Текст книги "Французский поцелуй"

– Ну и что же! – Волшебник кивнул. – Осознание им, настолько основательно я контролировал все его действия, является частью моего плана. Но прежде чем это произойдет, его ждут кое-какие сюрпризы. Надо его маленько поучить. Первой умрет Морфея. Потом Сутан. И только когда все дорогие ему люди будут уничтожены, придет и его черед.

– Я думал, что ты хочешь сам убить его, – сказал М. Мабюс.

– Сейчас я хочу, чтобы ты проявил свою лояльность. Ты сможешь это сделать, убив Мильо.

– Но Мильо все еще полезен нам, – возразил М. Мабюс.

– Уже нет. – Волшебник покрутил стакан, зажав его между ладоней. – В Штатах у нас что-то вроде провала. Надо заменить последнее звено трубопровода. Сейчас я занимаюсь тем, что обрубаю концы. Один из них – Мильо, и обрубать его будет забавнее всего.

Наблюдая за тем, как Волшебник пробирается сквозь толпу танцующих, М. Мабюс невольно подумал, что его патрон научился ходить враскачку, как кинематографические ковбои. Он на мгновение прикрыл глаза, как бы для того, чтобы дать им немного отдохнуть от яркого света.

Бедный Алладин Сайн,

Слез он наплачет фонтан:

Может, наступит рассвет.

Полюбишь его или нет...

Наблюдая за танцующими, которые совсем обвисли друг на друге, будто поддавшись печальной мелодии песни, плывущей по залу, как мечтания, М. Мабюс вдруг вспомнил свое короткое столкновение с Кристофером Хэем. Ты мог его убить,говорил Волшебник. Но, что самое интересное, не только мог, но и собирался убить его, как убил его брата. Что же такое остановило его?

Какие-то темные силы сковали его, как и тогда, когда он сидел в кромешной тьме вьетнамской тюрьмы. Какой-то первобытный инстинкт сродни инстинкту выживания сработал в нем, отреагировав на таинственную силу, притаившуюся в глубине зрачков Кристофера Хэя. М. Мабюс вспомнил свое ощущение: как он почувствовал себя втянутым туда, как попытался вырваться, но, не сумев, сдался.

И когда это произошло, он понял в момент озарения, такого пронзительного, что невольно вздрогнул: на чаше весов не только обещание спасения.

Когда он стоял против Кристофера Хэя, он ощущал надежду на освобождение.

* * *

– Не знаю, – признался Сив за довольно безвкусным обедом в «Ла Куполе», – может, я слишком туп, но я ничего не понял.

Сутан сидела напротив, гоняя по тарелке кусок сосиски.

– Не понял чего?

– Да искусства.

Она пожала плечами.

– Не переживай. Это такая специфическая черта французов: посредством нашего искусства мы заставляем представителей других наций ощущать их неполноценность.

Они провели несколько часов, разгуливая между, пожалуй, самыми знаменитыми колоннами в Париже. На них висели полотна и рисунки Пикассо, Шагала, Леже, других парижских художников, часто не имевших гроша за душой при жизни. В этом городе, полном света, их искусство было их единственным богатством. С этим искусством они жили: оно скрашивало их убогую трапезу, о нем они только и разговаривали, проводя время, свободное от напряженного творчества, в компании друг друга.

Он отхлебнул пива.

– А какое твое впечатление?

– Ну... – начала Сутан и вдруг поняла, что не запомнила ни единого произведения искусства, которые они только что видели. Более того, она не могла припомнить даже интерьера музея д'Орсей.

День прошел совсем так, как было запланировано. Когда они уже перебрались на Левый Берег, Сутан вдруг остановилась и заявила, что надо вернуться. Но придя в отель, они узнали, что Крис ушел, даже не оставив у консьержа записки с объяснением, куда он направился.

Было уже время обедать, когда они вышли из здания музея. Сутан позвонила в отель, но Крис все еще не объявился.

– Что такое творится? – посетовал Сив, отодвигая от себя тарелку. Может, от головной боли, а может, от того, что шея болела, но у него совсем не было аппетита. – В Испании говорят, что разговаривать с людьми, с которыми у вас нет общего жизненного опыта, даже легче, чем с близкими. А у нас как-то не клеится разговор.

– Так, значит, ты родом оттуда? Из Испании?

– Да, мы там с братом родились, это верно. – Он пожал плечами. – Но я совершенно не помню эту страну. Мои старики эмигрировали в Штаты, когда мне было только два годика. Пожалуй, это лучшее из того, что они в своей жизни сделали. – Как и все иммигранты, он гордился Америкой. Он посмотрел в ее тарелку. – Ты будешь доедать?

– Нет. А ты?

– Ни малейшего желания, – сказал он, подзывая официанта. – От одного запаха этой пищи меня мутит. Какая часть свиньи использовалась для приготовления ее?

Сутан засмеялась.

– В твоем состоянии этого лучше не знать. – Когда их столик убрали, они заказали кофе.

Она заметила, что Сив все крутит головой, разглядывая просторный зал, разгороженный латунными перильцами на кабинеты, в которых сидели обедающие. – Ты что высматриваешь?

– Я слышал, что здесь частенько бывают разные знаменитости.

– Бывают. Но лучше не искать их глазами. Главная черта этого ресторана – снобизм. Когда Джиакометти пережидает здесь дождь, делая зарисовки на салфетках, не принято на него глазеть. Когда Бекетт или Джозефина Бейкер здесь обедают, никто не показывает на них пальцами. Можно смотреть на них только уголком глаза.

– Это имена из далекого прошлого. Она пожала плечами. – То же самое можно сказать о Катрин Денев и Жан-Поле Бельмондо.

– Это не то же самое, – заметил он. – Те имена принадлежат к эпохе Фицжеральда, Модильяни и Ман Рэя.

Она кивнула. – Конечно, не то же самое. Как и все в мире.

– В мире полицейского, – возразил он, – ничего не изменяется, все остается тем же самым. Знаешь, каким образом мы ловим преступников? Они просто не могут не повторяться. В этой вечной повторяемости есть своеобразная патетика бытия, ей-богу.

Он прошел сквозь сверкающий золотом и багрянцем зал в вестибюль, чтобы позвонить Диане, но на сей раз ему не повезло. Вернувшись к столику, продолжил разговор:

– Серьезно, что с тобой? Ты совсем ничего не ешь.

– Ты тоже.

– У меня есть оправдание: все болит, как у восьмидесятилетнего старика, и один бог знает, как эти боли сказываются на пищеварении. Ну а ты, что скажешь?

Сутан помешала свой кофе. Понаблюдав, как ложечка вращается в чашке, рассекая черную жидкость, она промолвила:

– Прошлой ночью в постели я выкрикнула имя Терри.

– Да? Ну и что из этого?

– В этот момент я была с Крисом.

– А-а.

Она облизала ложку, положила ее на блюдечко.

– Ну, какое ты можешь сделать, заявление по этому поводу?

– Э-э, я не знал... То есть, мне как-то не приходило в голову, что вы с ним...

– Ну а теперь, когда знаешь?

– Интересно, каково это спать с двумя братьями?

Сутан чуть не швырнула ему в лицо чашку с кофе. Он знал это, но, тем не менее, не шелохнулся. Наконец Сутан ответила:

– Если ты не гомик, то этим ты не сможешь насладиться никогда.

– Братья, сестры... Какая разница? Ты знаешь, что я имел в виду, задавая свой вопрос.

– Знаю. Как не знать? – Она все еще злилась.

– Мне кажется, что этот вопрос вполне естественен. Держу пари, он же пришел в голову Криса, когда ты крикнула: «Терри!» ему прямо в ухо.

– Чепуха! – Но она вспомнила взгляд, который на нее бросил Крис, когда они уходили из отеля, и подумала, что Сив, пожалуй, прав.

Видя выражение ее лица, Сив добавил:

– Я человек посторонний. И поэтому могу позволить себе сказать правду, когда ты задаешь деликатные вопросы. – Он залпом выпил полчашки кофе. – Кстати, ты проявила колоссальную выдержку, когда решила оставить свой кофе в чашке.

– Как это тебе удается заставить людей смеяться, даже когда они на тебя сердятся?

Его улыбка стала еще шире.

– А это одна из штучек, которым научил меня мой старик. Он мне внушал, что умение делать это помогает выжить. Это, да еще как таскать кирпичи, – вот и все, что он знал.

– Крис оставил в Нью-Йорке девушку.

– Да, я знаю.

– Знаешь?

– Только из полицейского досье. Ее зовут Аликс Лэйн. Когда Транг вломился в квартиру Криса, она серьезно пострадала. Знаешь, кто она? – Сутан покачала головой. – Помощник прокурора округа и в нью-йоркском суде обычно выступает государственным обвинителем.

– Он пытался дозвониться до больницы, где она лежит, и поговорить с ней.

– Я полагаю, это ему еще долго не удастся сделать, – сказал Сив.

– Ты имеешь в виду, что она очень сильно ранена?

– Весьма. Транг полоснул ей по горлу.

– О Боже? – Ее ложечка звякнула о чашку.

– Да, попала она в передрягу, это верно. – Сив испытующе посмотрел на нее. – Ты что, думаешь Крис вернется к ней из-за того, что она перенесла ради него?

– Сейчас я не могу ни о чем думать, кроме того, что желаю от души, чтобы это дело поскорее кончалось. Чтобы Трангу пришел конец.

– У нас с вами желания совпадают в этом вопросе, леди.

Она обхватила голову руками.

– Но он все жив! И где-то бродит неподалеку. Надо поскорее найти его и через него выйти на Волшебника.

– Послушай, – сказал Сив, – тебе вовсе не обязательно в это дело встревать. Ты можешь хоть сейчас позабыть, что существовал такой человек по имени Транг.

– Ты что, думаешь, что я могу позабыть, что и человек по имени Терри существовал, и что Транг с ним сделал?

– Это не одно и то же.

– Почему я должна не вмешиваться? Потому что я женщина?

– Нет, потому, что ты не работаешь в полиции.

– Не то ты хотел сказать, и прекрасно сам об этом знаешь.

Он заглянул в свою чашку, пытаясь представить Диану, выслеживающую Транга, если Трангу удастся убить его. И не смог.

– Ты права, – признал он. – Конечно, менталитет полицейского тоже имеет к делу некоторое отношение, но, главное, я не думаю, что женщина может иметь достаточно одноколейное сознание и упрямство, чтобы довести до конца утомительную охоту на человека.

– Ты думаешь, что женщина рождает ребеночка или двух, а потом, удовлетворив таким образом материнский инстинкт, сразу же забывает об этом?

Он улыбнулся ее шутке.

– У женщин на уме всегда что-то более важное, чем смерть. Скажем так: Джек Потрошитель просто не мог быть женщиной, – и поставим на этом точку.

– Я выслежу Транга, – сказала Сутан, – и я убью его.

– Только не от моего имени, леди.

Она фыркнула.

– Нужда была морочить себе голову!

Он улыбнулся, и она поняла, что все эти разговоры он затеял, чтобы еще более упрочить ее желание принять участие в охоте. Что он знает о Пор-Шуази и вообще о Париже? Она нужна ему и в качестве приманки, и в качестве гида.

– Что бы ты делал без меня? – полушутя-полусерьезно спросила она.

Он допил свой кофе.

– Отставим в сторону женскую браваду, – сказал он. – Я не хочу, чтобы ты в одиночку выслеживала Транга. Ты это уже пыталась делать и знаешь, что из этого вышло.

Лицо Сутан покраснело от гнева.

– Уж этот подонок Крис! Я ведь ему говорила по секрету.

Сив кивнул.

– Возможно. Но ситуация радикально переменилась. Он сказал мне, беспокоясь о тебе. Он...

– Мне наплевать, каковы были его мотивы, когда он тебе все рассказывал.

– Не верю. Для того, чтобы разжигать в себе нехорошие чувства по этому поводу, надо быть или необычайно глупой, или просто невежественной. А ты – не то и не другое.

– Ты думаешь, что знаешь все на свете, не так ли?

– Я всегда пытаюсь докопаться до истины, – ответил он. – В моей профессии знание – самый ценный товар. – Он немного погонял чашку по блюдцу. – Ну а если отвечать на твой вопрос не в такой косвенной форме, то скажу, что знаю только то, что вижу и что слышу, – не более того.

– Когда я увижу Транга в следующий раз, – сказала она, – я убью его. И если ты мне не веришь, ты просто дурак.

Сив пожал плечами.

– Я не сомневаюсь, что ты попытаешься это сделать. Но смотри, как бы не попасть впросак, потому что Транг съест тебя без соли и перца. Если верить Крису, ты для серьезного боя слишком перепугана. Он не ошибается?

Сутан отвернулась и промолчала.

– Было бы противоестественно, если бы ты небоялась Транга, – мягко заметил Сив.

– Я не Транга боюсь, – сказала она. – Себя. – Она рассказала ему о том, как Мун научил ее убивать. Но о том, что она уже убивала, решила промолчать. Это слишком личное, слишком болезненное переживание. Она даже жалела, что рассказала об этом Крису. Тот факт, что он знает об убийстве и о ее раскаянии, от которого она чуть не наложила на себя руки, заставило ее чувствовать себя слабой и уязвимой. Сив, между прочим, тоже странным образом вызывал в ней это чувство.

– Мне кажется, эта идея Муна обучать тебя боевым искусствам была вполне здравой.

– Это упрощенческий подход.

– Да? А я думал, реалистический. Сутан наклонила голову. – Как твоя жена реагирует на твой эмоциональный дефицит?

– Я неженат.

– Ну тогда твоя подружка. – Она взглянула на него. – Уж подружка-то у тебя в Нью-Йорке есть, надеюсь?

– Подружка? – переспросил он, подумав про Диану. – Не знаю.

Она рассмеялась. – Ну и ответ! Что ты имеешь в виду под своим «не знаю»?

– Да есть кое-кто, – сказал он нерешительно, – но я не уверен...

– В ней или в себе?

Он допил и поставил чашку на стол.

– Пойдем. Здесь становится слишком людно.

– Как в Нью-Йорке, верно? – Она удержала его за руку. – Сядь, пожалуйста. Ты ведь сам сказал, что мы – люди посторонние по отношению друг к другу. И поэтому нет такого, что мы постеснялись бы сказать. – Она засмеялась. – Ты не знаешь меня достаточно для того, чтобы обижаться на мои слова, а я не знаю тебя достаточно для того, чтобы лгать, щадя твои чувства.

Сив снова уселся на свое место. В соседней с ними кабинке женщина в черном шелковом платье фирмы «Шанель» и в шапочке из шкуры леопарда, пришпиленной к ее светлым волосам при помощи бриллиантовой броши, поедала устрицы. Она даже не потрудилась снять перчаток.

– В Нью-Йорке все совсем по-другому, – заметил Сив. Когда им принесли еще кофе, он рассказал о Диане, закончив так:

– Я никогда не умел устанавливать отношения с девушками. Работа отнимает у меня слишком большую часть жизни.

– Очень удобная отговорка.

– Что?

– Я говорю, очень удобно пользоваться этим аргументом, чтобы порвать отношения, когда они становятся слишком серьезными или обременительными.

– Да нет, ты меня не поняла. Все совсем не так.

– Не так? Еще скажешь, что не дорожишь своим холостяцким комфортом?

– Полицейский, особенно такой, как я, не знает, что такое комфорт. Частенько мне приходится проводить ночь на переднем сидении машины. Я ем холодную и склизкую жареную картошку и пью кофе такой густой и черный, что ты могла бы использовать его вместо туши для ресниц.

– Я не говорю про твою работу, – возразила Сутан. – Я говорю про тебя самого. Я думаю, ты испытываешь дискомфорт, когда замечаешь, что кто-то рядом с тобой испытывает сильные чувства.

– Господи, да я даже не знаю, что такое сильные чувства, – признался он.

– Перестань обманывать сам себя! Это знает каждый. Вопрос только в том, предпочтет он показать это или нет.

– Откуда это ты все знаешь?

– Я удивлена, что ты об этом спрашиваешь, – ответила она. – Любить двух братьев – это настоящая школа для воспитания чувств.

Группа подростков ввалилась в двери и метрдотель указал им кабинку, где можно сесть. Через минуту оттуда валил дым, как от погребального костра.

Сив долгое время сидел уставившись на них, а может, просто в пустоту. Наконец он повернулся к Сутан.

– По правде говоря, я боюсь.

– Боишься запутаться в отношениях? Все боятся. Он покачал головой. – Да нет, не этого. Во всяком случае, не главным образом этого. – Он оглянулся вокруг, ища глазами официанта. – Я хочу чего-нибудь выпить. – Он заказал виски и опрокинул себе в рот одним залпом. – Знаешь, чего я больше всего боюсь? Смерти.

– Это просто смешно, – сказала она. – С твоей-то профессией! Тогда тебе лучше бы быть бухгалтером или библиотекарем.

– Возможно. Но тогда я не мог бы жить в согласии с самим собой.

– Ага, понятно. Ты, значит, стал полицейским, чтобы доказать себе, что ты не трус.

Он кивнул.

– В каком-то смысле. – Он вспомнил о своем отце. Может, доказать это тебе, пап, подумал он. – Во всяком случае, в армию я записался именно поэтому. А когда вернулся домой, мне казалось логичным продолжать службу.

– Но при чем здесь твоя девушка?

– Видишь ли, достаточно скверно жить в страхе одному. А уж с семьей...

– А может, именно семья прогонит твой страх, – сказала Сутан. – Тебе такое в голову никогда не приходило? Семья ведь является продолжением жизни, даже после смерти.

Сив почувствовал, как тепло выпитого виски разливается по всему телу. Женщина в платье фирмы «Шанель» закончила свои устрицы. Теперь Сив заметил, что рядом с ней сидит кудрявый карликовый пудель, неподвижный, как изваяние, преданно глядя на хозяйку.

На другой стороне комнаты подростки совсем потерялись в сигаретном дыму. Потом двое из них – девочки в майках и юбках цвета полыни вынырнули из дымовой завесы и начали по очереди бросать друг дружку в рок-н-ролле в походе между рядами столиков. Официанты в белых смокингах степенно и с невероятным присутствием духа отступали на шаг, когда полынная ракета проносилась мимо. За свою службу они и не такое видали.

Сив закрыл глаза.

– Давай вернемся в отель? Что-то голова разболелась.

* * *

Когда Аликс открыла глаза, она увидела незнакомое лицо. Последнее, что она запомнила перед предшествуемым этому провалом, было ощущение, что ее везут на каталке, уже наполовину отключившуюся, в операционную комнату. Ощущение белизны и стерильности, сверкающие инструменты, анастезатор, приводимый в действие гигантским двигателем, пульсирующим, как бьющееся сердце.

А потом все тот же сон о том, как она бесконечно падает, падает... И чем ниже она падает, тем страшнее становится, потому что все сильнее убеждение, что ей не пережить конца падения. Потому что чем ниже она, тем стремительнее ее падение и тем ближе его конец.

И вот в сумрачном, неземном свете она видит Дика, стоящего на выступе скалы, мимо которой она падает. Она кричит ему что-то, он поворачивается к ней, улыбается, и она проносится мимо.

Она страшно кричит.

И вот внизу, на другом выступе, стоит Кристофер. Он расставил руки и она знает, что у него есть и сила, и решительность, чтобы попытаться поймать ее. Он не боится, как боялся Дик, что она своим весом и инерцией падения увлечет и его за собой в бездну.

Он улыбается, его расставленные руки все ближе и ближе. Теперь она почти уверена, что спасена. Почти до самого последнего момента уверена, – до того момента, когда он вдруг отдергивает руки.

Нет! -кричит она. Нет!

Падает.

Быстрее и быстрее, пока...

– Аликс, вы слышите меня? – спрашивает ее Макс Стейнер.

Аликс замигала глазами, пытаясь вспомнить имя которое можно было бы связать с этим незнакомым лицом.

– Я знаю вас? – спрашивает она.

Она видит, что на лице его появляется выражение, которое можно понять, как нечто среднее между озабоченностью и восторгом.

– Боже мой! – восклицает он. – Надо скорее позвать доктора. Вы заговорили!

Она неуверенно протягивает к нему руки. Все кажется еще таким нереальным. Она все еще продолжает падать, преданная и Диком, и Кристофером. Ухватившись за рукав его пиджака, ей как-то легче удержаться в сознательном состоянии. Но это слишком большое испытание для нее. Она слишком устала.

– Не уходите, – ее голос, больше похожий на кваканье, очень странно звучит, но ничего. Ничего!

– Меня зовут Макс Стейнер, – представился он. – Я старый друг Криса.

– Вы присматриваете за моим сыном. Он кивнул, весь сияя от счастья, что может с ней разговаривать. – Он прекрасный мальчик, Аликс.

– С ним все нормально? – Ее веки сами собой опускаются. У нее нет сил держать их открытыми. Но надо так много сказать, так о многом попросить. Прежде всего о Дике. Она не хочет, чтобы Дик сюда приходил. И еще она хочет, чтобы Макс не пускал его к Дэнни.

Но она падает, все быстрее и быстрее. Падает в ночь.

* * *

– Господи Иисусе, ты только посмотри на себя! – ужаснулся Брэд Вульф. Его люди перепрыгивали из катера к ней в лодку. Они ловчее легавых псов.

Он сделал знак рукой, и высокий лысоватый человек в очках и с лицом, покрытым пигментными пятнами, с треском открыл старомодный докторский саквояж.

– Осмотрите ее по-быстрому, – попросил он.

Диана, завернутая в грубошерстное одеяло, сидела, прислонившись спиной к переборке. Брэд Вульф откликнулся на ее звонок в рекордно короткий срок. Не зря Сив всецело доверял ему.

Она сообщила Вульфу десять цифр.

– Проверь их в телефонной компании. Может, что-нибудь интересное получится, – сказала она. – Эти цифры набрал Паркес, когда я напала на него. – Она сморщилась, когда врач ощупывал место, куда ей врезал ногой этот ублюдок.

– Ничто не сломано, – пробурчал доктор, обращаясь, кажется к своим пигментным пятнам.

Вульф смотрел на тело Паркеса, вокруг которого суетились криминалисты.

– Ты, по-видимому, обучалась айкидо не в академии.

Диана слегка улыбнулась, потом опять закусила губу, когда доктор снова прикоснулся к больному месту.

– Брала дополнительно частные уроки.

– У кого? У бульдозера?

Теперь она уж по-настоящему засмеялась.

– О нет! Мой учитель был более утонченным.

– Ничего утонченного не было в том, как ты разделала Паркеса.

– Он меня чуть не убил.

– Эй, ты что! – резко повернулся он к ней. – Это вовсе не в упрек тебе. Я чертовски рад, что послал сюда тебя, а не другого оперативного работника, менее подготовленного, чтобы тягаться с этим чудовищем.

– И все же я убила своими руками нашу единственную зацепочку. Из того, что он сказал, можно заключить, что ты был прав. Моника была его прикрытием.

– Но ты все-таки заполучила телефончик. – Указал Вульф, потом, не подумав, потрепал ее по плечу, чтобы подбодрить. – Прости, – пробормотал он, заметив, что она поморщилась. – Может быть, ты дала нам клин, вбив который, мы расколем это дельце.

– Куда бы трещина не пошла, – сказала Диана, – я хочу следовать за ней.

Доктор кивнул головой, давая понять, что закончил осмотр, и Вульф, протянув руку, поднял ее на ноги.

– У нее изумительно эластичное тело, – сказал доктор, закрывая свою сумку. – Она счастливо отделалась. – И он зашагал, жертва профессионального любопытства, взглянуть на труп Паркеса.

После того, как Диана вручила Вульфу свою объяснительную записку, он дал ей дешевенькую хлорвиниловую сумку.

– Я принес тебе кое-что из одежды. Может, она не очень стильная, но...

Диана потянулась к нему и поцеловала в щеку.

– Не важно. Я бы с радостью сейчас влезла даже в мешок из-под картошки. – Она развернулась, чтобы идти в кабину и переодеться, когда Вульф удержал ее за руку.

– Диана, – начал он, – я хочу, чтобы ты знала, как я ценю твою работу.

– Спасибо.

Он крепко держал ее, глядя прямо в глаза.

– Но это не все. Я хочу быть уверен, что ты сама оценила, что тебе пришлось сделать.

– Ты имеешь в виду, через что мне пришлось пройти.

Вульф кивнул.

– И это тоже. Для этого нужно время, чтобы оценить. Обдумать хорошенько.

– Уже обдумала.

– Сомневаюсь. – Он подвел ее к скамейке внутри кабины и они оба сели. – Я хочу, чтобы ты знала, что выполнила свой долг с честью. Ты не относишься к шпионскому ведомству, где положено глотать капсулу с цианистым калием, но не выдавать информацию врагу. Так что никакой вины ты не должна чувствовать.

Она улыбнулась кроткой улыбкой.

– Китайцы не умеют чувствовать вину.

– Я считаю, что если бы во время этого тяжелого испытания в твоих доспехах не появилось ни трещины, это было бы неестественно.

Она твердо смотрела ему в глаза.

– Когда я сказала, что уже все обдумала, я сказала это вполне серьезно. Не в моей натуре сидеть дома и анализировать сделанное. Я должна работать. Без работы я не человек.

– Не беспокойся. У меня и в мыслях не было отстранять тебя от задания. Я только хочу знать, что ты в полном порядке.

– Все нормально...

– Все нормально, но?.. – Он внимательно изучал ее лицо.

Диана опустила голову. Она чувствовала, что сейчас заплачет, и ей было очень стыдно. Она вспомнила, как отец побил ее, когда она однажды заплакала. Она подвернула лодыжку, убегая от компании ребят, которые дразнили ее, и заплакала, сама не зная, от чего больше: от боли или от унижения. Китайцы никогда не плачут,сказал ей отец таким свирепым тоном, что она испугалась. Китайцы никогда не показывают своих чувств, тем более, людям чужой культуры. Варвары не знают, что такое выдержка, которой мы, китайцы, гордимся.Выполняя этот наказ отца и ее предков, она с тех пор никогда не плакала.

– Я так хочу, чтобы Сив поскорее вернулся, – выдавила она из себя.

Вульф откинулся на спинку белой от морской соли скамьи.

– Господи, да вам надо с ним как можно скорее пожениться, и дело с концом! – воскликнул он. – Лучшее, что ты можешь сделать для Сива Гуарды, так это родить ему сына.

– Ну уж спасибо! – ответила она с наигранным сарказмом, но в душе была польщена. И благодарна Брэду тоже: слезы ее так и не пролились.

– Да и для себя самой тоже, Диана. Детишки – это как фонтан с молодильной водой. С ними не состаришься и не соскучишься! Ты уж мне поверь: у меня их трое. – Вульф широко улыбнулся. – А теперь давай пошевеливаться. У нас полно работы.

* * *

Крис нашел Пор-Шуази одновременно и восхитительным, и угнетающим. Улицы этого района образовывали треугольник, и его отличали две черты, необычные для Парижа. Первая – это обилие безобразных бетонных домов-коробок, построенных на средства государства еще до того, как был издан соответствующий закон, запрещающий подобные постройки. Вторая – крытые места для гуляния прямо-таки гаргантюанских размеров, расположенные между самыми большими зданиями.

Рестораны всевозможных типов соседствовали с рыбными и мясными рынками. Вдоль центральных авеню протянулись ряды ярко раскрашенных лавчонок, где продавалась вьетнамская и камбоджийская национальные одежды, аудио и видио аппаратура и кассеты, книги на кхмерском языке, антиквариат, вегетарианская пища по рецептам всех стран Юго-Восточной Азии. Просто глаза разбегались от разнообразия товаров.

Несколько часов Крис провел, гуляя по улице и заглядывая в лица прохожих азиатского происхождения. Смотрел сквозь стеклянные двери и окна магазинов и небольших ресторанов на покупателей и посетителей. В более солидные рестораны типа «Ранг Фуонг Хоанг», «Райская птица», «Ле Тикок» и другие, приходилось заходить, потому что снаружи было трудно разглядеть сидящих за столиками людей.

Верил ли он сам в то, что таким образом можно найти Транга? Конечно, Сутан говорила, что рано или поздно каждый вьетнамец, попавший в Париж, приходит в Пор-Шуази, хотя бы для того, чтобы купить кассету с восточной музыкой и поесть привычной пищи. Даже если это так, то кто может поручиться, что Транг и Крис придут сюда в одно время и их пути пересекутся?

Он вдруг почувствовал, что занимается дурацким делом. Он не знал этой местности так, как, по-видимому, знала Сутан. Здесь наверняка есть другие места, скрытые от глаз случайных прохожих – игорные дома, увеселительные заведения и прочие – где мог сшиваться Транг. Он мог и сейчас быть в том же квартале, что и Крис, но от одного сознания этого Крису было не легче.

Он почувствовал себя последним идиотом, что отказался присоединиться к Сутан и Сиву. А все из-за чего? Да из-за того, что в пылу страсти Сутан выкрикнула имя его брата. Крис полез в карман и потрогал шершавую рукоятку ножа, будто это был талисман.

Его чувство к Сутан было подобно пожару, который, раз начавшись, уже не остановишь. Очень странно, что порой он хотел бы потушить его. Любил ли он ее? А Аликс? Разве ее он не любил? Как можно любить двух женщин одновременно? Это же просто бред! Он чувствовал себя разбитым на миллионы кусочков, и все эти кусочки перемешаны так, что не поймешь, где главное, где второстепенное.

А потом ему пришло в голову, что Сутан точно в таком положении. Она тоже любит двоих – только случилось так, что они братья. Это что, такой ужасный грех? Был бы грехом, если бы Терри был жив. Интересно, как бы она стала выбирать из них двоих? И кого бы она выбрала?

У нее возможность выбора отнята. Но как насчет его выбора? Что ему делать? И как ему найти свой путь?

Думая обо всем этом, он продолжал выглядывать Транга. Казалось, суровый долг понуждает его идти все вперед и вперед, хотя в душе он понимал, что у него нет ни малейшего шанса наткнуться на него в этом лабиринте внутри трех кварталов. В сущности, даже если он сейчас здесь, то скорее всего находится внутри одного из этих больших зданий, внутрь которых Крис не имел доступа.

Но все это не важно. Он все равно найдет его, потому что одна из особенностей внешности Транга глубоко запала в душу Криса. Какая-то боль, а, может, бесшабашность? Гнев или отчаяние? Но уж, конечно, не ненависть. Если бы это не казалось абсурдом, он бы сказал, что в лице его была какая-то ранимость, которую Сутан усматривала и в лице самого Криса.

Как человек с ранимой душой может быть способен на такие чудовищные акты жестокости? Транг зверски убил Терри и Доминика, брата Сива. Он убил Аля Декордиа и покалечил Аликс. Объяснить такие аберрации в личности можно было бы войною, но война чаще всего ломает людей. А этого нельзя сказать о Транге: он действовал с пугающей основательностью и пунктуальностью. Крис обнаружил в нем способность здраво мыслить и даже элементы чести. Война не разрушила его личности. Тогда что же она с ним сделала?

Вот, кажется, это и есть главный вопрос. Боль войны отражается в его глазах. Крис видел в них пламя той войны, и это не могло не тронуть его. Поэтому он и пришел в Пор-Шуази и болтается по этому парижскому Чайна-Тауну, как последний дурак. Не только любопытство привело его сюда. Несмотря на то, что он заявил Сиву, он чувствовал настоятельную потребность еще раз приблизиться к опасному пламени, горевшему в глазах Транга. Ему надо найти источник этого свечения. В глубине души он подозревал, что таким образом он может также найти самого себя.

К тому времени, как он добрался до «Ангкор Уат», уже стемнело и он весьма проголодался. Вход в ресторан был отделан темно-красным пластиком и его вывеска обещала вкуснейшие specialites asiatiques.

Внутри было душновато от запаха специй. Он прошел через зал и устроился у столика в глубине. Он сел спиной к стене так, что каждый стол в зале был виден, как на ладони.

Вот тогда он и увидел мосье Вогеза, отца Сутан. Он постарел, конечно. Волосы отпустил длинные. Но лицо, так похожее на лицо Шарля де Голля, было невозможно не узнать. Он пришел сюда с вьетнамкой поразительной красоты. Они уселись напротив друг друга в самом центре зала.

На какой-то момент Крис ничего не соображал. Потом немного пришел в себя, отхлебнул из чашки такой большой глоток горячего чая, что обжег язык. Он почувствовал дикий страх несколько параноидального характера. Возможно, М. Вогез увидел его, когда он бродил по улице, и пошел за ним следом. Сутан ведь говорила, что ее отец никогда и ничего не забывает! Когда-то он собирался разделаться с неким молодым американцем, сующим нос не в свои дела.