Текст книги "Свадебный переполох"

– Та все файно, Остапе, мені подобаеться, берімо вже, та ходімо, ще до крамнички тре зайти, – махнул рукой Назар.

– А скільки коштуе? – поинтересовался Остап и повернулся к Ованесу: – Слухай, та доста вже у вуха сурмити!

– Он спрашивает, сколько стоит картина, – прошептала Арусяк на ухо Офелии.

– Пятьсот долларов, – процедила сквозь зубы Офелия, которая мечтала продать свое любимое творение как минимум в частную галерею какому-нибудь американскому коллекционеру-ценителю, а не соседям из ближнего зарубежья. Арусяк посмотрела на тетку, не понимая, почему картина, стоившая с утра для местных пятьдесят долларов, а для иностранцев – сто пятьдесят, вдруг так возросла в цене.

– П’ятсот доларів коштуеε, це картина пензля відомоï вірменськоï мисткині Офеліï Мурадян, – вздохнула Арусяк.

Мужчина в кепке, услышав сумму, призадумался, подозвал Назара и стал шушукаться, потом махнул рукой, достал портмоне и отсчитал пятьсот долларов. Офелия, увидев деньги, плюхнулась на раскладной стульчик и онемела. Онемел и Ованес: он перестал дудеть, опустил руки, с ужасом посмотрел на тетку и прошептал:

– Офик, а как же галерея, как же Америка? Неужто продашь?

Тетка, рассматривая новые шуршащие купюры в руке Остапа, поколебалась, но потом решила, что всегда сможет написать новый «Хаос», возможно, даже лучший, достойный галереи в Штатах. К тому же, судя по внешнему виду и щедрости, мужик в кепке был человеком не бедным, и Офелия быстренько утешила себя мыслью, что ее творение купил истинный ценитель прекрасного, пусть даже и с Украины. «Если бы был простым туристом – купил бы “Арарат”!» – подумала тетка.

– А вам дудуки не нужны? – осторожно поинтересовался Ованес.

– Та ні, не треба, самі флояри маемо, – отмахнулся Остап.

Тетка спрятала деньги в карман и толкнула Арусяк в бок:

– Переведи им, что я в придачу к картине дарю им три «Арарата».

– Ще три «Арарати́ маете на додачу. Подарунок, – перевела Арусяк.

– Та дякую красно, але вони мені не потрібні, вже купив три дні тому. Я цю картину своему другові подарую сьогодні на день народження. Він тут неподалік мешкае, добра людина, разом служили, ось приïхав до нього в гості. А я так подумав, нащо йому «Арарат», якщо він його щоранку може бачити? А ця диви яка файна, така собі незрозуміла вся. Не потрібен мені «Арарат», дякую. Офелія Мурадян кажеш? Ну-ну.

Мужчина развернулся и медленно пошел по ряду, унося с собой «Хаос», порожденный теткиным воображением.

– Чего «Арараты» не взял? – удивилась тетка.

– Сказал, что уже купил, – соврала Арусяк, решив, что даже под страхом смерти не признается Офелии, что ее картина ее останется в городе Ереване и будет украшать стену в какой-нибудь гостиной.

– Ну-ну, – покачала головой тетка и засунула руку в карман, где лежали честно заработанные доллары. Представив, сколько красок и холста можно будет купить на эти деньги, а еще рамочек и, возможно, новый мольберт, тетка расплылась в блаженной улыбке.

Арусяк тоже улыбалась, провожая взглядом уходящего Остапа. И только бедный Ованес стоял с таким выражением лица, как будто съел килограмм лимонов. Мучило Ованеса не то, что картина была продана каким-то украинцам, а не американским коллекционерам, и даже не то, что злые украинцы не купили у него дудук. Его душа переполнялась страданиями, потому что в их с Офелией будущей гостиной (которую он нарисовал в своем воображении еще пять лет назад) на стене напротив дивана, куда он планировал когда-нибудь повесить свою любимую картину «Хаос», образовалась огромная черная дыра, засасывающая в себя и саму гостиную, и Ованеса с диваном, и их совместное с Офелией будущее.

– Легкая рука у твоей племянницы, Офик-джан, – не успела прийти, а уже картину продала, да как удачно продала, – цокнул языком дедушка напротив, который торговал хачкарами.

– Да уж, – улыбнулась Офелия и отправила Арусяк по ряду, вручив ей сто долларов. Арусяк обошла все столики и помахала над каждым купюрой, чтобы все продалось.

– И над дудуками моими помаши, – шмыгнул носом обиженный Ованес.

Сколько картин, бус, джезв и хачкаров было продано в тот день – никому не ведомо, а уж Офелии – точно. Офелия стала собираться и предложила Ованесу отметить такое радостное событие в жизни каждого художника, как продажу картины, у него дома. Ованес и не думал сопротивляться, и через полчаса Арусяк плелась по пыльной улице в сторону кинотеатра «Россия», груженная нераспроданными «Араратами» и дудуками. Рядом шагала тетка и везла на тележке большие картины. Ованес пер на своем горбу столы и стулья. Прошагав добрых четыре квартала, Ованес остановился возле магазина.

– Сегодня я угощаю, и не смей со мной спорить! – пригрозила Офелия.

Через пятнадцать минут Арусяк сидела в огромном плюшевом кресле в не менее огромной гостиной, пила вино, лопала свои любимые конфеты «Птичье молоко» и любовалась овечками на картине, которая висела напротив. Тетка с Ованесом бурно обсуждали дальнейшую судьбу картины «Хаос» и великой художницы Офелии Мурадян, которая отныне не будет рисовать всякую фигню типа клоунов и инопланетян, а всецело посвятит себя абстракционизму. Ованес кивал и уверял Офелию, что картины, подобные «Хаосу», – ее конек, на которого стоит вскочить, схватиться за гриву и не слезать, даже если он начнет брыкаться. К тому же Ованес настоятельно рекомендовал своей возлюбленной написать в ближайшее время еще пару-тройку таких картин. Впрочем, у него был свой интерес: Офелия, поругавшаяся с родственниками, которым надоел запах краски и вечно стоящий в большой комнате мольберт, писала дома исключительно маленькие «Арараты», а все крупные полотна – у Ованеса, превратив одно из помещений его квартиры в мастерскую. Ованес был очень даже не против, мечтая о том, что рано или поздно все-таки решится признаться тетке в своих чувствах.

Обсудив планы на ближайшее будущее, Офелия с Ованесом перешли к делам насущным, а именно – астральным телам, которые никак не желали отделяться. Ованес достал какую-то книгу и стал тыкать в нее пальцем, Офелия склонилась над столом и стала внимательно слушать. Арусяк, оставшись наедине с собой, снова углубилась в свои страдания и думы о завтрашнем дне. Вдоволь пострадать не удалось: тетка посмотрела на пустую бутылку и заявила, что желает отужинать и не против выпить еще одну бутылочку.

– Сейчас схожу, сейчас, – засуетился Ованес.

– А можно я, а? Магазин ведь рядом, – предложила Арусяк, которой надоели рассказы об астральных телах и способах их перемещения.

Офелия утвердительно кивнула и выдала Арусяк деньги.

– Не забудь этаж и квартиру, мы дверь не будем закрывать, – сказала она и повернулась к Ованесу. – Так вот, когда я начинаю засыпать, то ощущаю…

Что ощущала тетка, Арусяк не слышала. Хлопнув дверью, она, не дождавшись лифта, поскакала по лестнице вниз.

В магазине Арусяк долго и придирчиво рассматривала ассортимент. В винах она не разбиралась, а спросить у тетки, что купить, забыла. Пришлось обратиться за помощью к продавцу. Продавец, молодой парень, улыбнулся в тридцать два зуба и сказал, что выбор вина есть наука сложная, для многих непостижимая, а посему он – эксперт в области виноделия – с радостью поможет девушке, если она скажет, по какому случаю они собираются пить вино, в каких количествах и, самое главное, в какой компании.

– Втроем: я, тетя и ее друг. Пьем, потому что картину продали, ужинать будем.

Молодой человек задумался и вкрадчивым голосом поинтересовался возрастом пьющих и меню на ужин.

– Тридцать с хвостиком, сорок, кажется, и двадцать три, – отчеканила Арусяк. – Что на ужин – не знаю.

Продавец снова задумался и высказал предположение, что на ужин будет сыр – куда ж без сыра, без сыра ни одни армянин за стол не сядет, – мясо, зелень в большом количестве и жареная картошка. Скорее всего будет баранина, а следовательно, лучшего выбора, чем десертное красное вино, и быть не может. Десертные вина Арусяк не любила, к тому же первая выпитая бутылка была вовсе не десертной, поэтому она покачала головой и попросила что-нибудь другое.

– А другого нет, – развел руками продавец.

– А чего тогда спрашивал, что да как? – разозлилась Арусяк.

– Ну, всегда приятно познакомиться с красивой девушкой. – Продавец достал с полки бутылку вина и протянул Арусяк. – А еще у нас проводится акция, и вы выиграли фирменный штопор! – Он извлек из-под прилавка штопор и с торжественным видом вручил его Арусяк.

Арусяк схватила вино, штопор и пулей выскочила из магазина. В подъезде она остановилась возле лифта, и в душу ее закралось какое-то нехорошее предчувствие, самое нехорошее предчувствие на свете, как в тот день, когда она, третьеклассница Арусяк Мурадян, шла в новом белоснежном фартучке в школу и упала в канализационный люк. Но переться пешком на шестой этаж было лень, тем более с бутылкой вина и соловьями, которые выводили трели в голове после первой бутылки, – пить Арусяк не умела совершенно и хмелела даже от стакана яблочного сока. Нажав на кнопку шестого этажа, Арусяк оперлась о стену и расслабилась. Лифт проехал пару этажей… и замер. Лампочка помигала и погасла, потом снова включилась, но лифт так и не тронулся с места. Арусяк почувствовала, как ноги и руки начинают холодеть, а стены лифта – наваливаться на нее тяжелой коричневой массой, норовящей раздавить в лепешку и ее саму, и бутылку вина, и даже штопор. Она жалобно всхлипнула и стала что есть силы жать на кнопку вызова диспетчера.

– Помогите! – завопила Арусяк, поскольку с детства страдала клаустрофобией, и стала тарабанить в двери.

За дверью было тихо, тогда она снова стала жать на кнопку вызова, подпрыгивать и голосить. Прокричав добрых пять минут, Арусяк присела на корточки и залилась горючими слезами. Умирать в лифте в чужом городе не хотелось совершенно, и Арусяк стала читать единственную известную ей молитву «Отче наш» и даже пообещала Господу, что если ее извлекут из лифта живой и невредимой, а самое главное – в ясном уме и твердой памяти, то она выйдет замуж за страшного Вачагана и проведет остаток жизни, рожая одного за другим армянских деток и всячески ублажая мужа. Когда же никто не откликнулся и через пятнадцать минут, Арусяк пообещала, что уйдет в монастырь. Возможно, еще через четверть часа она дала бы обет пойти босиком из Еревана в Киево-Печерскую лавру, если бы из переговорного устройства не послышался густой бас диспетчера:

– Кто там?

– Это я, Арусяк, я в лифте застряла, вытащите меня, пожалуйста, мне очень страшно, – жалобным голосом ответила она.

– Не бойся, Арусяк. Ты что, одна застряла? – спросил голос.

– Одна, совсем одна, была бы с кем-то, было бы не так страшно.

– А в каком ты подъезде застряла, Арусяк? – поинтересовался голос.

– А я не знаю. Мы к другу моей тети в гости пришли. Меня послали за вином, а я застряла. Помогите мне, пожалуйста.

Произнеся слово «вино», Арусяк посмотрела на бутылку, извлекла из кармана штопор и решила выпить для храбрости. Через минуту она уже сидела на корточках и пила вино из горла.

– Арусяк, не бойся, Арусяк, мы тебя спасем. Арусяк-джан, ты только не плачь, ты же хорошая девочка, так? Дядя Аршак придет и спасет тебя, – утешал ее диспетчер.

– Хорошая-хорошая. Приходи, дядя Аршак, а еще лучше – позови мою тетю Офелию.

– А почему же такую хорошую девочку отправили одну в такой поздний час за вином? – возмутился голос дяди Аршака.

– Меня тетя с Ованесом послали. Я вас очень прошу, вытащите меня, мне страшно, я задыхаюсь, у меня клаустрофобия.

– Я этого Ованеса поймаю и уши ему надеру.

– Не надо, он хороший, я сама виновата, – вздохнула Арусяк.

– Арусяк-джан, сейчас я приду и тебя вытащу, а с тобой пока дядя Вано будет разговаривать, чтобы тебе страшно не было, хорошо?

– Хорошо, – ответила Арусяк и отхлебнула из бутылки еще вина.

Послышался какой-то шорох, а потом голос дяди Вано:

– Аршак уже пошел тебя вытаскивать, Арусяк-джан, не бойся, скоро все уладится.

«Какие все-таки душевные люди здесь живут, – подумала Арусяк. – В Харькове фиг бы кто стал со мной возиться. В лучшем случае рявкнули бы что-нибудь типа „Не хрен было в лифте баловаться!“, а в худшем – вообще бы ничего не ответили».

– Арусяк? Арусяк? Ты там? У тебя все хорошо? – послышался взволнованный голос дяди Вано.

– Все хорошо, только страшно, – подтвердила Арусяк, чувствуя, как пол постепенно уходит у нее из-под ног, а соловьи в голове поют все громче и громче.

– А ты маму с папой слушаешься? – вкрадчиво спросил голос.

– Не всегда, но стараюсь, – соврала Арусяк, пытаясь припомнить, когда же она последний раз слушалась маму с папой.

– Маму и папу надо слушаться, – поучительным тоном сказал голос.

– Я постараюсь, – кивнула головой она.

– А хочешь, Арусяк, я тебе смешную историю расскажу?

– Хочу, – обрадовалась захмелевшая Арусяк.

– Когда я был маленький, я украл у соседа из кладовки пять килограммов халвы и съел, а потом у меня сильно болел живот. Арусяк ведь не ворует, так?

– Нет, что вы, не ворует, – покачала головой Арусяк, решив, что признаваться незнакомому мужчине в том, что любимым занятием в школе было воровство пирожков в буфете, не стоит.

– Вот и правильно.

– А что в истории смешного? – поинтересовалась Арусяк.

– Смешного? А-а, смешно то, что эту халву сосед собирался подарить мне на Новый год, вот.

– А-а, – протянула Арусяк, так и не поняв юмора.

После этого дядя Вано рассказал о том, как работал грузчиком на складе, откуда был уволен за пьянство, вспомнил всех своих родственников и поведал Арусяк страшную тайну: уже три года, как дядя Вано мечтает убить некоего спекулянта Ованеса, который продал ему десять джезв втридорога. Услыхав имя Ованеса, Арусяк прикусила язык, сообразив, о ком идет речь.

– А Арусяк хорошо учится? – спросил голос дяди Вано.

– Она не учится, – ответила Арусяк.

– Как не учится? – удивился голос.

– Ну так – не учится. Я уже давным-давно закончила школу и даже институт. И вообще, меня привезли сюда замуж выдавать, – икнула Арусяк.

– Сколько тебе лет, Арусяк? – спросил дядя Вано, и в его голосе почувствовались нотки раздражения.

– Двадцать три, – нараспев сказала Арусяк, – двадцать три, двадцать три… А где, кстати, дядя Аршак?

Сказав последнюю фразу, Арусяк хлопнула себя по лбу и замолчала. До нее наконец-то дошло, что добрые армянские дядьки церемонились с ней, потому что подумали, будто она маленькая девочка, которая сидит в лифте и трясется от страха. Опасения ее подтвердились через минуту, когда интонация дяди Вано резко изменилась и вместо сюсюканий Арусяк услышала все, что Вано думал о ней, ее родителях, тете Офелии и президенте Роберте Кочаряне. При чем здесь президент, она так и не поняла, но решила не гневать мужчину и дать ему высказаться.

– Стыдно тебе должно быть! – было последнее, что она услышала перед тем, как Вано выключил связь.

«Ну и черт с тобой, – подумала Арусяк, которой к тому времени было по колено не то что море, но и Атлантический океан. – Надо взять себя в руки, главное – не паниковать, меня скоро вытащат, надо вспомнить что-то хорошее, я не задохнусь», – повторяла она про себя, понимая, что до прихода спасителя в лице дяди Аршака надеяться ей не на кого, разве что на Господа Бога.

Через три минуты послышался топот, взволнованный голос Офелии и кряхтение Ованеса.

– Арус, ты там? – послышался голос тетки.

– Тут я, тут, – ответила Арусяк. – Вытащите меня, а? Я уже устала, да и вино заканчивается, м-да.

– А чего ты в соседний подъезд пошла? Мы тебя уже обыскались! – поинтересовался Ованес.

– В соседний? М-м… перепутала… – вздохнула Арусяк.

– Арусяк-джан, сейчас, сейчас вытащим! Дядя Аршак тебя вытащит и сам отведет к родителям, таким людям нельзя детей доверять, – грозно сказал еще один голос, судя по всему, принадлежавший дяде Аршаку.

Последняя фраза, видимо, была адресована Офелии и Ованесу.

– Отойди от двери, – ласково сказал Аршак.

Арусяк подошла к стене лифта и прижалась к ней. Через минуту двери открылись, и она увидела залитую светом лестничную площадку, на которой стояли Ованес, Офелия и дядя Аршак.

– А где Арусяк? – удивленно спросил Аршак.

– Это я, – ответила Арусяк и виновато посмотрела на Аршака.

Буквально через секунду она убедилась, что красноречие дяди Вано – детский лепет по сравнению с Аршаковым.

– Хватит орать! Это вообще-то ваша работа – людей вытаскивать, – махнула рукой Офелия.

Ованес порылся в бумажнике, достал деньги и вручил их Аршаку. Аршак пересчитал купюры и заметно подобрел:

– Взрослая девушка, а ведешь себя как маленькая. А мы перепугались, думали, что ребенок один в лифте застрял.

– А если бы не перепугались, то и не приехали бы так быстро, а сидели бы и резались в нарды до потери пульса. Знаю я вас, – укоризненно сказала Офелия.

– Простите меня, – прошептала Арусяк и увидела, как Офелия, Ованес, Аршак и стены подъезда вдруг стали медленно наклоняться. – Смешные… – Арусяк улыбнулась и плюхнулась на пол.

Что было дальше, Арусяк не помнила, зато Офелия запомнила на всю оставшуюся жизнь, потому что когда в одиннадцать часов вечера Петр, взволнованный пропажей дочери и любимой сестры, уже собрался бежать в милицию, в дверь позвонили. На пороге стоял таксист, держа на руках пьяную Арусяк, которая заснула у него на плече. Позади таксиста стояла Офелия и тряслась от страха.

– Тяжелая, – хмыкнул таксист, положив Арусяк на кровать. – Молодая, а так напилась. Стыдно.

– Ты о чем думаешь? – взревел Петр и грозно посмотрел на сестру.

Бедная Офелия дрожащим голосом стала рассказывать о вернисаже, продаже картины и о том, как Арусяк перепутала подъезды и застряла в лифте. Впрочем, Петру было не до ее рассказов. Полночи просидел он перед кроватью дочери, то и дело прислушиваясь к ее дыханию. Арусяк лежала на подушке с блаженной улыбкой на лице. Ей снился ей любимый Харьков, уютная комната и вазочка, полная эклеров. И как только Арусяк протянула руку к пирожным, из-за шторы появился Ованес, распахнул окно и стал протяжно дудеть в дудук. На его зов явились клоуны с картины Офелии и стали лихо скакать по комнате, кувыркаться и выписывать пируэты в воздухе. Под потолком медленно плыла Офелия и шипела зловещим шепотом:

– Следи за моим астральным телом, Арусяк, следи за телом!

– Не будет она ни за кем следить, она замуж выходит, – раздался вдруг громовой голос Хамест, которая влетела в окно вместе с клоуном, похожим на вампира.

– Пошла вон! Папа, прогони ее! – заорала Арусяк и проснулась.

Глава 6
Знакомство с женихом

Из коридора доносился страшный грохот. Впрочем, за время недолгого пребывания в доме бабушки Арусяк уже успела привыкнуть к тому, что ни одно утро в этом семействе не обходится без приключений. Грохот доносился из кухни.

«Наверно, Сенулик к соседям проход прорубает», – подумала Арусяк и ошиблась. Сенулик был совершенно непричастен к грохоту. Более того, предусмотрительная бабушка отправила его к матери Рузанны, опасаясь, как бы внук не выкинул какой-нибудь фортель в присутствии Вачагана и его родителей, чей визит был назначен на сегодня, на шесть часов вечера.

– М-м-м, башка раскалывается, – застонала Арусяк, пытаясь вспомнить, каким образом она переместилась из лифта в кровать.

Войдя на кухню, она увидела достаточно странную картину: бабушка Арусяк что есть силы била молотком по куску мяса, лежащему на столе.

– Ба, ты чего? – поинтересовалась она.

– Кололак делаю! – пропыхтела бабушка и снова ударила по мясу.

– Что такое кололак?

– Кололак – это кололак. Это мое фирменное блюдо. Рузанна, иди ты побей, устала я. – Бабушка вытерла пот со лба. – А ты расскажи-ка мне, что вчера стряслось.

На зов явилась невестка, засучила рукава и принялась старательно отбивать мясо.

Тем временем бабка с внучкой сидели на балконе и беседовали. Внучка силилась восстановить картину вчерашнего дня. Картина была туманной. Арусяк помнила, как они ехали в маршрутке, как торговали картинами, как продали теткин «Хаос», как потом шли с тележкой к Ованесу, пили вино и беседовали, после чего она пошла в магазин за вином и застряла в лифте. Что было дальше, Арусяк не помнила, впрочем, где-то в памяти всплывал еле слышный голос какого-то Вано, но ни самого голоса, ни его обладателя Арусяк так и не смогла вспомнить, как ни старалась. Арусяк-старшая слушала внучку, то и дело хваталась за голову и цокала языком: «Какой позор! Хоть никто не видел? Как тебе не стыдно! Хорошо, что это случилось не в нашем районе!»

На балкон вышел Петр Мурадян, и Арусяк пришлось рассказывать историю заново. Через пять минут она повторила ее Аннушке, а спустя полчаса – дяде и его жене. Тетка Офелия с утра пораньше удрала на вернисаж, чтобы не мозолить глаза окружающим и не рассказывать историю в сотый раз. И пока Петр корил дочь и объяснял ей, что порядочной армянской девушке не пристало пить вообще, а тем паче – напиваться, а Аннушка хихикала и вспоминала, как они с Петей уговорили бутыль самогона и сломали качели в парке, Арусяк-старшая побежала в большую комнату. Вернувшись, она косо посмотрела на невестку и заявила:

– Надо пыль вытереть. Похоже, ее сто лет не вытирали.

– Я вытирала вчера вечером, – пытаясь сохранять спокойствие, ответила Рузанна и с остервенением ударила по мясу.

– А я говорю, что там пыльно. Где тряпка? – заохала бабушка и побежала в комнату.

– Она сегодня решила поиграть в свекровь? – спросила Аннушка, заглядывая с балкона на кухню.

– Видимо, да, – вздохнула Рузанна. – Сдался ей этот чертов кололак, приготовили бы шашлык, и все. Нет, надо поднять всех на уши и устроить тарарам. Сама же два раза ударила и бегает теперь, командует, а я тут отдувайся.

– Так что такое кололак? – спросила Арусяк у Рузанны.

– Это мясное блюдо. Отбиваешь мясо до состояния каши, потом добавляешь яйцо, коньяк, снова отбиваешь, делаешь шарики и отвариваешь их в кипящей воде. Потом подаешь с топленым маслом. Вкусно очень, но ведь возни сколько, пока это мясо отобьешь!

– А прокрутить в мясорубке нельзя? – поинтересовалась Арусяк, представив, сколько сил и времени нужно потратить для того, чтобы отбить такой кусок мяса.

– Кто там про мясорубки говорил? Какие мясорубки? Вы мне хотите кололак испортить? Перед гостями опозорить? – закричала бабушка, ворвавшись на кухню. – Если вам лень, давайте я буду делать. А вам, – она повернулась в сторону Аннушки, – потом стыдно будет, что две молодые и здоровые невестки заставили старую больную женщину работать!

– А никто и не заставлял, – флегматично ответила Аннушка.

– Эх, – покачала головой бабушка, выхватила молоток из рук невестки и стала бить по мясу.

– Аня, Рузанна, вы бы помогли маме, – возмутился Петр, смотря, как Арусяк-старшая с молотком в руке прыгает вокруг мяса.

– Да нет, не надо, сынок, я сама, я сама, – заохала бабушка, присела на стул и принялась стучать молотком по мясу еще энергичнее.

– Ну-ну, – покачала головой Аннушка и ушла. Петр поплелся следом.

Рузанна исподлобья покосилась на свекровь, села рядом с Арусяк и стала выяснять, модно ли нынче носить вечернее платье с кроссовками.

– Нет, – ответила Арусяк.

– А что модно? – не унималась та.

Решив, что «смешение стилей» Рузанне не освоить никогда, Арусяк вздохнула и предложила тетке, возжелавшей вдруг стать самой модной в микрорайоне Эребуни, попробовать себя в стиле «унисекс». Рузанна всплеснула руками и приготовилась внимательно слушать. Однако вскоре выяснилось, что стиль «унисекс» Рузанне не подходит никак, поскольку предполагает ношение брюк, что Рузанне строго-настрого запрещалось лютой свекровью.

– Тогда буду смешивать дальше, – вздохнула Рузанна и побежала в свою комнату перебирать вещи в шифоньере.

Арусяк-старшая, увидев, что никто из невесток не горит желанием помочь ей в приготовлении кололака, фыркнула, вытерла руки и пошла на балкон к внучке – заниматься вещами более важными, а именно – подготовкой Арусяк-младшей к встрече с будущим мужем. Плюхнувшись в кресло, бабка с минуту смотрела на свои руки, потом перевела взгляд на внучку и елейным голоском начала рассказывать о том, какой следует быть настоящей армянской девушке в день знакомства. Бедная Арусяк, которая хотела только одного – чтобы поскорее прекратилась головная боль, сделала серьезное лицо и приготовилась слушать бабушку.

Как и все Мурадяны, бабка была многословна и добрых минут сорок рассказывала внучке о том, как они познакомились с ее дедом, как они переехали жить в Ереван, как она растила-воспитывала-женила своих детей. Вдоволь насладившись воспоминаниями, бабка перешла к самому главному: обучению Арусяк приличному поведению. Арусяк слушала и кивала. Через час с балкона вышла не Арусяк Петровна Мурадян, которая выросла в городе Харькове, вдалеке от армянских традиций, а девушка, которая всю свою сознательную жизнь провела в отдаленной сельской местности Армении и в патриархальной армянской семье.

Из рассказов бабушки Арусяк узнала много интересного: в частности, то, что за столом надо сидеть тихо, по возможности краснеть и изредка глупо улыбаться – скромно, а не в тридцать два зуба; отвечать следует только тогда, когда тебя спрашивают; ежели будущий жених возжелает уединиться с невестой и поговорить по душам, следует пройти в отведенное для этого место, скромно потупить взор и краснеть так, чтобы у жениха не осталось ни малейшего сомнения в том, что Арусяк есть воплощение невинности и скромности. Если же жених, а главное – его родители оценят добродетели девушки по заслугам и решат, что лучшей партии для их сына не сыскать во всей Армении, ни в коем случае нельзя плясать от радости – нужно покраснеть еще гуще и сказать, что девушке надо подумать. Думать желательно недолго, а то родители жениха могут и отказаться от своих намерений. Особое внимание надо уделить свекрови и стараться всячески ей понравиться, даже если для этого придется соврать, что ты умеешь вышивать крестиком, готовить кололак, стирать и варить кофе одновременно. В конце концов, всем этим премудростям можно научиться со временем, а можно и не учиться, главное – убедить ее, что ты все это умеешь.

– Про свадьбу я тебе потом расскажу, рано пока, пойду кололак побью, – вздохнула бабка и пошлепала на кухню, бросив на ходу: – Я уж не знаю, что у тебя там, в Харькове, было, но рассказывать все совершенно не обязательно.

– Хорошо, – ответила Арусяк, перевесилась через перила и стала смотреть вниз с балкона, думая над бабушкиными словами.

Вскоре на балкон вошел Петр Мурадян и сообщил дочери, что если сегодня при гостях она вздумает пускать слюни с пузырями и чесаться, как блохастая кошка, то он отвезет ее обратно в Харьков и выдаст замуж за самого распаршивого армянина, по сравнению с которым Акоп Пигливанян покажется ей сказочным принцем.

Арусяк утвердительно кивнула и клятвенно пообещала отцу вести себя прилично.

И пока семейство Мурадянов готовилось к торжественному приему гостей, на другом конце города семейство Авакянов во главе с Суриком, его матерью Вардитер Александровной и женой Кариной суетилось и слезно уговаривало Вачагана, своего единственного отпрыска и радость всей их жизни, вести себя в гостях прилично, не напиваться, на девушку Арусяк нагло не смотреть и о глупостях с ней не разговаривать.

Бари луйс, Вачаган!

Вачаган – аспирант мединститута тридцати лет от роду – внимал родителям и обещал вести себя прилично и поведением своим не смущать прекрасную Арусяк, про которую ему прожужжали все уши. Жениться на Арусяк Вачаган не хотел категорически, поскольку считал сватовство занятием недостойным и глупым и мечтал только об одном – как бы поскорее закончить аспирантуру и смыться в Воронеж, где его поджидала прекрасная возлюбленная.

Екатерина Светлова, которая приехала в Ереван год назад, для обмена драгоценным опытом и укрепления дружбы между армянскими и российскими медиками, укрепила ее настолько, что бедный Вачаган после ее отъезда не находил себе места добрых два месяца, пока Екатерина не позвонила ему и томным голосом не прошептала, что увезла из Еревана не только драгоценный опыт, но и самые что ни на есть нежные чувства к Вачагану. Вачаган, услышав это, облегченно вздохнул и рассказал как на духу, что не проходит и дня, чтобы он не вспоминал свою любимую Катеньку и что готов на следующий же день после окончания аспирантуры примчаться к ней на крыльях любви. Екатерина всхлипнула в трубку и обещала ждать любимого.

Впрочем, родители Вачагана о Екатерине не знали, и когда Петр Мурадян позвонил другу своего детства и сообщил, что приезжает в Ереван, чтобы найти своей прекрасной дочери Арусяк достойную пару, Сурик обрадовался и решил, что лучшей невестки, чем дочь друга, и не сыскать. К тому же Петр Мурадян был человеком не бедным, а учитывая тяжелое финансовое положение семьи Авакянов, богатая невестка и родственники на Украине им бы совсем не помешали.

Мать Сурика, Вардитер Александровна, она же глава семьи, она же королева-мать, она же «крыса-кровопийца», как называла ее за глаза невестка, готовилась к предстоящему событию не менее основательно, чем Арусяк-старшая. Правда, вместо того, чтобы лепить кололак, Вардитер Александровна пилила невестку, заставляя испечь коронный торт армянских домохозяек «Птичье молоко». Откуда взялось это название и какое отношение оно имело к обычному песочному тесту, смазанному заварным кремом и залитому глазурью, никто не знал. Скорее всего какой-нибудь армянин, приехавший из Русастана, рассказал своей жене о тающем во рту торте, покрытом глазурью, а она воспроизвела его по-своему, а потом раздала рецепт соседкам, которые поделились им со своими соседками, а те, в свою очередь, со своими соседками, пока рецепт не обошел весь Ереван. Карина взбивала третий вариант крема (первые два свекровь забраковала и выбросила), Вардитер Александровна рылась в шкафу, выбирая наряд для предстоящего визита, а сын Сурик, с недавних пор – безработный инженер, подрабатывающий торговлей батарейками для фонариков на базаре, надраивал свой старенький «Москвич».

Вачаган в это время заперся в своей комнате и строчил очередное письмо возлюбленной Катеньке. В отличие от Арусяк, которая молилась всем богам на свете, чтобы она не понравилась жениху, Вачаган не молился никому, поскольку твердо знал, что предпримет все от него зависящее, чтобы невеста и ее родственники возненавидели его всей душой.

Ближе к назначенному времени суета в обоих домах достигла своего апогея. Вардитер Александровна ворчала, что они уже опаздывают, и заставляла невестку намазывать коржи пятым по счету кремом, который получился, по словам свекрови, хуже всех. Сурик надраил свой «Москвич» и обнаружил, что кто-то проколол колеса, а Вачаган все еще строчил письмо возлюбленной, пытаясь найти самые нежные, самые прекрасные слова, в которых клятвенно обещал приехать к ней через месяц.