Текст книги "Разбойник Кадрусс"

XXV
Кадрус

Тотчас после своего замужества принцесса Полина захотела устроить себе дом и поместилась в замке Бельфонтен. Этот замок виднеется по дороге из Фонтенебло в Вальвен.

Под предлогом нездоровья, несколько дней после бала она не являлась ко двору. Но в один вечер курьер принес ей письмо от императрицы.

«Милочка моя, – писала Жозефина: – его величество приказал мне уведомить вас, что завтра мы едем в Париж принимать короля Баварского. В Тюильри будет большой обед и бал. Нам нужна наша жемчужина, чтобы ослепить короля.

Кстати о жемчуге; кажется, его величество приготовляет вам сюрприз поистине императорский, и я думаю, что вы воспользуетесь этим случаем, чтобы показать двору великолепные драгоценности вашей брачной корзинки.

Мы едем завтра рано утром. Я хочу непременно сегодня поцеловать ваш прекрасный лоб. Вечером вы сыграете со мною в карты, а завтра поможете мне развлечь скуку путешествия».

После такого любезного приглашения невозможно было колебаться ни одной минуты. Молодая герцогиня, как принцесса крови, имела комнаты во всех императорских резиденциях. В Фонтенебло она занимала комнаты, выходившие в сад Дианы, так что у неё был цветник и тенистые аллеи для неё одной, когда она желала; это было уединение среди толпы придворных. Уединение это могли нарушать только император или императрица, которые из своих комнат, находившихся над её комнатами, могли по внутренней лестнице, существующей ещё и теперь, спускаться к ней. По той же самой дороге она могла входить к их величествам без доклада, как родственница, как друг.

В комнатах Дианы герцогиня оставляла все свои придворные костюмы. Она скоро приготовилась к отъезду и велела отнести шкатулку со своими драгоценностями в карету, так как императрица хотела, чтобы она надела их. Горничным своим герцогиня приказала приготовиться к завтрашней поездке, а потом приехать к ней в Фонтенебло. Скоро к крыльцу подъехала карета принцессы и конвой. Не смотря на презрительную улыбку, с какой Наполеон слушал, когда ему говорили о Кадрусе, он очень боялся дерзости Кротов. Под предлогом почестей должных его родственнице, он приказал пикету егерей охранять замок Бельфонтен. Герцогиня смеясь приняла своих мушкетёров – так она назвала свой почетный конвой – но капитан оказался дворянином старинного происхождения и она была от него в восторге. Это был де-Барадер, старая поросль знатной гасконской фамилии, угасавшей вместе с ним. Он служил при Людовике XVI. После смерти своего короля он отправился за границу вместе с другими эмигрантами и прожил там огромное состояние своей фамилии. Он был не женат и не мог дать наследника своей фамилии. Соскучившись по родине, он вернулся во Францию и предложил свои услуги императору, который был очень рад дать такого стража своей любимице.

Герцогиня нашла в нем храброго воина, умного человека, очаровательного рассказчика и кавалера, который, не смотря на свои шестьдесят лет, танцевал как Вестрис[15]15
  Гаэта́но Ве́стрис (ит. Gaetano Vestris, 1729–1808) – итальянский артист балета, хореограф и педагог; первый танцовщик Королевской академии музыки в 1748–1781 годах, прозванный парижанами Богом танца.


[Закрыть].

Само собою разумеется, что де-Барадер обожал герцогиню, которую эта старая любовь чрезвычайно забавляла. Это было в крови старого дворянина; он всю жизнь обожал всех женщин. Любовь его, правда, выражалась только мадригалами, но он был так любезен, так восхитительно внимателен, что прекрасный пол чувствовал искреннее расположение к старому дворянину; Для герцогини де-Бланжини он сделался решительно необходим.

С любезной улыбкой молодая женщина приняла руку, которую подал ей капитан, чтобы сесть в карету. Герцогиня удостоверилась, что футляры с её вещами не забыты и, окружённая своим конвоем, поехала в Фонтенебло. Старый дворянин ехал у правой дверцы и занимал любезностями герцогиню, которая была необыкновенно весела.

Однако, против обыкновения, любезность де-Барадера вскоре начала уменьшаться, потом совсем прекратилась. Он даже раз не ответил, принцессе, которая с удивлением взглянула на своего капитана и увидала, что он с озабоченным видом осматривался вокруг. Она так же, как и он, стала, прислушиваться к шуму, раздававшемуся из леса, стала смотреть в чащу деревьев, окаймлявших дорогу, но не увидала и не услыхала ничего.

Впрочем, было бы трудно угадать, что происходит в лесу. Солнце находилось позади кареты и сумерки начинали наступать. Только изредка раздавалось пение птиц.

Старый капитан слишком долго служил в рядах шуанов[16]16
  Восста́ния шуа́нов (1794–1800) – контрреволюционные восстания крестьян-роялистов против Первой республики в 12 западных департаментах Франции, в частности в Бретани и графстве Мэн. Проходили в три этапа с весны 1794 до 1800 года.


[Закрыть], для того чтобы не понять значение этого пения. Это были сигналы людей – зовущих и отвечающих. Его старое вандейское ухо не могло ошибиться ни на одно мгновение. Если он не обнаружил своих опасений, то лишь потому, что не было никакой необходимости тревожить принцессу. Кем же были люди, находившиеся в лесу? Вероятно, браконьеры, а может быть, и разбойники. Однако, так как Кроты с некоторых пор наделали много шума, благоразумие предписывало капитану поторопиться. Он так и сделал, не приказывая однако своим солдатам, чтобы не испугать герцогиню. Он только ускорил шаги своей лошади, и конечно, его маленький отряд поехал такою же рысью.

Однако, герцогиня была слишком хитра для того, чтобы не приметить движения старого дворянина и беспокойства, которое он силился скрыть. Она хотела даже расспросить его, когда вдруг три гигантских дерева грохнулись прямо поперёк дороги. Капитан тотчас очутился впереди кареты и приказал повернуть назад. Но как только карета повернулась, три дерева позади кареты, такие же большие как и первые, свалились наземь и преградили всякое отступление. Прежде чем храбрый капитан егерей успел опомниться, падение это было до того поспешно, столетние деревья со страшным треском повалились с. каждой стороны дороги. Герцогиня и её свита очутились запертыми в прямоугольнике. Не было никакой возможности выбраться из этой ограды без помощи подъёмных машин или большого количества рук, которыми не располагал обезумевший от ярости капитан.

Маленький отряд с ружьями на плече ждал неподвижно. Никто не показывался. Однако все эти упавшие деревья обнаруживали, какие громадные усилия должно было употребить, чтобы их подпилить. Вероятно, все они упали по сигналу. Какой же человек осмелился подать этот сигнал? Человек, осмелившийся наложить руку на принцессу крови, мог быть только Кадрус. Эта мысль тотчас мелькнула в уме старого дворянина и принцессы; таково же было убеждение маленького отряда.

После минутного оцепенения старый капитан, слишком храбрый для того, чтобы не принять борьбы с кем бы то ни было, и которого тяготила одна лишь неизвестность, вскричал с бешенством со своим гасконским акцентом:

– Ну, господа Кроты, или ваши норы под землею так глубоки, что вы так долго не показываете нам ваши знаменитые морды?!

– Вот как! – отвечал голос, очевидно принадлежавший гасконцу: – Мне благоприятствует моя звезда. Я буду вести переговоры с земляком.

– Вести переговоры! – с пренебрежением ответил капитан. – Барадер будет вести переговоры с бездельником, который не осмеливается даже показаться?!

– С бездельником! – повторил голос тем же тоном: – скажите лучше: с дворянином.

– С дворянином! – с насмешкой сказал Барадер.

– Да, с дворянином больших дорог. Сделайте одолжение, господин де-Барадер, скажите мне, какая разница существует между вашими предками и мною? Я ныне останавливаю проезжих на большой дороге, как это делали ваши предки. Разница только та, что теперь и жандармы, и прокурор, и конвой, защищают принцессу, и что следовательно в этом ремесле рискуешь своей шкурой. Между тем как в прежние времена знатные дворяне, грабившие на больших дорогах, не подвергались никакой опасности, следовательно, были подлецами.

Если б старый капитан был один, он после этих слов бросился бы в ту сторону, откуда слышался голос; но теперь он воздержался, потому что должен был защищать принцессу. Та сначала так испугалась, что не спросила ещё себя, как она выпутается из этого приключения. Но в её жилах текла чистая южная кровь. Если не всякий корсиканец родится разбойником, то все-таки он любит всех своих Фрадиаволов[17]17
  Fra Diavolo (Брат Дьявол; 1771–1806) – популярное имя, данное Микеле Пецца, известному лидеру партизан, который сопротивлялся французской оккупации Неаполя, доказав, что он «вдохновенный практик народного восстания». Этот образ занимает видное место в фольклоре и художественной литературе.


[Закрыть]. Герцогиня, при ответе, сделанном старым капитаном, не могла, не улыбнуться и шепнула Барадеру:

– Этот негодяй не глуп. Мне было бы любопытно его видеть.

– Желания такой очаровательной особы, – сказал голос из темноты: – всегда будут приказаниями для её почтительнейшего слуги; однако, так как я желаю, чтобы не дотронулись ни до одного волоска принцессы, сделайте одолжение, господин капитан, прикажите вашим солдатам опустить их ружья, а я прикажу моим Кротам сделать тоже. Так как все их ружья нацелены на принцессу, то я весь дрожу. Несчастье может случиться так скоро! Это будет нечто вроде перемирия; мы поговорим, дружелюбно, как добрые дворяне.

– Дворяне! – воскликнул Барадер.

– Опять! – вскричал в ответ разбойник. – Я уже вам показал, что вся выгода на нашей стороне. Опустите ружья! – обратился он к Кротам.

– Опустите ружья! – сказал в свою очередь Барадер своим егерям.

Тотчас над стволами деревьев явился человек высокого роста, закутанный в широкие складки чёрного плаща. При последних лучах заходящего солнца казалось, будто плащ этого человека сшит из бархатистых шкурок кротов. Голова, закрытая шляпой с широкими полями, мешала видеть его лицо, впрочем и без того покрытое маской.

– Вы – атаман Кротов? – спросил Барадер.

– Нет-с, я не имею чести называться Кадрусом. Я не осмелюсь даже сказать, что я его правая рука, потому что его правая рука славно дает себя чувствовать, когда он дерётся; но я его помощник, его левая рука, если вы хотите.

– Слушай, негодяй! – сказал выведенный из терпения Барадер: – Долго ли ты будешь нам надоедать своей дерзкой и бесполезной болтовнёй?.. Где твой атаман?

– Там, где вам угодно, – ответил помощник Кадруса. – Я понимаю ваше нетерпение, милостивый государь, и потому прощаю ваши не совсем вежливые выражения.

При тоне и позе разбойника, герцогиня и Барадер, не знали, смеяться ли им над этим ответом или принять его всерьёз.

– Шутка продолжается слишком долго, – сказал Барадер – Будьте так добры, скажите, чего вы желаете от нас?

– О! почти ничего, – ответил Фоконьяк. – Почти ничего. Пред герцогиней де-Бланжини на подушке кареты стоит шкатулка с драгоценностями ценою в миллион двести девяносто шесть тысяч франков.

Инстинктивным движением герцогиня протянула руку к шкатулке, а капитан, вместо ответа, только взглянул на то место, на которое указывал разбойник. Тот, не получая ответа, продолжал:

– Уж не ошибся ли я в цене этих драгоценностей? Не думаю. Кадрус сам справлялся с реестрами ювелиров.

Дерзкий тон Крота вывел из терпения Барадера. Одним прыжком своей лошади он очутился возле Фоконьяка. В тот же миг две пули пробили кузов кареты принцессы и засвистели в ушах этой бедной женщины, которая не могла не вскрикнуть. Другим прыжком старый дворянин очутился у дверец герцогини де-Бланжини.

– Стой на месте, старый слон, – смеясь сказал помощник Кадруса: – мы ведь играем в шахматы. Королеве сделан шах. Постарайся же оставаться на своей клетке. Первое правило шахматной игры требует, чтобы слон защищал королеву!

Старик с бешенством кусал рукоятку своей шпаги.

– Чего же вы хотите? – спросил он с раздражением.

– Я не стану обижать вас сомнением, что вы меня не поняли. Герцогиня знает в чем дело. Доказательством служит то, что она положила футляры возле себя.

– Как, вы хотите?..

– Да, – перебил его Факоньяк. – Мы хотим, чтобы вы вручили нам эти бриллианты, и только за эту цену обещаем сохранить вам жизнь, и вашу, и вашего отряда.

– Никогда! гордо ответил старый граф.

– Однако нам было бы очень жаль причинить вред такому храброму воину, – возразил помощник Кадруса с печальным видом. – Такие благородные сердца, как ваши, редки, милостивый государь. – Нет ничего постыдного в том, чтобы отдать, когда невозможно победить…

– Вы забываете, что есть возможность умереть!

– Вы говорите прекрасно, капитан; и было бы просто великолепно, если б ваша смерть могла принести герцогине хоть какую-нибудь пользу, но ваша смерть будет бесполезна.

– Мы это увидим… – тоном вызова сказал старик. – Ну, господа разбойники, покажите нам ваши лица. Кроты, выходите из ваших нор! Смотрите, как умеют драться честные люди!

Этот зов старого воина был как будто приказанием: более двухсот человек показалось вдруг со всех сторон. На всех были маски и шляпы, с широкими полями, надвинутые на глаза. Все были вооружены с ног до головы.

При виде их герцогиня, дрожа, прижалась в угол кареты; но эта мимолетная слабость продолжалась не долее минуты в этой женщине с корсиканской кровью.

– Капитан! – с живостью сказала она старому графу, подавая ему свою шкатулку: – Сопротивляться нельзя; в такой крайности нет никакого стыда в том, чтобы сдаться.

– Вы правы, – сказал человек, вдруг показавшийся на краю дороги. – Кадрус – это я. Свидетельствую, что всякая борьба была бы нелепостью.

Глаза всех обратились на знаменитого атамана Кротов. Те громкими криками приветствовали своего атамана. Кадрус показывался своим подчинённым в самых редких обстоятельствах. Его присутствие среди них возвещало пирование и кутёж, поэтому Кроты всегда приходили в восторг при виде того, кто ими командовал.

Герцогиня успела рассмотреть человека, явившегося так внезапно. Солнце, закатываясь позади атамана Кротов, позволяло видеть его силуэт, отделявшийся от облаков на горизонте. Длинный бархатный плащ, подражавший шкуре кротов, позволял угадывать под своими широкими складками мужественную энергию носившего его. Голова его, обнаженная пред принцессой, но надменная, позволяла развеваться от ветра волосам, таким же бархатистым, как плащ. Рука его, обтянутая перчаткой и поднятая, чтобы умерить восторг его подчиненных, была мала и красива, как у человека знатного рода. Если в его повелительных глазах сверкал блеск непобедимой воли человека, привыкшего, чтобы ему повиновались при малейшем его движении, нижняя часть лица, верхняя часть которого была покрыта черной бархатной маской, показывала натуру, доступную всем пылким порывам сердца.

Таков был Кадрус. Наступила величайшая тишина. Принцесса, Барадер и вся свита были поражены каким-то остолбенением при виде этого знаменитого атамана разбойников.

XXVI
Битва

Кадрус стоял в позе, производящей некое магическое воздействие. Он вдруг принял в глазах герцогини те же легендарные размеры, какие имел в глазах толпы. Чувство, похожее на восторг и симпатию, овладело ею. Она не отдавала себе отчета в том, что происходило в ней; она хотела, однако, немедленно прекратить сцену, возбуждавшую в ней столь сильное беспокойство. Схватив свою шкатулку, она подала её капитану своего конвоя.

– Возьмите! – сказала она. – Пусть эти несчастные побрякушки не будут причиною смерти человека. Передайте их господину Кадрусу, который в свою очередь должен дать нам безопасно проехать. Вы не сдались, граф, – прибавила она в утешение старику: – это я принудила вас.

– Никогда не соглашусь, – с твердостью сказал капитан.

Однако надо же было выйти из этого положения, которое угрожало продолжаться вечно. Кадрус знал людей и знал заранее, что храбрый Барадер не захочет сдаться. А Кадрусу нельзя было терять времени. До сих пор холодный, бесстрастный, он слушал спор, не говоря ни слова, по-видимому, мало интересуясь им и предоставляя своему помощнику вести переговоры. Но он был поражен вежливым, почти ласковым тоном, которым герцогиня произнесла его имя.

Наступило минутное молчание. Все действующие лица этой сцены, по-видимому, ждали решения, развязки, или воли грозного атамана Кротов. Особенно герцогиня чувствовала неописанное волнение.

– Граф де-Барадер! – позвал Кадрус. – Сделайте одолжение, подъезжайте поближе; я желаю поговорить с вами.

Де-Барадер счёл бы унизительным для себя колебаться и стал в трех шагах от Кротов.

– Капитан, – сказал он: – офицер, понимающий свою обязанность, дворянин, уважающий свое имя, – словом, Барадер, не должен сдаваться. Я вполне одобряю вас. Вы должны драться, граф.

– Вот добрые слова, молодой человек, я вас благодарю, – сказал старый граф.

Кадрус продолжал:

– Но ваше положение очень неприятно. Вы не можете вступить в битву, не подвергая герцогиню опасности получить пулю. Я предлагаю вам поручить мне герцогиню на время битвы, как священный залог, который я верно возвращу вам, если вы останетесь победителем. Я, хотя и разбойник, но пользуюсь репутацией честности; даю вам честное слово, что я поступлю добросовестно. Таким образом, вы будете спокойны и мы станем весело стреляться. Вы согласны, капитан?

Не давая графу времени отвечать, герцогиня выскочила из кареты и сказала Кадрусу:

– Я вам верю. Прошу вас дать мне руку.

Кадрус подал свою руку молодой женщине и помог ей взойти на откос.

– Благодарю вас за доверие, – сказал он. – Еще минута перемирия, обратился он к графу: – я только провожу герцогиню в безопасное место.

– Позвольте! – сказал граф. – Герцогиня, – обратился он к молодой женщине: – мы сейчас будем сражаться с этими людьми. От имени моего и моих храбрых подчиненных, я торжественно прощаюсь с вами в последний раз. Мы все просим вас засвидетельствовать, что мы мужественно исполнили наш долг. Если вы попадете в руки… этих господ, в этом не будут виновны ни граф де-Барадер, ни его егеря. Я прибавлю, что мы – счастливее, чем древние гладиаторы, мы умрем не за Цезаря, а за самую очаровательную женщину на свете.

Герцогиня со слезами на глазах, тронутая до глубины души, молча протянула руку старому графу, который почтительно её поцеловал, поклонился герцогине в последний раз и вернулся к своим егерям, насвистывая охотничью арию с самым беспечным видом. Обернувшись, он приметил герцогиню. Та не решалась бросить свой храбрый конвой. Наконец, уступая просьбам Кадруса, она послала горестное прощание егерям, которые приветствовали ее криками:

– Да здравствует герцогиня!

Великодушное желание людей, которые готовились умереть. Молодая женщина исчезла, увлекаемая Кадрусом.

И с той и с другой стороны настала глубокая тишина. На Кротов и охотников произвела впечатление эта сцена. Обе стороны наблюдали друг за другом, не говоря ни слова. Кроты были мрачны и грозны, егеря спокойны и решительны, Барадер ждал возвращения Кадруса. Тот явился.

– Граф, – сказал он: – Всё исполнено!

Убежденный в верности данного слова, Барадер так же вежливо поклонился Жоржу и Фоконьяку, как будто находился в стеклянной Версальской галерее.

– Начнемте же, господа разбойники! – сказал граф.

Оба начальника исчезли. Тотчас же началась перестрелка. Все егеря упали в несколько секунд. Кротов было несравненно больше, несколько человек разом прицеливались в одного егеря. Защищённые деревьями, они находились в безопасности. Ни один солдат не избег пуль разбойников. Один ишь человек остался жив. Вероятно, его приказано было щадить. Когда дым, разогнанный ветром, позволил различить предметы около себя, можно было видеть старого графа со шляпой в руке, с надменно поднятой головой, с презрением на губах, как будто вызывавшего на бой Кадруса и его подчинённых. Два пистолета, дымившиеся у его ног, говорили ясно, какое участие принимал он в битве. Герцогиня, укрытая от пуль столетним деревом, присутствовала при этой сцене; ни жива, ни мертва, она закрыла голову руками. Однако, она не принадлежала к числу тех женщин, которым делается дурно при виде битвы. В ней текла кровь Бонапартов. Впрочем, как всякая женщина, она не решалась взглянуть на поле битвы. Потом. в ней происходило странное противоречие. В эту минуту Барадер вскричал:

– Ну, господин Кадрус, я вас жду! Пожалуйста, стреляйте!

– Битва становится слишком неравной, – ответил Кадрус. – Заклинаю вас, граф, положить оружие. Невозможно быть благороднее и честнее вас. Вы для защиты ввереннаго вам сокровища сделали всё, что мог сделать человек. Сдайтесь, граф!

– Любезный господин Кадрус, – ответил старый дворянин – вы просто смешны, требуя от меня того, что человек, носящий фамилию Барадер, не делал никогда.

– Вы не хотите стрелять, я вас принужу.

Граф, подняв шпагу, пошёл на Кадруса; один из Кротов выстрелил. Шпага графа разлетелась в дребезги. Герцогиня прибежала, едва переводя дух.

– Ради Бога, граф де-Барадер! – вскричала она: – прекратите оборону, которая ни к чему не приведёт.

– О! И вы также, герцогиня! – сказал, поклонившись, старый граф, с той любезной улыбкой, с какой он всегда говорил с женщинами: – Вы хотите, чтобы я сдался?

– Но что же вы можете сделать теперь?

– Дело очень простое, герцогиня. И даже не могу похвалиться выдумкой. Я буду только подражателем.

– Что ж такое?

– Я – умру!

Подняв заряженный пистолет умершего егеря, валявшийся у его ног, старый граф, произнеся это последнее слово, прострелил себе голову. Герцогиня лишилась чувств. Пред трупом, повалившимся на груду мертвых тел, Жорж снял шляпу и сказал:

– Приветствую тебя, старый рыцарь, ты пал, как герой!

– Одним храбрецом менее! – сказал Фоконьяк.

Обернувшись к Кротам, он приказал:

– Караулить везде. Не угодно ли вам пойти в лес? – обратился он к герцогине. – Мы должны сделать опись вашим камням.

– Опись? – переспросила она. – Для чего?

– Кадрус намерен возвратить их когда-нибудь. Откуда знать, может быть, он будет императором или королем!

Молодая женщина улыбнулась. Ее отвели шагов на сто. Там под большим дубом она нашла свою шкатулку и разложенные бриллианты. Один человек из шайки написал реестр вещей. Кадрус ждал. Человек этот прочел молодой женщине опись; она одобряла кивком головы каждую вещь. Когда дошли до перстня, стоившего пятьдесят тысяч франков, она вздрогнула. Кадрус это заметил.

– Герцогиня, – сказал он: – может быть, этот перстень вам дорог?

– О! очень дорог, ответила она: – он достался мне от матери.

Кадрус взял перстень, подал молодой женщине и сказал:

– Сделайте одолжение, герцогиня, примите от меня этот ничтожный подарок.

– Но… милостивый государь…

– Как?.. Вы отказываетесь?..

– Нет! Благодарю вас.

Эта черта великодушия, по-видимому, произвела глубокое впечатление на молодую женщину. Кадрус в эту минуту предложил руку герцогине, которая, подписала опись своих драгоценностей и приняла расписку. Он привел ее на дорогу. Она была завалена трупами. Фоконьяк, по знаку Кадруса, свистнул Кротам, те прибежали.

– Подайте скорее экипаж для герцогини, – сказал он: – чтобы она. могла вернуться в свой замок Бельфонтен.

Вероятно, шайка Кротов: разделялась, смотря по способностям каждого, на вольных стрелков, всадников, сапёров, потому что каково бы ни было приказание их начальника, оно всегда исполнялось с изумительной быстротой. Герцогине была подан портшез; он был повёрнуты к замку Бельфонтен, кучер в её ливрее сидел на козлах, вся шайка исчезла, уничтожилась, пропала, хотя при этом невозможно было угадать как, куда и каким образом. Это походило, на чудо. Можно было спросить себя, не во сне ли случились все эти трагические происшествия. Герцогиня де-Бланжини осмотрелась вокруг. Она увидала с каждой стороны двух всадников, почтительно державшихся поодаль. Если бы отсутствие её бриллиантов не подтверждало истины всего случившегося, она была бы готова вообразить, что это её любимая вечерняя прогулка.

В двух всадниках, следовавших за её портшезом, герцогиня без труда узнала Кадруса и его помощника. Сердце её забилось сильнее. Она почувствовала, как внезапная краска бросилась ей в лицо. Почему она покраснела? Потому что сумасбродная мысль пришла ей в голову, мысль нелепая, безумная… Следовательно женская, сказал бы неисправимый Фоконьяк, если бы знал. Герцогиня де-Бланжини подумала, что Кадрус имел удивительные способности и что из него вышел бы первоклассный полководец. Она говорила себе, что было бы возможно заставить его покориться и дать ему чин. Стоило заняться его обращением. Конечно, это была странная идея, – повторяем, идея женская, идея быстрая, которая была выполнена тотчас же. У этой молодой дамы поступок весьма близко следовал за замыслом. Она сделала знак Кадрусу и его помощнику приблизиться. Те, поспешив повиноваться, поставили своих лошадей возле каждой дверцы. Сердце молодой женщины сильно билось. Довольно продолжительное молчание последовало за повиновением всадников.

Колебалась герцогиня или отказывалась от своего намерения? Нет. Она была горда, вот и всё. Она не хотела, чтобы, эти два человека были свидетелями этого волнения. Она ждала, чтобы голос не изменил её внутреннему волнению. Когда она почувствовала себя спокойнее, она обернулась к Кадрусу, который ехал по правую сторону.

– Вы допустили бесполезную жестокость, – сказала она.

– Я? – спросил Кадрус, тон которого ясно показывал, что он не понимает упрека.

– Да, вы. Разве вы не могли взять мои бриллианты, не причиняя смерти?

– Это было невозможно. Французские солдаты раньше дадут себя убить, но не уступят.

– Это правда. Но разве вы не могли пощадить храброго дворянина, которому я была поручена?

– Бог мне свидетель, герцогиня, и вы сами это видели, что я сделал всё, имевшееся в моей власти для того, чтобы спасти графа де-Барадера… Кто же мог предвидеть его самоубийство?

– Это правда, – отвечала молодая, женщина, помолчав некоторое время.

Фоконьяк между тем думал: «Для чего она говорит все эти пустяки? Она ласкается, а потом как царапнет».

– Ваше рыцарское, обращение показывает, что вы принадлежали к нашему обществу. Я не знаю, какие причины вырыли бездну между вами и нами. Должно быть, какие-нибудь несправедливости, разочарования заставили вас объявить воину обществу. При новом дворе есть место для всех людей с гениальными способностями. Император примет; чистосердечную покорность. Он согласится на секретное свидание. Наполеон любит отважных людей. Словом, я в милости при дворе… Я легко могла бы добиться для вас наилучших условий перемирия.

«Вот оно что! – подумал Фоконьяк: – А мы просто должны как кроткие барашки сами влезть в львиную пасть».

– Я очень признателен вам за это предложение, герцогиня, – ответил Кадрус, кланяясь принцессе. – Нет никакого сомнения, что ваше ходатайство имело бы самый счастливый результат, но я осмелюсь вас спросить, к чему мне послужит милостивое расположение императора?

– Как это?

– Ничего не может быть проще. Император повелевает миллионами, это правда, а у меня не больше трёхсот человек. Но я в них уверен, а Наполеон может ли это сказать про своих?

– Это правда; в этом отношении вы, может быть, правы. Однако, вы согласитесь, ваше ремесло…

Принцесса не смела кончить.

– …Атамана разбойников. Не правда ли, вы это хотите сказать, герцогиня?

– Скажите же герцогине, – вмешался Фоконьяк: – что единственная разница между Наполеоном и тобою состоит в том, что ты не коронован.

– Я сейчас говорил, – продолжал Кадрус, очевидно желая перебить неуместные замечания своего помощника: – я говорил, что его величество не может так положиться на преданность своих подчиненных, как я на своих. Вы сами можете судить об этом, герцогиня. Трон подкапывают заговорщики; долго ли ему обрушиться! Притом я могущественнее императора.

– О! – сказала герцогиня, засмеявшись над этим притязанием.

– Я могу его захватить, а он меня – не может. У него есть полиция, но она не знает, что я делаю. А моя полиция знает всё; хотите знать, что происходит теперь у вас?

– У меня?!

– Да… Скажите слово. Прикажите. Моя полиция скажет вам. Мне даже нужно это знать, чтобы удостовериться, могу ли я вас провожать.

– О, это уже слишком! – прошептала герцогиня де-Бланжини.

Не обращая внимания на восклицание молодой женщины, Кадрус обратился к своему помощнику.

– Спроси, – сказал он: – что сейчас делают в замке Бельфонтен люди герцогини. Осведомься, до какого места мы можем ее провожать?

Фоконьяк произнес странный звук, разные оттенки которого могли быть приписаны карканью ворона, сороки, сойки и дятла. Тот же звук повторился вдали, потом ещё дальше и дальше, до самого замка Бельфонтен. Потом наступило молчание. Потом на краю горизонта, со стороны Бельфонтена, поднялся такой же крик, повторявшийся всё ближе и ближе, пока не достиг до наших действующих лиц.

– Вам все ещё угодно знать, что у вас происходит, герцогиня? – сказал Кадрус, поклонившись.

– Более чем прежде, – ответила молодая женщина вне себя от удивления.

– Ничего не может быть легче, – сказал Кадрус. – Люди ваши, думая, что их госпожа воротится не прежде, чем через несколько дней, веселятся. С погребов и кладовых собирается контрибуция для весёлых пиршеств.

– Это не может быть! – вскричала принцесса: – мой управляющий…

– Вместо того, чтобы смотреть за вашим домом, он сам отправился в Фонтенебло. Не угодно ли вам узнать, что он делает там?..

– Хорошо!

Тот же крик, слегка измененный, повторился по направлению к городу. Чрез десять минут, крик этот вернулся, значительно изменённый. Кадрус смеялся.

– Что с вами? – спросила герцогиня.

– Ваш управляющий корчит из себя знатного барина, обманывая мещан. Он соблазняет кого-то. Хотите узнать, что делает император?

– Нет, нет! – с живостью ответила молодая женщина. – Если сведения, которые вы даёте мне, точны, то ваше могущество неимоверно… Почти адское.

– Мое могущество – вполне земное, – улыбаясь, ответил Жорж. – Доказательством служит то, что я должен оставить вас одну продолжать свой путь.

– Как! вы хотите меня бросить?

– Мне очень лестно, герцогиня, что вы считаете себя в безопасности под защитою Кадруса. Но крик ответивший нам, говорит мне, что общество знатной дамы не должно заставлять меня забывать про мои обязанности перед моими подчиненными. – Он прибавил: – Поручаю вам человека, который должен доставить вас в замок.

Герцогиня протянула руку Жоржу в знак обещания. Кадрус любезно поцеловал руку, потом вместе со своим помощником исчез в лесу. Расстроенная молодая женщина возвратилась домой незамеченная прислугой, пировавшей на кухне. Она не бранила своих людей. Она забыла даже обещание, данное Кадрусу насчет кучера. Но его звали Белкой. Он не сплоховал. Он ушел сам.