Текст книги "Опрометчивость"

Она забежала на камбуз, схватила блюдо с холодным цыпленком, плетенку с французскими булочками и бутылку охлажденного белого вина. Это послужит вполне приличным объяснением, если кто-нибудь увидит, как она входит в каюту Фитца. Проходя по коридору, она слышала звуки музыки, но в салоне было темно и пусто. Она легко постучала в дверь его спальни и подождала. Никто не отозвался, и она осторожно отворила дверь. Горел свет, а из проигрывателя лились приглушенные нежные и мелодичные звуки Вивальди. Фитц всегда выключал шумный кондиционер, когда слушал музыку; окна, сквозь которые проникал душный ночной воздух, были открыты. Венеция услышала плеск воды в ванной. Она стояла, неловко вцепившись в плетенку, тарелку с курицей и бутылку вина и не знала, как ей быть. Может быть, она делает что-то не то? Хорошо воспитанные девушки не преследуют мужчин вот так. Она подумала, что бы в таком случае посоветовала ей Дженни. «В любви главное – не упустить свой шанс», – как-то сказала она. Наверное, именно это она сейчас и делает.

Дверь ванной отворилась, и в дверях показался Фитц, с полотенцем, обмотанным вокруг бедер, с мокрыми от душа волосами. После этих нескольких дней в море его загар приобрел красноватый оттенок, тело у него было мускулистым и подтянутым. Она заметила, что в темных волосах на груди пробиваются седые волоски, а на одной руке виден глубокий шрам, видимо, очень давний, а потом их взгляды встретились.

Фитц был очень доволен собой. Он решил, что справился с этим. Они отправились с Питом в море, ловили рыбу целых три дня, по вечерам пили виски, после чего спали как убитые, а на рассвете вставали и принимались опять за свои снасти. Он убедил себя, что забыл о ней, что весь тот вечер – просто ничего не значащий эпизод в его жизни, просто вспомнились его прежние романтические мечты о Дженни Хавен. А теперь она стояла здесь перед ним, и все начиналось сызнова.

– Я решила, что вы, может быть, захотите поесть, – запинаясь, пробормотала Венеция, ставя еду на стол. – В конце концов, я же здесь повар.

– Спасибо, Венеция.

– Вообще-то это не совсем так… – Она подошла к нему, сунув руки в карманы своих широких шорт, как напроказивший ребенок. Только она уже давно не ребенок. Он видел, как напряглись ее соски под тонкой тканью маечки. – Я пришла сказать не это.

Фитц с деланным безразличием подошел к столу и взял бутылку.

– Не хочешь ли выпить со мной бокал вина, Венеция?

Она взяла бокал из его рук. И, глядя ему прямо в глаза, попыталась отгадать его реакцию на ее появление.

– Может, поешь что-нибудь, – вежливо поинтересовался он.

Венеция отпила немного вина.

– Фитц, – сказала она, – Фитц… о, Боже, это ужасно. Поставив бокал на стол, она провела рукой по волосам и подошла к нему.

– Фитц, по-моему, я полюбила вас. Нет, я действительно люблю вас. Вы, наверное, считаете меня дурочкой, ведь я совсем вас не знаю… но на самом деле я знаю вас, я чувствую вас так же, как и себя. – Она глубоко вздохнула. – Все. Я все сказала. – Она почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, и опустила голову, рассматривая золотистый персидский ковер, ласкающий нежным ворсом ее босые ноги.

Фитц хотел попросить ее уйти, только не знал, как сделать это помягче и повежливей, но когда она посмотрела на него глазами Дженни, да и рот мучительно напоминал рот Дженни, и когда она сказала, что любит его… В этот миг с ним случилось какое-то странное превращение: он был тем прежним юным Фитцем, который любил красавицу на экране, но одновременно живая красавица его юных мечтаний стояла перед ним. Он схватил ее в объятия, ее голова откинулась назад от силы и страстности его поцелуя. Он целовал Дженни, и в то же время он целовал Венецию, эти золотистые груди и нежные розовые сосочки, напрягшиеся от его прикосновения, эти надушенные светлые волосы и шелковую кожу. Так его еще мальчишеская влюбленность к недоступной и далекой женщине воплотилась в неудержимое желание обладать шелковистым, гибким телом ее дочери.

Венеция провела рукой по его спине, ощущая, как приятно ей касаться его кожи и мышц. Ее губы распухли от поцелуев, грудь сладко ныла от его ласк, и, когда он вошел в нее, она закричала от любви, боли и восторга, прильнув к нему как можно теснее, еще теснее, пока не достигла наивысшего наслаждения. Она услышала, как он вскрикнул, но она была вся поглощена своими новыми чувствами… нет, это ей показалось, конечно же, он крикнул «Венни», а не «Дженни».

Венеция проснулась от грома и шума дождя. Вспышка молнии осветила темную комнату, и она увидела, что в ней больше никого нет. Спустив ноги с кровати, она зашлепала к ванной – но его там тоже не было. Она нашла белый купальный халат и, завернувшись в него, вышла на палубу. Он стоял у борта, глядя на грозу.

Несколько секунд она издали смотрела на него, затем подошла сзади и обхватила руками за талию.

– В такую грозу опасно стоять на улице, – прошептала она.

Фитц повернулся и посмотрел ей в глаза. Ей показалось, что он не похож на себя – как будто он был где-то далеко-далеко, за миллион миль отсюда.

– Венеция. – Она подняла к нему лицо, и он поцеловал ее в губы нежно и ласково. – Спасибо тебе.

Они некоторое время смотрели друг на друга, вспоминая все случившееся между ними, затем он взял ее за руку и повел внутрь.

– Тебе нужно немного поспать, – сказал он. – Уже поздно.

– Можно я останусь у тебя?

– Увидимся завтра. А теперь иди-ка, ложись.

Он довел ее до трапа, ведущего на верхнюю палубу, и, поцеловав руку, некоторое время задержал ее в своей, неохотно отпустив, когда она стала подниматься по ступенькам. Он простоял там, пока не услышал, как закрылась ее дверь, затем вернулся на то же место на палубе, любуясь грозой и вспышками молнии.

Чувствуя, как любовь и нежность заполняют ее, Венеция забралась в свою кровать и стала вспоминать все, что произошло между ними. Только одна мысль тревожным диссонансом нарушала ее ощущение полного счастья. Почему, когда он произнес «спасибо», это слово прозвучало, как будто он прощался с ней, как будто он сказал «прощай»?

Фитц уехал задолго до рассвета на моторной лодке, а затем на машине поехал в аэропорт. Его рейс был самым первым – рейс на Нью-Йорк.

Венеция прочитала его письмо при солнечной реальности ясного утра. Все кончено, как будто ничего и не было. Он хотел, чтобы она забыла о нем, она молода и прекрасна, и он потерял голову. Он хотел поблагодарить ее, попросить ее не обижаться, сказать ей, что она прекрасная и милая девушка, которой он просто недостоин. Он просит простить ее и забыть о прошлой ночи – как постарается сделать и он. Когда им придется встретиться в следующий раз, они будут вести себя так, будто между ними ничего не было.

Но почему? Почему, когда все было так чудесно? Неужели из-за Моргана? Заперев дверь каюты, Венеция свернулась клубочком на своей кровати и зарыдала. О, Боже, ну почему жизнь – такая сложная штука? Ну, почему? И почему она не встретила Фитца раньше?

Морган удивился, услышав от летчика самолета Мак-Бейна, что Фитц вернулся в Нью-Йорк. Он рассчитывал застать его на «Фиесте», думал, что он отдыхает на полную катушку. Он слышал, что именно это и приказал ему сделать доктор Уолден, причем приказал довольно строго. Нет, он сказал, что Фитц абсолютно здоров, но, когда человеку уже около сорока пяти, нужно немного сбавить темп. Нужно быть поспокойнее, наслаждаться жизнью, меньше думать о работе и о грядущих сделках, которым нет конца. Другими словами, он велел ему немного притормозить и жить жизнью простых смертных. Но, как обычно, Фитц поступил по-своему. Однако странно, что он не позвонил ему в Рио. Он был так озабочен этим бразильским контрактом. Ладно, неважно, он сам позвонит ему сегодня вечером и сообщит, что там полный порядок, и контракт будет подписан на следующей неделе, когда подготовят все документы.

А теперь, думал Морган, я могу немного расслабиться и насладиться обществом Венеции.

Она не приехала в аэропорт встретить его, хотя в глубине души он надеялся, что она все-таки приедет, и поэтому был немного разочарован.

Но она ждала его на пирсе, сидя на каменном кнехте, красивая и загорелая – примерно такая, как он себе ее и представлял.

– Как я рад тебя видеть, – сказал он, обнимая ее. – Ты даже не представляешь, как мне тебя не хватало… ужасно не хватало. Я привез тебе кучу подарков.

– Ой, Морган.

– Ой, Морган, что? Разве молодой человек не может купить пару сувениров для любимой девушки?

Она с отчаянием смотрела на него. Ее положение становилось все двусмысленнее, а ведь это только начало.

– Между прочим, – сказал он, беря ее под руку, когда они сидели рядышком за обеденным столом, – мисс Хавен, вы получаете отпуск на всю неделю. Сегодня я приглашаю вас в самый лучший, самый уютный ресторан на этом острове. Я знаю, как вы, повара, относитесь к еде – и можешь мне поверить, что все будет на самом высшем уровне – будет и вино, и свечи. В «Багатель» умеют создать обстановку. А потом пойдем в ночной клуб потанцевать.

– «Багатель»… танцы… ой, Морган… – Она беспомощно посмотрела на него.

– И это все, что ты можешь сказать? «Ой, Морган»? – парню, который пролетел тысячи миль, только чтобы побыть с тобой? Ах, Венеция. – Он обнял ее и притянул к себе. – Разве ты не так же рада видеть меня, как и я тебя?

Венеция была счастлива, что он не стал ждать ее ответа.

– А завтра, – произнес он с воодушевлением, – я собираюсь победить тебя в гонках на водных лыжах. А ты когда-нибудь ловила рыбу на спиннинг? Нет? Тогда мы завтра с тобой половим барракуду – ну, что ты на это скажешь?

Венеция не могла не рассмеяться.

– Ты просто чудо, Морган. Ну почему ты не устал после такого длинного перелета?

– Потому что я влюблен, – просто ответил он.

Она пыталась отговорить его идти в «Багатель», но он оставался непреклонным. Это место ей обязательно понравится, он в этом не сомневался.

В любое другое время она бы не стала торопиться, но сегодня это становилось просто невыносимо. Ей нужно ему все рассказать, она должна сделать это.

– Морган, – сказала она, кладя вилку. Она лишь ковыряла ею нежнейшую закуску из летающих рыб, делая вид, что ест. – Морган, я хочу тебе что-то сказать.

– Тебе не нравится рыба? – поддразнил он ее. – Недостаточно вкусная, по твоим меркам?

Она не могла смеяться.

– Нет, Морган, дело не в этом, это гораздо серьезнее. Он с удивлением посмотрел на нее.

– Хорошо, малышка, так что тебя тревожит? Вот теперь наступил подходящий момент.

– Я покидаю «Фиесту», Морган. Я возвращаюсь обратно в Лондон.

Он раскрыл рот от изумления.

– Но почему? Тебе здесь плохо?

– Нет, мне кажется, что здесь я как-то… ну, как бы на чужом месте.

Морган взял ее за руку.

– Но почему, Венни? Ты ведь повар не хуже других – и уж, конечно, достаточно хороший для «Фиесты». Может быть, мой отец как-нибудь обидел тебя?

– Нет, нет, что ты? – Венеция почувствовала, как краска стыда прилила к ее щекам, и старалась не смотреть в глаза Моргана. Она не может сделать этого. Она не может рассказать ему про Фитца. Она хотела, но это было слишком тяжело, это причинило бы ему настоящую боль. Он такой славный, такой добрый. – Просто мне действительно нечего здесь делать. Для кого мне готовить?

– Отдыхай и радуйся жизни, лапонька. В это время года здесь намного лучше, чем в Лондоне, разве нет? И, кроме того, это дает мне возможность видеть тебя.

– Морган. И еще одно. Я совсем не уверена, что ты должен видеть меня, то есть я хочу сказать, что тебе нужна другая девушка, я не хочу, чтобы ты тратил на меня время, когда ты можешь найти себе другую.

– Эй, ну-ка погоди минуточку. Это уже действительно серьезно. – Он сильнее сжал ее дрожащую руку. – Что случилось? Мне казалось, что у нас довольно хорошие и доверительные отношения. Почему полмесяца на «Фиесте» так сильно изменили тебя?

Венеция ничего не ответила, глядя на бокал вина, того самого рубиново-красного вина, какое она пила здесь с Фитцем.

– Дело во мне, лапочка? Ты не чувствуешь себя уверенной со мной? Тебе кажется, что ты мне не нужна? Я не хотел, чтобы так получилось… я хотел, чтобы ты подумала, чтобы привыкла ко мне и моим вечным разъездам. Ведь, если ты выйдешь за меня замуж, тебе придется смириться с такой жизнью.

Венеция подняла руку, чтобы остановить его. Она знала, что он хочет сказать. Еще месяц тому назад она была бы счастлива и рада услышать это. Месяц тому назад—тогда она и впрямь была еще ребенком.

– Морган. Не надо. Пожалуйста, не надо.

По щекам ее катились слезы, и она торопливо смахнула их.

– Эй, Венни, ну что случилось?

Морган был такой милый, такой добрый, такой внимательный – и такой красивый. Любая девушка умерла бы от счастья, если бы он полюбил ее. Любая, только не она.

– Может быть, я слишком давлю на тебя, Венни, я не хотел этого. Наоборот, я предоставил тебе время подумать, ведь ты еще так молода.

Венеция жадно схватилась за эту соломинку.

– Да, это одна из причин. Я чувствую, что еще не готова к тому, чтобы выходить замуж, Морган. Слишком молода, чтобы брать на себя такую ответственность. Поэтому я и должна уехать с «Фиесты», уехать от тебя. Я не хочу водить тебя за нос. Возможно, я вообще никогда не выйду замуж… понимаешь, Морган, никогда.

Морган откинулся на спинку стула. Меньше всего на свете он ожидал такого поворота. Казалось, она чем-то смущена и встревожена. Может быть, он и в самом деле действовал чересчур энергично, давил на нее?

– Успокойся, родная, – ласково произнес он. – Послушай, не убегай от меня, Венни. Обещаю тебе, что не стану тебя торопить, не стану приставать к тебе. Если хочешь, я могу завтра же уехать. Оставлю тебя здесь одну, чтобы ты обо всем подумала, разобралась в себе. А где лучше всего быть одной? Конечно же, на «Фиесте»! Не уезжай, Венни. Если ты уедешь, у меня будет такое чувство, будто я потерял тебя насовсем. Ну, пожалуйста.

Но она понимала, что должна уехать.

– Пожалуйста, Венни, останься.

«Венни». Она вспомнила, как выкрикнул ее имя Фитц в порыве страсти. Он любил ее в ту ночь, она в этом не сомневалась, и, если она уедет с «Фиесты», она больше никогда в жизни не увидит его, это будет конец. Если же она останется, то Фитц вернется на яхту, он же не может всю жизнь быть где-то там, далеко, и тогда ему волей-неволей придется встретиться с ней опять, и у нее будет пусть малюсенький, но шанс, что он передумает.

– Хорошо, Морган. Я останусь. – Он с облегчением вздохнул и улыбнулся. – Но…

– Знаю, знаю, – сказал он. – Но пока я согласен на все твои «но». Договорились?

Они торжественно пожали друг другу руки над столом.

– Договорились, – сказала она. Иуда, подумала она о себе.

ГЛАВА 16

«Георг V», с точки зрения Стэна, был лучшим отелем в Париже. Некоторые предпочитали «Ланкастер», но, на его вкус, он был слишком чопорным. А в «Георге V» царили богемные нравы. Здесь все время что-то происходило, и ты чувствовал себя частицей этой праздничной жизни, как в «Шерри Неферланд» в Нью-Йорке, буквально в его доме, когда он находился вне домашних стен. Вообще-то, подумал Стэн, если бы не Джесси, он был бы счастлив, да, очень счастлив поселиться в «Шерри». Великолепное расположение, комфорт, отличное обслуживание в номерах, каждый вечер в баре знакомые лица по Лос-Анджелесу, ощущение постоянной готовности во что-то включиться, действовать – чего еще человеку надо?

– Джесси! – закричал он. – Я собираюсь звонить Парис Хавен. Ты будешь говорить?

Джесси находилась в спальне, где она примеряла платье от Диора, которое купила вчера и которое только что доставили. Прекрасно, она сможет надеть его нынче к ужину.

– Парис, кто?

– Хавен. Ну, ты же знаешь… дочка Дженни.

– Ах, да, ну, конечно… Я поздороваюсь с ней… Подожди, Стэн, ты что, собираешься пригласить ее ужинать с нами?

– Ну да, я обещал ей это, ты же знаешь. Когда она была в Лос-Анджелесе, я пообещал, что мы вместе поужинаем – она, возможно, ждет этого, Джесси.

Джесси пристально смотрела на него. Она не хотела идти к «Лассере» с Парис Хавен. С ее точки зрения, девушка слишком уж старалась походить на француженку, да и Дженни ей никогда не нравилась. Ее раздражало дружеское отношение мужа к этой актрисе.

– Я уже пригласила Джонсонов, – резко возразила она. – Они живут в «Ритце». Я столкнулась с ней сегодня в бутике «Живанши». Мне не хочется выслушивать непрерывную болтовню Парис, она бывает ужасна и все время почему-то хочет говорить о своей матери.

– Чепуха! – резко сказал Стэн, поднимая трубку и называя номер на неожиданно хорошем французском.

А Джесси все смотрела на него, пока он прикуривал сигару и ждал ответа. От этих проклятых сигар всегда так много дыма.

Парис выглядела великолепно. Она была худа как вешалка и загадочно бледна. Короткая стрижка подчеркивала высокие скулы. Худоба шла ей, но не голодание. Она столкнулась с этим фактом после провала своего шоу, когда все ее надежды обратились в прах, а баланс в банке был равен нулю. И не только ее, она потеряла и деньги сестер. Если бы не чувство ответственности перед ними и твердое решение расплатиться, она могла бы покончить с собой той ночью – особенно потому, что Олимпи не позвонила.

Олимпи стала единственной яркой вспышкой на сцене, единственной связующей нитью между провалом и успехом. Олимпи знали все: к ней прислушивались люди из мира моды, они уважали ее мнение. Когда Диди рассказал ей, что она была и застала конец шоу, бросив фразу, что зрелище было сказочное, Парис надеялась, что, может быть, Олимпи выручит. Особенно после той ночи… Она всякий раз вздрагивала, когда вспоминала… Лучше уж не вспоминать. В жизни каждого случаются события, которых стыдишься, говорила она себе в моменты уныния, когда, замирая, повторно раскручивала в памяти эпизоды в ее квартире – обычно в постели, в середине ночи, когда не спалось.

Она устало поднималась по ступеням в свою студию. У нее был тяжелый день у Мицоко, где она теперь работала моделью. А что ей оставалось делать? Это все, на что она была способна, после того как провалилась в качестве дизайнера. Ирония судьбы заключалась в том, что она получила работу у Мицоко, из-за которого и провалилось ее шоу – а, может быть, оно все равно бы провалилось? Она вставила ключ в замок, все еще думая о модельере. Ее короткая стрижка – это тоже его причуда. Все девушки Мицоко должны были коротко подстричься, именно такой он видел весеннюю моду. Закрыв за собой дверь, Парис швырнула сумку на чертежное бюро, заваленное теперь книгами и журналами вместо эскизов. Потом подхватила на руки маленького белого котенка – нечто вроде утешительного подарка от Диди – подбежавшего к ней с приветственным писком.

– Ну, конечно, любовь моя, – бормотала она, уткнувшись в его шерстку, судорожно прижимая к себе маленький теплый комочек. По крайней мере, теперь ей было к кому спешить домой.

Единственное удовлетворение, которое она испытала у Мицоко – это когда Финола, гордая своим положением модели-звезды, подчинилась требованию хозяина обрезать волосы. Без своей развевающейся белокурой гривы она выглядела долговязой школьницей с такими же незапоминающимися чертами лица, как у куклы Барби – весь драматизм ее облика исчез. А Мицоко хотел драму – элегантные точеные носы, длинные-длинные шеи, трагические рты, выступающие скулы, а тут неожиданно оказалось, что Финола не тянет на это. С тех пор он не использовал ее, а чтобы волосы вновь отрасли, потребуется время.

Парис поцеловала котенка в белую головку и отнесла пакет с курицей на «кухню», где отколупнула кусочек для своего маленького голодного друга. «Иди сюда, Алиса!» Она поставила блюдце на пол, и котенок жадно прильнул к нему. Парис не знала, почему назвала котенка Алисой, должно быть, по какой-то ассоциации с «Алисой в Стране чудес» – она помнила, как Дженни читала им эту книгу, и они все ее любили. Ей не хотелось сегодня вечером думать о Дженни, никакого смысла нет снова перебирать воспоминания. По крайней мере, подумала Парис, сбрасывая туфли и наливая себе стакан белого вина из холодильника, я, кажется, научилась мужественно встречать будущее, а не только оплакивать прошлое.

Зазвонил телефон. Это, должно быть, Диди – он это делал каждый вечер просто так, чтобы поболтать и убедиться, что с ней все в порядке, или Алан Маркус, молодой и талантливый фотограф, с которым она обещала пойти в галерею на открытие выставки, а потом, возможно, и поужинать.

– Парис? Ты как, черт побери?

Голос Стэна Рабина оказался струей холодной воды. Она никак не ожидала, что прошлое обрушится на нее именно сегодня вечером в виде этого проходимца, и на минуту это выбило ее из колеи.

– У меня все хорошо, Стэн.

– Отлично. Послушай, мы с Джесси здесь и я вспомнил, что обещал взять тебя на ужин к «Лассере». Сегодня твой вечер, Парис. Надень свое лучшее платье и приезжай—мы в «Георге пять очков», уже готовы и собираемся заказать самый шикарный ужин, какой тебе когда-либо доводилось есть. – Стэн счастливо пыхнул сигарой, он всегда радовался, когда имел возможность выполнить свое обещание.

Парис молчала, пытаясь усмирить закипающий в ней гнев. Это был гнев на все, что случилось с ней, на ее провал, на то, что за ним стояло, она не забыла тот страшный день после похорон матери. И она не сумела загнать эти чувства внутрь и обратила их с наслаждением на Стэна, выплеснув яростные слова дрожащим хриплым голосом:

– Послушай, ты, старый жулик, – начала она, – если ты думаешь, что оказываешь мне великое благодеяние, приглашая меня в дорогой ресторан и угощая ужином на деньги моей матери, то ты ошибаешься. Ты вытянул из Дженни достаточно, чтобы жить в роскоши всю оставшуюся жизнь, а потом вышвырнул ее, когда дела пошли не так хорошо. Ты палец о палец не ударил, чтобы что-нибудь сделать для нее или для нас. Ты ведь был нанят, чтобы не допустить того, что произошло, ты, Стэн, самый умный адвокат, какой только есть в Беверли-Хилз, или нет? Так как же ты, такой блестящий адвокат, не увидел, что клиента обирают, и не позаботился как следует о деньгах нашей несчастной матери? Ты… ты хоть что-нибудь сделал для нас, Стэн? Сомневаюсь, что ты вообще хоть раз подумал о нас, по крайней мере, пока Дженни не умерла. Очень своевременно умерла, не так ли? А вот я думаю, что бы произошло, останься она жива? Тогда обязательно должны были быть даны какие-то объяснения. Публичные объяснения. Ты знаешь, как Дженни любила публичность?

Челюсть Стэна отвисла, дымящаяся сигара задрожала в пальцах. Джесси с изумлением взглянула на него.

«Что за бес вселился в девчонку?» – ошеломленно размышлял Стэн по мере того, как ее слова достигали его сознания. Она угрожает ему сейчас, угрожает судебным делом. Она собирается возбуждать дело от имени своих сестер! Господи! Стэн с трудом сглотнул комок в горле.

– Подожди, Парис, понимаю, ты немного не в себе… – а она продолжала свое. Но у нее ведь не было возможности узнать что-нибудь, или была? Как? Нет, невозможно…

– Успокойся, Парис, давай поужинаем и поговорим обо всем. Сейчас ты слишком возбуждена.

Парис почувствовала облегчение. Хоть раз она одержала перевес, а Стэн Рабин дрогнул. Это произошло в тот момент, когда она пригрозила судом, вот когда он вдруг зашевелился и попытался утихомирить ее. Может быть, ей следует подать в суд, может быть, этот ублюдок действительно скрывал что-то?

– Это относится к Биллу Кауфману тоже, – сказала она, еще больше повышая голос. – Ждите судебного иска, мистер Рабин. И, кстати, завтра в «Хлое» распродажа, ваша жена может легко спустить там несколько тысяч долларов из денег Дженни, которыми вы пока еще владеете…

Она хлопнула трубку на рычаг и сделала основательный глоток белого вина. Господи, как хорошо она себя почувствовала, тысячу лет ей не было так хорошо.

«Лассере» был именно таким местечком, как о нем и говорили. Здесь имелось все, что и должно быть в хорошем ресторане, думал Стэн, играя своим pate de foie gras с белым виноградом. Но почему же он не наслаждался всем этим так, как всегда? Джесси занялась болтовней с Джонсонами, довольно приятной парой из Нью-Йорка, которую Стэн то тут, то там встречал иногда в юридических кругах. Однако Френк Джонсон все больше раздражал Стэна тем, что настаивал, будто это тот ресторан, где обязательно следует заказывать утку.

– Каждая утка у них пронумерована, – говорил он, – так же, как бутылки хорошего вина. Ну разве не фантастика?

Стэн пытался втолковать ему, что на утке специализируется Тур д'Арджент, но Френк Джонсон пропускал его замечания мимо ушей, и Стэн наконец сдался без боя. А теперь уже все они прицепились к этой проклятой утке.

Сегодня вечером ему не хотелось ни с кем спорить, он радовался, что Френк и Джесси судачили друг с другом, не трогая его. Господи, эта малютка Парис Хавен завела его, по-настоящему завела этой смехотворной угрозой подать в суд! Конечно, она не сделает этого, ей не потянуть. Он вычислял, достаточно ли она умна, чтобы поручить дело крупному юристу и заплатить ему проценты в случае выигрыша. У нее есть шансы, как юрист он понимал это, и если даже она не выиграет, то безвозвратно разрушит его репутацию. Когда он вернется, лучше позвонить Биллу. Стэн сделал глоток Meursault, которое он заказал к foie gras – вино хорошее. А, к черту все, подумал он, тоже мне, он еще нервничает из-за такого ничтожества, как Парис Хавен. Он справится с ней даже со связанными за спиной руками. Дерьмо. Он должен наслаждаться жизнью, он выдержал весь этот путь, чтобы насладиться.

Официант принес утку, но Стэн жестом отослал его.

– Я не хочу этого, – заявил он, – я передумал. – Принесите мне лучше куропатку.

– Но, Стэн, – запротестовала Джесси, – они ведь уже приготовили утку, мы все хотели ее. Уйдет масса времени, пока тебе приготовят что-то другое.

– Пятнадцать минут, мадам, – объяснил официант.

– Вот и отлично. – Стэн откинулся на спинку стула и полез в карман за сигарницей. – А вы начинайте, ешьте. Я подожду свою куропатку. А после всего, я думаю, мы все получим удовольствие, съев холодный мусс из манго.

Он подмигнул миссис Джонсон.

– Вам понравится, – пообещал он, – это будет очень приятно – прохладный мусс после огненно-острой утки.

К тому времени, когда принесли куропатку, Стэн прикончил два стакана Leoville Las Cases. Птица соблазнительно пахла и была красиво уложена между тостами и паштетом.

– Второй раз паштет, – осуждающе заметила Джесси, разглядывая его тарелку.

– Вот и хорошо, – сказал Стэн, накинувшись на еду, – я проголодался.

Они уже прикончили свои порции утки – и Джесси про себя отметила, что Стэн был прав, следовало заказать что-нибудь еще – а теперь сидели, медленно пили вино и наблюдали, как ест Стэн. Вот почему для них явилось полной неожиданностью, когда лицо его внезапно побагровело, и он, раскрыв рот, начал глотать воздух, не в силах произнести ни слова. Он умер раньше, чем они осознали это.