Текст книги "Французский поцелуй"

– Почему ты иногда разговариваешь со мной свысока, словно я ребенок или представитель низшей расы? – недовольно проворчал он.

– Напротив, – возразила Морфея, лаская его, – я разговариваю с тобой так, потому что сама являюсь представителем низшей расы.

Мильо отпрянул, будто от удара.

– Если это шутка, то неудачная.

– Это не шутка, – заверила она его. – Это урок, который вы, французы, заставили нас заучить в Индокитае. У вас на это особый дар: насиловать нас и одновременно внушать идею вашего более высокого статуса в этом мире.

– Во всяком случае, это не мой дар. Я никогда не поощрял такой философии.

– Я не имею в виду тебя, милый, – успокоила она его. – Я имею в виду твоих соотечественников.

Мильо откинулся на спину, вдруг почувствовав себя нехорошо от такого разговора. Морфея поднялась на локте, заглянула ему в глаза, потом приложила руку к груди, чувствуя, как бьется его сердце. – Ну вот, а теперь я расстроила тебя.

– Твои слова тут не при чем, – откликнулся он и вполне искренно. То, что она сказала, не являлось для него откровением. Много лет своей жизни он потратил, пытаясь очиститься от грехов, совершенных в Индокитае его соотечественниками. Нет, у него испортилось настроение, потому что он вспомнил о Волшебнике. Ужасно, что его Немезида следит за ним, зная все о нем, о его прошлой жизни, и используя это знание для его собственных злобных целей. Мильо вдруг пришло в голову, а не тешит ли он себя иллюзиями, думая, что освободился от власти ЦРУ? Он понял, что ни о какой свободе не может быть и речи, пока он не узнал, какие планы вынашивает теперь Волшебник.

Морфея нежно поцеловала его в губы.

– Так что ты хочешь знать, милый?

Мильо смотрел мимо нее, в потолок, на котором переключающиеся на перекрестке огни светофора освещали сквозь просветы в занавесях лепную работу мастеров прошлого века.

– Я хочу, чтобы ты рассказала мне, – промолвил он очень медленно, – как тебе удалось освободиться от груза прошлого.

– Не уверена, что сумею, – призналась она. – Для этого ты прежде всего должен почувствовать себя азиатом.

– Ты хочешь сказать, почувствовать себя рабом и пленником? – спросил он, вспомнив в эту минуту о том, с какой степенью уверенности он может говорить о себе как о рабе американцев, на которых работал и, отчасти, продолжает работать. Как ненавидел он свое униженное положение! – Я знаю, что это такое, – сказал он.

– Я не могу тебе не верить, – сказала она, – но ты все-таки ошибаешься.

Вот он опять, этот всезнающий тон! Этого он уже не мог вынести и сказал ей все.

– Я долгое время был рабом у группы американцев, – начал он. – Они приказывали, и я подчинялся их приказам. Теперь я, кажется, нашел способ освободиться, но все еще не уверен, что смогу. Есть один очень опасный американец, который преследует меня много лет, и теперь он, я подозреваю, выследил меня не хуже ищейки. Вот этого человека я в самом деле боюсь. Только его одного.

Морфея погладила его лоб. – Он тебя уничтожит, – сказала она. – Ты знаешь, что он уже пытался это сделать.

– Что ты имеешь в виду? Он не пытался навредить мне.

– Нет, пытался, – возразила она. – И уже навредил. Чтобы удостовериться в этом, загляни в себя и взвесь ненависть к самому себе, накопившуюся в твоей душе. Ее в тебе именно столько, насколько он преуспел в своем замысле.

Он уставился на нее, обдумывая ее слова. Интересно, всякая ли истина, будучи высказанной, бывает так мучительно очевидной? В первый раз в жизни он почувствовал силу этой женщины.

– Ты можешь помочь мне, – сказал он. – Скажи, что мне делать?

– Прежде всего, отрекись от ненависти, – посоветовала Морфея. – Ненависть и страх – две стороны одной медали. Ненавидя других, мы боимся себя. Ненависть делает нас пленниками времени. Она, как болезнь, превращает минуты в часы. Откажись от ненависти, и все остальное приложится. Ты освободишься от времени, сбросив с себя груз прошлого.

– Ты говоришь это так, будто это все очень просто.

– Разве? Тогда я не так это сказала. Это очень трудно.

Мильо перекатился на живот, взглянул ей в лицо, потом перевел взгляд на ее нагое тело. – Для этого, наверно, требуется много внутренней дисциплины, – сказал он, – чтобы освободиться от ненависти и от страха.

– Да, много, – подтвердила она. – И еще чувства.

– Чувства?

– Надо научиться любить даже врагов. Я бы сказала, особенно их. – Она приложила ладони к его щекам. – Вот этому ты научил меня, милый, когда я влюбилась в тебя.

– Значит, я для тебя был более, чем любовник. Я был еще и учителем, в придачу.

– Учителем, – сказала она, – и врагом. Мильо отпрянул. – Ты думала обо мне, как о враге? – Он смотрел ей в лицо все больше и больше осознавая, каким же ослом он был, когда думал о ней с презрением! Неужели он делал с Морфеей то же самое, что его соотечественники делали с Вьетнамом и Камбоджей? Он пользовался ее телом, не давая себе труда осознать, что он делает и с кем. Говоря ее собственными словами, насиловал ее и одновременно внушал ей идею своего более высокого статуса в мире.

Она была для него просто шлюхой, и когда она говорила ему что-нибудь, он слушал вполуха, как слушают очаровательного, но чем-то недовольного ребенка. Вне ее прямых обязанностей, она для него не существовала. Не удивительно, что она спрашивала его, как он поведет себя, встретив ее на улице. Сейчас он решил про себя, что он просто должен появляться с ней время от времени на людях.

– Ты мой дьявол, милый, – сказала она, опять целуя его. – Ты вошел в мою душу, и я тебя полюбила. Ты не замечал существования моей души, но я любила тебя от этого не меньше.

Он смотрел на нее непонимающим взглядом.

– Я дала ответ на твой вопрос, – сказала она. – Вот как я освобождаюсь от времени и от прошлого. Я обнимаю тебя и чувствую только любовь.

– Но что ты получаешь взамен? Откуда тебе известно, что я не ненавижу тебя втихомолку или, что еще хуже, не чувствую к тебе безразличие?

– А разве это так?

– Нет, – ответил Мильо, посмотрев на нее с уважением, смешанным со страхом.

Морфея улыбнулась, вполне удовлетворенная его ответом.

* * *

Крис видел во сне, как он с триумфом въезжает в Париж. Плечи его обтягивает желтая майка лидера, и он чувствует необычайный прилив сил по мере приближения к финишной линии. День ясный и солнечный. Дорога просто отличная, и нет никаких препятствий к тому, чтобы не закончить гонку первым.

Толпа вне себя от возбуждения наседает на ограждение и на жандармов. Многие болельщики размахивают американскими флажками, подбадривая его, первого американца, который вот-вот выиграет Тур де Франс.

Ничто не остановит меня теперь, думает он в упоении.

И тут он видит Аликс, отделяющуюся от возбужденной толпы. Жандармы, следящие за тем, чтобы никто не выбежал на трассу, не видят ее. Крис окликает ее по имени, но она не слышит и не видит его. Глядя перед собой ничего не видящими глазами, она бежит прямо на него.

Она уже близко, а скорость его такова, что даже если он резко вильнет в сторону, он все равно заденет ее. Внезапно, когда он уже совсем рядом, она поднимает лицо и видит его.

Она улыбается...

Крис проснулся, весь мокрый от пота.

Уже перевалило за полдень. Солнечный свет пробивался сквозь гардины на окнах. Он повернул голову и увидел, что Сутан рядом с ним нет. Он пошел в ванную, чтобы облегчиться. Ее и там не было.

Вернувшись в кровать, он придвинул к себе телефон, набрал шифр Соединенных Штатов, а потом – номер телефона больницы. Состояние здоровья Аликс стабилизировалось, сообщила ему дежурная медсестра, но она все еще не в состоянии говорить. Операция назначена на завтра, но никаких подробностей о ней она сообщить ему не может. У него был номер телефона хирурга, который должен был ее оперировать: этот номер ему дали, когда он звонил накануне, чтобы справиться о ее здоровье. Крис тогда решил позвонить ему, не откладывая дела в долгий ящик. Ему сообщили, что доктор в операционной и пробудет там не известно сколько времени. Скорее всего, весь день.

– А черт! – ругнулся он тогда, бросая трубку. Весь мир будто сговорился, чтобы держать его в неведении. Вот и с Максом Стейнером вышла накладка. Его секретарша была рада услышать голос Криса, но Макса в этот момент в офисе не оказалось: встречался с кем-то вне его пределов. Крис попросил ее передать Максу, чтобы тот сообщил ему, что за операция грозит Аликс, и дал номер телефона гостиницы.

Теперь, так и не узнав ничего по существу в больнице, он позвонил на коммутатор гостиницы, чтобы узнать, не звонил ли ему кто-нибудь из Штатов в его отсутствие, но ему сказали, что для него ничего нет.

– А, черт? – ругнулся он опять. И пошел принять душ.

Стоя под каскадом горячей воды, он размышлял на тему: что следует чувствовать человеку, когда его любовница в самый пикантный момент выкрикивает имя его брата? Такое случилось, и он до сих пор не мог разобраться в своих чувствах. Зол? Обижен? Подавлен? Все это вместе или ничего из трех?

Ему показалось весьма знаменательным, что его сознание отреагировало на это, послав ему сон с Аликс в качестве персонажа. Символика сна растолковывалась просто: он поступал по-свински по отношению к ней, находясь здесь. Но, с другой стороны, было ли бы лучше, если бы он сейчас находился рядом с ней? Ведь все равно операции, назначенной на завтра, не избежать.

Идиот! – подумал он. Будь ты там, с ней рядом был бы еще один человек, кроме ее сына, на которого можно положиться, за руку которого можно было бы уцепиться, когда очень страшно. А вместо этого он стоит здесь, за шесть тысяч миль от нее, пытаясь удержать в руках текущую сверху горячую воду.

Он только что успел одеться, как в комнату вошли Сутан и Сив. Они смеялись, болтая о разных пустяках, и Крис почувствовал в желудке неприятное ощущение.

– Вижу, что ты, наконец-таки, поднялся, – сказала Сутан. В руках у нее был бумажный пакет. – А это для тебя: кофе и булочки с горячим приветом от владельца кафе за углом.

Крис открыл пакет. – А вы что, не голодны?

– Мы уже поели, в кафе, – ответил Сив. – Мы все легли поздно, и я проснулся с таким ощущением, словно выдержал пятнадцать раундов с Майком Тайсоном. Сутан водила меня в аптеку, и я заказал лекарство, которое мне прописал гостиничный врач.

Крис сел за письменный стол. Когда он уже принялся за еду, Сутан сообщила:

– Я решила помогать вам во всем.

Крис поднял на нее глаза.

– Ты уже не так озабочена спасением души? И уже не жаждешь спасения?

Она улыбнулась на его иронический тон.

– У меня два таких ангела-хранителя! Что может со мной случиться?

Крис посмотрел на Сива, и у него промелькнула мысль, что Сив мог ей сказать такое, что так радикально изменило ее отношение ко всему делу? Объективно он понимал, что это не суть важно. Важен сам результат. Кроме того, он не мог не отдавать себе отчет, что его чувства явно нездоровые: ревность по поводу дружеских отношений, возникших между ней и Сивом, смягчала как-то его чувство вины перед покинутой Аликс. Он уже давно заметил, что его недовольство собой обычно проявляется в его недовольстве другими.

– В любом случае, – продолжала Сутан, – мы отправляемся в Пор-Шуази поближе к вечеру. Это парижский Чайна-Таун. Мы с Сивом решили, что надо начинать именно с этого места. Я хорошо знакома с районом, и даже если Транг там и не живет, он наверняка узнает от друзей, что я там.

Опять то же самое неприятное ощущение в желудке, как червячок. Крис сделал резкий выдох.

– Не кажется ли вам, что это шито белыми нитками? – Он допил кофе, положил остатки булочки в бумажный пакет и смял его. – Транг – парень смышленый, и он быстро поймет, что к чему.

– Конечно, – пожал плечами Сив. – Но ничего лучшего мы не придумали. Может, ты чего-нибудь подскажешь такого, что нам не пришло в голову?

Крис вынужден был признать, что, увы, подсказать ничего путного не мог.

– Но, с другой стороны, я об этом, фактически, еще не думал.

– Ну, в таком случае, – предложил Сив, – почему бы тебе об этом не подумать, бродя по залам Музея д'Орсей?

Сутан поддержала его.

– А потом пообедаем в «Ла Куполе» и выработаем соответствующую стратегию. Поскольку Транг знает всех нас в лицо, ему будет очень забавно видеть нас вместе.

– Музей, потом обед? О чем вы, черт побери, думаете? – сердито крикнул Крис. – Надо как можно скорее найти Транга. Он наш единственный выход на Волшебника.

– Все это верно, – согласился Сив. – Но, как справедливо заметила Сутан, восточные люди (во всяком случае такого типа, который интересует нас) не появляются в Пор-Шуази до наступления вечера. Это когда ночные бары и игорные притоны откроются, проститутки выйдут на работу. А днем там только старики да мамаши, выгуливающие своих детишек.

– Я думаю, вы сможете одни прошвырнуться по музеям, – сказал Крис. – Почему бы вам не пойти одним, без меня? У меня в городе есть кое-какие дела.

Сив быстро посмотрел на Сутан, и она протянула:

– Крис?

– Нет, Сутан, в самом деле, иди с Сивом. Развлекитесь. Увидимся попозже. – Ему не хотелось ссориться с ней сейчас, хотя, по правде сказать, ему не хотелось ссориться с самим собой. Его смятенные чувства оказались слишком сложными, чтобы их распутывать сейчас. – Давайте на этом и порешим.

Конечно, никаких дел у него не было, и, оставшись в комнате в одиночестве, он почувствовал в душе пустоту с новой силой. Вновь вспомнил, как Сутан выкрикнула имя Терри, и подумал, что, интересно, она сама подумала в тот момент, и что по этому поводу думает сейчас.

Он выглянул в окошко на улицу. Сутан и Сив пересекали проезжую часть, направляясь в сторону Сены. Музей находился от них совсем недалеко: до него можно и пешком дотопать.

Конечно, и сейчас не поздно догнать их. Зная Сутан, он мог легко представить себе их маршрут. Они перейдут на Левый Берег по мосту Александра III, ее любимому мосту среди мириадов других. Потом пройдут по набережной д'Орсей до набережной Анатоля Франса.

Он наблюдал за ними, пока они не скрылись за углом, но так и не сдвинулся с места. Ему бы хотелось повернуть стрелки часов вспять. Ему бы хотелось, чтобы у нее не вырывалось того имени.

Но как только они скрылись из вида, его мысли перескочили на другие рельсы и скоро он снова думал о Транге. Его взгляд преследовал Криса со времени их столкновения в заброшенной конюшне в Турет. То, что он был убийцей Терри, каким-то странным образом не имело особого значения.

Как такое могло быть?

Сив задался целью выследить его, и Крис с этим был согласен. Но в душе Крису хотелось бежать, куда глаза глядят. Трудно было признать, что боится, очень горько осознавать, что ты не герой, которым было начал себя считать. Он не был братом Терри. И не был он уже тем Крисом, который существовал до трагических событий. Так кем же он стал, в конце-то концов?

Этого он не знал, но нутром чувствовал, что есть на свете единственный человек, который знает.

Транг.

Он встал из-за стола, бросил смятый кулек с остатками от его трапезы в корзину для мусора. Затем надел куртку и вышел из комнаты.

Оказавшись на улице, он направился в сторону Елисейских Полей, где, как он знал, есть станция метро. Он никогда не слыхал про Пор-Шуази, но быстро нашел это название на схеме метрополитена. Оно было в самой южной части столицы. Он прикинул, как туда добираться: надо пересесть в Шатле на линию № 7 до Мари Д'Иври.

Он купил билет второго класса и, опустив его в прорезь, быстро прошел через турникет.

* * *

Диана без труда нашла дом Моники. Он был примерно в четырех милях от деревни Ист-Бэй Бридж, на кусочке земли между океаном и заливом. Это не был типичный для Ист-Энда загородный дом с многоскатной крышей и мертвенно серыми от морского ветра деревянными балками. Его линии можно было скорее назвать неоклассическими: островерхая шиферная крыша, ярко-белая облицовка. Брэд Вульф дал ей ключи, а также массу ценных указаний, так что она без труда справилась с полицейскими замками на входной двери.

В это время года, да еще в будний день впридачу поселок выглядел пустынно. Шикарные особняки в этой удаленной части Длинного Острова все еще были закрыты после долгой, жестокой зимы.

На дороге почти не было машин, разве только случайный джип какого-нибудь заядлого рыбака проедет.

Обстановка внутри дома была совсем не такой, как она себе представляла. Толстые персидские ковры, полированное дерево, богатые портьеры. Все это выглядело скорее как городская квартира, нежели летний дом на побережье.

Она раздвинула шторы, вздрагивая от сырости, которая накопилась за время холодного сезона. Из окон была видна деревянная пешеходная дорожка, ведущая через дюны к широкому пляжу. Кое-где на дорожке были темные пятна – там, где под влиянием зимних ветров облупилась краска. Металлические поручни утратили свой блеск из-за осевшей на них морской соли.

Диана подумала, во сколько обходится содержание такого дома, и содрогнулась. Получая зарплату полицейского, не стоит задумываться о таких вещах.

Все в доме было гигантских размеров, как будто нужды его обитателей простирались в такие сферы, о которых Диана не имела ни малейшего представления. Что, например, можно делать на софе длинной в 20 футов, чего не сделаешь на ложе втрое короче?

Большие листья комнатных растений покрылись пылью, и на полу кухни она обнаружила тарелку с кошачьей пищей, из которой кто-то явно недавно ел. Но кошки не было видно.

Обойдя весь дом, она вернулась в главную спальню, потому что именно там, как она считала, можно обнаружить следы того, что в доме, кроме Моники, жил еще кто-то. Кто-то, для кого Моника служила прикрытием, если верить Брэду Вульфу. Друг Маркуса Гейбла.

Занимая целое крыло, спальня выглядела роскошной, просторной, чувственной. Рядом с кроватью – не обычной, а круглой – стоял пуфик, обитый цветастым ситцем. За зеркальной дверцей шкафа скрывались полки с невероятным количеством женского белья, а внизу – несметные пары туфель. Невольная зависть закралась в сердце Дианы при виде этого богатства. Полицейскому, подумала она, надо иметь огромную внутреннюю дисциплину, чтобы оставаться бедным.

В правой части этого необъятного шкафа были полочки с различными аксессуарами: ожерелья, браслеты, серьги, кольца – не дорогие, но со вкусом сделанные.

Диана проверила одежду и туфли на предмет размера и пришла к заключению, что все они принадлежали одной женщине. И безделушки тоже явно приобретены в расчете на определенный вкус. Она не нашла ничего и в гардеробе и в спальне, что указывало бы на присутствие в доме мужчины. Массивный французский шкаф был набит жакетами, пальто и спортивными костюмами самой Моники.

На туалетном столике стояла коробка с бумажными салфетками, ночной крем «Ойл оф Юлэй», маленький пузырек со снотворным, две книжки в мягких переплетах, одна из которых оказалась детективом, другая – «Под сенью девушек в цветух» М. Пруста, второй том его «В поисках утраченного времени». Ящик в другом туалетном столике оказался пустым. Но, характерно, пыли в нем не было.

В чудовищных размеров ванной комнате стоял шкафчик с медикаментами, содержащий обычный набор пузырьков, коробочек и флакончиков. Еще два пузырька со снотворным: один с бензедрином, другой – с валиумом. Ничего необычного. Мыло фирмы «Касвелл – Массей» на краю ванны. Она принюхалась: жасмин.

Казалось бы, подумала она, что может быть проще: случайно наткнуться на флакон мужского одеколона или, скажем, на суспензорий для мошонки во время занятий спортом. Ан нет! Тем не менее, она чувствовала, что Брэд Вульф был на верном пути. Об этом же говорила стерильная пустота ящика ночного столика, явно недавно вычищенного.

С этими мыслями она вернулась в спальню, еще раз все тщательно осмотрела. Пролистала даже страницы книжек, как детектив из романа, надеясь найти какие-нибудь пометки на полях, которые могли бы послужить ключом. Ничего.

Она уже собиралась закрыть ящик ночного столика, когда ее взгляд упал на пузырек со снотворным. Не веря своим глазам, она взяла его и прочла на этикетке имя того, кому предназначались таблетки. И это было не имя Моники! Там было написано: Рид Паркес. Кто, черт побери, этот...

Тут Диана подняла голову и замерла, ожидая повторения звука, который она только что слышала. Не дождавшись, положила пузырек в карман и достала револьвер.

Она встала с кровати, на которой сидела, обошла ее вокруг и прижалась к стене напротив двери. Дверь была открыта, и за ней просматривался коридор, лестница и двери в другие комнаты.

Она быстро окинула все это взором. День был солнечный, но тяжелые портьеры были задернуты, и поэтому густые тени скрывали интерьер. Впечатление такое, что ты в лесу.

Держа револьвер перед собой в вытянутых руках, она осторожно двинулась в сторону коридора. Глаза стреляли во все стороны, пытаясь проникнуть во тьму, собравшуюся в дверях в другие комнаты и в дальних углах холла.

Уши чутко прислушивались, пытаясь уловить малейший звук. Что же это она слышала? Звук шагов? Но она точно помнила, что закрыла за собой входную дверь. Но, естественно, не запирала полицейских замков. Значит, кто-то вошел в дом, открыв дверь своим ключом?

Она тщательно осмотрела все комнаты одну за другой, все ванные. Тьма и пыль царствовали в них. Кухня, соединенная со столовой окошком, тоже была пустынной. Включился мотор холодильника, и его ворчание показалось очень громким в тишине пустого дома. Может, именно этот звук она и слышала тогда?

Огромная софа возвышалась в просторной гостиной, как каменная стена. Диана быстро заглянула за нее, держа оружие наготове. Пустота за этой стеной словно издевалась над ней.

За кухней снова начинался коридор, прерванный главными комнатами дома, и привел он ее на сей раз к небольшой библиотеке, к гимнастическому залу, видеозалу и еще одной ванной.

Не спуская глаз с коридора, Диана подкралась к входной двери. Дверь не была повреждена: ее попросту открыли. Значит, кто-то вошел в дом, когда она находилась в спальне.

Тут она увидела тень и, одновременно с этим, услыхала что-то. Диана резко развернулась в том направлении и... чуть не отстрелила голову кошке. Эта скотина мяукнула прямо в дуло револьвера, потом зевнула и потопала куда-то во тьму.

Диана вытерла пот со лба. От внезапного притока адреналина ее всю трясло. Все мышцы ее дергались и сокращались от этой ненужной энергии.

В коридоре она снова прислушалась. Затем замерла. В полутьме гимнастического зала она заметила пригнувшуюся фигуру. Улыбнувшись про себя, она тихо двинулась туда, держась наиболее затененной части коридора.

Не спуская глаз с фигуры, она подкралась поближе и, решив, что угол разворота теперь подходящий, выпрямилась:

– Ни с места! – крикнула она. – Полиция!

И бросилась в дверной проем. Искры посыпались у нее из глаз и револьвер, вылетев из рук, заскользил по отполирован ом у полу спортзала. Поняла ли она тогда, что врезалась в огромное зеркало, и что все это время она видела свое же отражение?

Может, и поняла, но в следующее же мгновение она провалилась во тьму, где все понятия существуют в первозданном виде.

* * *

Когда он принял решение не отдавать Лес Мечей Волшебнику? Мильо не мог точно ответить на этот вопрос, но, по-видимому, не раньше того момента, когда понял, что независимо от того, отдаст ли он реликвию или не отдаст. Волшебник все равно организует убийство Сутан. Без сомнения, постарается убрать и самого Мильо. Но не сразу. Волшебник в таких делах никогда не торопился.

Понимание того, что решение оставить Лес Мечей у себя может стоить ему собственной жизни, не остановило Мильо. Не то, чтобы он не боялся смерти. Конечно, боялся. Но еще больше он боялся совершить то, что считал смертным грехом.

Таким образом он пришел к пониманию природы его страха перед Волшебником. Это был смертный страх, вызванный ненавистью, накопившейся на его сердце. Морфея поняла это сразу. С ее помощью Мильо смог увидеть в делах Волшебника квинтэссенцию жадности и порочности пришельцев с Запада – и французов, и американцев – в Индокитае. Другими словами, он увидал в Волшебнике темную сторону своей собственной личности.

Волшебник был для него чем-то вроде зеркала, которое природа держала перед ним самим. В этом зеркале он видел, как он пользовался своей женой и многими Другими людьми во Вьетнаме, Камбодже и Бирме. И все это было, уверял он себя когда-то, ради одной благой цели: воплотить его мечту об освобождении Индокитая от западного влияния, вернуть его в девственное состояние, которым он когда-то любовался.

И в этом же зеркале отразились зверства Пол Пота, развязавшего геноцид против камбоджийского народа, подчинение этой страны вьетнамским коммунистам, а через них – Советскому Союзу, который, в свою очередь, контролировал Вьетнам.

Желая так отчаянно очистить Индокитай от скверны эксплуатации, он только помог распространению заразы. Благодаря ему, народ этого полуострова воспринял идеи радикализма, столь дорогие для него, проповедуемые им с такой страстью, – и, воспринимая, перекосил их во благо собственных интересов.

Все эти мысли пришли ему на ум, когда он возвратился домой после последнего рандеву с М. Логрази.

– Я сказал ему, – едва дыша сообщил Логрази, – что присоединяюсь к нему. – Лицо у него было красное, как у закоренелого пьяницы. Под его всегдашней шинелью у него был одет вечерний костюм. Они явно не стыковались, давая ему вид человека, который куда-то торопится.

– И что же он на это сказал?

Они стояли в тени оперного театра. Широкий бульвар Капуцинов кишел шумными туристами. На весьма эклектичном фасаде театра, построенного в период Второй Империи, выделялась знаменитая скульптура Каппо «Танец», сейчас освещенная прожекторами так, что здание театра служило своеобразным маяком всего квартала.

– Он, кажется, не удивился.

– Я не это имел в виду, – уточнил Мильо. – Что он сообщил вам о своих планах?

– Они у него все крутятся вокруг трубопровода из провинции Шан для перекачки в Америку героина, – ответил Логрази. – В его планах фигурируют и Адмирал Джумбо, и Генерал Киу.

– Но это невозможно! – воскликнул Мильо. – Эти двое – злейшие враги.

– Ничего об этом не знаю, – сказал Логрази. – Я только знаю, что Вергилию нужны деньги – много денег.

– Зачем?

– Не знаю.

– Надавите на него, – посоветовал Мильо. Он подошел так близко к разгадке тайны Волшебника, что дух захватывало. – Вы с ним теперь партнеры. Он должен сказать вам все.

– Это не так просто. Я не хочу, чтобы он начал меня подозревать.

– Попытайтесь сделать это! – настойчиво повторил Мильо, снедаемый желанием разделаться с могущественным противником. – Делом первоочередной важности для нас является узнать, что у него на уме. Иначе нам его не одолеть.

М. Логрази кивнул.

– Понятно.

Сейчас, уставившись в ночь, царящую за окнами его кабинета, Мильо думал, что американец не понял ровно ничего. Только он сам и Волшебник понимали природу созидания и разрушения. Это еще одно доказательство того, что и в Азии абсолютная власть развращает тех, кто ей обладает, так же абсолютно. Но каково его собственное соучастие в преступлении? Если бы можно поворотить время вспять, дал ли бы он Пол Поту оружие, зная, что случится потом? Ответ на это был только один: да! Да, он дал бы ему оружие, если бы у него был один шанс из тысячи, что камбоджийцы используют оружие для освобождения своей страны от власти чужеземцев.

То, что другие назвали бы в нем эгоизмом, Мильо называл целеустремленностью. Просвещение бесполезно, повторял он своим ученикам – и, вроде, не без пользы! – если держать его при себе. Евангелие начало работать только после того, как его начали распространять.

Но что делать с теми, кто, поначалу восприняв святое писание, затем начал приспосабливать его догматы к своим нуждам? Конечно, Бог должен разразить их своим гневом. Имеется в виду тот Бог, которого признавал Мильо. Но ведь должен быть и другой Бог, с другим лицом, – тот, с которым была так хорошо знакома Морфея.

Возмездия не бывает без ненависти,говорила она. А ненависти не бывает без страха.

—Завтра в десять вечера приходите в парк на наше обычное место, – сказал ему Логрази десять минут назад по телефону. – Думаю, что к тому времени у меня будут ответы на все ваши вопросы.

Сказано кратко и сильно, подумал Мильо. Он вспомнил украшенную барельефом стену в Ангкор Уат: индуистский миф о сотворении мира, Равана и Хануман, бог тьмы и бог света. А между ними, как бы олицетворяя равновесие сил, стоит Вишну.

Но что случится, если Вишну каким-то образом сбросят с пьедестала и вместо него начнут править двое меньших, корыстных божеств? На это может быть только один ответ: будет Хаос.

Сидя в своем затемненном кабинете, Мильо смотрел в окно и старался думать о Волшебнике без ужаса.

* * *

– Если я умру, есть одно место, в котором я хотел бы быть похоронен, – сказал Мун.

– Ты не умрешь, – заверила его Ма Варада.

– Откуда у тебя такая уверенность?

– Слепой приготовил для тебя снадобье. Ты пьешь его уже три дня. И, как видишь, ты жив и твоя лихорадка оставила тебя. Худшее уже позади.

Вечерний воздух звенел зовом бронзовых гонгов, звоном металлических тарелок, переливами медных бубенцов, которыми потряхивали монахи в оранжевых одеждах на ступенях храмов, монастырей и пагод, откуда неслась эта никогда не прекращающаяся музыка.

– А пуля?

– Прошла сквозь мякоть левого бока между костью бедра и ребрами. Я и раньше подозревала, что это именно так, потому что ты мог двигаться, хотя тебе и было больно. Главная проблема заключалась в том, чтобы не дать тебе потерять слишком много крови.

– Карма, – сказал он.

– Она улыбнулась. – Карма.

Они оба знали, что означало бы перебитое ребро или трещина в кости бедра. Никакое снадобье не помогло бы и он никогда бы не поправился.

Мун на мгновение закрыл глаза. До него донесся сильный запах красного жасмина и буйволов. – Где мы находимся?

– В Сикайне, неподалеку от Мандалая. – Она начала перебинтовывать его и он сморщился от боли. – Было не так-то просто провезти тебя сюда так, чтобы власти не заметили. – Она была облачена в традиционную бирманскую одежду из яркой ткани, завязанную бантом над грудью. – Но долго оставаться здесь опасно.

Сикайн был до начала XIV века, то есть до падения язычества в этом регионе, столицей Шанского царства. Но до настоящего времени этот город сохранил значение центра буддизма в Бирме. Сюда матери посылали своих детей учиться основам теравадан-буддизма. Один из сотни этих детишек решался отвергнуть суету мира и принять монашество. Монах имел право обладать восемью предметами: бритвой для того, чтобы удалять волосы с лица и головы, тремя сменами одежды, иглой, чтобы зашивать дыры на одежде, поясом, деревянной миской и клятвой никогда не класть в нее никакой пищи животного происхождения. Миска является источником его существования, ибо он живет подаяниями.