Текст книги "Французский поцелуй"

Достав нож, он разрезал влажный картон одной из коробок. Рука его нащупала упаковочную ткань. Продолжая шарить, он повернулся назад, со страхом думая, куда же подевался вьетнамец?

Рука его тем временем нащупала твердые края чего-то металлического. Оружие или рабочий инвентарь? Это не суть важно: и инструменты легко превратить в оружие. Он продолжал поиски, осторожно ощупывая металлические поверхности.

Попытавшись вынуть руку, почувствовал, что не может ее двинуть: что-то крепко ее держало. Одним рывком развернулся и тотчас же почувствовал чью-то руку, крепко зажавшую его рот. Кто-то сидел у него на спине, пригибая его книзу. Ощущение было такое, словно он спрыгнул с борта океанского лайнера и теперь шел ко дну, проходя через слои воды, сначала светло-зеленые, а потом становящиеся все более и более темными.

Он боролся изо всех сил и в конце концов ему удалось сбросить со спины неимоверный вес, который постепенно сполз на его бедра. Не будь он в такой хорошей форме, он бы давно свалился под таким натиском.

– А ты сильнее, чем я предполагал, – прошептал в его ухо чей-то голос. – Я разминулся с тобой в Нью-Йорке. Неужели так обязательно вынуждать меня убить тебя здесь?

Крис почувствовал неприятный холод где-то под ложечкой. Значит, это тот самый человек, который залез в его квартиру и чуть было не убил Аликс! Что он здесь делает? Как он узнал, что...

– Твой брат пытался надуть Мильо с Преддверием Ночи, – продолжал М. Мабюс. – Он хотел взять наши деньги и подсунуть вместо настоящего кинжала ничего не стоящую копию. Многие считают, что его убили именно за этот грех. Но это не так. Он умер во искупление своих грехов, совершенных во Вьетнаме.

– Кто он такой? – мучительно соображал Крис. С одной стороны, было удивление от того, что он слышал, а с другой, – прожженный судебный юрист в нем собирал факты, чтобы пользоваться ими в дальнейшем для ссылок.

– Сейчас тебе надо будет сказать пару слов мисс Сирик, – прошептал М. Мабюс, – и поэтому я буду вынужден убрать свою руку от твоего рта. Если ты попытаешься предупредить ее каким-либо образом, я убью тебя. Если ты не выполнишь моего требования, я тоже убью тебя. Ясно?

Крис попытался кивнуть головой: он уже видал результаты работы лап этого гризли. Но он был так притиснут к ящику, что не мог даже пошевелиться.

– Я пришел сюда за Преддверием Ночи или за ней. Не найдя одного, возьму другое, – его губы щекотали ухо Криса, как крылья бабочки. – Сейчас я отниму руку от твоего рта и ты скажешь: «Сутан, подойди сюда. Кажется, я нашел здесь что-то».

Крис почувствовал, что рот его уже ничто не зажимает, и жадно глотнул свежего воздуха. Тихо сказал, что от него требовали, лихорадочно соображая, что делать.

– Сутан, подойди сюда. Кажется, я нашел здесь что-то.

Он видел, как она поднялась с пола и осторожно направилась в его сторону, смотря не столько на него, сколько по сторонам, поскольку не знала, где может находиться их преследователь. А Крис тем временем напряженно всматривался в темноту, стараясь разглядеть, несет ли она с собой арлекина. Дай Бог, чтобы он был у нее в руках!

Она приблизилась к ним почти вплотную, когда он увидал, что арлекин с ней. Крис подался немного вперед, будто на секунду потеряв равновесие. Это позволило ему загородить собой от глаз их преследователя длинный сверток, находящийся у Сутан под левой подмышкой. Кот в сапогах теперь был его последней надеждой. Если этот человек заметит, что Сутан несет с собой что-либо подобной конфигурации, он сразу же догадается, что они нашли спрятанный Терри кинжал.

Теперь Сутан была настолько близко, что этот человек мог дотянуться до нее через плечо Криса. Когда он получит и ее, и арлекина, будет уже слишком поздно. Крис лишится своего козыря.

Он уже мог дотянуться до свертка, почти приготовился начать действовать. Но человек, будто угадав намерение Криса, сжал его правую руку с такой силой, что слезы появились на его глазах.

– Не двигайся, – прошипел он ему в ухо. Крис почувствовал, что отчаяние охватывает его. Аликс чуть не лишилась жизни, пытаясь спасти его жизнь. Теперь он сознательно подставляет Сутан. Но что он мог поделать? Рука его была зажата, как железными клещами. И он не был суперменом, не имел специальной подготовки, не считая тех курсов айкидо, что он прошел давным-давно. Помнил он хоть что-нибудь из основных принципов самообороны?

– Крис?

Он закрыл глаза, пытаясь вызвать образ круга – средоточия энергии в айкидо. Он чувствовал, что его противник уже тянется к ней в темноте, и это означало, что все потеряно. Он был бессилен остановить его. Но тут они все услыхали треск кожистых крыльев над головами: это летучая мышь, потревоженная их присутствием и, возможно, запахом крови, начала биться о балки потолка.

Крис и Сутан сразу же узнали этот звук, но для этого человека он был новым. Его внимание отвлеклось, хватка ослабла, и Крис с помощью основного приема айкидо – уде фури ундо -вырвался.

Все произошло в мгновение ока, но этого времени Крису оказалось достаточно, чтобы вырвать из рук Сутан арлекина, как раз в тот момент, когда М. Мабюс схватил ее и, рванув на себя, перехватил ей горло согнутой в локте рукой, да с такой силой, что чуть не задушил сразу же. – Я вас обоих скушаю на ужин, – пообещал он.

– Нет, не скушаешь, – заявил Крис, разламывая марионетку. – Ты и ее отпустишь.

Смех Мабюса сразу же прервался, когда Крис подставил кинжал под пучок света, идущего из окошка.

– Видал? Это настоящий. Именно его тебе надо, верно? – Он повернул кинжал так, что голубоватый свет упал на нефритовое лезвие, заставив его потемнеть. – Он твой, если отпустишь Сутан.

– Крис, не надо! – крикнула Сутан. – Ты сам не знаешь, что делаешь!

– Еще как знаю! – ответил он и, обратившись к человеку за ее спиной, повторил свое предложение. – Так как? Кинжал за женщину? Согласен?

М. Мабюс оскалился. Его глаза с жадностью впивали в себя блеск клинка. Наконец-таки, думал он. Он слегка подтолкнул Сутан вперед, ближе к Крису.

Крис отступил, сохраняя дистанцию.

– А чего мне соглашаться? – проворчал М. Мабюс. – Я могу иметь и ее, и кинжал. – Он усилил давление на ее горло так, что ока начала задыхаться. – Давай его сюда, – потребовал он невозмутимо. – Она долго не продержится.

Крис перевернул кинжал и взялся за концы его хрупкого лезвия обеими руками.

– Если ты ее немедленно не отпустишь, – пригрозил он, – я его сломаю пополам.

– Так я тебе и поверил!

Крис ожидал такой реакции. Он приложил усилие, согнув лезвие до пределов его гибкости.

Глаза мосье Мабюса чуть не вылезли из орбит.

– Не надо! – закричал он. – Не делай этого!

– Отпусти ее.

М. Мабюс опустил руку, обхватывающую шею Сутан, и она без сил почти повалилась на него. Белее снега, хватала воздух открытым ртом.

– Отпусти ее, – повторил Крис. – Совсем отпусти.

– А Преддверие Ночи? – М. Мабюс был в бешенстве.

– Ты его получишь.

– Крис, нельзя отдавать его этому выродку ни в коем случае, – крикнула Сутан хриплым, срывающимся голосом.

– Успокойся, – откликнулся он, потом перевел взгляд на Мабюса. – Это называется гомеостазисом.

– Что это за хреновина?

– Равновесие сил. У меня есть то, что ты хочешь получить, а у тебя – что я хочу. Ни ты, ни я не доверяем друг другу настолько, чтобы сделать первый шаг. Кроме того, я не знаю, что ты предпримешь, завладев кинжалом.

М. Мабюс осклабился.

– Ему нельзя доверять, Крис, – стояла на своем Сутан.

– У меня нет выбора, – возразил Крис. – Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

– Я сломаю кинжал, – пригрозила она, – прежде чем он перейдет в руки зверя, подобного ему.

– Вот и Терри Хэй тоже так думал, – сказал М. Мабюс. – У него и в мыслях не было отдавать Мильо Преддверие Ночи.

С этими словами он выпихнул Сутан ближе к свету. Крис сделал еще один шаг назад. Скоро его припрут к стене и некуда уже будет отступать.

– Но теперь Мясник мертв, – голос Мабюса звучал мрачно в темной пустоте конюшни. – Это так мы его называли во Вьетнаме.

– Кто такие «мы»?

М. Мабюс проигнорировал вопрос.

– Что бы он там ни думал и что бы он ни хотел, сейчас не имеет никакого значения. Так или иначе я получу священный кинжал, даже если для этого надо будет прикончить вас обоих. Вы что, думаете, мне это трудно сделать? – Он покачал головой. – На моей совести столько незаживающих шрамов, что я даже не почувствую, как к ним прибавится еще два.

– Ты знал Терри во Вьетнаме? – спросил Крис. – Кто ты?

– Меня зовут мосье Мабюс. Или Транг. И так, и эдак. Мое собственное имя или то, что мне дали они, – какая важность? Важно только вот это! – Он указал рукой на кинжал с нефритовым клинком.

– По-видимому, он для тебя так же важен, как для меня важна Сутан.

– Крис, ты не...

– Я уже говорил тебе, Сутан, что мне наплевать на этот ваш трехлезвиевый меч. Теперь ты убедилась в этом. Мне нужна ты: мне нужно знать, что произошло с Терри. Вот и все, что мне нужно.

– Но ты же знаешь, как важен был этот кинжал для Терри. Иначе он не стал бы так тщательно его прятать. Очевидно, он не хотел, чтобы Преддверие Ночи попал в руки этих людей.

М. Мабюс вслушивался в этот диалог со все возрастающим беспокойством. Он чувствовал, что Кристофер Хэй вот-вот отдаст ему кинжал. Только бы эта кхмерка поскорее заткнулась!

Потеряв терпение, он резко дернул ее плечо. Она вскрикнула.

– Ну смотри! Я тебя предупреждал! – крикнул Крис, приготовившись сломать лезвие пополам.

Но М. Мабюс отшвырнул от себя Сутан. Почувствовав себя свободной, она подбежала к Крису, протягивая руку к кинжалу.

– Убери его. Он наш.

Но Крис отвел в сторону руку, зажавшую Преддверие Ночи. Он смотрел Мабюсу прямо в глаза.

– Ты что. Сутан? Он не отстанет. Я уже успел убедиться в его способностях. Кроме того, у нас с ним договор.

– Договор с таким чудовищем? – воскликнула она. – Да ты с ума сошел! Он же вьетнамец. Их слову никто не верит.

– А я верю. – Крис пересек освещенный прямоугольник на полу и приблизился к тому месту, где стоял М. Мабюс, спокойно и внимательно наблюдая за ними. – Я получил Сутан, – сказал он, по-прежнему глядя ему прямо в глаза. – А теперь ты получаешь Преддверие Ночи. – И с этими словами он протянул ему священный кинжал, упомянутый в «Муи Пуан».

– Крис, не будь дураком! Он убьет нас, как только завладеет кинжалом!

Но в данный момент она для него как бы не существовала. Сейчас были только двое: он и Мабюс. И в этот потрясающий момент ему открылось что-то в личности этого человека, что тот тщательно скрывал от всего света. Тем более, от него с Сутан. Вот бы проникнуть в его тайную жизнь!

Крис понимал, что, в противоположность нормальным людям, которым для жизни требовалось есть и пить, М. Мабюс существовал на одной ненависти. В глубине этих черных глаз пылало холодное пламя. В других оно могло бы вызвать чувство неприязни и даже отвращения. Но Крис почувствовал только печаль, да еще какое-то странное чувство родства с ним, которого он сам не мог объяснить.

Как будто он стоял лицом к лицу с ребенком-убийцей. Кого винить в смерти людей, убитых им? Но его невинность не делала его менее опасным. Совсем наоборот, от него исходила смертельная опасность. Но в этих чертах не отражалась способность различать добро и зло, как в чертах других человеческих существ. Что можно сказать, глядя на голый череп, лишенный плоти и хрящевых тканей? Как можно судить о наклонностях и намерениях человека, глядя на такое окостенелое лицо, с которого стерты даже намеки на человеческие эмоции? Ведь это все равно, что усматривать понимание значения искупления грехов у зародышевой ткани.

Наконец Крис, пятясь, отошел от него.

– Мы оба победили, – сказал он. – И оба побеждены.

Лето 1969
Бан Me Туот, Вьетнам – Прифронтовая зона – Ангкор, Камбоджа

Когда Сив прибыл в дымную преисподнюю под названием Вьетнам, больше всего его поразило ее зловоние. Выросший на улицах Дьявольской Кухни, он был знаком с запахом нищеты: грязь, копоть, месяцами не убирающиеся контейнеры с отбросами, неделями не мытые тела, паленая резина, разложившиеся дохлые крысы. Но даже это не подготовило его к миазмам Вьетнама.

Вонь была везде: в насыщенном гарью воздухе, в его гимнастерке с неотстирывающимися пятнами крови, в неудобоваримой пище, которую он ел, в водянистом пиве и напитках, которые он пил. Это запах смерти, и от него невозможно избавиться.

Только музыка немного ослабляет запах смерти, только сочные ритмы рок-н-ролла достаточно притупляют чувства, чтобы забыть о зловонии, постоянно атакующем его обоняние.

Он слышит начальные аккорды песни «Ищу убежище», исполняемой ансамблем «Роллинг Стоунз», вырывающиеся из музыкального ящика, и невольно начинает подпевать Джаггеру своим удивительно приятным баритоном.

Он танцует с девушкой, имени которой не знает, и, наверное, не узнает никогда. Она для него просто таинственная частичка войны, ее теплое тело представляется ему реликтом культуры, ныне исчезнувшей среди хаоса и разрушения.

В эту забегаловку со стенами из гофрированного железа и пустых банок кока-колы, в эту чудом сохранившуюся частицу исчезнувшей цивилизации часто наведывается Сив, чтобы хоть на время позабыть зловоние и самому забыться. Именно здесь он познакомился с Волшебником.

Этот человек произвел на него неизгладимое впечатление, а на Сива произвести впечатление не так просто: он человек подозрительный по природе.

За семь месяцев пребывания в этой преисподней, Сив начал замечать, что он представляет собой своего рода аномалию. Характер его ковался в горниле войны, где диапазон жизненных впечатлений необычайно узок. Мужчин посылают убивать друг друга, а женщины – ну, а они существуют, чтобы было с кем переспать между боями.

Нет ничего удивительного, что в такой адовой атмосфере человеческая жизнь перестает быть абсолютной ценностью, превращаясь в товар, которым можно обладать, а можно и потерять, который можно продать или купить. Сердца в такой атмосфере быстро черствеют до такой степени, что скудость существования перестает замечаться.

Тем не менее, Сив сумел уберечь сердце от ужасов, порождаемых войной. Неистовый в бою и буйный во хмелю, он был неизменно нежен с женщинами. Для него это стало своего рода оселком, на котором он проверял свои человеческие качества. Единственным способом удостовериться, что джунгли не выпотрошили его полностью, было взять в постель местную девушку, когда он на короткое время возвращался к тому, что они во Вьетнаме, смеясь, называли цивилизацией. Вот в такие моменты он, к своему облегчению, обнаруживал, что сколько бы вьетконговцев он ни убил, сколько бы крови, своей и чужой, он не пролил, он, в основе своей, все тот же Сив Гуарда.

За месяц до того, как он познакомился с Волшебником, ему удалось перетащить в свое подразделение брата Доминика. Дом оказался единственным из роты связи спецназа, уничтоженной вьетконговцами в то время, как они занимались передислокацией штаба. За неделю до того, как он познакомился с Волшебником, он два дня пил, не просыхая, с Домиником и капитаном Борком, их командиром, после того, как они втроем уничтожили группу «ночных вампиров» – вьетконговцев, пробиравшихся в лагерь по ночам и убивавших сонных солдат.

Это была чистой воды месть. Незадолго до этого половина отделения Борка погибла: они были разорваны на части «Вышибалой Бетти», как они называли вьетконговское взрывное устройство, срабатывающее от того, что кто-то наступит на его проволочку. Сив считал очень странным, что такое с ними случилось. Все шесть человек, составлявших их отделение, были отобраны индивидуально, что, кроме положительных, имело и отрицательные последствия. Солдаты не знали друг друга, они не были связаны узами товарищества, понятия не имели, что такое взаимовыручка. В результате, половину времени они накачивались местным пойлом или накуривались до чертиков травки, изнывая от безделья, а другую половину – тряслись от страха, что наступят на мину чарли.

Несмотря на это – а, может, именно поэтому – Борк захотел не просто расстрелять «вампиров», но дать наглядный урок врагу, показав, на что он способен.

Борк, Сив и Доминик подвесили всех восьмерых вьетконговцев за ноги. Они болтались на суку, тараща глаза, как кролики в силках. Несмотря на возражения Сива и Доминика, Борк приказал располосовать им животы ножом и оставить подыхать. Так и висели они, невыразимо смердя, несколько дней, как молчаливое свидетельство того, до каких пределов может дойти человеческая ненависть и распад человеческой морали, – ужасный и непроходящий урон, который наносит война ее участникам.

После этого, разумеется, надо было что-то предпринять, чтобы не сойти с ума или, еще хуже, не начать смаковать то, что они сделали. Лучшее средство для этого – алкоголь. Во всяком случае, на первые 48 часов. По истечении этого срока они уже были красивы, как рогатые жабы. Алхимия жизни требует, чтобы что-то выпало в осадок, дабы что-то другое могло получить выход.

Плача навзрыд, как ребенок, Доминик скоро вырубился. Сив еще держался, гладя черные, как ночь, волосы молоденькой вьетнамки, которой, пожалуй, едва исполнилось четырнадцать лет. Его огрубевшие руки ласкали шелковистую плоть с такой нежностью, что слезы благодарности выступили у нее в глазах и она, приподнявшись на соломенной подстилке, поцеловала его в выемку на горле.

Услышав дикий крик из соседней комнаты, где должен был находиться Борк со своей девушкой, Сив в два прыжка оказался там, чтобы защитить своего командира. В руке его сам собой оказался нож. Но то, что он увидал там, превзошло его самые дикие предположения. Борк, абсолютно голый, с красным, торчащим, как радиомачта, членом, избивал бамбуковой тростью свою девицу, связанную проволокой так, что все тело ее было в перетяжках, как у деревенской колбасы. В тех местах, где проволока с особой жестокостью впилась в кожу, выступила кровь.

Зрелище до такой степени возмутило Сива, что он, выхватив трость из рук командира, отдубасил его самого до бесчувствия, а потом осторожно распутал проволоку с тела плачущей девушки.

– Что здесь такое происходит? – услыхал он голос своей собственной временной подружки и, подняв глаза, увидал, что она стоит в дверях. – Что ты делаешь?

– Ты что, не видишь сама? – крикнул он. – Посмотри, она вся в крови!

– Ну и что из этого? Такое здесь происходит каждый день, – заявила она и протянула ему руку. – Пойдем! Давно пора заняться делом.

Девушка Борка повисла на нем, измазывая его своей кровью, а он таращился на этого ребенка с темными, наивными глазами, стоящего в тени дверного проема, и на него нахлынуло ощущение полной бессмысленности жизни.

Ему надо забыться, и вот он танцует в забегаловке из банок кока-колы на следующий день, уже с другим ребенком. Все они взаимозаменимы, как он обнаружил к своему полному разочарованию, – эти бесцельно блуждающие атомы погибшей цивилизации, призраки, слоняющиеся по крематорию, которым стала жизнь.

Сэм и Дэйв, орущие свой приправленный попсой рок под словно напуганное их голосами ф-но, соорудили стену из звуков между Сивом и всепроникающим запахом смерти. В середине танца его трогает за плечо Волшебник.

– Отвали, – бурчит Сив, зарываясь лицом в женские волосы, пахнущие жасмином и чуть-чуть смертью.

– Эй, приятель!

– Пой свои блюзы кому-нибудь другому.

– Ты увяз по уши в дерьме, по слухам.

Сив продолжает невозмутимо танцевать под Сэма с Дэйвом и их ф-но, звучащее не хуже джаза, истинной души Америки. Развернул девушку, заставив ее сделать пируэт.

– Ты прав, – соглашается он, – в большую кучу дерьма, чем война, трудно вляпаться.

– Я имею в виду военный трибунал.

И тут впервые Сив видит лицо Волшебника.

– Я тебя знаю? – спрашивает он.

– Теперь знаешь, – отвечает Волшебник, широко улыбаясь. – Хочешь выпить?

Сив позволяет ароматному телу выскользнуть из его объятий и исчезнуть, кружась, как яркая пылинка в сумрачном просторе бытия. Волшебник ведет его к угловому столику, где сидит еще один человек, медленно потягивая местное пойло.

– До меня дошло, – сообщает Волшебник, – что Борк сейчас находится в госпитале с переломанными ребрами, ключицей и запястьем. Все в лучшем виде, мать твою так!

– Да ну?

Волшебник важно кивнул.

– И, как я слыхал, это твоя работа.

– Неужели?

Волшебник весь подался вперед, отчего его огромное тело показалось Сиву еще больше.

– Эй, приятель, берегись! Борк жаждет твоей крови. Хочет приморить тебя как следует.

– Первый раз слышу.

– Ничего удивительного, – сказал Волшебник. – Я более осведомлен, чем ты.

До Сива постепенно доходит серьезность положения. – Чего тебе от меня надо?

Волшебник рассмеялся. В кабаке слишком темно, чтобы можно было видеть, чем занят другой человек за столом.

– Скорее, этого надо тебе. А я занимаюсь вербовкой. Мое имя Вергилий, но в этих местах меня часто зовут Волшебником. – Он ткнул большим пальцем в сторону своего приятеля. – Это Мясник дал мне эту кликуху, она и прилипла, как банный лист.

Отхлебнул из своей кружки пива.

– Дело в том, что Мясник набирает себе группу. Группу выживания, можно сказать. Наша цель – выжить в этом сумасшедшем доме и, желательно, накопить здесь хоть немного башлей, раз уж мы попали сюда.

– Надеюсь, речь не идет насчет того, чтобы дезертировать или что-нибудь в этом роде?

– Да нет, что ты! – ответил Волшебник. – Если тебе так хочется убивать чарли, то у тебя для этого будет уйма возможностей. Мы только хотим делать это на наших собственных условиях. – Он с отвращением фыркнул. – Если бы я думал, что у Командования есть толковый план, как выиграть войну, я бы первый помчался выполнять его, можешь в этом быть уверен. Однако, единственное, во что верит Никсон, так это в то, что ясность ослабляет власть. Он дует в одну дудку с Вестморлендом. И сейчас единственным результатом их «войны на истощение» является то, что истощаемся мы сами. И чтоб я стал умирать за такого человека! Ну уж дудки!

– Но Никсон говорит...

Лицо Волшебника передернулось от отвращения.

– Позволь мне сказать тебе кое-что о нашем добром президенте. У него больше власти, чем воли, чтобы ее осуществлять. Все, что он говорит, имеет одну цель – увернуться от щекотливых вопросов, возникающих у всякого, кто задумывался о передрягах, куда заводят его приказы. Помнишь Фреда Аллена, известного в прошлом комика? Как-то он сказал, что успех можно уподобить попыткам учить жену водить машину: рано или поздно закончишь в канаве. Вот туда и рулит наш Никсон, и я не собираюсь ему в этом помогать изнутри. Мы с Мясником собираемся заниматься совсем другим делом. Ну, как все это для тебя звучит?

Сив должен был признать, что звучит это вполне убедительно. Похоже, Волшебник один понимает, как справиться с неблагоприятными обстоятельствами в недружественном окружении. – Весьма интересно. Но перевод из одного подразделения в другое здесь осуществить трудно.

– Раз плюнуть.

– А как насчет Борка?

– Предоставь его мне, – ответил Волшебник. – Это уже не твоя проблема, Танцор.

– Не зря, видать, тебя зовут Волшебником, – улыбнулся Сив. Он так давно не улыбался, что ответственные за это лицевые мышцы начали атрофироваться. – Но с чего такой интерес к моей персоне?

– Мы вообще интересуемся хорошими людьми, – вмешался Мясник, выдвигаясь из тени, под прикрытием которой он до этого времени сидел. Симпатичный парень, отметил про себя Сив, и, кажется, немного моложе Волшебника, хотя война порой искажает возраст человека. – У меня есть свидетельства очевидцев о твоих подвигах в публичном доме.

Сив кивнул.

– Добро! – И протянул руку. Терри Хэй – он же Мясник – пожал ее со словами:

– Добро пожаловать в отряд ПИСК!

* * *

Транг тоже произвел на Сива большое впечатление, когда он познакомился с ним, но по другим причинам. Впечатление, надо сказать, он производил жутковатое, будто являясь олицетворением названия их отделения. Это был в прямом смысле этого слова големом, теплокровным телом без души и сознания. Глядеть в черные глаза Транга было все равно, что глядеть в бесконечность: трудно понять, что видишь перед собой, и только смутно осознаешь, что сюда лучше не смотреть.

Но Транг был в такой же мере правой рукой Волшебника, в какой Мун был правой рукой Мясника. Эти азиаты, по мнению Сива, занимали положение, которое можно было охарактеризовать как среднее между рабом и другом: уже не первое, но еще и не второе. Они были связаны со своими партнерами-американцами каким-то алхимическим элементом, для которого в словаре Сива не было эквивалента.

Транг напоминал Сиву его отца, гордого испанца, приехавшего в Америку искать счастья, бедного подносчика кирпичей на стройке, такого трудолюбивого, что он постоянно вызывал насмешки у его товарищей по работе. За его героический четырнадцатичасовой рабочий день его презрительно называли «двужильным испашкой».

Вергилий и Мясник не называли азиатов в своем отделении «косорылыми», но, в принципе, могли бы. Однажды он подслушал разговор Вергилия с Мясником, в котором Вергилий похвалялся: «Мун и Транг – мои псы. Когда я им говорю „алле!“, они прыгают. Они мне обязаны всем на свете, дружище. Так что, если ты чего-нибудь хочешь добиться от Муна, действуй через меня. Он мой, как и все вольнонаемные из отделения, и всегда моим останется».

Но однажды, когда дождь лил так, что даже «ПИСК» оказался запертым в четырех стенах, он подслушал еще один разговор, который показал, что это не совсем так.

Транг и Мясник за разговорами чистили оружие. Вроде бы болтали о пустяках, но, когда Сив подошел поближе, он понял, что небрежные интонации маскируют весьма серьезное содержание.

– Твоя семья живет далеко отсюда? – спросил Терри.

– Не близко, – ответил Транг. – Но и не далеко. Во Вьетнаме нет мест особенно удаленных. – Он вытер ствол своего АК-47. – Особенно во время войны.

– Ты, наверно, очень скучаешь по ним.

– Я уж и забыл, что значит жить с матерью, с семьей. – Он пожал плечами, продолжая свое дело. – Как Меконг, который и дает жизнь, и отнимает ее, война все это смыла. Теперь все это видится, как сон. Когда я сплю, я иногда оказываюсь вновь в своей деревне. – Он проверил, как работает боек. – А проснусь и вижу, что все, как было, а я по-прежнему забрызган кровью.

– На войне как на войне, – заметил Терри.

Транг приостановил то, чем он занимался, и посмотрел в глаза Терри долгим взглядом, будто загипнотизированный. Потом кивнул и согласился.

Глядя на Мясника, Сив тоже задумался, вспомнил добрые глаза своего отца, услышал его скрипучий голос, говорящий с сильным испанским акцентом: «Все, что я хочу, так это то, чтобы ты и Дом преуспели в жизни». Лицо такое измученное и серое в скудно освещенной больничной палате. «Я ничего не добился, вы добьетесь всего. Теперь, слишком поздно для меня, я знаю, в чем секрет жизненного успеха. Это чтобы быть своим среди своих».

Через месяц отец умирает, разбитый в жизненной схватке и преждевременно состарившийся, Сив бросает школу, присматривает за Домиником. Потом поступает в армию, переходит в Спецназ. Он хочет жить так, чтобы отец, будь он жив, гордился бы им. Более того, он хочет добиться в жизни того, чего отец так и не смог добиться. Он тешит себя иллюзией, что если они с Домиником будут как надо сражаться за свою названную родину, то, вернувшись домой, они перестанут быть «испашками», превратившись в «героев». Вот тогда они будут своими среди своих.

Сив, который сам чувствует себя неловко среди людей, которых здесь всех одинаково считают американцами, думает о причудливой ситуации, в которой оказался Терри. Несмотря на свое прозвище, он не похож на Вергилия. Раньше он думал, что похож, из-за тонкой игры Мясника. И еще вначале он думал, что структура их отделения с точки зрения субординации такова: с одной стороны стоят Волшебник с Мясником, а с другой – все остальные. Теперь он несколько пересмотрел эту концепцию, поставив на одну сторону Волшебника, а на другую Терри, Муна и Транга. Сив почувствовал, что не прочь узнать побольше о сложной личности Мясника.

Под зловещими небесами цвета жареного миндаля Терри Хэй и Транг сидят на корточках в неровной тени сгоревшей хижины. Они принимают таблетки с набором необходимых организму солей, заедая их только что сваренным рисом. Терри поднимает глаза на Сива, когда тот присаживается рядом. Никто не говорит ни слова.

Отряд «ПИСК» дислоцируется в глубине страны. Сив давно уже перестал спрашивать, в каком районе Вьетнама они в данный момент находятся, отдыхая после одной операции, готовясь к другой. Это совершенно неважно: они – бойцы невидимого фронта.

Транг активно запихивает в рот рис, выгребая его ложкой из покоробленной миски, которую держит на уровне рта. Мясник не отстает от него, хотя ест, вроде, не торопясь.

Сив молча наблюдает за ними, чувствуя их тайную близость друг к другу и даже где-то завидуя им. Наконец, спрашивает:

– Интересно, куда мы теперь отправимся?

Терри пожимает плечами.

– Это зависит от разных факторов.

– От каких? От погодных?

– Нет, от тактических. Отправимся туда, где сможем причинить чарли больший урон. – Он засмеялся. – За наши передвижения ответственен Волшебник. Проконсультируется у духов по своей долбанной планшетке для спиритических сеансов или посмотрит в свой хрустальный шар – и полный вперед! – Он исподтишка бросил взгляд Трангу, который, доев рис, приступил к рыбе, начав ее с головы.

– А разве ты никак на это не влияешь? – спросил Сив. – Я думал, ты командуешь отделением.

Мясник тоже начинает вгрызаться в рыбу, уминая ее вместе с костями.

– Я вроде доберман-пинчера. Волшебник указывает добычу, а я ее хватаю. Да мы все здесь такие. Верно, Транг?

Сив не знает, верить ему или не верить. Уж не шутит ли Терри, на свой лад? Вряд ли он похож на собачку, выполняющую команды Волшебника. Кроме того, в его последних словах прозвучала горькая нотка. Это скорее предупреждение, чем шутка.

И еще, интересно, каковы отношения между Терри и Трангом? Наверно, более сложные, чем может показаться с первого взгляда. Кажется, Мясник не только не любит Вергилия за его пренебрежительное отношение к азиатам, но и отчасти презирает Транга за то, что он мирится с этим.

Неподалеку от них съемочная группа телевидения варганит свой репортаж о борьбе с огнем: камеры с жужжанием вращают диски с пленкой, волнующий комментарий сочиняется на ходу. Война представляется им чем-то вроде многопланового, чудовищного голливудского фильма в духе Сесила Б. Демиля. Сив так и ждет, что один из киношников предложит: «Эй, ребята, а нельзя ли повторить ту чертовски выразительную мизансцену с рукопашным боем для видео-ролика?»

Телевизионная группа движется в их направлении: они снимают ноги солдат, уходящих от места пожара. После того, как журнал «Лайф» опубликовал два месяца назад снимки, сделанные во время недельного боя за гору Апбиа, в котором погибло 242 американских солдата, средства массовой информации – а, особенно, телевидение, этот наиболее жадный до подобного рода новостей орган – набросились на тему войны, как на давно потерянного, но вдруг нечаянно вновь обретенного сына.