюс Уэйн и Питер Паркер – супергерои американских комиксов. Они талантливые, убежденные индивидуалисты, чья миссия творить и преобразовывать мир.


[Закрыть], супергероев, которые спасли свои сообщества, изолировав себя от них. Или архитектор Говард Роарк из «Источника», либертарианский образец Айн Рэнд. Или Джеймс Бонд – одинокий рейнджер. Классический американский ковбой. Это волевые, жесткие, рациональные, основательные, мужественные мужчины.

В нашей культуре мы коллективно склонны оценивать себя – и других людей – как сумму наших достижений, осязаемых творений, изобретений и «добавленной стоимости» на наше рабочее место или сообщество.

Наконец, эти нормы компартментализации также появились и в современном научном методе. Рене Декарт, Исаак Ньютон и другие ученые и философы показали, что математика является не только воплощением чистого разума, но и наиболее заслуживающим доверия знанием. Нам известно знаменитое восклицание Декарта: «Я мыслю, следовательно, я существую». Иными словами, Декарт предполагал, что мышление является главной отличительной чертой существования – и что человек может познать все путем размышления и логики.

Эти мужчины приравняли «объективную» реальность к концептуальному пространству, в котором можно получить измеримые результаты. Подобный приоритет выраженной в количественной форме информации подразумевал, что явления, которые не поддаются измерению – например инстинкт, интуиция, эмоции, мечты, контекст – не могут содержать в себе надежной информации. В основе данного мировоззрения лежит вера в то, что мир постижим, что есть объективная реальность, которую мы можем постичь, имея достаточное количество данных, измерений и / или анализа.

Эти культурные убеждения образовали дуальность между разумом и телом, субъектом и объектом, осознанием того, что «здесь» в противоположность вещам «там». Эта дуальность проявляется в нашем культурном предпочтении знания, полученного в результате «рационального» мышления и «объективной» информации – а не инстинктивно, из эмоций, воображения, сопереживания и других «субъективных» источников. На самом деле, хотя я буду полагаться на эмпирические данные и научные исследования и делиться ими с вами в данной книге, я прямо увязываю эту «объективную» информацию со своим «субъективным» пережитым опытом, потому что сами по себе наука и эмпирические исследования никогда не дают полного понимания.

Мы по-прежнему видим, как сегодня работает картезианская парадигма[24]24
  Картезианская парадигма – система мышления, основанная на трудах британского естествоиспытателя Исаака Ньютона и французского философа Рене Декарта. Наиболее значительным вкладом Рене Декарта в ведущую парадигму Исаака Ньютона была предельно заостренная концепция абсолютной дуальности ума и материи, следствием которой стало убеждение, что материальный мир можно описать объективно, без отсылки к наблюдателю. Эта концепция послужила инструментом для быстрого развития естественных наук и технологии, но одним из нежелательных результатов ее победы явилось пренебрежение холистическим подходом к пониманию человека, общества и жизни на планете.


[Закрыть]. Она является культурной основой нашего относительного пренебрежения к эмоциональным или физиологическим аспектам знания – а также к нашему телу, ощущениям и эмоциям. Даже сегодня мы видим это в нашем коллективном предпочтении того, что «знает» наш мыслящий мозг, а не того, что «знает» наш мозг выживания.

Все эти культурные устои, вместе с нашей привычкой отрицать нашу тень, усиливают противоборство между нашим мыслящим мозгом и мозгом выживания.