Текст книги "Свадебный переполох"

– Я живу здесь, в сторожке, за садом ухаживаю. Он теперь вроде как ничейный. Я в конце лета приглашаю всех желающих собирать алычу. А дети бегают здесь, все плоды обрывают. Жалко ведь, зачем зеленое рвать, пусть вырастет, потом и рвите. Я когда-то на ТЭЦ работал, а потом уволили меня за то, что я пятьсот метров проволоки украл. Ты вот скажи мне: разве за пятьсот метров проволоки увольняют хорошего человека, который этой проволокой сад огородил, чтобы деревья сохранить?

– Не увольняют, дядя Ваго, не увольняют, – поддакнула Арусяк.

– Вот и я о том же! А когда времена тяжелые настали и свет стали отключать, все деревья в городе вырубили, чтобы печки топить, а мой сад не тронули, потому что я здесь день и ночь дежурил, даже жить сюда переехал. Разве плохо это? А если бы не проволока да не я, то все бы срубили. Вот и подумай сама: разве плохо, что я проволоку украл?

– Хорошо, дядя Ваго, хорошо! – с жаром согласилась Арусяк.

Пока они шли, шурша мелким гравием, Арусяк смотрела на Ваго и думала о том, что в Харькове она бы так просто не отделалась и дело точно кончилось бы милицией. «Может, он тоже меня сейчас в участок сдаст?» – подумала Арусяк и с подозрением посмотрела на дядю Ваго.

– Сколько лет твоей сестре? – Дядя Ваго остановился и закурил сигарету.

– Двадцать три, как и мне.

– А муж есть, дети? – Дядя Ваго прищурился и выпустил облако дыма.

– Есть, ребенку три года уже.

– Эх, что в мире делается, – покачал головой Ваго.

Через триста метров он остановился возле каменных ступенек:

– Пойдешь наверх – как раз будет сорок четвертый дом.

– Спасибо, дядя Ваго, – улыбнулась Арусяк.

– Да не за что! Вот созреет алыча – приходи, бери сколько хочешь.

– Я к тому времени уеду уже.

– Ну, пусть дядя твой приходит. Привет передавай Соне, скажи, сторож Ваго передавал – трудная у нее профессия. – Ваго многозначительно посмотрел на Арусяк.

– Уж куда труднее, – зарделась Арусяк и подумала, что зря она все-таки сказала незнакомому человеку, что Соня работает дворничихой: профессия ведь не из лучших.

– Ну, тогда до свидания, Арусяк-джан, – улыбнулся дядя Ваго и медленной прихрамывающей походкой поплелся в сторону сада.

– До свидания, – помахала рукой Арусяк и покосилась на свои брюки. Идти в таком виде дальше было безумно стыдно. Через минуту она прижала ладони к задним карманам и, оглядываясь по сторонам, быстро-быстро засеменила в сторону первого подъезда, благо идти было недолго.

На лавочке сидел Сенулик и грыз алычу.

– Бить будешь? – невинно поинтересовался он.

– Нет, папе пожалуюсь, – ответила Арусяк.

– Ну и зря. Я, кстати, сидел в засаде и следил за тобой, хотел в дядю камень кинуть, отвлечь его – он бы за мной погнался, а ты бы убежала, честно-честно.

– Так я тебе и поверила! Кстати, воровать нехорошо. И врать – тоже.

– Знаю, я больше не буду. А ты точно папе пожалуешься? – заискивающе спросил Сенулик.

– Я подумаю, – ответила Арусяк.

– Ты хорошо подумай. Хочешь, я тебе отдам все деньги из своей копилки, а?

– Не хочу, веди меня к Соне.

В лифте Сенулик жалобно посмотрел на Арусяк:

– Ты уже подумала? Не будешь жаловаться?

– Не буду, не буду, только ты так больше не поступай.

– Честное слово, клянусь бабушкой Арусяк, – торжественно произнес Сенулик и скрутил за спиной дулю.

– Поклянись мамой и папой и не крути дули, я все видела.

Сенулик вздохнул, вытащил руки из-за спины и клятвенно пообещал никогда больше не бросать ее одну и не врать. Двери лифта открылись.

– Нам сюда, – сказал Сенулик, указывая на дверь, обитую коричневым дерматином, и позвонил.

Открыла тетя Марета.

– А-а, в гости пришли! Заходите, мы как раз обедаем! – радостно воскликнула она.

За столом в комнате сидели Соня с мужем, муж Мареты Гока и Коля. Семейство дружно хлебало спас[8]8
  Спас – суп с пшеном на мацуне – кисломолочном продукте.


[Закрыть].

Тетя Марета поставила перед Арусяк тарелку и села на свое место. Кроме Сенулика, который, как нашкодивший кот, косился на сестру и думал, выдаст ли она его с потрохами или все-таки сдержит слово, на Арусяк почти никто не обращал внимания. Коля быстренько доел, вскочил из-за стола и убежал в неизвестном направлении, прихватив с собой мужа Сони и Сенулика. Марета принялась оживленно болтать с Гокой, а Соня сидела как истукан и всем своим видом давала понять, что общаться с сестрой не намерена.

В глубине души Соня недолюбливала Арусяк, и причин на то была масса. Арусяк была красивой богатой дочерью своего отца, не обремененной никакими заботами и хлопотами, в то время как Соня, в семнадцать лет по большой любви выскочившая замуж за своего соседа Вачика, крутилась как белка в колесе: растила ребенка, сплетничала по вечерам с соседками, пилила мужа, ругалась с матерью и отцом и доставала брата мелкими поручениями. Жизнь домохозяйки Соню вполне устраивала, но время от времени она все же испытывала зависть к Арусяк. Приезд же двоюродной сестрицы и суета вокруг нее окончательно выбили Соню из колеи, и неприязнь стала только сильнее.

Ни о чем не подозревающая Арусяк с грустью смотрела на двоюродную сестру, переполняемая желанием хоть чем-то ей помочь.

Когда принесли кофе, Соня все же снизошла до разговора с двоюродной сестрой. Она села рядом и поинтересовалась, надолго ли Арусяк приехала в Ереван.

– Пока не знаю, – пожала плечами Арусяк, достала из пакета новую кофточку и протянула сестре: – Это тебе подарок.

Глаза Сони заблестели, она схватила кофточку и побежала в свою спальню мерить ее. Через пару минут Соня вернулась с кофточкой в руках, бросила ее на диван и сказала, что если Арусяк хотела поиздеваться над ней, то ей это удалось.

– Что-то не так? – Арусяк недоуменно посмотрела на сестру.

– Да она мне мала, у меня грудь не помещается в нее, – фыркнула Соня.

– Ну, прости, я не знала твоего размера.

– Ничего, обойдусь, – процедила сквозь зубы Соня и отвернулась.

Повисла пауза. Арусяк замялась и стала глазеть по сторонам, понимая, что пообщаться с сестрой по душам не получится. В дверь кто-то позвонил.

– Я открою, сидите, – сказал муж Мареты.

В коридоре послышалась ругань. Впрочем, Арусяк это нисколько не смутило, поскольку она уже привыкла к тому, что в Ереване люди сначала орут, машут кулаками, осыпают друг друга проклятиями, а потом мирятся и вместе пьют кофе. В комнату вбежала разъяренная женщина, грозно посмотрела на тетку Марету, плюхнулась в кресло и выпалила:

– Твой сын обязан жениться на моей дочери!

– Что? – удивилась Марета, чуть не подавившись конфетой.

– Что слышали! Если он не женится, я скажу своему мужу, и он его зарежет! Подлец он такой! Негодяй! Все знают, какой он у вас бесстыдник и лоботряс! – Женщина выхватила из вазы конфету и съела ее.

– А что случилось? – шепотом спросила Марета.

– Вчера вечером они сидели на лавочке, я сама видела! Сидели и целовались! А если я видела, то и другие могли видеть! Ты знаешь, как у нас слухи распространяются! Кто после этого женится на моей дочери? – все будут думать, что она испорченная! К тому же просто так девушек не целуют!

– Раз целовал, значит, любит. Раз любит – значит женится. Чего орешь? – флегматичным тоном сказал Гока.

– Когда женится? Мне надо знать точную дату!

– Так это… Подождите, какая дата? Сейчас… – замахала руками Марета, выбежала на балкон и заорала: – Коля!

Через пять минут явился Коля. Он вошел в комнату, увидел разъяренную тетку и затараторил:

– Тетя Мануш, я люблю вашу дочь и хочу на ней жениться.

– Вот так-то лучше, давайте назначим день обручения, – резко сменив тон, сказала Мануш.

– Давайте через два месяца, – предложил Гока.

– Два месяца – слишком долго, – отрезала тетка. – Давайте через месяц.

– Давайте, – мирно согласился Гока.

– Хорошо, тогда я пошла. – Мануш встала из-за стола, запустила в вазу пятерню, выгребла горсть конфет и положила их в карман халата, после этого подошла к Коле, обняла его и улыбнулась: – Всегда говорила всем, что нет в нашем дворе парня лучше Коли. Работящий, умный, красивый! – И, шаркая, побежала к выходу.

– Уф, ну и дела. Сдалась тебе эта Лусине? – фыркнула Соня.

– Да нет. – Коля сдвинул брови и со страдальческим видом посмотрел на отца: – Папа, она сама лезла ко мне целоваться, я не хотел. Папа, сделай что-нибудь.

– Зачем же ты только что пообещал на ней жениться? – развела руками Марета.

– А что мне было делать? Я сидел во дворе, она подошла и сказала, что вырежет весь наш род, если я не женюсь на Лусине, а вы сами знаете, какой у нее муж, он фидаином[9]9
  Во время войны в Нагорно-Карабахской Республике фидаинами называли армян-добровольцев, которые формировали бригады и воевали с азербайджанцами.


[Закрыть] был, я испугался.

– Ты испугался, а отцу теперь расхлебывать. Вот что делать с таким братом? – сказала Соня и посмотрела на Арусяк.

Арусяк подумала, что Саша Величко легко отделался, потому что если бы Погос Мурадян узнал, сколько раз он целовал его прекрасную дочь, вместо того чтобы учить ее английскому, то Саше пришлось бы жениться не только на Арусяк, но и на всех девушках в их роду.

– Ну, будь вы в Харькове, можно было бы не бояться, а здесь – я даже не знаю, – улыбнулась Арусяк, обрадовавшись, что Соня наконец-то обратила на нее внимание.

– Да он у нас ни одной юбки не пропустит, – вздохнула Соня.

– Это я уже заметила.

– Ладно, решим что-нибудь, – махнул рукой Гока. – Не впервой.

– Его год назад чуть не женили на девушке, с которой он в кино пошел, – прошептала на ухо Арусяк Соня.

Решив, что лед тронулся и отношения с сестрой почти наладились, Арусяк широко улыбнулась и поинтересовалась, как та поживает.

Соня пожала плечами и сказала, что живется ей неплохо, вот только сложно иногда. О зависти она решила умолчать.

– Да, – сочувствующе вздохнула Арусяк. – Все-таки порником сложно работать.

– Что? – Тетя Марета, которая сидела рядом, удивленно посмотрела на племянницу.

– Ну, я тут Соне говорю, что ей нужно искать хорошую работу или вообще не работать. Нельзя же всю жизнь быть порником, правда? – уверенным тоном сказала Арусяк.

Соня с негодованием посмотрела на двоюродную сестру и, задыхаясь от ярости, прошипела:

– Ты пришла в наш дом оскорблять меня? Да как ты смеешь?!!

– Соня, не злись, я понимаю, что работа не из лучших, но в этом нет ничего оскорбительного, правда. Прости, что я затронула эту тему. Если бы я знала, что тебе это будет неприятно, я бы промолчала.

– Это, может, для тебя не оскорбительно, потому что такие, как ты, выросшие непонятно где, непонятно в каких условиях, не знают, что такое честь армянской девушки! – Соня резко поставила кофе на стол и убежала к себе в комнату.

Муж тети Мареты, который успел задремать, открыл один глаз, посмотрел на Арусяк и недоуменно спросил:

– А? Что случилось? Опять к Коле пришли?

– Ты спи, спи, – помахала рукой тетя Марета и поманила племянницу пальцем: – Пошли на кухню.

В полном недоумении Арусяк пошла за тетей. Марета указала ей на стул, села рядом и завела разговор. Начала она издалека и припомнила Арусяк, что ее мать Аннушка жила с Петром до того, как они поженились, что не делает ей чести в глазах родни. Не забыла тетка упомянуть и тот факт, что Аннушка постоянно ссорила брата с родственниками и отказывалась им помогать, в то время как сама жила распрекрасно. И наконец, по мнению Мареты, Аннушка вышла замуж за Петра не по большой любви, а исключительно ради денег.

– Так ведь у папы ничего не было, когда они поженились, – возразила Арусяк.

– Не было, но она сразу поняла, что мужик не без головы, а значит, денег заработает, если надо, – ехидно заметила Марета.

Арусяк пожала плечами:

– А при чем здесь мама?

– Ну как при чем? При том! Это же она тебя против Сони настроила! Кофточку подсунула маленькую, порником обозвала. – Марета испытующе посмотрела на племянницу.

– Да нет, – удивилась Арусяк. – Это Гарник так Соню назвал.

– Какой Гарник? При чем здесь Гарник?

– Да он ни при чем, он сегодня письмо мне принес на армянском, просил перевести на русский. Он президенту Путину письмо написал, понимаешь? А в письме на всех жаловался, вот и про Соню написал. Я полезла искать это слово в словаре, его там не оказалось, я решила, что так вы называете дворников, которые улицы подметают.

– Еще лучше. Как ты могла подумать, что моя дочь подметает улицы?! – хлопнула ладонью по столу Марета.

– Откуда же я знаю? – Арусяк было неудобно и стыдно.

– Ладно, с Гарником я еще разберусь, – разозлилась Марета.

– Дело твое. А что все-таки обозначает это слово?

– Про-сти-тут-ка, – шепотом сказала тетя.

Арусяк схватилась за голову и только сейчас осознала весь ужас происходящего. Представив, что сейчас думает дядя Ваго о Соне, Арусяк побелела как мел и стала поспешно собираться.

Попрощавшись с теткой, она выскочила во двор и побежала к обрыву.

– Арусяк, а у тебя на заднице штаны рваные, – захихикал ей вслед Коля. Он сидел перед гаражом, резался в нарды с Сониным мужем и периодически отпускал подзатыльники Сенулику, который носился вокруг со старым рулем от машины в руках и изображал из себя гонщика.

– Фиг с ними, со штанами. Отвезите Сенулика домой, у меня дело важное есть, – отмахнулась Арусяк и кинулась по лестнице вниз.

Всю дорогу до сада она бежала без передышки. Найдя знакомый лаз, Арусяк пролезла в сад и закричала что есть мочи:

– Дядя Ваго! Дядя Ваго, ты здесь? Это я, Арусяк!

Никто не отозвался. Тогда Арусяк схватилась за ветку абрикосового дерева и стала с силой трясти ее. Вскоре послышался топот и голос дяди Ваго:

– Мать твою так, кто здесь? Сейчас стрелять буду! – раздался щелчок затвора.

– Это я, Арусяк, не стреляй! – замахала руками Арусяк.

– Арусяк? Что ты здесь делаешь, дочка? – удивился дядя Ваго.

– Я пришла тебе сказать, что моя сестра Соня не порник, я все перепутала.

Арусяк отдышалась и рассказала Ваго всю историю: про письмо Гарника, про словарь, в котором не оказалось этого злосчастного слова, про то, как обидела сестру. Ваго слушал молча и крутил ус:

– Хм, это плохо, что она не порник, еще долларов двести мне бы не помешало! Хорошо, что все обошлось. Я тебе вот что скажу: если чего не знаешь, приходи, я тебе объясню. А пока на вот, возьми. – Ваго протянул Арусяк пакет с алычой. – Я под деревом собрал, которое вы трясли, не пропадать же, раз уже упали.

Арусяк поблагодарила, попрощалась и с чувством выполненного долга пошла к склону, с которого началось ее путешествие. Критически осмотрев склон, Арусяк поплевала на ладони и стала подниматься. Подъем оказался намного легче спуска; правда, пару раз ей все же пришлось остановиться и перевести дыхание. Вскарабкавшись на самый верх, Арусяк посмотрела вниз.

На краю сада возле сторожки сидел у костра дядя Ваго и смотрел на нее. Арусяк помахала ему рукой. Он помахал в ответ, подбросил в огонь веток и пошел в домик приводить себя в порядок. Вечером, согласно расписанию, Ваго ожидал визита Нвард и очередного сеанса излечения души и бренного тела. Достав из кладовки бутыль вина, Ваго вытер с нее пыль, а потом бережно, как древнюю вазу, потом поставил на стол. «Эх, хороша жизнь!» – подумал он.

Арусяк прижала руки к задним карманам, на которых зияли две дыры, и побежала по направлению к девятиэтажке.

– Почему ты не приехала с Сенуликом? – удивилась бабушка, когда Арусяк вошла в квартиру.

Сенулик бегал по коридору с рулем в руках и издавал душераздирающие звуки, имитируя рев мотора.

– Да так, решила прогуляться, – отмахнулась Арусяк, повернулась к бабушке задом и собралась идти в свою комнату.

Арусяк-старшая, увидев на штанах любимой внучки две огромные дыры, из которых торчали кружевные трусики, чуть не упала в обморок – и упала бы, если бы, на свое счастье, не сидела на диване.

– Аман! – запричитала бабушка. – Позор какой! Как ты могла так ходить?!

Опозоренная Арусяк робко заикнулась, что ходила она не так, а прижимая руки к карманам.

– Еще лучше. – Бабушка схватилась за сердце, тяжело вздохнула и прошептала: – Хотя бы никто из соседей не видел тебя в таком виде?

– Нет, никого не было. – Арусяк покраснела и пошла в свою комнату.

И возможно, дефиле дочери Погоса в рваных штанах так и осталось бы тайной, если бы не Хамест, с которой Арусяк столкнулась, когда вбегала в подъезд. К вечеру об инциденте знал весь дом. Жена лиазора Вартуш, которая прибежала к Арусяк-старшей якобы попросить соли (а на самом деле – посплетничать), заявила, что соседка с первого этажа Ашхен своими глазами видела, как Арусяк-младшая разгуливала по району в одних трусах. Бабушка схватилась за голову и пошла спасать репутацию внучки, а именно – искать тот самый длинный язык, который начал разносить сплетни.

Первым делом бабушка отправилась к Ашхен и заявила той, что если она не прекратит разносить сплетни, которые совершенно беспочвенны, поскольку ее внучка сегодня вообще не выходила из дома, то она расскажет всем на свете, что Ашхен тайком встречается с мужем Хамест.

– Чего врешь, не было такого! – вспыхнула Ашхен.

– Так и внучка моя без штанов не бегала! Она с родителями на Севан поехала! – приврала Арусяк.

– А я почем знаю, куда она поехала? Мне Хамест сказала, что видела Арусяк в рваных штанах, а я тете Вартуш сказала. Не со зла сказала, хотела поинтересоваться, может, что у вас случилось. А то, что она без штанов была, так это Вартуш придумала. Внуком своим клянусь, не говорила я такого!

– Ладно, верю. Только ты дальше не болтай, а то я тоже много чего могу порассказать, – пригрозила Арусяк-старшая и побежала на шестой этаж.

– Обижаешь, тетя Арусяк, как я могу про любимых соседей сплетничать, – покачала головой Ашхен, закрыла дверь и бросилась к телефону: – Алло, Карина? Карин-джан, тут такое творится! Внучка Арусяк, да-да, которая из Харькова приехала, гуляла сегодня без штанов с двумя мужчинами под ручку. Во дворе гуляла, представляешь? Нет, то не шорты были, а может, и шорты, но слишком уж короткие. Целую тебя, Карина-джан, только ты никому не говори, ага, целую, до встречи.

Бабка Арусяк в это время упорно жала на кнопку звонка у квартиры Хамест:

– Открой лучше, я же знаю, что ты дома! Лучше открой!

Хамест открыла, выслушала соседку и развела руками:

– Я? Да как ты могла подумать, тетя Арус? Мы же соседи! Не видела я ничего, видела, как Арусяк поднималась, руки к попе прижимала, а что там было – рваные брюки или не рваные, – я этого не знаю, не видела.

– Ладно, но я тебя предупреждаю: язык оторву, если будешь сплетничать.

– Ну что ты, тетя Арус. Заходи мою стенку новую посмотри, кофе попьем.

– Некогда мне, – фыркнула бабушка и пошлепала наверх.

За ужином Арусяк ковыряла вилкой в тарелке и исподлобья посматривала на бабушку. Арусяк-старшая сидела чернее самой черной грозовой тучи и думала, стоит ли посвящать всю семью в подробности произошедшего. Посмотрев на страдальческое лицо внучки, старушка решила, что любимому сыну знать о позоре дочери необязательно, тем более что на горизонте замаячила новая проблема, вернее – две.

Первая (и самая страшная) проблема заключалась в загорелом теле невестки Аннушки.

– Ты что, загорала? – спросила Арусяк у невестки.

– Да, а что? – невозмутимым тоном ответила Аннушка.

– И купалась?

– И купалась!

– В купальнике? – Бабушка посмотрела из-под очков расширившимися от ужаса глазами.

– В купальнике, – ответила Аннушка.

– Стыд-то какой! Позор какой! – Бабушка схватилась за голову и заохала. – Да в мое время женщины даже в платьях стеснялись рядом с мужчинами купаться.

– А я не стесняюсь, – ответила Аннушка и ушла в свою комнату.

– И черт с тобой, – пробурчала Арусяк, проводив невестку взглядом, полным презрения, и переключила свое внимание на вторую проблему, не менее серьезную и неприятную.

Во главе стола сидел Петр, красный как рак. Вся его кожа горела так, будто черти поджаривали его в аду на сковородке. Петр проклинал себя и искренне сожалел о том, что не послушался жены и не намазался кремом для загара. Офелия сказала, что поможет мацун, Гамлет – что сливочное масло, а Рузанна предложила обмотать Петра влажной простыней и время от времени обливать холодной водой. Мазаться мацуном и маслом Петр не хотел, а уж уподобляться египетской мумии – тем более. Вежливо отказавшись от предложений родственников, он собрался удалиться в спальню и страдать молча, но тут Арусяк-старшая хлопнула себя по лбу:

– Вспомнила, вернее средства не бывает – моча маленького мальчика! Сенулик! – закричала она и убежала ловить внука.

Через пару минут внук был пойман и вместе с рулем, который он не выпускал из рук, посажен на горшок. Сенулик просидел минут тридцать, но безрезультатно. Бабушка отругала внука, посмотрела на часы, которые показывали без четверти одиннадцать, схватила баночку и куда-то убежала. Вернувшись, она ворвалась в комнату сына и гордо воскликнула:

– Вот, обегала весь подъезд! Внук Ашхен с первого этажа пописал, намажься, Погосик-джан, намажься, сынок! Здесь мало, но тебе хватит, а ей, – она фыркнула и посмотрела на Аннушку, – необязательно, нечего было приличной женщине в купальнике шастать.

– А мне и не надо, – ухмыльнулась Аннушка.

Почувствовав, что спорить с родительницей бесполезно, Петр взял баночку и пошел в ванную комнату. Через некоторое время он вышел и гордо сообщил:

– Намазался, уже лучше.

– Вот и хорошо, хорошо, сынок. Я завтра утром еще сбегаю, я договорилась с Ашхен.

– Папа, ты что, на самом деле это сделал? – прошептала Арусяк, когда бабушка скрылась на кухне.

– Нет, конечно, только ты бабушке не говори, не отстанет ведь.

В дверь позвонили. На пороге стояла женщина преклонных лет с баночкой в руках.

– Внук еще пописал, – сказала она, протянула Арусяк банку и скрылась.

– И что мне теперь с этим делать? – поморщилась Арусяк.

– Отнеси матери, пусть намажется. Пусть она и не чтит наших законов, все равно ведь человек, жалко ее, – буркнула Арусяк-старшая и ушла спать.

– Вылей немедленно! Господи, за что мне такое наказание? – застонала Аннушка, когда дочь сунула ей банку под нос.

– Да ну вас всех, – отмахнулась Арусяк и пошла в спальню.

Тетка Офелия сидела за столом и делала очередной набросок Арарата.

– Я знаю, почему мое астральное тело не отделяется.

– Почему? – поинтересовалась Арусяк.

– Потому что ему мешает твое астральное тело. Надо находиться в комнате одной, тогда все получится, – ответила тетка, продолжая вырисовывать контур горы.

– Так что мне теперь делать? – поинтересовалась Арусяк, испугавшись, что тетка выселит ее из комнаты и отправит слушать бабушкины нравоучения и храп.

– Ничего, я пока не буду практиковать, а там посмотрим. Ты ведь скоро замуж выйдешь, переедешь.

Услышав слово «замуж», Арусяк сникла. В голове ее стали мелькать образы, по сравнению с которыми теткин «Хаос» и бабка с антеннами на голове были просто воплощение добра и света. Арусяк представилось, что в центре огромного зала восседала на троне королева-мать Вардитер Александровна в пурпурной мантии с горностаевой оторочкой. По правую сторону сидел ее любимый внук Вачаган и ковырялся пинцетом в каких-то кишках, по левую – восседал Сурик, который просто глазел по сторонам. Вокруг троицы носилась Карина с пылесосом за плечами, кастрюлей в одной руке, сковородкой в другой и стиральной машинкой во чреве. Она то и дело вытирала пот со лба и с грустью смотрела на Арусяк, которая бегала за ней следом и прямо на ходу производила на свет армянских младенцев. На заднем фоне стоял Петр и крутил ручку печатного станка, из-под которого вылезали новенькие хрустящие доллары, по конвейеру поступавшие к трону королевы. Королева брала купюры, мяла их скрюченными старушечьими пальцами, нюхала и вещала зычным голосом: «Это на колбасу, это на мясо, а это припрячу, мало ли что завтра случится». «Случится сегодня! Петя, хорош лоботрясов кормить! – крикнула появившаяся на горизонте Аннушка. – Забирай дочь. Хочешь домой, Арусяк?» «Хочу домой!» – отчаянно крикнула Арусяк и бросилась в объятия матери.

Оказалось, что она произнесла это вслух.

– Так уезжай, я же вижу, что тебе у нас не нравится, – ответила Офелия.

– А, что? – Арусяк очнулась и посмотрела на тетку. – Да, поеду, поеду, вот паспорт украду и поеду.

– Могу помочь, – предложила Офелия.

– Хорошо, – ответила Арусяк и взглянула на набросок, который рисовала тетка.

На горе Арарат стоял мужчина средних лет и играл на дудуке.

– Ой, это ведь Ованес, – улыбнулась Арусяк.

– Никакой это не Ованес, глупости это, давай уже спать, – вздохнула тетка и отложила рисунок.