Текст книги "Разбойник Кадрусс"

XV
Где доказывается, что и калеки умеют прытко бегать

Пока происходило похищение, Кадрус и его помощник прощались с Фушэ.

Фоконьяк, в восторге от штуки, сыгранной с министром, был в самом прекрасном расположении духа. Жорж, обыкновенно мрачный и сосредоточенный, имел проблески веселости, шутил над министром и отпускал колкие остроты.

Разговаривая и смеясь, приехали они к Магдаленскому замку.

Фоконьяк прекратил свои шутки и бросил томный взгляд на комнату, где несколько раз видел Жанну и Марию, иногда смотревших из окна в часы скуки.

– Э! Э! – сказал он вдруг: – Смотри-ка, Жорж!.. Прости Господи! Мне кажется у твоего друга Алкивиада куриная слепота… Быть не может!.. Скажи-ка мне, что это висит с балкона?

– Веревочная лестница! – вскричал Кадрус.

– Именно, – продолжал Фоконьяк: – только твои слова могут заставить меня поверить моим глазам. 'Негодницы! – начал он ругаться: – Дорого же вы поплатитесь мне за это. Ах! милый Жорж, ты был прав. Решительно, женщины не годны ни к чему… Признаюсь, со стороны твоей блондинки это меня удивляет.

– Оставь меня в покое, – заворчал Жорж: – какая она моя? Что мне за дело до этой веревки, которая висит с балкона?

– Притворщик! А сам помертвел! Ты бесишься. Ты любишь эту девочку. У ней есть любовник, а ты терзаешься от ревности, только признаться не хочешь.

– Говорю тебе, ты дуралей! – вспыльчиво вскричал Кадрус.

– Послушай, – сказал Фоконьяк: – если ты хочешь, чтоб я забыл, какие взгляды бросал ты на эту девочку, чтоб я не видал гнева твоего в эту минуту… Тебе стоит только сказать.

Жорж не отвечал.

– А что, если обожатель ещё там? – намекнул Фоконьяк – Вот было бы смешно!

Кадрус воздерживался с трудом; его зрачки сверкали в тени; рука сжимала рукоятку ножа. Он не дышал, а глухо хрипел. Замечание Фоконьяка было как бы последним ударом шпорами. Одним прыжком очутился он под балконом, в один миг приподнялся на стременах, схватил веревку и добрался до балкона. Позади него Фоконьяк, как цепкая кошка, вскарабкался и прыгнул в комнату.

Первый предмет, который они приметили, была Мария, делавшая бесполезные усилия, чтобы разорвать веревки, связывавшие её. Фоконьяк поспешно развязал молодую девушку. Жорж осматривал все углы комнаты. Волнение девицы де Гран-Прэ было так велико, что она не могла произнести ни слова. Но как только высвободила руки, она указала на окно. Это быстрое и исполненное ужаса движение доказало Кадрусу, что Жанна сделалась жертвою какого-нибудь преступления.

– Ее отсюда унесли! – вскричал он с бешенством: – Видишь? – обратился он к Фоконьяку: – Она не была сообщницей этого преступления; видишь, ты зря оклеветал ее!

Молния радости осветила его лицо. Фоконьяк, приняв торжественный вид, сказал:

– Извиняюсь. Однако, теперь не время восхищаться, что девица де-Леллиоль ангел, а надо её спасать.

Осмотревшись вокруг комнаты, он прибавил:

– Похищение произошло без воровства. Молодую девушку утащили одну, а денежки дядюшки Гильбоа не тронули. Придите в себя, – обратился он к Марии: – и расскажите нам, что здесь произошло?.

Молодая девушка, преодолев волнение, которое сжимало ей горло, сказала:

– Их было двое… лица у обоих чёрные… Один из этих негодяев, лицо которого показалось мне знакомо, привязал Жанну к своей спине…

– Но когда? – закричали Жорж и Фоконьяк.

– Минуту назад!… Они не могут быть далеко… Бегите… спасите ее… моя признательность…

Жорж и его товарищ не дождались конца фразы. Одним прыжком они очутились на балконе и прыгнули наземь. Потом вскочили на лошадей и поскакали во весь опор. Одного взгляда им было достаточно, чтоб угадать, какую дорогу выбрали похитители. Очевидно, они направились в лес с женщиной на спине, им нельзя было идти иначе.

Дорогою Фоконьяку пришла мысль:

– Уж это не наши ли это? – сказал он.

–. Какие Кроты осмелятся действовать без моего приказания? – сказал грозный Кадрус.

– А я почем знаю?! Пьяные или влюбленные, а это одно и то же.

– Беда тому, кто осмелился на это похищение без моего ведома!

Фоконьяк громко вскрикнул тем особенным криком, которым начальники призывали Кротов.

Разбойник, стоявший на часах, опрометью кинулся в грабины, где также испугавшийся крика слепой уже подхватил носилки, наскоро сунул в рот кляп пришедшей в себя Жанне и оба пустились во всю прыть к хижине, где их ждал Гильбоа.

XVI
Нищие, перестав напевать свою заунывную песнь, которой они выпрашивали милостыню у прохожих, заставляют запеть других

Между тем Жанна успела кое-как освободиться от кляпа, который второпях слепой не успел засунуть ей в рот как следует, и громко вскрикнула. Жорж и Фоконьяк услыхали этот крик. Разбойники снова засунули платок в рот Жанны и спешили как могли, натыкаясь на ветви и спотыкаясь, а лошадиный топот всё приближался. Притаившись за густой массой деревьев, разбойники выждали, когда Кадрус и Фоконьяк, как стрела, промчались мимо них по проложенной дороге, а потом слепой сказал:

– Они не такие дураки, чтобы долго скакать по фальшивым следам. Спустимся в долину по скалам; это будет труднее, но вернее и короче… Когда мы придём в хижину, оставим там нашу ношу, а если эти чёртовы всадники найдут куда запрятана девица, мы успеем удрать. Пусть Гильбоа выпутывается как знает.

Гильбоа ждал их, спрятавшись в густой чаще, с маской на лице. На нем был костюм тех работников, которые с незапамятных времен разрабатывают каменоломни в Фонтенеблоском лесу. Он был так неузнаваем, что сами нищие испугались, когда он показался при их приближении. Но он дал им себя узнать. Не обмениваясь с ним ни одним словом, оба разбойника поспешили отнести в хижину свою ношу. Это была жалкая, брошенная избушка, когда-то служившая жилищем семье одного из тех дровосеков, которые посылаются в те места, где им приходится рубить лес. В лачуге было два отделения. Первое очевидно служило общей комнатой, второе – спальней. В глубине этого последнего отделения стояла кровать, сделанная из четырех кольев, вбитых в землю. Переплётенные ветви составляли дно, на котором свежая солома, прикрытая листьями и мхом, должно быть, была положена недавно. На эту-то постель нищие положили бедную Жанну, разбитую усталостью, оцепеневшую от страха. В хижине господствовала полнейшая темнота. Разбойники вернулись к Гильбоа.

– Мы сделали всё, как вы хотели, – сказал слепой: – надеюсь, вы довольны?

– Хорошо, – грубо ответил дядя Жанны. – Ступайте.

Но разбойники были себе на уме. Им хотелось кое-что выклянчить у барона.

– Вам ведь известно, – продолжал слепой: – что когда бывают довольны людьми, всегда дают им на водку.

– Уходите! – приказал Гильбоа: – Я уже предвидел ваши требования и приготовил ответ.

Он вытащил из кармана пистолет.

– Если вы не уйдёте, – сказал он: – я прострелю вам голову.

Негодяи увидали, что Гильбоа не шутит, и ушли. Потом, однако, слепой передумал; ему пришла в голову мысль. Он вернулся.

– Эй, барон! – сказал он.

– Опять!.. – вскричал Гильбоа.

– Я пожалуй уйду, но я хотел дать вам хороший совет.

– Хороший совет! – с пренебрежением повторил Гильбоа.

– Да, – ответил нищий: – совет, за который вы, пожалуй, заплатили бы тысячным билетом! Чтб, если я скажу, например, что вам угрожает опасность… И большая опасность…

«Негодяи! – подумал владелец Магдаленского замка: – Они придумали способ ещё выманить у меня денег, встревожив меня. А что, если это правда?

– Ну… говорите! – сказал он.

– А где тысячный билет? – спросил слепой. – Хороший совет за такую ничтожную цену – это всё равно, что даром.

Он протянул руку. Барон вложил в нее банковый билет.

– Вот это хорошо, – сказал нищий и рассказал, как они испугались двух неизвестных всадников.

– Однако, мы вам хотим услужить за вашу щедрость. Ступайте в хижину, и будь я не Баландра – так меня зовут – если мы не покараулим вас.

И хотя Гильбоа сказал себе, что оба всадника придуманы только для того, чтобы вытянуть у него деньги; он сделал движение досады, как человек, который позволил себя одурачить, и вошел в хижину.

Там он остановился и прислушался. Около хижины всё было тихо.

Нищие между тем, притаившись за хижиной, завели между собою спор.

– Экой ты дурак, – говорил калека: – Для чего ты предложил ему караулить здесь? А ну, если всадники-то приедут?

– Ну что и ж такое?! – отвечал слепой: – Мы убежим, вот тебе и всё. Ведь всадники-то погонятся не за нами, а прежде в хижину пойдут.

– Да к чему же нам-то здесь оставаться?

– А может быть он даст нам ещё что-нибудь. Кстати, мне в голову пришла ещё одна мысль. Давай напугаем его порядком и заставим убраться отсюда.

– Это ещё зачем?

– А затем, что мы сможем вытащить у девушки серьги из ушей, снять перстни с её пальчиков, а заодно посмотрим, нет ли у неё в кармане ещё и кошелька.

Разбойники, восхищенные этой мыслью, неожиданно вбежали в хижину и закричали:

– Спасайтесь! всадники! Скорее, скорее! Мы останемся здесь, покараулим. Если никто не войдёт, мы сейчас же за вами прибежим.

Гильбоа, который был самым малодушным трусом, бросился в чащу леса, в ту сторону, в которую ему указывали разбойники.

Как только он исчез из вида, они бросились в ту комнату, где на жалкой кровати лежала молодая девушка, бледная, умирающая. Разбойники прежде всего развязали веревки, связывавшие ей ноги, но тут из жадности между ними завязался спор, кому что взять. Спор перешел в драку, а между тем в лесу было тихо; в хижине никого кроме них и этой молодой девушки, лежавшей на постели. Разбойники повалились к её ногам в бешеной борьбе… Странная сцена, которая должна была иметь ужасную развязку.

XVII
Фоконьяк не хочет играть роль рыцаря печальнаго образа

Вдруг драка прекратилась. В дверь хижины сильно постучали. В пылу драки разбойники не слыхали, как подъехали Кадрус и Фоконьяк, которые успели выбить жалкую дверь, которая упала прежде чем нищие успели подумать, как бы им убежать. Оба стали в оборонительное положение, но оба упали от ударов кулаком атамана Кротов и его помощника.

Жорж и Фоконьяк поспешили к Жанне. Вдруг Жорж остановил Фоконьяка.

– Постой, – сказал он: – эта девушка не должна знать, что будет происходить, а нам непременно надо узнать правду.

Толкнув ногою два бесчувственных тела, валявшихся на полу, он прибавил:

– Эти два негодяя – ничего более как орудие. Вещи, оставленные в комнате, доказывают это. Для кого они действовали? Вот что нам надо узнать… Заставь их говорить.

Фоконьяк дотащил слепого и калеку до стены, к которой он попытался прислонить их. Но оба упали.

– Мы ударили слишком сильно, – сказал Фоконьяк.

– Кадрус хочет, чтобы узнавали его руку, когда она бьет.

Он до рукоятки воткнул свой знаменитый нож в горло каждого из нищих. По обыкновению, вся кровь жертв влилась внутрь. У негодяев сделалась на шее разверстая рана, как печать, которую Кадрус накладывал на свои жертвы.

После этой казни, Кадрус и его помощник толкнули под кровать оба трупа, для того, чтобы девушка, всё ещё лежавшая на постели и переходившая от одного обморока к другому, не испугалась, увидев их, и начали стараться призвать Жанну к жизни. Сначала они надели на свои лица маски, которые постоянно носили Кроты. Жанна пробудилась как от страшного сна. Выйдя из ужасного кошмара, она осмотрелась вокруг. Приметив отвратительные стены хижины, увидев двух людей в масках, неподвижно стоящих у кровати, она вскрикнула и закрыла руками лицо. Несколько минут прошло таким образом. Почтительное молчание окружавшее ее, придало ей мужество; она решилась снова посмотреть.

Оба человека, все так же неподвижные, по-видимому, ждали её приказаний. Наконец Жанна осмелилась.

– Боже мой! – сказала она. – Где я?

– В безопасности, – отвечал нежный и мелодичный голос.

Жанна задрожала при звуке этого голоса. Кровь бросилась ей в лицо.

– Зачем вы принесли меня сюда? – спросила она, немного успокоившись.

– Не мы вас увезли, – сказал опять Кадрус.

– Но кто же были эти люди? Эти отвратительные типы, которые явились с балкона? Эти разбойники, связавшие меня? Где же они?

– Умерли! Умерли за то, что дотронулись до вас, – отвечал Кадрус.

Жанна невольно задрожала при этих страшных словах, но ею овладело доверие; она чувствовала себя в безопасности с человеком, произнесшим их.

– О! благодарю, – сказала она: – что вы освободили меня.

В порыве признательности она протянула руку Жоржу, который почтительно ее поцеловал.

– Вы в безопасности, – продолжал Жорж. – Мы сделаем всё, что вы прикажете.

Взволнованная девушка слушала биение своего сердца и некоторое время молчала. Она думала о странности этого приключения и взвешивала обещания Жоржа. Она поверила им.

– О! да, – сказала она наконец. – Мое сердце говорит мне это. Я с вами в безопасности.

Потом, подстрекаемая любопытством, никогда не оставляющим женщин, она спросила наивно:

– Для чего вы носите эту маску? Для чего скрываете ваше лицо от моей признательности?

– Это предписывает мне долг.

– Долг?

Да, – ответил Кадрус: – и даже более чем долг. Роковал судьба разделяет нас. Глубокая бездна вырыта между нами. Тот день, когда вы увидите лицо мое открытым, будет гибелен для меня… Но откуда мне знать? Этот день, может быть, будет гибелен для вас.

Жанна удержала слова, теснившиеся на её губах. По трепетному волнению груди можно было угадать внутреннюю борьбу, происходившую в сердце молодой девушки. Она хотела настаивать и не смела.

– Простите меня, – печально сказал Жорж, более взволнованный, чем ему хотелось выказать. – Простите меня, если я не повинуюсь желанию, которое для всякого другого было бы приказанием. Я сказал: нас разделяет судьба. Никогда вы не должны видеть моего лица. Никогда не должны знать имени того, кто вас освободил.

– Даже его имя! – вскричала Жанна со слезами в голосе. – Даже имя, которое я могла бы произносить в вечерних молитвах?

– Даже имя, – грустно ответил Жорж. – Мало того. Если вы можете оказать мне услугу взамен той, которую я имел счастье оказать вам, выслушайте меня. Никто не должен знать вашего печального приключения. И для вас, и для меня вы должны умолчать о некоторых подробностях. Мы должны привезти вас в замок, если ещё не поздно, если ничего ещё не узнали; когда явятся слуги, расскажите, что разбойники связали вас, потом, услышав стук экипажа, убежали. А о похищении не говорите ни слова. Если уже поздно, скажите, что вы выпрыгнули из окна при виде разбойников, что вы убежали, а потом вернулись, когда подумали, что нападение на замок окончено. Ваш дядя, все ваши люди не должны знать о покушении, жертвой которого вы чуть было не стали. Никто не должен знать, что у вас были избавители. Ваша репутация пострадает, если истина обнаружится.

Жанна поддалась убедительному и в то же время повелительному тону голоса, так гармонически раздававшемуся в её сердце; она слушала и не отвечала.

– Обещайте, – продолжал Жорж.

«Ах, ты лицемер! – бормотал про себя Фоконьяк: – Как он умеет улестить! Какая трогательная сцена… Я плачу»… – Негодяй вытирал своей костлявой рукою слезу, существовавшую только в его воображении. Жанна, вместо ответа, снова подала руку Жоржу, говоря:

– Я буду повиноваться.

– Благодарю, – ответил Кадрус. – Теперь нам надо ехать, – прибавил он: – Моя лошадь, кроткая как ягненок, перевезет вас.

Он вышел и свистнул особенным образом. На этот зов галопом прискакали две лошади, спрятанные под деревьями и прирученные оставаться на месте, не подавая знака жизни. Они положили головы на плечо Жоржа. Он одним прыжком очутился на седле, потом сделал знак Фоконьяку. Тот понял и подошел к лошади своего друга. Преклонив правое колено, чтобы помочь девушке сесть на седло Жоржа, он подал ей левую руку. Она воспользовалась подпорой, так любезно предложенной, и села на седло. Потом он сел на свою нетерпеливую лошадь и оба всадника поскакали во весь опор. Скакали они так быстро, что Жанна вынуждена была держаться за шею Жоржа. Жорж упивался близостью этого прелестного ребенка, которая прижималась к нему скорее с любовью, чем со страхом. Потом вдруг, подчиняясь непреодолимому любопытству, Жанна сказала Жоржу:

– Я хочу вас видеть.

– Нельзя, – ответил он глухо.

– Хочу, – настаивала она.

Голос её был так повелителен, что Жорж уступил. Он снял маску. Жанна узнала его и вскрикнула от радости.

– О, я угадала! – вскрикнула она. – Мое сердце сказало мне. Это он!.. Это ему обязана я моим освобождением!

Они продолжали бешено скакать. Фоконьяк следовал за ними, размышляя: «Надеюсь, что брюнетка будет со мной так же нежна, как эта хорошенькая блондинка с Кадрусом!»

С этой сладостной надеждой они приехали в замок. Оба всадника увидали, что замок ещё пуст.

Мария де-Гран-Прэ забилась в угол и решилась выйти оттуда, только услыхав голос Жанны, которая тихо её звала. Так как все слуги из замка были старательно удалены управителем, никто не был свидетелем похищения девушки, никто не видал, как Жорж и Фоконьяк привезли Жанну назад. В нескольких словах они объяснили Марии всё случившееся. Жорж и Жанна потребовали у неё молчания. Мало того, чтобы люди в замке не могли подозревать покушения, жертвой которого стала Жанна, условились, что обе девушки согласятся дать себя связать снова, для того чтобы слуги могли быть свидетелями насилия, которому они были подвергнуты. Все сплетни должны были прекратиться в виду этих фактов. Связав обеих кузин так деликатно, как это только было возможно, но с проворством, которое могло происходить только от большой привычки, Жорж и Фоконьяк простились с ними.

Они вернулись в свою гостиницу в три часа утра.

XVIII
Как Фоконьяк заставлял ходить часы

В гостинице все спали. Оба Крота могли войти во двор не будучи видимы и слышимы никем, даже конюхами. Эти бедняги ложатся поздно, спят в конюшнях вместе с лошадьми, которые едят, топают, фыркают. Следовательно, конюхи не могли услыхать возвращения всадников. Жорж и Фоконьяк могли даже войти в конюшню, взять солому и выйти, чтобы изгладить все следы бешеного бега. Удостоверившись, что никто их не слыхал, Кадрус и Фоконьяк осторожно возвратились в свои комнаты. Они нашли в своей передней слугу. Бедняга, лежа на скамье, храпел хрипя, как это свойственно пьяницам. Бутылка и стакан, засунутые под скамью, говорили, каким способом спящий успел развлечь скуку ожидания. Кадрус, не будя его, прямо подошел к часам и перевел стрелку к половине первого, потом стал трясти слугу.

– Так-то, негодяй, ты ждешь путешественников! – казал он.

Сонный не знал что отвечать.

– Будешь ты говорить? – в свою очередь спросил Фоконьяк.

– Уж так поздно… – пролепетал наконец слуга, отупев от сна и выпитой им водки.

– Как, так поздно! – вскричали оба друга: – поди, сам посмотри, пьяница…

Фоконьяк потащил несчастного к часам в гостиной.

– Посмотри! – сказал он: – Который час?

– Половина первого, – ответил слуга.

– Повтори, – сказал Фоконьяк.

– Половина первого, – повторил лакей.

– Ну, стало быть, ты пьян, негодяй! И вот доказательство тому!…

Фоконьяк вытащил из-под скамейки бутылку.

– Слушай, – продолжал он – кавалер де-Каза-Веккиа и я, мы прощаем тебе на этот раз.

– Никогда больше не буду, – ответил слуга плаксивым тоном пьяниц.

– На этот раз мы прощаем тебе, – сказал Фоконьяк с суровым достоинством: – и в доказательство выпей остальное и ложись спать.

Он вылил в стакан остаток водки из бутылки; слуга выпил и шатаясь побрел в свою комнату, между тем как Фоконьяк кричал ему:

– Впредь жди нас терпеливее!

Затем Жорж и Фоконьяк наскоро переоделись, потом, не раздеваясь, легли на кровати.

– При малейшем шуме, который покажет, что люди в гостинице начинают просыпаться, нам надо быть на ногах, – сказал Кадрус своему помощнику. – Мы первые должны узнать какие слухи распространятся о происшествии этой ночи. Станут обвинять Кротов. Однако Кроты наказали только жалкие орудия преступления, а теперь нам надо добраться до того, кто их подкупил; следовательно, нам надо присутствовать при следствии, которое должно произойти непременно.

– Не бойся, – ответил Фоконьяк.

Как человек привыкший просыпаться при малейшей тревоге, он повернул голову к стене и заснул с чистой совестью гражданина, сделавшего доброе дело. Жорж же, вспоминая о Жанне, напрасно призывал сон, и вот почему он первый услыхал голоса на крыльце гостиницы.

– Не трудно угадать, – говорил голос: – всё это наделали Кроты.

– Доказательством служит то, – сказал другой: – что они ограбили замок барона Гильбоа.

– Этого не может быть, – сказал третий: – в Магдаленском замке большая прислуга.

– Вот вздор! А если этот Кадрус взял с собою триста или четыреста человек?

– Кадрус не возьмет всей своей шайки из-за какой-нибудь сотни или тысячи франков.

– А ты почем это знаешь? Уж не из его ли ты шайки?

Громкий хохот зевак, число которых увеличивалось, последовал за этими последними словами. Это было именно в ту минуту, когда Жорж и Фоконьяк явились на дворе гостиницы. При виде таких благородных особ толки прекратились, так что любопытные могли слышать, как они спрашивали у конюхов своих лошадей. Погода так хороша, говорили они, что они хотят сделать утреннюю прогулку. Конюх, который привёл им лошадей, получил на водку за то, что держал стремена.

– Позвольте спросить, – сказал он: – вы в которую сторону сегодня изволите отправляться на прогулку?

– Для него тебе это знать, приятель? – спросил маркиз де-Фоконьяк.

– Да насчёт этой истории…

– Какой истории?

– Вы ведь знаете всех вельмож, – ответил болтун: – следовательно, должны знать и барона де-Гильбоа.

– Гильбоа? – повторил маркиз, как будто припоминая.

– Да, Гильбоа. Владельца Магдаленского замка, вот что на Вальвенской дороге.

– Ну?

– Кадрус с шайкой ограбил замок в нынешнюю ночь. Может быть, вам любопытно поехать туда. И прокурор и жандармы сейчас едут туда.

Оба друга казались в нерешимости, конюх прибавил:

– О! будь я свободен, я непременно отправился бы туда.

– Ну? – обратился Фоконьяк к Жоржу: – что ты скажешь, кавалер?

– Я поеду куда ты хочешь, – ответил Жорж.

– Поедем к Магдаленскому замку, – заключил маркиз.

Оба всадника пришпорили лошадей и исчезли из глаз зевак, которые любовались, разинув рот, быстрым бегом их лошадей. Едва лишь они удалились, как один из слуг гостиницы, шпион Фушэ, писал рапорт о всех путешественниках находящихся в гостинице. Об обоих Кротах там была эта фраза:

«Воротились в половине первого. Уехали на рассвете гулять. Будут присутствовать при следствии в Магдаленском замке.»