Текст книги "Женщина с большой буквы Ж"

Гордость и предубеждение

[2 мая 2006 г.]

Зэк – мальчишка… Он не умеет жить для себя и потому все время оглядывается на других: что скажут, одобрят ли, не засмеют ли… Он постоянно чувствует себя на сцене и, даже когда остается один, старается не выходить из роли Наикрутейшего Мужика. Ведь всем до него есть дело; люди ночами не спят, думая, как он справляется.

Он носит такие майки, чтобы сразу было видно – да, ходит в спортзал. Причем каждый день.

Он смотрит все модные фильмы и даже составляет о них мнение (в основном подслушанное в телевизоре).

Заводит полезные связи, шутит хорошие шутки и оказывает услуги, создающие ему репутацию.

Зэк не понимает, что вся его работа на публику в конце концов выливается в поразительную степень несвободы. Он выступает в театре одного актера, где он не только единственный артист, но и единственный зритель.

У него сломалась машина. Я хотела заехать на студию, чтобы подобрать его. Зэк смутился:

– Не надо. Меня Мэтью подвезет.

– Да мне ж все равно по дороге!

– Не надо. Вдруг тебя кто увидит?

Проболтался. Смешной – он скрывает меня от людей. Кто-то из знакомых ляпнул ему: «А чё это ты женился на старухе? Она тебя старше на целую эпоху». И все – образ Наикрутейшего Мужика разрушен. Мне даже интересно, как Зэк отмазывался – говорил, что все это из-за грин-карты? Но ведь жить со мной при этом необязательно… Промашка в алиби вышла.

Бедный малыш! Иногда так хочется обнять его, прижать к груди, сказать, что ему не стоит так убиваться. Но он не позволит. Наикрутейшие Мужики презирают телячьи нежности. Даже когда их очень не хватает.

Добрый гений

[10 мая 2006 г.]

Звонила Териса. Сказала, что ее пригласили на работу в гольф-клуб в Лонг-Биче.

– Кажется, кто-то из членов клуба порекомендовал меня.

– А кто именно? – спросила я.

– Не знаю. Какой-то адвокат. Наверное, он представлял интересы нашей фабрики. Но я его совершенно не помню.

Манифест

[7 июня 2006 г.]

1. Доверять голосование на выборах людям, не читавшим конституции своей страны, – это все равно что посадить за руль человека, не знающего правил дорожного движения. И в том и в другом случае дело кончится катастрофой.

2. Национализм – это не кровь в жилах, а моча в голове. Людям, считающим национальность своим главным козырем, по всей видимости, больше нечем хвастаться.

3. Человек, утверждающий, что ненавидит ту или иную страну, – либо маньяк-убийца, либо дурак. Ненавидеть миллионы незнакомых людей – это, пардон, клиника.

4. Я патриот планеты Земля, а не отдельно взятых президентов и их администраций. Однако некоторые страны ходят у меня в любимчиках: та, где я родилась, та, где я живу, и те, куда мне хочется съездить.

5. Я не верю в жидомасонский заговор. Если национализм – это полное неуважение к другим нациям, то антисемитизм – это полное неуважение к своему народу. Человек, утверждающий, что «евреи тайно управляют миром», по сути провозглашает, что евреи – это такие суперлюди, которые на порядок умнее всех остальных.

6. Человек, обвиняющий в своих несчастьях кого угодно, кроме себя, обречен повторять СВОИ ошибки бесконечно. То же самое касается и государств.

7. Этот мир спасет не красота, а образование. Подавляющее большинство людских бед проистекает от элементарного неумения читать («уметь читать» не означает «знать буквы»).

8. Я за смертную казнь по отношению к тем, кто насилует и намеренно убивает детей.

9. Любой человек имеет право жить там, где ему нравится. Однако если он приезжает в чужую страну и заводит в ней свои порядки, то ему стоит вернуться.

10. Запрет на международное усыновление – это не патриотизм, а живодерство.

11. Я за то, чтобы гражданам разрешалось владеть оружием. У преступников оно так и так есть, а у граждан должно быть право на самооборону.

12. Соблюдение правил дорожного движения нужно не полиции, а нам самим. По крайней мере, тем, кто собирается дожить до пенсии.

13. Бесчеловечнее аборта только рождение никому не нужного ребенка.

14. Я пойду на войну только в том случае, если будет прямая угроза моему дому, моей семье и тому общественному порядку, который мне дорог. Причем прямая угроза – это прямая угроза, а не завывания политиков по телевизору.

15. Если какой-то чиновник начнет мне указывать, что читать и смотреть, он должен меня удочерить. Хочешь быть моим папой – будь.

16. Я верю в Бога, только когда болею, боюсь или играю в карты. У нас сложные и очень интимные взаимоотношения, в которые не стоит вмешиваться. Будет надо – мы позовем.

17. Люди, выкидывающие мусор на тротуар, достойны набивания морды.

18. Каждый народ достоин своего правительства. Диктатуры и полицейские государства возникают только тогда, когда народ соглашается кланяться и писать доносы.

19. Гомосексуализм меня не напрягает, если он никак не влияет на мою жизнь.

20. Суд присяжных не равняется торжеству закона. Скучающие и ничего не понимающие в юриспруденции люди не могут быть справедливыми и беспристрастными. В особенности тогда, когда идут в суд только из страха перед ответственностью.

21. Армия должна быть профессиональной. Чиновник, готовый переводить свой народ на пушечное мясо, заслуживает звания «враг народа».

22. Церковь, которая занимается коммерцией, а не благотворительностью, не должна иметь налоговых льгот.

23. Я не настаиваю на равенстве мужчин и женщин. Мы изначально разные. Однако я настаиваю на равноправии.

24. Если ты против коррупции – не давай и не бери взяток. Если же даешь и берешь – не жалуйся.

25. Нельзя делать «грязную» работу, исходя из принципа «все равно это кто-то сделает». Не нужно отвечать за всех. Нужно отвечать за себя.

Стена

[11 июля 2006 г.]

Я сидела у Агнессы, двоюродной сестры Зэка, и рассказывала ей про мечту моего детства – прекрасную страну ГДР.

– В нашем дворе жила девочка, у которой дядя служил в Западной группе войск. Он присылал ей немецкие жвачки. Как-то раз мне удалось обменять арбуз на пожеванную жвачку. О нежеваной я даже не мечтала.

А гэдээровские куклы! Таких платьев с рюшками не было даже у Софии Ротару! А бюстгальтеры! А восхитительные сапоги осенне-зимнего сезона! ГДР казалась нам пещерой Али-Бабы и Меккой одновременно.

Агнесса слушала меня с недоумением: ее ГДР была совсем иной.

Она родилась и выросла в Восточном Берлине, и в ее жизни всегда была Стена. Бетонные блоки высотой 3,6 метра опоясывали другое государство – Берлин Западный. Еще в 1945 году страны-победительницы поделили Германию на сферы влияния: одним половинку побольше, другим – поменьше, одним одну часть столицы, другим – другую. Стена шла прямо через улицы. Мешающие дома сносили; окна, выходящие «не туда», заделывали кирпичом.

– В Западном Берлине боялись, что вы на них нападете? – удивилась я.

– Это ГДР, а не ФРГ построила Стену.

– Зачем?

– Чтоб не дать нам удрать на Запад. Люди тысячами бежали от коммунизма. В Западном Берлине была свобода слова, свобода предпринимательства, свобода передвижения… А у нас – коллективизация и повышение норм труда. Мы жили очень бедно.

Бедно они жили! Моя подруга рассказывала, что в гэдээровских магазинах продавали по несколько сортов колбасы, и пиво было всегда, везде и без очереди.

– И даже когда в тысяча девятьсот шестьдесят первом году построили Стену, народ все равно уходил. Кто подкопы рыл, кто перелетал на дельтоплане… Некоторые даже перебирались по веревке, протянутой между домами.

– А пограничники что?

– Стреляли. Больше двухсот человек угрохали, а скольких ранили – бог весть.

Берлинская Стена разделила жизнь Агнессы на «до» и на «после». «До» были партсобрания, тупая пропаганда и всеобщее стукачество. А «после»…

В 1989 году Венгрия открыла границы, и восточные немцы ринулись через нее в Австрию, чтобы оттуда попасть в ФРГ. Это был массовый исход. Предотвратить его было нельзя, как нельзя остановить лавину. Но партия надеялась силой удержать разбегающийся народ.

– Во всех городах шли демонстрации. Мы слали на хер эту систему.

9 ноября правительство огласило новые правила выезда на Запад.

– Я смотрела выступление Шабовски[15]15
  Гюнтер Шабовски – член Политбюро Социалистической единой партии Германии.


[Закрыть] по телевизору. Он говорил, что отныне каждый может посетить Западный Берлин. Мама не верила. У соседей мальчишку недавно арестовали за побег.

Но верить так хотелось! Агнесса схватила сумку, термос с кофе и выскочила на улицу.

У пропускного пункта творилось невообразимое. На мостовой – сотни брошенных машин. Холодно, сыро, а все улыбаются. И отовсюду слышно радио: из открытых окон, из переносных транзисторов.

Пограничники стояли как нашкодившие коты, готовые к драке. Толпа скандировала: «Убрать Стену! Убрать Стену!» Некоторые сумасшедшие подставляли друг другу спины и пытались перелезть поверху. «Ни с места!» – надрывался офицер, но его никто не слушал.

Какой-то мужчина притащил кувалду и ударил в Стену. Кусок бетона отвалился, вокруг зааплодировали. И тут с другой, Западной, стороны раздался глухой стук. Там уже кто-то пробивался навстречу.

Это стало сигналом. Люди хватали первое, что подвернется под руку – камни, арматуру, – и штурмовали Стену так, как штурмуют крепость лютого врага.

Стемнело. Фары освещали радостные лица. Удар! Еще удар! Бетонная глыба повалилась под ноги, открыв небольшой проем. С той стороны протянулась рука: «Мы здесь!»

В течение трех дней в Западном Берлине побывали 3 миллиона восточных немцев. Берлинская стена еще стояла, но уже не Стеной, а обычным городским забором. А потом ее и вовсе снесли.

Мы долго говорили с Агнессой. Припоминали, рассказывали и недоумевали. Еще с утра 9 ноября 1989 года несанкционированный переход в Западный Берлин карался смертью. В ночь на 10 ноября границу переходили даже те, кто стрелял в нарушителей. Мораль, законы бытия – все изменилось в одно мгновение.

Еще мы вспоминали о Горбачеве. У них, в Восточной Европе, он был зримым символом освобождения – человеком, добровольно отказавшимся от тирании. В России Горбачев ассоциировался с убогой нищетой и всеобщим развалом. Так кем же он был?

Еще я с грустью думала, что твой потолок может оказаться чьим-то полом. Я так мечтала о ГДР – стране жвачек и фильмов про Виннету, а сами гэдээровцы не понимали своего счастья: они хотели жить в ФРГ. Западные немцы тоже не были довольны и стремились к чему-то своему – недоступному и прекрасному.

И нет предела совершенству.

Записки надзирателя

[15 июля 2006 г.]

Женщина, у которой муж ушел на войну, называется соломенная вдова. А как называется женщина, у которой муж ушел в кино? Причем не временно, а насовсем?

Зэка нет в моей жизни. Сегодня в ней был компьютер, Пи-Пи и кошка по имени Кока-Кола. Агнессе опять надо было на гастроли, и она попросила меня посидеть с ребенком.

– Няня уволилась, – сказала она. – Пи-Пи целыми днями играет в Ближневосточный конфликт и захватывает заложников. Старушка больше так не могла.

На улице жара. Чем могут заниматься три женщины, запертые в доме? Я сказала Пи-Пи, что меня нельзя брать в плен: я – Кондолиза Райс и у меня много государственных дел. Ребенок вздохнул и полез в ящик стола.

– Тебя нужно покрасить, – заявила Пи-Пи, доставая коричневый фломастер. – А то ты ненастоящая Кондолиза.

– Мне некогда! – рявкнула я. – Иди с кошкой поиграй.

В течение часа Кока-Коле довелось побыть:

• Хизбаллой;

• Бейрутским аэропортом;

• дочкой;

• воспитательницей;

• падающим индексом Доу-Джонс;

• ковбойской лошадью;

• Микки-Маусом;

• президентом Путиным, председателем Большой восьмерки.

Потом Кока-Кола вспомнила, что у нее только девять жизней и еще одного издевательства ей не перенести. Она сиганула на шкаф и затаилась.

Я выбрала первый попавшийся DVD.

– Смотри кино, Пи-Пи. Потом перескажешь.

– Мардж! – позвала она через секунду. – А почему у тетеньки большой живот?

В телевизоре сидела беременная женщина.

– У нее там ребеночек.

– А у тебя где ребеночек? В попе?

За мою попу Господь отомстил. Ночью меня разбудил кошачий визг и детский рев. Кока-Кола по непонятной причине любит спать в кастрюлях, тазах и прочих емкостях. На этот раз она выбрала детский горшок. Пи-Пи проснулась, вылезла пописать и, не глядя, уселась на кошку.

У нас у всех была истерика.

Сто лет одиночества

[19 июля 2006 г.]

Интересно, почему мужики всегда от меня уезжают? И всегда по делу. Впрочем, у них делом считается все, что угодно, – от подписания сделки до «попялиться на футбол в спортбаре».

О’кей, я согласна, что я не самая красивая и не самая умная женщина на свете. Но так ведь они сбегают не к женщинам! Они сбегают к другим мужикам или вообще к компьютеру! Каждый из моих мужей в свое время утверждал, что семья и любовь для него – главное. Но при этом как-то само собой разумелось, что «главное» должно «понять и простить», когда они занимаются херней.

Они и сами осознают, что любовь важнее футбола. Никто не скажет на смертном одре: «Эх, надо было мне больше телевизор смотреть!» Они будут сетовать, что недостаточно внимания уделяли близким, что им надо было быть подобрее, понежнее, повнимательнее к тем, кого они любили…

Ну так зачем ждать смертного одра?

Психоаналитик Арни говорит, что когда тебя окружают одни мудаки, значит, ты – центральный. Я мудак, да?

Разумеется. Я по-мудацки не умею играть в одни ворота. Мое мудацкое настроение портится, когда мне показывают, что я не на первом и даже не на тридцатом месте. И моя мудацкая любовь начинает высыхать, когда ее не поливают.

Почему мы вежливы и деликатны с чужими людьми и равнодушно-бессердечны с близкими? Потому, что близкие никуда не денутся. Чужие могут обидеться и не простить. А свои простят. Они привязаны к нам и потому проглотят все, что угодно.

Любить невыгодно. Когда любишь, всегда чего-то ждешь в ответ. А ждать не надо – тогда не будет и разочарований. Но ничего не ждать можно только от того, до кого тебе нет дела.

О любви

[20 июля 2006 г.]

Арни посоветовал мне составить эту табличку, чтобы я могла разобраться в своих чувствах. Составила, а толку – ноль.

Дело здесь не в плюсах и минусах, а в том, что мне безумно нравится иметь этого мальчишку. С ним трудно, он напрягает, но я сейчас лягу спать и буду слушать машины за окном. Буду ждать, когда он подъедет, зайдет в дом и в носках прокрадется в спальню. Уткнется носом мне в руку и прошепчет:

– Привет, жена!

Операция «Хаос»

[26 июля 2006 г.]

Что можно считать изменой? Только секс? Изменяешь ты, когда ходишь в кафе с другим мужиком? Он за тобой ухаживает, а ты принимаешь это как должное, потому что тебе нравится сам процесс…

Я знаю, что женщины замечают моего мужа. Он излучает особую мужскую энергию, поэтому на него хочется смотреть снова и снова. О нем приятно думать. Я уверена, что во время съемок Зэк не только целуется с актрисами, но и обедает с ними, сидит допоздна у них в трейлерах и греется в их обожании, как кот на солнышке.

Я тоже так хочу! Ему двадцать, мне сорок с копейками, и, возможно, у меня это последняя возможность покрутить хвостом. Это не измена. Только дура полезет в постель к коротконогому Полу, когда у нее есть знойный красавец. Мне просто нравится быть желанной.

Имею право?

Агнесса опять попросила меня посидеть с дочкой, и я позвала с собой Пола. С Пи-Пи было взято честное-благородное слово, что она никому не скажет о дяде.

«А если и проболтается, то так Зэку и надо, – подумала я. – Он сам виноват. Не надо было оставлять меня одну».

Пол вошел в Агнессину квартиру, страдальчески покрутил носом…

– Тут что, бомбили?

– Нет, – ответила я.

– Да, – ответила Пи-Пи и снова запустила мячом в стену.

Квартира действительно выглядела так, как будто в ней сначала побывали грабители, а потом следователи.

– Дядя Пол, хочешь в мой плен? – кокетливо спросила Пи-Пи.

– А зачем я тебе?

– Я тебя обменяю на боевых товарищей. Мардж арестовала все конфеты и заперла их без суда и следствия.

Пол задумался на секунду.

– Нет. Давай мы с тобой лучше создадим военную коалицию.

Глаза Пи-Пи заблестели.

– А против кого?

– Против нездоровых элементов. В этой квартире сложилась ось зла – грязная раковина, кофейный стол и куча барахла на стуле. Они хотят уничтожить любую надежду в регионе. Мы не можем этого допустить.

– А кто у нас будет Хизбаллой?

Оплотом террористов был назначен унитаз, к которому действительно было страшно подходить.

– Я ему сейчас предъявлю ультиматум! – сказала Пи-Пи.

Дипломатические усилия ни к чему не привели: через пару минут она вернулась из туалета и сообщила, что нанесла упреждающий удар по врагу.

Пол занялся разведкой крупных скоплений противника, а я – поставкой вооружений.

Спутниковая съемка показала наличие в квартире химического оружия, которое распространял террорист № 1 – кошка Кока-Кола. Арсенал у нее был богатый: шерсть на кресле, писанина на ковре и кошачий корм по периметру.

Пол хотел поступить с ней как с военным преступником.

– Не надо! – закричала Пи-Пи. – Кока-Кола у нас мышей ловит!

– У вас что, еще и мыши водятся?!

– Нет. Потому что у нас есть КОШКА!

В 12 часов мы приступили к операции «Боевой Порядок». Первое столкновение с противником произошло в детской. Спецназ атаковал кучу штанов, разделил ее на мелкие группировки и расправился с каждой по отдельности: кого в стирку, кого в шкаф, кого на тряпочки.

Более ожесточенные бои шли на кухне, где враг оказал отчаянное сопротивление генералу Тряпке. К 2:00 кухня была полностью под контролем союзников.

Тем временем я начала зачистку трущоб в ванной.

Штурм резиденции Хизбаллы обещал быть трудным. После артобстрела «Окси-Клин» я поменяла тактику и перешла к осаде. Но только тогда, когда Пол починил слетевший клапан в бачке, враг понял, что сопротивление бесполезно и поднял белый флаг.

Последние отряды грязи были уничтожены с помощью швабры, и мы приняли безоговорочную капитуляцию противника.

– Теперь я не знаю, кем мне быть, – сказала Пи-Пи. – То ли фельдмаршалом, то ли уборщицей. Мне и то и то нравится!

105° по Фаренгейту

[3 июля 2006 г.]

105 градусов в тени[16]16
  105 градусов по Фаренгейту равняются 40,5 градуса по Цельсию.


[Закрыть]. Кондиционер погиб смертью вредных в самую неподходящую минуту. Сегодня ночью он мне снился – зовет, что ли, за собой?

Как всегда, с горя сочинила стишок:

 
Это жаркое лето – какой-то пиздец!
Вы простите мне грубое слово…
Я растаяла, словно свиной, холодец
На витрине шоферской столовой.
Отскребите меня, положите в стакан –
Пару льдинок, немножечко виски…
И, пожалуйста, слейте в ближайший фонтан.
Хотя лучше всего – в австралийский.
Говорят, там зима и прохлада в ночи…
Крыша плавится. Где же вы, братцы-врачи?
 

Хочу в Париж

[31 июля 2006 г.]

Все конфликты в этом мире проистекают только по одной причине – неоправданные ожидания. Мы с Зэком затеяли общий дом, настроили, накрутили, а конструкция не держится и все время заваливается набок. Нет у нас нужного цемента – общих целей и идеалов.

Он приехал со съемок. Красивый – до тоски в сердце. Болтал, гремел дверцами кухонных шкафов, уже не помня, где у нас соль, а где кофе.

Все его мысли там, на съемочной площадке. У него роль – аж целых две страницы. Он звезда и ждет моих аплодисментов.

А я уже все это проходила. Я видела, как люди, у которых было 20 страниц текста, ломались от собственной невостребованности. Они каждый день ходили в черных очках и ждали, что их разоблачат и начнут просить автографы. Не разоблачали и не просили. Слишком много тут, в Голливуде, киногероев.

Мне хочется не аплодировать, а жалеть. Зэк чувствует это и заранее негодует. Он ест пожаренную Барбарой яичницу, машет вилкой и доказывает, что «да-да, не сомневайтесь… Брэд Питт уже старый, а свято место пусто не бывает».

А чего хочу я? Я хочу в Париж. Си-эн-эн сообщила, что там нынче приятное солнышко и ветерок. Там невозможно узкие улочки и кружевные дома, помнящие Наполеона III. Там в отеле на rue du Conservatoire меня ждет прелестная Моник. Она умеет превращать мясо в произведение искусства, а фрукты – в пищу богов.

– Поехали, а?

Я смотрю Зэку в глаза, отлично понимая, что никуда он не поедет. Он объясняет, почему: ему нужно репетировать, у него встреча с агентом, у него визит к дантисту…

Я уговариваю. Я нахожу десятки доводов «за». Мне хочется поскандалить в духе «Ты меня не любишь!» Зэку хочется спать. Он сегодня целый день работал и вымотался как собака.

Он опускается в кресло, включает телевизор и растворяется в полусне-полуфутболе. А я смотрю на его профиль на фоне абажура.

Все вернулось на круги своя. Я каждый раз наступаю на одни и те же грабли: сначала страсть, огонь, а потом унылое: «Я устал». Неужели опять все? Неужели нет никакой надежды на то, что бывает иначе?

Любовь у людей – это как цветы у растений: у кого-то случается один раз в жизни, у кого-то – пятьдесят. Но нет ни дерева, ни сорняка, которые цветут все время.

Мои лепестки засохли и съежились. И, наверное, это мой последний бутон.

Как ты можешь отпускать меня? Как ты можешь не чувствовать, что еще чуть-чуть – и все? Я люблю твою бритую башку с чуть отросшей щетинкой, люблю твою искренность и полное неумение притворяться (шикарное качество для актера!)… Мы – как кубик Рубика, в котором сошлась только одна сторона, а все остальные пребывают в первобытном хаосе. Впрочем, ты, наверное, не знаешь, что такое кубик Рубика. Вы ведь с ним ровесники…