Текст книги "Французский поцелуй"

И печальнее всего было то, что гора Апбиа могла по справедливости считаться символом бессмысленности всякой войны. Совершенно бесполезный в военном отношении объект, эта гора, известная среди солдат как «высота Гамбургер», вскоре после этой кровавой бани был вновь отбит северянами: обычный в этой войне результат американских «побед».

– Когда-нибудь, – сказал Сив, желая внести оптимистическую нотку в разговор, – все это кончится.

Транг перестал есть, посмотрел на Сива.

– Это не кончится никогда, – сказал он. – Здесь веками идет война, в той или иной форме. Вы, американцы, не сможете остановить ее, как не смогли французы. И русские не смогут. Все вы только и думаете, как подмять нас под себя. Каждый по-своему, сообразно вашей идеологии. Вам кажется, что раз вы подчинили нас себе, так, значит, и победили. Вот и французы так считали, когда хозяйничали здесь.

Он повернулся, и Сив разглядел на его руке татуировку: фунг хоанг,мифическая вьетнамская птица, о которой говорят, что она обладает сверхъестественными способностями отвечать на любые вопросы. Этот небольшой, но мастерски выполненный рисунок показался Сиву символом пропасти между их культурами.

– Все вы хотите только одного: учить нас. Учить чему? Быть лучше, чем мы есть? Как стать богаче, здоровее, счастливее? Постоянно мы слышим поучения. От французов, от американцев, от русских. Но на самом деле вы хотите переделать нас по своему образу и подобию.

Транг смотрит, не мигая, на телевизионщиков, снимающих крупным планом истощенные лица и затравленные глаза вьетнамских детишек. – Я говорю это потому, что слишком часто спрашиваю себя, зачем вы, друзья, вообще сюда пожаловали?

Уязвленный Сив впадает в хмурое молчание. Мясник, или сам тоже интересующийся этой проблемой, или же просто для того, чтобы поддержать павшее знамя Сива, спрашивает:

– А почему вы миритесь с этим? Вы же ненавидите нас не меньше, чем своих северных собратьев.

Черные, бездонные глаза Транга поворачиваются к Терри.

– Я не просто ненавижу, – говорит он. – Я горю от ненависти.

* * *

Я горю от ненависти.

Многие недели эта фраза преследует Сива. По той или иной причине она кажется ему талисманом, связующим его с Мясником и Трангом, потому что ему хочется быть частью чего-то более человечного, чем просто воинское подразделение, в котором служит. Которое тем только и занимается, что убивает. Но, в конце концов, приходит к мысли, что сам не понимает, что за талисман он приобрел, да и не поймет, если будет держать его спрятанным от других.

И он обращается к своему брату Доминику, который, хоть и младший, но весьма начитан по части истории, философии и социальной этики.

Из всех из них его братишка меньше всего создан для войны. Он тоже убивал, но по необходимости. Он никогда не чувствовал душевного подъема, как все они – часто не отдавая себе в этом отчета, как молодые волки в джунглях – в пылу сражения. Его не ослепляют светящиеся трассеры, прорезывающие тьму ночи, он не возбуждается от сухого треска автоматной очереди. Он не видит ничего мудрого в нравственном принципе «убивай или будешь убитым», который пропитывает воздух Вьетнама не в меньшей степени, чем вонь.

– Да, я отчасти понимаю, что он имеет в виду, – сказал Доминик, когда Сив изложил ему вкратце странный разговор с Трангом. – Но чтобы полностью понять, надо либо родиться здесь, либо быть профессиональным историком.

Они расквартированы в деревне, полной, как это почти стало правилом за последние годы, раздоров и взаимного недоверия. Мимо Сива и Доминика, устроившихся на солнышке, прошли несколько деревенских старейшин, вооруженных американскими автоматами. По-видимому, обходят хижины, агитируя голосовать за себя на выборах, подумал Сив.

– Вот, например, французы. Они пришли сюда на рубеже веков и буквально изнасиловали эту страну. По сути дела, они вели себя ничуть не пристойнее, чем колонизаторы прошлых столетий. Они начали с того, что пинками под зад выгнали здешних мандаринов из их кабинетов и внедрили, помахивая бамбуковой тростью, французские традиции руководства страной, французское законодательство, французское образование. Все это привело к тому, что старое общество, основанное на конфуцианских догматах, развалилось.

Старейшины вышли из одной из хижин, волоча за собой молодого парня, и швырнули его в уличную пыль. Он был весь в крови, его левая рука бессильно висела, вывернутая неестественным образом. Прямо на улице, чтобы все видели, старейшины продолжили немилосердно избивать его.

– Бывший министр финансов во французском правительстве Поль Доумер прибыл сюда в качестве генерал-губернатора в 1897 году. В этом заключался своего рода юмор. Политические противники выперли его сюда за попытки реформировать налоговое законодательство. Вот здесь он и развернулся, превратив колонию в приносящее доходы предприятие, обложив налогами всех и каждого.

Этот парень, очевидно, лазутчик с севера. Говорят, что советники из ЦРУ научили здешних старейшин выслеживать коммунистических шпионов на территории Южного Вьетнама и они должны ежемесячно посылать соответствующие отчеты.

– Первым делом Доумер отменил запрет на экспорт риса, который ввели мандарины, по справедливости считая, что здесь рис нужнее: он помогал решить проблему с хронически голодающими районами страны. Француз, однако, увидел в рисе имеющийся в избытке товар, продавая который можно сделать колонию самоокупающейся. К 1940-м годам Индокитай занял третье место в мире по экспорту риса. В результате этого миллионы долларов хлынули во французские сейфы и кофферы, но, с другой стороны, большинство мелких крестьян, предки которых столетиями возделывали рис на своей земле, лишились собственности: их наделы перекупили богатые вьетнамские семьи, не жалеющие наличных денег на сулящий такие барыши бизнес.

Один из старейшин приставил к виску парня пистолет и спустил курок. Действительно ли он был предателем или же это просто местный крестьянин, у которого не было средств, чтобы подмазать начальство? Как и во множестве других вопросов, постоянно встающих во Вьетнаме, американцам и здесь не докопаться до истины.

– Все это прекрасно устраивало Доумера. Он использовал обезземеленных в качестве рабов на каучуковых плантациях и в копях, развернув широкомасштабную программу общественных работ.

Старейшины заходят в одну хижину за другой и скоро на месте, обагренном кровью того парня, стоит целая группа мужчин и женщин. Темные тучи сгущаются над горизонтом, огненный диск солнца скрывается за ними. Люди, немые, как горы на северо-западе, стоят перед допрашивающими их старейшинами. Туман клубится над окружающими деревню джунглями. Старейшины присаживаются на корточки, едят рис, оживленно переговариваясь между собой.

– Но в какой-то критический момент французское влияние начало двигаться по другому руслу. До французской колонизации Вьетнама пристрастие к опиуму здесь не было так широко распространено, в основном ограничиваясь узким кругом выходцев из Китая. При Доумере ситуация начала меняться. Видя в опиуме еще один потенциальный источник доходов, он построил в Сайгоне очистительную фабрику, и постепенно пристрастие к наркотикам распространилось среди вьетнамцев с такой жуткой скоростью, что скоро чуть ли не треть доходов колонии падала на продажу этого зелья.

Закончив обед, старейшины поднялись на ноги и на глазах у населения деревни одного за другим расстреляли задержанных.

Лицо Доминика потемнело, стало такого же цвета, как пепелище.

– Французы давно покинули Вьетнам, придет время, покинем его и мы. Но опиум и страдания, причиняемые им, останутся. Вот оно, французское наследие Индокитаю, вот тот французский поцелуй взасос, которым Поль Доумер отблагодарил здешний народ, который, как он писал домой по прибытии сюда, «созрел для того, чтобы служить Франции».

– Мы все здесь проливаем свою кровь, но душой мы спокойны, – сказал Сив. – Мы более или менее привыкли к тому, что вьетнамцы творят по отношению друг к другу. У нас есть приказы, которые мы выполняем. И было бы скверно для нашего боевого духа вмешиваться в то, что внешне выглядит как проводимая с благословения американцев антикоммунистическая операция. Для нас вон те мужчины и женщины, что лежат там в пыли, коммунистические лазутчики. Но ты смотришь на это иначе. Ты не только проливаешь свою кровь здесь, ты и душою кровоточишь. Ты что, забыл о воинственной природе вьетнамцев? Они постоянно стремились подчинить своему влиянию своих менее агрессивных соседей, как, например, кхмеров.

– Мы все кровоточим здесь душою, – возразил Доминик. – Только ты слишком упрям, чтобы признаться в этом. Я думаю, мы все время от времени задаемся вопросом, а не ненавидит ли нас Транг еще больше, чем он ненавидит своих северных собратьев? И природа вьетнамцев не имеет ничего общего с тем, что сделали с ними французы, и ты это сам прекрасно понимаешь.

– Пусть тот, кто без греха, первым бросит свой камень. Кажется, так сказано в Библии?

– В общих чертах, так. – Он хмуро оглядел груду тел на деревенской улице. – Ничто не снимет с наших плеч тяжесть этой трагедии.

– Трагедия? Это слишком мягко сказано, если имеешь в виду эту сраную войну, – заметил Сив. – Это слово можно употреблять, сидя в мягком кресле у себя дома, размышляя о событиях, которые происходят в мире. А когда ты здесь, по пояс в крови и дерьме, другие слова приходят на ум при попытке описать здешний ад.

Теперь на улицу вышли собаки, обнюхивая землю, так щедро политую человеческой кровью. Люди ушли, освободив место для псов.

– Вьетнам изменил меня, а, вернее, изменил мое мировоззрение, – признался Доминик. – Я начал понимать, зачем я здесь, что хорошего я могу совершить, живя в этом мире. Я видел, как врачи суетятся, пытаясь залатать бедняг, наступивших на мину или подорвавшихся на гранате в джунглях. Это все, что они могут сделать: залатать. Излечить они не могут. А ведь врачи должны уметь лечить, на то они и врачи. Я хочу излечивать людей, и эта война подсказала мне, как я буду это делать. Наши парни, вернувшись домой после этого турне, будут нуждаться не только в физической реабилитации Им потребуется духовная помощь, потому что их душа изранена. И только Господь сможет в этом им помочь... Знаешь, Сив, в этой стране нет и не может быть истинной веры. Ты и сам это чувствуешь. Господь оставил это место Будде и Конфуцию. В этих джунглях Господь умер и все еще ждет своего воскресения. Тело можно зашить нитками с помощью стальной иглы, но сердце и душа нуждаются в ином лечении. Бедняги, которые выберутся из этого ада, тоже должны обрести свое спасение. И я хочу, вернувшись домой, помочь им ступить на эту тропу.

* * *

«...И не выйти живым никому», -пел Джим Моррисон.

Их привлекли к «подавлению очагов, создающих помехи продвижению», выражаясь военным языком. Отряд «ПИСК» летит на север, в районы Плейку и Контума. Быстрые вертолеты доставляют их, эмиссаров смерти, в глубь джунглей, пропахших гниющими растениями и разлагающимися человеческими телами.

Мясник обучает их многим штучкам, в том числе тому, как обезглавливать жертвы.

– Головы можно оставлять рядом с телом, – говорит он деловым тоном, – но все хрящи и сухожилия должны быть перерезаны. Тогда дух восточного человека не сможет улизнуть. Верно, Транг?

– Бесконечное колесо самсара,священный круг, будет поломано, – соглашается Транг голосом, лишенным всякого выражения.

– Мы должны не только убить чарли, – поучает Мясник, – но и сделать из него посмешище, на страх другим. Ясно?

Доминик качает головою.

– Не знаю, смогу ли я сделать это.

– Ты что? – удивляется Мясник. – Совесть не позволяет? – Он говорит с явным раздражением. – Гады, которых мы убиваем, подкладывают мины, оторвавшие к чертовой матери ноги не у одного бедняги. Ты здесь сколько времени находишься? Девять месяцев? Тогда скажи мне, сколько раз идущий рядом с тобой парень на твоих глазах задевал ногой веревочку, привязанную к взрывателю гранаты? Вот об этом думай, когда будешь отрезать этим выродкам их поганые башки.

Доминик качает головою.

– Не знаю...

– Он не знает! – передразнивает Волшебник. – Выслушай, приятель, одну из горьких жизненных истин: те, кто не могут, как люди, наслаждаться своей силой и мучить других, изобретают совесть и мучают сами себя. Другой альтернативы, как говорится, нет.

– Я...

Но прежде чем Доминик успевает продолжить, его перебивает Сив, уверяя Мясника:

– Не беспокойся, я с ним сам поговорю.

– Может, он не наш? – не унимается Терри. – Я не хочу, чтобы в моем отделении поддерживались такие настроения.

– Да нет, что ты! – успокаивает его Сив, уверенный, что для Дома лучше быть под крылышком Волшебника, который, заботясь о себе, не даст в обиду и их. – Я же тебе сказал, что беру это на себя.

Транг указывает направление, и под ними из джунглей выныривают деревеньки, как пузыри болотного газа из воды. Иногда им приходится использовать всю их огневую мощь, чтобы пробить дымящиеся дыры в обороне чарли. Они вылезают на шасси вертолета и, когда он снижается, выпуская по цели ракеты, лупят в унисон из своих АК-47. Опускаясь на искореженную, горящую землю они ни на минуту не перестают стрелять, пока есть еще кого убивать. А потом, отложив в сторону раскаленные автоматы, они наклоняются, как крестьяне на рисовых полях, чтобы выполнять кровавые приказы Мясника.

А иногда они летят на запад, следуя маршруту, указанному Трангом на топографической карте, на молниеносную «тихую охоту», уничтожая врагов без единого выстрела. Они переползают от хижины к хижине, перерезая глотки, отсекая головы, оставляя после себя кровавые останки для других чарли, чтоб смотрели и трепетали.

Для пущего устрашения Мясник кровью рисует на каком-нибудь видном месте стилизованную фунг хоанг,птицу, вытатуированную на руке Транга.

Однажды Сив застал Транга смотрящим на этот грубый, но впечатляющий рисунок, и ему показалось, что он впервые заметил на лице вьетнамца какой-то проблеск чувства. Но что он думал про это изобретение Мясника? Воспринимал ли он его как оскорбление, или же черпал в нем вдохновение, – этого Сив не понял.

Почему его интересовало то, о чем думает Транг? Наверно, потому, что всегда сознавал, что это страна Транга, и именно то, что он думает, а не домыслы американского правительства, имеет значение.

Сив, уже тогда в душе детектив, хотел бы докопаться до главной тайны и Терри, и Транга. Ему кажется, что только поняв их, он сможет внести хоть какой-то логический порядок в водоворот безумия, в который он оказался втянутым.

Большинство из ребят только и думали о том, чтобы поскорей вернуться домой, возобновить прерванную учебу в колледже и поскорее позабыть о том, где они были и что с ними там происходило. Но не Сив. Он понимает, что в этих зловонных джунглях и полных опасностей рисовых полях Вьетнама скрывается какая-то важная истина, и он хочет ее отыскать. Сейчас ему кажется, что именно Транг, как фунг хоанг,держит в своих руках ключ к этой истине.

Однажды они забрались далеко на север, и Сив наблюдает за Трангом, указывающим путь над всклокоченной массой джунглей. Вергилий, сидящий рядом с Трангом, шепчет:

– Так где, ты говоришь, здесь попрятались чарли?

Транг послушно указывает рукой, и вертолет круто уходит влево. Тотчас их взору открывается просвет между деревьями. Деревня.

– Вот они!

Вертолет ныряет вниз, выпуская ракеты, строча из всех пулеметов. Макушки деревьев стремительно приближаются среди грохота взрывов, чудовищной пляски смерти.

– Краем глаза Сив видит Транга, приникшего ухом к полу вертолета. Его глаза широко раскрыты, толстые губы двигаются в мучительной гримасе, будто это они изрыгают этот чудовищный грохот, а не стволы их пулеметов.

Когда вертолет приземляется и они все выпрыгивают из кабины, Сив следует за Трангом. Пригнувшись, как старики, искалеченные жизнью, они оглядывают почерневшую прогалину между деревьями, где только недавно жили люди. Пепел летит во все стороны, гонимый все еще вращающимися винтами их вертолета.

Ответный огонь, белые трассеры, прочерчивающие ночное небо, заставляют их броситься сначала в одну сторону, потом в другую. Сив следует за сгорбленным силуэтом Транга, пока они не выбираются на безопасное место. Прижавшись спиной ко все еще теплой и курящейся разрушенной каменной кладке, они переводят дыхание. И Сив, к своему стыду, вдруг осознает, что он подсознательно использовал Транга как прикрытие.

У вьетнамца такие потухшие, пустые и безжизненные глаза, что Сив не выдерживает и касается его рукой, чтобы удостовериться, что с ним все в порядке. Как ошпаренный, Транг весь передернулся, почувствовав прикосновение, и Сив почувствовал приставленный к его груди ствол АК-47 Транга.

– Я перепугался за тебя, – прошептал Сив, с трудом разжимая пересохшие губы. – Мне показалось, ты ранен.

Ствол автомата исчезает в темноте. Совсем рядом с ними трещит и плюется искрами огонь, языки пламени пляшут в темноте. Огонь напоминает Сиву его самого, а тьма, в которой он горит, – Транга. Они так близки, и так различны, но один без другого просто не имеет смысла.

Транг, глаза которого сверкают, как осколки черного стекла, указывает кивком головы в сторону.

– Туда!

Они покидают свое убежище и, глядя, что другие прижаты огнем северных вьетнамцев к земле, продвигаются зигзагами вдоль периметра выжженной зоны.

Транг открывает огонь и Сив, продвигаясь за ним, следует его примеру. Вместе они подбегают к последнему укреплению все еще сопротивляющегося врага. Сив вырывает чеку гранаты, швыряет ее за наспех собранную баррикаду из деревянных балок и обугленной кровли.

Они бросаются ничком на землю за секунду до того, как она содрогается от взрыва, на мгновение превратившего ночь в день. А потом они вновь вскакивают и врываются за остатки баррикады, стреляя на ходу. Потрогав ногой трупы, Транг опускается на корточки, покорно начиная выполнять требование командира об отделении голов от туловища у тех, кто все еще состоит из одного куска.

Другие подходят, все целы и невредимы. Деревня представляет собой зрелище, наполняющее лунный пейзаж, если бы по поверхности луны могли плясать языки пламени. Они вытирают пот со лба, выходцы из ада, совершающие свою адскую работу, как по нотам, с точностью хорошо отлаженного механизма.

Тишина, только потрескивание догорающего огня. Затем Сив вдруг поднимает голову, встает. Он слышит посторонний звук, и волосы на его голове встают дыбом: из пелены серого дыма выходит крошечная фигурка и, спотыкаясь, направляется к ним. Даже до того, как он успевает сообразить, что это такое, он видит Доминика, устремляющегося навстречу ей.

– Стой! – кричит Волшебник. – Вернись сейчас же!

Дом или не слышит, или не желает слышать. Он бежит навстречу опаленному и теряющему сознание ребенку. Это девочка лет пяти или шести. Ее длинные волосы распущены по плечам, глаза широко открыты. В них застыл ужас.

Ее жалобный плач, разносящийся по пепелищу, скребет по их и так обнаженным нервам. То появляясь из клубов дыма, то вновь в них исчезая, она бродит среди руин того, что только недавно было ее деревней. Она спотыкается, падает на колени в горячий пепел и, когда она наконец поднимается на ноги, он видит, что она вся покрыта кровоточащими ранами. Несчастный ребенок кажется Сиву символом дикой аморальности войны. Его сердце рвется к ней.

И, как в замедленной съемке кинофильма, он видит своего брата. Как он приближается к этому апокалиптическому видению, являющемуся немым укором миру, который сошел с ума. А потом сцена вообще преступает пределы реальности: милосердная рука вновь воскресшего Бога протягивается, чтобы помочь представителю поколения, которое во всех культурах считается невинным.

– А черт! – кричит Волшебник, поднимая винтовку и прицеливаясь в ребенка.

– Не надо! – вне себя вопит Сив, бросаясь, чтобы вырвать из его рук оружие. Но Транг останавливает его. Вьетнамец делает какое-то незаметное для глаз движение, и рука Сива бессильно повисает, как сухая ветка.

Полный ужаса, он бессильно наблюдает, как Волшебник дает короткую очередь, со страшной силой отбрасывающую крошечную фигурку назад. Еще не успев упасть на землю, она вдруг взрывается со страшным грохотом. Доминика, который уже находился в непосредственной близости, взрывной волной отшвыривает назад.

Транг отпускает Сива, и он бежит к брату, опускается на колени рядом с его распростертым телом.

– Господи Иисусе! – шепчет Доминик. Он сильно контужен, но, кажется, не ранен. – О Боже праведный!

– Живая бомба, – объясняет Терри, подходя к ним. – Обычный трюк. Привязывают гранату под мышку ребенку, и, когда кто-нибудь к нему прикоснется... – Транг смотрит на них, но ничего не говорит.

Дома трясет, как в лихорадке. Он сидит, обхватив голову руками. Потом его начинает тошнить. Сив обнимает его за плечи.

Транг, стоящий от них на расстоянии стука сердца, как будто упивается этой трогательной сценой. Догорающий огонь отражается в его зрачках.

– Тебе не спасти его, – говорит Транг, – сколько ни старайся. Эта страна сделает с ним все, что захочет. Ты с этим ничего не можешь поделать.

Сив, прижавшись щекой к мокрой голове Дома, поднимает на Транга глаза. – Нет, могу, – возражает он. – Я могу любить его.

Он видит непонимание в лице Транга и сам удивляется, как это ему могло хотеться быть здесь своим среди своих, как он мог искать дружбы Мясника и Транга. Мясник он и есть мясник: убивает с величайшей легкостью. А Транг – чужой. Он так же непознаваем, как и те прекрасные девушки в прозрачных платьях, отплясывающие под сводами из гофрированного железа американский рок-н-ролл.

– Теперь ты сам все понимаешь. Почему эта война никогда не кончится. – Транг указал жестом на обгоревшую землю, по которой были раскиданы изувеченные трупы рядом с тем, что осталось от маленькой девочки. – Мне пока больше везет. А то, что ты видишь перед собой – альтернатива.

Но эти откровения запоздали: Сив уже не слушает.

– Уйди, – шепчет он. – Ради Бога, уйди. – Но Транг не шевелится. Он продолжает стоять рядом, как немой свидетель их боли и их ужаса. Созерцание этого дает ему больше калорий, чем рыбьи головы и даже рис.

Мучительные конвульсии Доминика затихают.

– Великий Боже, – слышит Сив его молитву, – дай мне сил, чтобы уцелеть и вернуться домой.

* * *

Мясорубка войны продолжает работать, но отряд ПИСК на какое-то время выключается из этого дьявольского процесса. И слава богу, потому что каждый день, если верить Вергилию, приближает Штаты к бесславному поражению в стране, которую они даже никогда не пытались понять.

Отряд находится на трехдневном отдыхе в Бан Me Туот. К этому времени он уже превратился в видавшую виды, спаянную прямо-таки по-семейному боевую единицу. Их всего восемь человек: Терри, Вергилий, Сив, Доминик, смышленый фермерский мальчишка из Канзаса по прозвищу Трепач, Транг, Мун и еще один кхмер по имени Че. Они получили провиант для проведения операции, которая, как намекнул Мясник, обещает быть трудной. Но из каких источников они снабжаются? – удивляется Сив. Насколько ему известно, Мясник никогда не заполняет никаких требований. У них в отряде вообще никогда не заполняются никакие бумаги.

Заинтересовавшись этим странным фактом, Сив побывал в штабе Спецназа. Там вообще никто не слыхал о Вергилии – майоре, капитане или в каком бы он звании не был. И никого это не трогает. В общем хаосе войны чепуха, подобная этой, неудивительна.

Но Сив не успокаивается. Откуда же тогда Вергилий, если не из Спецназа? Может, он прислан сюда из штаба генерала Абрамса? Из штаба войск Спецназа в Бан Me Туот он звонит в Сайгон и, к своему разочарованию, обнаруживает, что там тоже никто не знает – или не желает признать, что знает – офицера по имени Вергилий.

Так Сив и не докопался до истины, когда пришло распоряжение выступать. На этот раз они идут не в своей обычной полевой форме, а в черных гимнастерках, которые обычно носят Красные Кхмеры. В руках у них советский аналог АК-47. Ну и свои личные жетоны они, конечно, тоже оставили в Бан Me Туот.

Черный вертолет без всяких опознавательных знаков доставляет их из глубинки на северо-запад. Никакого инструктажа перед вылетом не было, даже намеков на то, в чем будет заключаться их миссия, не было.

Волшебник материализуется из темноты, освещаемой только зеленым светом приборов перед пилотом.

– До меня дошло, – говорит он сквозь шум несущих винтов Сиву, – что ты всех, кого надо и не надо, расспрашиваешь обо мне. Ты у нас, оказывается, детектив-самоучка?

Сив пожимает плечами, стараясь скрыть свое замешательство. Во рту у него сразу же пересохло.

– Просто хочу понять, куда я попал.

Волшебник смотрит на него долгим, испытующим взглядом. Сив, чувствуя, что струйка пота бежит по его лбу, молит бога, чтобы она не попала ему в глаз. Если он сморгнет, думает он, Вергилий подумает, что он или лжет, или трусит.

– Ну ладно, если это так, – говорит Волшебник. – Если это будет способствовать лучшему взаимопониманию. – Несмотря на дьявольский шум в кабине, они чувствуют паузу, последовавшую за этой репликой, как воздушную яму над Скалистыми Горами.

– Я ничего не знаю о тебе, – оправдывается Сив. – Я вообще ни хрена не знаю с тех пор, как попал сюда.

Волшебник смеется.

– Ну, это и мне знакомо. Я сам чертову уйму времени потратил, прежде чем разобрался, что почем. Это было непросто. – Вертолет затрясло, и их бросило в объятия друг друга. Сив вынужден схватиться руками за навесные ремни. – Вот видишь, – говорит Волшебник, – а мне не нужно ни за что хвататься. Я умирать здесь не собираюсь, понял? Когда сможешь то же самое сказать о себе, с тобой здесь будет все в порядке, Танцор.

Пилот что-то кричит им, и на минуту он подсаживается к нему, освещаемый таинственным светом приборов. Его указательный палец указывает маршрут, все подробности которого он хранит в голове. Пилот кивает, и вертолет резко уходит влево, направляясь в этот раз на запад, а Волшебник возвращается к Сиву.

– Хочешь знать, чем особенно тяжела эта война? Все настолько озабочены, чтобы их задницу не оторвало взрывом мины, подложенной чарли, что у них нет времени ни для чего кроме. Но что касается меня, то я уже настолько адаптировался в этой стране, прожив здесь столько лет, что хочу для себя урвать кое-что у этой войны. Когда вляпаешься в дерьмо, не торопись оскрести его от подошвы, а подумай прежде, кому его можно продать.

Он наклонился вперед, к открытой двери, и смачно плюнул в лицо ветру.

– Чего беспокоиться! Ко мне никто не подкопается. – Он широко улыбнулся. – Я организую вас на то, чтобы хорошенько потрепать чарли, и именно этим мы официально занимаемся. Но если я рискую своей жизнью ради Дядюшки Сэма, то, я полагаю, он у меня в долгу. – Он ткнул большим пальцем в том направлении, куда они летели. – Там нас ждет богатство, Танцор, можешь на это поставить что угодно.

Его лицо, искаженное странными, угловатыми тенями, отбрасываемыми слабым зеленым свечением приборной доски, казалось жутковатой маской, которой пугают во время шумных проказ в канун Дня Всех Святых.

– Я сейчас скажу тебе то, чего никто в штабе не знает и никогда не узнает. Ты являешься членом группы, проводящей операции типа тех, которые в свое время проводил Дэниэл Бун[20]20
  Дэниэл Бун (1734 – 1820) – один из знаменитых американских пионеров, чьи приключения описаны в его так называемых автобиографических заметках, обработанных и изданых Дж. Филсоном.


[Закрыть]. И, как и другие подобные группы, мы строго засекречены. Поэтому в Бан Me Туот и не было никакого инструктажа, поэтому мы летим чистыми, как стеклышко: никаких удостоверений личности или каких-либо бумаг. Даже пилот этой вертушки понятия не имеет, куда мы летим: я даю ему направление. Приказы мы получаем непосредственно от майора Майкла Эйланда. Ну как, теперь ситуация стала немного яснее?

Сив кивнул.

– Да я, собственно, вовсе не собирался совать нос в твои дела.

Вергилий отходит от него, присаживается на корточки рядом с пилотом. Сив пытается заглянуть за его плечо на карту, куда он тычет пальцем, но за этой тушей черта с два что разглядишь.

Они летят очень низко, и так быстро, что верхушки деревьев, мелькающие внизу, сливаются в одно сплошное черное море, над которым они парят, словно Трангова фунг хоанг.

Сив сидит рядом с братом и думает, отчего его мутит: от страха или от вибрации. Он смотрит на лицо Доминика, смутно белеющее в почти лишенной света кабине вертолета, и проклинает себя за то, что перетащил его в отряд ПИСК. Там, в Бан Me Туот, он был бы в большей безопасности. Во всяком случае, там он был бы американским солдатом. А здесь, в этой бездушной тьме, он ничто, всего навсего соринка в глазу Господа Бога, путешествующая из пункта А в пункт В. Если они погибнут, выполняя это задание, никто даже не узнает, что на самом деле случилось с ними. И он подозревает, что все так и задумано.

Ничего не в силах изменить, он просто сидит, прислушиваясь к тому, как канзасский фермер по прозвищу Трепач рассказывает Муну и Че очередную «абсолютно правдивую историю». За эти истории его и прозвали так. Кхмеры слушают его травлю, как завороженные. Сив и сам диву дается, где девятнадцатилетний парень мог набрать свои, по-видимому, неистощимый запас всяких смешных и поучительных историй. Он, как современная Шахеразада, держит на почтительном расстоянии смерть и ужасы смерти, развлекая других и, как подозревает Сив, себя тоже.

Шум и вибрация нарастают. Сив выглядывает в открытую дверь и видит, что их обгоняют три Б-52, направляясь на запад. Самолеты входят в янтарное облако и исчезают из вида. Через десять минут он слышит первые взрывы и видит впереди по курсу вспышки, как яркие бумажные фонарики.

Сив вытягивает шею, стараясь рассмотреть местность, над которой распускаются эти цветы зла. Он видит все те же джунгли и рисовые поля, а потом – реку, светящуюся, будто фосфор, от ярких вспышек взрывов, переливающуюся во тьме, как чешуйки на змеином теле.

Во всяком случае, теперь понятно, куда они направляются, подумал Сив. В Камбоджу.

* * *

Низкие, грозные тучи прорываются с запада, через Кардамоновые горы, и воздух так насыщен влагой, что вокруг сухого места нет. Время муссонных дождей, и в такую погоду даже малая царапина может привести к гангрене. Рана в ногу – это уже смертный приговор.

Терри Хэй наблюдает, как Вергилий, который всегда идет позади отряда, вылезает из реки, дно которой устлано человеческими костями. Так и кажется, что где-то там, за поворотом, поджидает Харон в своей ладье. Терри не покидает мысль, что, пересекши границу Камбоджи, они вошли в предбанник самого ада.

На какое-то мгновение он чувствует неприятную неуверенность в успехе этого предприятия. Смерть притаилась, как жадно дышащий зверь, в дебрях камбоджийских джунглей. Но обещанные несметные богатства и безграничная власть притягивают его, как магнит.