Текст книги "Французский поцелуй"

Часть II
Французский поцелуй

Время настоящее, весна
Провинция Шан – Нью-Йорк – Ницца – Париж – Турет-Сюр-Луп

Адмирал Джумбо, командир одной из вооруженных группировок, контролирующих опиумный бизнес в провинции Шан – опиумные бароны, как их называют американцы – посмотрел на своего помощника.

– Так сколько китайских солдат мы на сей день положили? – спросил он.

Могок осклабился, показывая вставленный вместо выбитого зуба рубин.

– Пятнадцать, – ответил он. – Пока.

Правительство КНР регулярно посылало в провинцию Шан отряды вооруженных солдат прочесывать джунгли в тщетных попытках искоренить невероятно прибыльную торговлю опиумом.

Адмирал Джумбо поднял свой автомат, буркнул:

– Маловато. У Генерала Киу на счету десятки убитых солдат. Я слыхал, он взял одного лейтенанта. Получил за него хороший джосс.

Адмирал Джумбо – это, конечно, прозвище. Как и большинство опиумных баронов, он был дезертировавшим офицером Китайской армии. Это был очень толстый человек, отсюда и прозвище[13]13
  Джумбо (англ. Jumbo) – кличка знаменитого слона в цирке П. Т. Барнума. Отсюда и переносное значение слова: большой и толстый человек; громоздкая, больших габаритов вещь.


[Закрыть]. Толщина уважается на Востоке, почитаясь свидетельством большого во -присутствия духа. Поэтому он не обижался на прозвище, а, наоборот, сам и пустил его в обиход. А что касается «адмиральского» титула, то это – своего рода юмор, поскольку Китай никогда приличного флота не имел, да и вообще считается, что китайцы – самые скверные в мире матросы, и что их немилосердно выворачивает наизнанку, стоит им хоть чуть-чуть удалиться от берега.

Он бы крайне безобразен внешне – очень крупные черты на испещренном оспой лице. Одет в полотняные штаны и кожаную куртку – без сомнения снятую с убитого русского КГБиста – а у каждого бедра – зачехленный нож. Пальцы унизаны кольцами с рубинами и сапфирами – другим главным богатством, кроме опиума, плато Шан. На шее висело украшение из очень красивого жадеита.

Могок, глава одного из горских племен, теперь лейтенант в отряде Адмирала Джумбо, посмотрел на своего командира, подумав о том, что за те несколько недель, что прошло со дня ее смерти, а Адмирал ни разу не вспомнил даже имени Ма Линг. Будто ее никогда не существовало.

– Значит, надо убивать больше, – сказал он. – Мы постараемся.

– Нет. Вы лучше постарайтесь, – сказал Адмирал Джумбо, щурясь от яркого солнечного света, – захватить несколько русских. Уже давно не захватывали. За одного русского можно получить джосс,как за два десятка китайцев.

Ему не угодишь, подумал Могок. После смерти Ма Линг он одержим идеей поднятия своего престижа, отходя кое в чем от своих консервативных привычек. Даже Ма Варада, девушка поистине неутолимых страстей, которую Могок подарил Адмиралу Джумбо взамен Ма Линг, не может его умиротворить.

– Ты прав. Я и сам часто думаю, что КГБ мешает нам здесь больше, чем китайские солдаты, – поддакнул Могок, изо всех сил пытаясь понять, что у его шефа на уме.

– Тьфу! – плюнул Адмирал Джумбо. – Русские воняют премерзко. От них несет за сотню шагов. И вообще я и думать не хочу об этих придурках. – Он еще раз сплюнул в кусты, что у него всегда было признаком, что он не в духе. – А вот Генерал Киу, по слухам, скопил у себя целый арсенал русского оружия. Интересно, зачем оно ему?

Ага, подумал Могок, по-видимому Адмирал Джумбо отошел от своего прежнего принципа «живи и давай жить другим» по вопросу территорий. Теперь он одержим идеей мести. А здесь, в глубинке, месть означает экспансию. То есть расширить зону влияния с нашего, Девятого Сектора, на Десятый, контролируемый Генералом Киу.

– К генералу Киу лучше всего относиться, как к куску отравленного мяса, – сказал Могок. – То есть, лучше не прикасаться к нему.

Могок не любил и боялся Генерала Киу. О нем ходили жуткие истории, в которых, возможно была большая доза преувеличения, благодаря стараниям людей с чересчур длинными языками. О том, что тот часто занимается пытками пленных просто для собственного развлечения, обожает публично унижать женщин и даже демонстративно преступает религиозные законы. Могок не мог знать, насколько эти страшные истории, собирающиеся вокруг Генерала Киу, как туман вокруг вершины горы, соответствуют истине, да, признаться, и знать не желал.

Адмирал Джумбо презрительно буркнул:

– Пусть другие ходят на цирлах вокруг Генерала Киу. Я знал этого сукиного сына, когда мы с ним вместе служили в Китайской армии. Его там очень хорошо знали. Его корыстолюбие и продажность просто в поговорку вошли у армейских.

– Как ему удается удержать власть в течение столького времени? – спросил Могок. – Благодаря друзьям?

– Благодаря страху, – ответил Адмирал Джумбо, подтверждая худшие подозрения Могока. – Киу всегда был в курсе всех тайн, осложняющих жизнь даже самого большого начальства.

– Раз Генерал Киу управляет с помощью страха, – предположил Могок, то есть одна тайна, которой его было бы можно заинтересовать: Лес Мечей.

Адмирал Джумбо сморщился.

– С чего это ты вспомнил про него, Могок? Лес Мечей потерян невесть сколько столетий назад. Никто не знает, где он. – Он посмотрел на петляющую среди холмов грязную тропу. – Но если бы я знал, где он, если бы он был у меня, Могок, я бы заставил Генерала Киу заплатить за его грехи. Он бы стоял и смотрел, не в силах ничего сделать, как я ввожу своих людей в Десятый Сектор, беру под контроль все его маковые плантации, всех его солдат, все его связи и влияние. Генерал Киу склонился бы перед могуществом Леса Мечей. И он затрясся бы, как студень, от страха, когда я коснулся бы его нефритовыми клинками Леса Мечей.

Да, подумал Могок, дай Адмиралу Джумбо только шанс, и всем им придется стукнуться лбами с людьми Генерала Киу. Такие вещи не впервой творятся в провинции Шан. Десятый Сектор имеет особенно благоприятные возможности для производства «слез мака». В течение тех лет, как Генерал Киу захватил власть там, многие другие опиумные бароны пытались вырвать у него этот лакомый кусочек. Но никто не преуспел. Теперь, видать, Адмирал Джумбо собирается попытать счастья.

Конечно, подумал Могок, многие найдут свою смерть в ходе этой конфронтации. Ну а те, кто уцелеет? Он вздрогнул. Если байки о Генерале Киу хоть частично соответствуют истине, то уцелевшие позавидуют мертвым.

Опустившись на корточки за стволом большого дерева, Могок задумчиво пососал свой рубиновый зуб. Где-то в этих горах лежит столетиями спрятанный талисман, могучие силы которого сейчас как бы спят. Если бы Генерал Киу заполучил Лес Мечей, он бы вызвал к жизни эти силы, не колеблясь, использовал бы их против тех, кто имел глупость стать ему поперек дороги в его попытках стать владыкой всего опиумного бизнеса провинции Шан. Если бы Генерал Киу действительно этого пожелал, так он стал бы даже... А что, в книге Муи Пуансказано, что человек, обладающий Лесом Мечей будет не только непобедимым, но и бессмертным.

– Про Генерала Киу говорят, что он не рожден женщиной, – сказал Могок.

– Что? – Адмирал Джумбо посмотрел на Могока так, будто у того вдруг выросла вторая голова.

– Да, говорят, – повторил Могок, но, взглянув на своего командира, подумал, что, пожалуй, лучше бы ему сейчас помолчать. Но уж раз начал, остановиться трудно, и его понесло дальше, как джип без водителя, – со все увеличивающейся скоростью вниз под откос. – Говорят, что у него не было матери, и что он живет вне самсара -колеса вечного возрождения.

– Ха! Что за вздор! – презрительно бросил Адмирал Джумбо. – Ты не хуже всякого другого Теравадан-буддиста знаешь, что все на свете – люди, боги, наты,демоны – все привязаны к самсара.

—Да, все, – глаза у Могока совсем потускнели, – кроме Махагири, расстичи-монаха, который создал Май Пуан,Книгу Тысячи Адов. Его наказание длится вечно, и даже сам Равана, заклятый враг Будды, не в силах ему помочь. Махагири бессмертен, но от самсараон отлучен. И он останется таким, как есть, навсегда.

Адмирал Джумбо нахмурился.

– К чему ты все это наплел?

Могок проглотил слюну и выпалил, собрав все свое мужество.

– А к тому, что Генерал Киу и есть Махагири!

– Могок, понимаешь ли ты сам, до каких пределов простирается твоя глупость?

– Махагири не может умереть, – упорствовал Могок. – Такова его карма. Он только принимает разные обличья. Разве не так гласит предание, в которое верят у нас в народе? Вот и о Генерале Киу тоже говорят...

– Солнце разгоняет туман, – прервал его Адмирал Джумбо. – Разум в нашем климате действует сходным образом: он развеивает суеверия, а не то здесь вообще свихнуться можно. Я советую тебе не морочить себе голову этими россказнями, Могок. Да, конечно, Махагири бессмертен, и он возвращается на землю вновь и вновь в тщетных попытках изменить свою карму, снять с себя проклятие, которое делает его несчастнейшим из смертных. – Адмирал Джумбо даже вздрогнул, представив себе такое. – Быть отлученным от колеса жизни – это, действительно, пребывать в тысяче адов. Но в каком бы обличье сейчас не разгуливал по земле Махагири, поверь мне, это не в обличье Генерала Киу. Я с ним вместе служил, и я тебя уверяю, он из такой же плоти и крови, что и мы с тобой.

– Ну, раз ты так считаешь... – протянул Могок, но в голосе его особой уверенности не прозвучало.

Тут они услыхали тревожный крик птицы, и сразу же их тела напряглись. Кто-то из часовых Адмирала Джумбо заметил постороннего, взбирающегося по тропе.

Оба проверили оружие, передвинули большим пальцем предохранители на боевое положение, готовые в случае чего немедленно открыть огонь.

– Это не русский, – сказал Адмирал Джумбо, когда человек появился в поле зрения. – Опусти оружие, Могок. Это Мун.

* * *

Серый свет, ставший еще серее оттого, что просачивался сквозь стальную решетку, которой было забрано окно, падал на Питера Чана, обособляя его от теней, которыми было полно это безликое, крошечное помещение.

Он сидел, как кающийся грешник, на железном стуле, привинченном намертво к полу, сложив руки на коленях, не глядя ни направо, ни налево. Его левая рука была замурована в гипс – от пальцев до самого плеча.

– Если хочешь, – сказал Сив, указывая на гипс, – я на нем поставлю свой автограф. – Дракон на это никак не отреагировал. Сив стоял на противоположном конце комнаты, читая его досье, время от времени прихлебывая такой крепкий и тягучий кофе, что его, кажется, можно было заливать в мотор вместо масла. – Очень болит, Дракон? Надеюсь, болит, как сто чертей. Вчера я видел вдову Ричарда Ху. Ее муж был одним из моих людей, как ты, наверно, уже догадался. Когда твои телохранители ухлопали его, они этим самым подписали тебе смертный приговор. Елена Ху считает, что электрический стул по тебе плачет, и, возможно, она права. Я с ней пробыл весь вечер. Она пластом лежала, и сегодня, наверно, все лежит, кто знает? – Сив отхлебнул глоток, чувствуя, как он прожигает себе дорогу по пищеводу к желудку. Он продолжал читать досье Дракона, запоминая оттуда кое-что для Дианы, которая продолжала вести наблюдение за сестрой Чана. – Ты не умрешь, Дракон, во всяком случае, пока. Отныне я твой защитник. Отныне и вовеки веков. Я лично присмотрю за тем, чтобы ты прожил как можно дольше из своего пожизненного срока, который ты получишь.

Наконец Чан поднял голову. Глаза, пустые, как пустой полиэтиленовый пакет, уставились на Сива. – У китайцев есть поговорка: «Когда дует ветер, слабые гнутся».

Сив подошел к нему решительными шагами: его внезапно озарила одна идея. – Так ты думаешь, я именно этим сейчас занят: нагоняю ветер?

Чан пожал плечами.

– Здесь, в полиции, я в безопасности. Да и вообще мне нечего бояться. – На лице его не было абсолютно никакого выражения. – Ты мне ничего сделать не можешь. И тюрьма – тоже.

Сив слышал приглушенные звуки обычного дня в полицейском участке, проходящие сквозь запертую дверь комнаты для допросов. Он понимал, что Чан прав. Если он не найдет способа расколоть Дракона, его работа будет сделана только наполовину.

– Пожизненный срок, – промолвил Сив, наклонившись вперед так, что его лицо оказалось на одном уровне с лицом сидящего Чана. – На тебе висит смерть трех полицейских, один из которых – мой человек. Каждую минуту и четвертая смерть может добавиться к твоему так сказать послужному списку. Скольких бы адвокатов ты себе не нанял, им не снять с тебя обвинение в убийстве второй степени. В доброе старое время за это прямым ходом отправляли в ад. Теперь нам приходится довольствоваться тем, что просто изолируем от общества подобных тебе индивидов. Но прежде чем отправить тебя в чистилище, я хочу получить свой мяса фунт, как выражается старик Шекспир. Я изучал путепровод, по которому в Чайна-Таун поступал сам знаешь какой товар. Теперь я взял тебя, Дракон. Ты и есть тот путепровод. Ну, во всяком случае, его последний сегмент. Без тебя путепровод работать не может. Во всяком случае, пока тебе не подыщут замену. Ну уж а я постараюсь, чтобы этого не произошло, уж в этом ты можешь на меня положиться.

Лицо Чана по-прежнему ничего не выражало, только, пожалуй, стало еще больше скучающим. Будто он смотрел летний повтор телепередач.

– Совсем даже наоборот, ничего у тебя нет, – сказал он. Очень важно для спасения престижа, чтобы теперь, под конец, показать, насколько он важен, подумал Сив. – Потому что ты не знаешь ровным счетом ничего. Ты изучаешь путепровод, а не знаешь даже, где его начало, а где конец.

Сив бросил косой взгляд на китайца, с таким невозмутимым видом сидящим перед ним, и подумал, что уж он выжмет из него все, что надо. Уж это как пить дать.

Сделав подобающую паузу, Сив захлопнул досье.

– Ну ладно, – сказал он, глядя на Дракона в упор, – если ты не хочешь говорить, придется поговорить с твоей сестрой.

Чан не пошевелился, но глаза его из пустых стали каменными.

– Сестра у меня действительно есть, – сказал он. – Сейчас она живет в Гонконге.

– Да ну? – удивился Сив. – В Гонконге? А, может, все-таки в пентхаузе на крыше дома номер один по Грин-стрит, что в Сохо? И, случайно, ее не Ки Шен Сонг ли зовут? На этой неделе она называет себя художницей, а на прошлой была фотомоделью, а на позапрошлой – танцовщицей. И еще она – как это называется? – экстрасенс и прорицательница?

– Не знаю, о ком ты говоришь, – угрюмо промолвил Чан. – Моя сестра Ки живет в Гонконге. Я к ней езжу четыре раза в год.

– Ну что ж! – сказал Сив, выходя из тени. – Ты действительно ездил в Гонконг четыре раза в год, да только не за тем, чтобы проведать сестру, потому что она давно живет здесь, Дракон. А в Гонконге ты встречался со своими поставщиками в промежутке между изнурительными сессиями на квартире своей любовницы, ослепительной Кван.

– Побереги это до суда, – усмехнулся Чан. Если он и удивился тому, что Сиву известно имя его любовницы на другом конце света, то ему это удалось хорошо скрыть. – Я имею в виду, если тебе что-нибудь удастся доказать.

– На суде, – сказал Сив, – я представлю Ки Шен Сонг собственной персоной, потому что я собираюсь привлечь ее по твоему делу, и не как свидетельницу, а как ответчицу. Мы у нее нашли шесть унций кокаина – чистейшего, отборного – и ей самой нелегко придется, Дракон. Ну, так что ты на это скажешь?

– Ты, мусор! – закричал Чан. – Моя сестра ничего общего не имеет со всем этим!

– Она красивая женщина, – великодушно признал Сив. – А ты знаешь, что в тюрьме делается с женской красотой? Она тает, как воск. Тюрьма разъедает ее, как серная кислота. – Сейчас он удвоил внимание, поскольку ему впервые удалось вызвать кое-какую реакцию у Дракона и он хотел выдавить из этого как можно больше.

– Что ты мне такое говоришь?

– Что? – переспросил Сив. – А то, что Ки Шен Сонг у нас сидит здесь, в участке. – Он невесело рассмеялся. – Но как такое может быть? Она ведь в Гонконге, не так ли?

– У вас нет права задерживать мою сестру, – продолжал возмущаться Чан.

– Эка ты разошелся! Да у тебя никак остались еще кое-какие человеческие чувства! – удивился Сив. – После того, как ты ухлопал трех полицейских.

– Они ворвались ко мне в дом, – оправдывался Чан, но, характерно, что тон его голоса изменился: стал из агрессивного жалобным. – Человек в моем положении должен иметь телохранителей. А эти полицейские сами виноваты. Они вломились с пистолетами наизготовку, дураки такие. Что можно было ожидать? Мои люди выполняли свой долг, защищая меня.

– Ну, а шестнадцатилетнюю девушку, что ты изувечил? Она тоже ворвалась к тебе, угрожая пистолетом? – продолжал гнуть свое Сив. – Нет, не могу поверить я, что у тебя есть человеческие чувства.

– Вы никогда не сможете доказать, что Ки имеет что-либо общее с моим бизнесом, – сказал Дракон, силясь показать, что его вовсе не задело то, что сообщил ему Сив.

– Увидимся на суде, Дракон, – сказал Сив, бросая смятый бумажный стаканчик из под кофе в привинченную к полу корзину для мусора.

Прежде чем он успел вызвать охранника, чтобы тот открыл дверь, Чан пробурчал:

– Не цепляйся к Ки. Ты дорого заплатишь за то, что втягиваешь ее в это дело.

– Это что, угроза? – осведомился Сив, стуча в стальную дверь. – Если это так, то считай, что забронировал себе билет в Пэлукавиль. И обратного билета тебе не потребуется.

Сив оставил Чана наедине с собой, чтобы дать ему возможность переварить информацию, и зашел в соседнюю комнату, где сидела Диана, наблюдавшая за ними во все время разговора через двустороннее зеркало.

– Это называется чистейшей воды блефом, босс, – сказала она. – До такой степени откровенным блефом, что меня здесь чуть не стошнило. – Она проследила за ним глазами, когда он шел к поцарапанному металлическому столику, на котором стояло нечто, напоминающее термос с горячим кофе. – У нас нет ничего против его сестры. Единственное, что мне удалось заметить, когда я последовала за ней в женскую уборную, так это то, что она шумно выясняла с кем-то отношения. Это даже нельзя было классифицировать как нарушение общественного порядка.

– А что ты так всполошилась? Главное, это сработало. – Сив взял бумажный стаканчик из припасенных на этот случай и высящихся стопкой рядом с термосом. – Боже, ты ведь сама видела, как он задергался! Впервые удалось его так поддеть. – Он налил себе еще кофе. – Сейчас я вернусь к нему и добью начатое дело. – Он заметил неодобрительное выражение в ее глазах и остановился. – А что?

– Как насчет его адвоката? Если бы он был здесь во время вашего разговора, он бы не позволил тебе...

– А пошел бы он куда подальше, этот адвокат Чана! И еще подальше – сам Чан! Когда он стрелял в моих людей, когда он увечил ту девушку, чтобы добраться до меня, он поставил себя вне закона, он сказал свое адью всему человеческому роду. И ты напрасно растрачиваешь свои чувства на Дракона и ему подобных.

– Вот как? – глаза Дианы блеснули. – А какие чувства привязывают тебяк нему? Почему ты вообще лезешь в следствие? Не понимаю, что такое накатило на тебя, босс!

– Ладно, хватит! – огрызнулся Сив. – Ну а ты, почему ты не в Нью-Ханаане? Я ведь поручил тебе обхаживать нашего друга детектива Блокера.

– Я только что разговаривала с ним по телефону. – Она бросила на Сива такой взгляд, который не будь он так поглощен делом, заставил бы его сморгнуть. – Все будет передано тебе по факсу в течение ближайшего часа.

– Это хорошо. Интересно, подтвердят ли данные посмертного вскрытия твою теорию относительно боевого веера? Эта твоя книжка может дать нам ключ.

– Ты бы все-таки закруглялся с этим делом босс, – посоветовала Диана. У тебя меньше, чем через час, встреча с коллегами из Международного агентства по борьбе с торговлей наркотиками.

Вернувшись в комнату для допросов, где по-прежнему сидел Питер Чан, Сив продолжил свою психическую атаку.

– Я только что проведывал твою сестру, Дракон. Что-то она не очень хорошо выглядит.

– Подонок, – скрипнул зубами Чан. – Что тебе надо?

– Мне? Мне много не надо, – наклонился к нему Сив. – Всего только ваш сучий путепровод. Каждый сучий дюйм этого путепровода. Как крестный отец Чайна-Тауна, ты эти имена держишь вот тут. – Он постучал по темени Дракона. – Ты их мне сообщаешь, и я сделаю так, что кока, найденная у твоей сестры, просто испарится. Пфу! – и нет ничего. Мне это раз плюнуть, Дракон. Я ведь твой ангел-хранитель.

Чан взглянул на Сива.

– Ну, тогда меня можно назвать падшим ангелом.

Сив нахмурился. – Что ты этим хочешь сказать?

– Крестный отец Чайна-Тауна? – Чан покачал головой. – Нет у меня такого авторитета. Я только стрелочник. Или, пожалуй, меня можно назвать садовником, который, как добрый Джонни Эплсид[14]14
  Прозвище Джона Чэпмена (1774 – 1847), один и пионеров садоводства в США, распространявший яблочные культуры в Огайо. «Эплсид» значит «яблочное семечко».


[Закрыть], любовно высеивает маковый порошок, который ему поставляют. И за это мне платят жалование. Неплохое, конечно, но все-таки жалование, – не больше.

К этому Сив был явно не подготовлен. – Но, согласно нашей информации...

– Да, которую вам подкинули мы же, – прервал его Чан. – По-моему, это вы в полиции называете дезинформацией. Нам было выгодно, чтобы вы верили этой сказочке. Но теперь я перед тобой, так сказать, саморазоблачаюсь. Вроде как Волшебник Оз. Своего рода шарлатан. – Он взглянул на Сива со странным выражением в глазах. – Вот теперь вы меня взяли, после того, как столько месяцев гонялись за мной. Ну и что? Вы ведь гонялись за призраком. Так все и было задумано. Теперь вы не ближе к истине, чем были тогда, когда начинали охоту на меня: у меня ведь нет информации, которая вам нужна. Я понятия не имею, где начинается путепровод и кто им заправляет.

– Чушь собачья! Ты ведь ездишь в Гонконг четыре раза в году. С кем ты там встречаешься? С мальчиками на побегушках, что ли?

– Фактически, так оно и есть. Эти люди немногим больше, чем это. И, главное, они как бараны, отделенные от стада. То есть чисты, как младенцы, с точки зрения информации. Как и я. Тебе нужны их имена? Пожалуйста, могу дать.

Сив почувствовал, как гнев заливает ему глаза. Ему хотелось сграбастать эту ухмыляющуюся, косоглазую рожу и разодрать ее в клочья. Но он ничего не сделал.

А только сказал:

– У меня к тебе только один вопрос, и советую тебе хорошенько подумать, прежде чем ты на него ответишь, потому что от того, как ты на него ответишь, зависит будущее твоей сестры. – Он наклонился к самому лицу Дракона и, вцепившись в подлокотники стула, на котором тот сидел, вперился прямо в его глаза. – Если не ты заправляешь всем в Чайна-Тауне, то кто?

Он увидел, как что-то крохотное и отчаянное ворохнулось в глазах Чана. – Если я тебе это скажу, то меня можно считать покойником.

Ну, а если не скажешь, то, приятель, можешь считать, что песенка твоей сестры спета. – Он приблизил губы к самому уху Дракона. – Тебе еще не доводилось бывать внутри наших исправительных заведений, и ты не знаешь их прелестей. Особенно для женщин с внешностью твоей сестры. Она не протянет и шести месяцев. И ты ее после этого не узнаешь. Женщины там – ого-го. Бульдозеры о двух ногах. Скрутят твою сестрицу, она и зачахнет. И ты ее сам на это обрекаешь, Дракон.

С этими словами Сив отступил на шаг. У виска Чана билась жилка.

– Хорошо, – сказал он, наконец. – Но ты за это должен вызволить меня из тюряги.

– Нет, этот номер у тебя не пройдет. И думать забудь.

– Или это, или ничего, – отрезал Чан. – Я могу пойти на такое только в компании с тобой.

– Туда, куда мы с тобой пойдем, я прихвачу с собой оперативников.

– Думаешь, они тебе помогут? Тот тип исчезнет, прежде чем ты успеешь выйти за двери этого участка.

– Что ты такое мелешь?

– А ты что, думаешь, тамникто не знает о том, что здесь происходит? – бросил ему Чан. – Пораскинь сам мозгами.

И Сив впервые с начала этого допроса почувствовал себя неловко. Пожалуй, Чан не врет, подумал он.

* * *

Мильо, находясь в объятиях Морфеи, грезил вслух о своей жене. Морфея, вьетнамка исключительной красоты, привыкла к этим постамурным излияниям своих клиентов. Внешне молодая, внутренне она была, пожалуй, постарше его.

Жена Мильо уже много лет как умерла, но он едва ли забыл, что она вытворяла с ним, а, вернее, что они вытворяли друг с другом.

В те дни имя Мильо еще не было придумано. Он жил тогда несколько поближе к Азии, чем теперь, увлеченный противоречивыми политическими течениями этого региона. Поближе к революции.

Теперь все переменилось. Азия стала всего-навсего сферой его деловых интересов, противоречивые политические течения – увлечениями молодости, а революция – и вовсе достоянием истории. С интернационализацией мировой экономики даже в прошлом выдающиеся лидеры перестали мечтать о ней.

Задолго до других Мильо разочаровался в своей – ихней? – политике. Смерть жены была последним в ряду факторов, подтолкнувших его к резкой смене образа жизни. С ней утратились последние связи с прежней жизнью (с дочерью он потерял связь еще раньше). И он прекратил существование. Через полгода после этого в Париже появился некто Мильо, снабженный соответствующими верительными грамотами, и довольно скоро был принят в Общество Возвращения в Лоно Истинной Веры, или, короче, просто в Лоно.

Но сознание человека не так просто расстается с прошлой жизнью. Как непрестанно работающий трал, его память постоянно вытаскивает из прошлого разные случаи, мрачные, постыдные, неприятные, которые отравляют ему часы удовольствия и сна.

Морфея, которая изучила в совершенстве, как угодить ему с физической и с психологической точек зрения, тем не менее, была несколько растеряна и не знала, как приостановить этот поток психической эманации, отражающий его прошлую жизнь. После обильного секса, когда он лежал в полусонном состоянии, переплетясь с ней потными ногами, его слова текли, как темная река ошибок, прегрешений и тайной боли. Она поддерживала его голову, целовала его покрытый потом лоб, как будто его мучила лихорадка, понимая, что эта боль подавленных желаний, составляющих поток сознания, может разрастаться, как злокачественная опухоль. И сколько семей она сокрушила, сколько жизней унесла!

Скоро Морфея узнала, со сколькими мужчинами жена Мильо спала, и сколько раз она подстраивала так, что он заставал ее с ними. Невозможно измерить боль, сосчитать обиды, которые она ему наносила. Почему же, не могла понять Морфея, они так долго прожили вместе? Однажды ей показалось, что она понимает причину: жена Мильо была очень обаятельной и она привлекала различных влиятельных людей обоего пола, как пламя привлекает мотыльков. Поэтому ее помощь ему была бесценной.

Ничего удивительного не бью в том, что Мильо занимал мысли Морфеи: по-своему она любила его, чувствовала в нем величие, которого его жена в нем не могла заметить.

Юные годы Морфеи прошли в Азии, и ею мужчины всегда пользовались, как вещью. И поскольку она очень рано поняла, что таков, по-видимому, ее жребий (по правде говоря, она и не могла себе представить другого), и надо, по крайней мере, получать свою quid pro guo[15]15
  Услуга за услугу, компенсация (лат.)


[Закрыть].

Прежде она никогда не чувствовала душевной привязанности к клиентам, да и не чувствовала в этом потребности. Более того, это ей всегда казалось не только рискованным делом, но и просто ужасным. Но, с другой стороны, в этом чувстве было и нечто захватывающее. Ей в Мильо все нравилось, даже его боль, потому что боль была частью его личности, частью того, что сделало его таким, каков он есть.

Примерно через час он замолчал: темная река слов обмелела. А потом он заснул в объятиях Морфеи. И пока он спал, она все переваривала эпизод с соблазнением женой Мильо любовницы министра финансов, целью чего было узнать секреты министра и заставить его ходатайствовать о том, чтобы Мильо предоставили пост в Индокитае.

А потом Морфея вообще отдалась фантазиям. А в ее фантазиях всегда фигурировал Мильо и мысли о том, как счастливо бы она могла жить с ним. Просто жить нормальной жизнью.

Мильо пробудился от своего сна в Ле Порт-дю-Жад[16]16
  Le Portes du Jade – Нефритовые Ворота (фр.)


[Закрыть], как всегда, посвежевшим. Этот дом удовольствий, представлял из себя белокаменный особняк XVIII века с обнесенным каменной стеной садиком с розами, фиалками и аквилегией. Посередине садика был фонтан в виде изумрудно-зеленой русалки, совокупляющейся с такого же цвета дельфином. Под большим каштаном стояла единственная скамеечка кованного железа.

Особняк этот стоял на левом берегу Сены, в трех кварталах от Сорбонны, совсем рядом с бульваром Сен-Мишель. Из многих его окон была видна роскошная зелень Люксембургского Сада.

Вот на него и смотрел Мильо, одеваясь. За его спиной Морфея зашевелилась в кровати.

– Скажи мне, дорогая Морфея, – обратился он к ней, завязывая галстук, – о чем ты думала, пока я спал?

– Как всегда, грезила о времени.

Мильо обернулся и посмотрел на нее с удивлением.

– В самом деле? Интересно, это как?

Она улыбнулась ему своей загадочной улыбкой, которая всегда его привлекала к ней.

– Чтобы это понять, надо родиться рабом. Ничего не иметь своего, быть покорной чужим желаниям. Я родом из Азии, и я знаю, что это такое: быть ничем, видеть, как твой родной край доят пришельцы. Кроме того, я женщина. Я замерла, замурованная в осколок времени, как фарфоровая балерина, которую периодически снимают с полки, любуются на нее, а потом ставят на прежнее место. Чтобы понять мои мечты, надо испытать на себе, каково быть близкой с кем-то, выполнять все его прихоти, укачивать его, когда он плачет, как ребенок, а потом, встретившись с ним на улице или в ресторане, быть им просто не замеченной.

Она посмотрела на него затуманившимися глазами.

– Для игрушки в руках больших детей, как я, грезы о времени – единственная отрада.

Он подошел и сел с ней рядом на край кровати, нежно дотронулся.

– Значит, вот ты что о себе думаешь? – Ему всегда требовалось дотронуться до нее перед уходом, чтобы убедиться, что она – не продукт его воображения.

– Я знаю, кто я есть, – сказала она. – Рабыня страсти.

– Возможно, – предположил Мильо, именно это и делает тебя столь страстно желаемой.

Она засмеялась.

– Вряд ли это так.

Морфея проследила за ним глазами, как он встал, надел пиджак.

– Вот идешь ты с друзьями по улице и видишь, что я прохожу мимо. Что ты сделаешь? Улыбнешься мне хотя бы? – Наступал самый тяжелый момент, момент расставания. Когда его с ней не будет, это уже не так тяжело: она сможет держать под контролем тупую и ноющую боль в сердце. Но в такой момент, когда рассыпается созданная ее фантазиями реальность, ей всегда хотелось отвернуться к стене и заплакать. Но вместо этого она только улыбнулась, потому что знала, что он любит, когда она улыбается и ждет от нее именно этого.

– Не только улыбнусь. Я остановлюсь и расцелую тебя в обе щеки, как давно потерянного и вновь обретенного друга. – Покидая ее, Мильо оглянулся, почувствовав, как забилось его сердце. Когда она улыбается, подумал он, она так напоминает мне Сутан. И когда я с ней, мне кажется, что рядом со мной Сутан.

Кладя деньги на крышку комода, он попрощался:

– Au revoir, Морфея.