Текст книги "Разбойник Кадрусс"

Видя, что Жанна не отвечает и повидимому погружена в размышления, Жорж спросил:

– Ты не слышишь?

– Слышу, ответила она. – Но для чего же не оставить жизнь, которую ты принужден был вести против твоей воли? Убежим далеко, мой Жорж, мой Кадрус, говорила она, судорожно сжимая руку молодого человека: – убежим далеко от этих проклятых людей, которые заставили тебя страдать.

– Нет, моя возлюбленная, ответил Жорж, печально улыбаясь. – Уже поздно. Невозможно. Моя судьба должна совершиться. Я поклялся моим подчиненным. Я сдержу мое слово. Если им предназначено погибнуть, я должен умереть вместе с ними. Мы разбойники верны клятве. Повторяю, уже поздно.

– А я клянусь пред Богом, сказала Жанна: – что я тебя не переживу. Доволен ли ты? шепнула она на ухо Кадрусу, целуя его красивые кудри.

Сердце молодого человека было так полно, что он не мог отвечать.

Чрез несколько минут он проводил Жанну до крыльца Магдаленского замка. Молодая девушка страдала от волнения и страха.

– Чего ты боишься, моя возлюбленная? говорил Жорж. – Разве ты не под защитою Кадруса? Зймок окружен. Никто не может приблизиться к тебе так, чтобы я этого не знал. Кроты караулят хорошо.

Долгий поцелуй был единственным ответом молодой девушки, которая дрожа от волнений этой ночи, вернулась к себе. Она наклонилась к окну, чтобы ещё раз увидеть того, кому она жертвовала всем. Он исчез. Только она слышала пение птицы, разносившееся по пространству. Это был сигнал Кадруса его подчиненным.

Атаман Кротов пошел в лес. Он чувствовал потребность остаться один, чтобы вполне насладиться своим счастьем. Он воротился только утром. Фоконьяк ждал его с нетерпением. Он имел сообщить ему очень важные вещи.

XXXII-1
Сватовство

Кадрус, воротившись домой, не обратил никакого внимания на, что ему хотел сообщить его помощник.

– Пусть мне принесут полный парадный костюм, – сказал он своему камердинеру: – я поеду.

– Как, так рано! – спросил Фоконьяк: – Ты не хочешь даже отдохнуть, уснуть немножко?

– Нет, я должен сейчас ехать.

– Ты едешь в Магдаленский замок? – спросил гасконец, смеясь и угадывая, зачем друг его хотел обратиться к Гильбоа.

– Тебе какое дело? – резко ответил Кадрус. – Неужели я не могу сделать шага, не отдавая тебе отчета в моих поступках?

– Мне нет никакого дела, – сказал Фоконьяк.

Завернувшись в свой халат, он сел у камина и затянул какую-то песню, растянувшись в креслах, как человек, который хочет долго отдыхать. Кадрус следил за ним с тревожным и недовольным видом.

– Ты разве не едешь со мною? – спросил он вдруг, оторвав своего помощника от прелестей мелодии, которою он казался занят вполне.

– Я? нет! – ответил гасконец.

– А я думал, – продолжал атаман Кротов – что ты каждый день будешь ездить ухаживать за Марией де-Гран-Прэ. Ты сам мне это говорил.

– Не отпираюсь, любезный друг. Не отпираюсь. Но согласись, ещё слишком рано. Притом, один день пропустить можно. Будут ждать с большим нетерпением.

– Ты говоришь нелепости, – сказал Кадрус, тайный гнев которого можно было видеть.

– Пожалуй и нелепости, – ответил очень спокойно Фоконьяк: – но я остаюсь.

– Твое пение раздражает мне нервы, – сказал атаман Кротов, не будучи в состоянии воздерживаться долее.

– Зачем же ты не говорил, раздражительный друг? – я тотчас замолчал бы. Согласись, что ты сегодня в пресквернейшем расположении духа и непомерно взыскателен… На мои вопросы ты не хочешь отвечать. Хочешь, чтоб я ехал, не хочешь, чтобы я пел… Признайся, мой милый, что ты не доволен собою и не знаешь на ком выместить твое неудовольствие.

– Как ты это понимаешь? просил Кадрус несколько спокойнее.

– Боже мой! очень просто. Ты был на свидании, которое тебе назначила Жанна де-Леллиоль. Она разумеется тебе пропела: «Я люблю в тебе тебя»…

– Я запрещаю тебе говорить со мною таким образом о Жанне. Понимаешь? Запрещаю!

– Очень хорошо, – ответил Фоконьяк с величайшим хладнокровием – по если с одной стороны ты заставляешь меня замолчать с первого слова, а с другой не настолько откровенен, чтобы сказать мне, чего ты хочешь от меня, мы вряд ли поймем друг друга. Хочешь, я разом скажу тебе все? Ты до безумия влюблен в племянницу Гильбоа. Ты обещал сегодня утром просить её руки у её дяди и желаешь, чтобы я помог тебе в этом. Так ли?

– Ну, да, признаюсь.

– Зачем же ты не сказал тотчас? – смеясь заметил Фоконьяк, который поспешно встал с кресла и сбросил халат. – Я одеваюсь, наряжаюсь и еду с тобою.

Пока оба занимались своим туалетом, гасконец, не пропускавший никогда случая подтрунить, говорил своему озабоченному другу:

– Хорошо ли ты обдумал? Ты мне часто говорил: брак – могила любви. Не стану припоминать тебе тысячи правил в том же роде, которыя ты мне напевал на все лады.

– Оставь меня в покое, – грубо ответил Жорж: – брось свои глупые шутки, едешь ты или нет?

– Как же! сказал Фоконьяк – как, скачу! Могу ли я пропустить единственный случай сделаться твоим кузеном?… Летим в замок… Да, летим!

Чрез несколько минут оба начальника Кротов поскакали на своих превосходных лошадях в Магдаленский замок. Гильбоа принял их в гостиной. Барон дрожал очень естественно. Он находился во власти этих людей, приезд которых всегда делал ему неприятности. Однако, скрывая свои чувства, он очень любезно пригласил их сесть, а сам думал:

«Боже мой! чего они от меня хотят?»

Однако он во все не подозревал, что дело идет о новом браке. Фоконьяк не заставил его ждать.

– Я читаю на вашем лице, барон, сказал он: – какое удивление причиняет вам наш ранний визит…

– Помилуйте! отвечал Гильбоа, придавая своему лицу все лицемерное благодушие, к которому он был способен: – вы всегда будете дорогими гостями. Но вы, вероятно, желаете говорить со мною… о миллионе… вам нужно какое-нибудь обезпечение кроме моих слов, маркиз?

– Полноте, любезный барон, с пренебрежением сказал гасконец – эти вещи устроиваются нотариусами… За кого вы принимаете меня?

– Справедливо, справедливо, жалобно ответил барон, дрожа, что так промахнулся пред такой знатной особой – может быть, вы хотите поговорить со мною о бриллиантах, которые должны украшать свадебную корзинку?

– Об этом мы поговорим в свое время и в своем месте, любезный дядюшка. Я заранее убежден, что вы разщедритесь великолепно. Но вот мой благородный друг, кавалер Жорж де-Каза-Веккиа желает поговорить с вами о свадебной корзинке и о приданом.

Гильбоа с изумлением вытаращил глаза.

– Я не понимаю… пролепетал он.

– Это очень ясно, смеясь ответил гасконец – мой благородный друг также желает жениться…

– Решительно не понимаю, со вздохом ответил барон.

– О! вы понимаете очень хорошо. Но если вы непременно желаете более яснаго объяснения, то я скажу вам, что имею честь просить руки вашей племянницы девицы Жанны де-Леллиоль для моего благороднаго друга кавалера де-Каза-Веккиа.

Гильбоа побледнел и судорожно ухватился за ручку кресла.

– Как! вскричал он – моей племянницы Жанны! Но вы хотите меня раззорить!

– Неужели вы хотите уверить нас, повторил гасконец – что ничтожный миллион, который вы так любезно обещали мне, составляет все ваше состояние? Это не может быть. Мы очень хорошо знаем, что состояние, законно принадлежащее мадемуазель Жанне, так хорошо управлялось, что довольно кругленькая сумма помещена, мы знаем даже где.

Смеясь над испуганным лицом барона Фоконьяк продолжал несмотря на то, что Жорж пытался заставить его молчать.

– Да, любезный Крез, мы знаем что от провизии, назначенной для императорского войска, растолстели не солдаты, а ваш кошелек.

– Это ложь! это ложь! Вы не можете этого доказать! вскричал барон.

Он знал, что Наполеон не любит разглашать плутовство такого рода и что император велит затушить это дело, если оно обнаружится; следовательно, он мог безстыдно отпираться.

– Да, лукаво продолжал гасконец – я очень хорошо понимаю причины ваших энергических отпирательств. Но я вам докажу, когда наступит время, что и с этой также стороны вы не будете в состоянии спастись. Императора можно заинтересовать в том отношении, чтобы объявить вас виновным. Он не побоится огласки. Позвольте сделать вам один простой вопрос.

Барон согнулся, как человек ожидающий получить новый удар по плечам. Фоконьяк продолжал:

– Да!… Один простой вопрос: разве вы намерены оставить у себя состояние девицы Леллиоль, если вскричали при первом слове о браке: я раззорен! Это мне напоминает историю похищения молодой девушки подкупленными негодяями. Цель угадать легко…

При этих словах Гильбоа страшно побледнел. Он старался отпираться движением руки; слова не могли выйти из его засохшаго горла.

Кадрус наблюдал за разстройством лица барона по мере того, как Фоконьяк наудачу догадывался о причинах похищения Жанны. Гильбоа, как все трусы, начал плакать.

– Вы знаете, говорил он, ломая руки: – вы знаете, я невинен!… Меня самого обокрали… Я продал мое Отривское поместье… Воры украли у меня эту сумму… полтораста тысяч!

– Шардон отдал эти деньги Дюбоа, парижскому нотариусу в улице Сен-Дени, сказал Кадрус, грозно подходя к барону, который думал, что настал его последний час.

– Пощадите!… пощадите!… вскричал он, падая на колена пред Жоржем: – пощадите мою жизнь!… Возьмите мою племянницу… но не губите меня!

Кадрус оттолкнул его ногою.

– Не тебя щажу я, сказал он: – я не хочу, чтобы мое вступление в твою семью было загрязнено такой кровью, как твоя.

Он увел с собой Фоконьяка из гостиной, где оставил барона, который приподнялся с колен и бросил на него ненавистный взгляд, говоря:

– О! неужели я не найду способа погубить этого человека?

Чрез минуту хозяин Магдаленского замка велел сказать своему управляющему, чтобы он немедленно пришел к нему в кабинет.

ХХХIII
Заговор

Когда Шардон получал такое приказание от барона, он знал, что или хозяин его находится в крайнем затруднении, или замышляет какую-нибудь штуку. В том или другом случае ему предстояли выгоды. Итак, бывший каторжник поспешно прибежал. Первый взгляд, брошенный на его хозяина, сказал ему, что он не ошибся.

«Решительно это что-нибудь важное, подумал управляющий. Адская усмешка сжавшая его губы, показала бы его хозяину, еслиб он ее приметил, как опасно употреблять таких людей.

– Что такое с вами, барон?

– Ах! еслибы ты знал чтд со мною случилось. Чтд за несчастная мысль была похитить Жанну и какой это гибельный случай привел этих двух человек в лес!

Глаза Шардона засверкали.

– Разве вы напали на след странствующих рыцарей, избавивших мадемуазель Жанну от наших ловких соображений? съ‘ притворным смирением спросил управитель.

– Именно, отвЕтйл Гильбоа.

– Это были влюбленные, опять сказалъ' Шардон. – Я это говорил, если вы вспомните, барон, продолжал он, когда его хозяин сделал утвердительный знак: – рано или поздно, птйцы станут порхать около клетки. Теперь стоит только ловко разставить силки…

– Мы ничего не можем сделать против них, с горестью сказал Гильбоа.

– Ничего не можем! воскликнул доверенный человек.

– Ничего! продолжал барон: – гм увидишь; письмо, которое наш посланный должен был отвезти в Англию…

– Ну-с?…

– Они захватили это письмо и перстень…

– Ах, чорт побери! сказал Шардон.

– Да, продолжал Гильбоа: – они захватили и ограбили нашего курьера. Потом, вероятно задержав его в плену несколько дней, выпустили его и послали продолжать путь к Людовику XVIII. Меня удивляет только одно: каким образом мой верный курьер не приехал предупредить меня, как только сделался свободен.

Барон не подозревал, что гонец, на верность котораго он так полагался, получил десять тысяч, обещанных Кадрусом, и весело отправился исполнять свое деликатное поручение.

«Каков хозяин таков и слуга», говорит пословица.

– Меня удивляет ещё одно, продолжал Шардон после минутнаго размышления. – Вы мне говорите, что влюбленные захватили перстень и письмо, а потом прибавляете, что курьер продолжает путь в Англию. Зачем же он едет туда?

– Люди эти удержали нашего курьера только на то время, пока подделали перстень и письмо; потом отправили курьера, убежденнаго, что он везет оригиналы к его величеству. Я теперь нахожусь в полной зависимости у этих людей.

– Кто же эти люди, барон, скажите мне?

– Кавалер де-Каза-Веккиа и маркиз де-Фоконьяк.

– Я так и думал! – вскричал Шардон. – Когда вы приняли их здесь в. первой раз, я предчувствовал, что чрез них выйдут у нас пёприятности. Потом мне кажется, я гдето видел одного из них… и подозрения мои в этом отношении до того странны, что я не смею останавливаться на них. Д между тем, продолжал Шардон, как бы говоря сам с собою, в то время как Гильбоа стирался прочесть в глубине мыслей своего управителя: – волосы и обритая борода очень переменяют человека. Зеленая шапка и красный казакин тоже составляют перемену… Потом я видел его мельком… Он убежал чрез несколько дней после моего вступления… Нет, это самая нелепая мысль! Однако я видел его ещё вчера. Он волочит ногу как старая кляча.

– Как старая кляча? – повторил Гильбоа, ничего не понимая.

– Да, – ответил управитель.

– Но что это значит? – настаивал барон.

– В остроге так называют тех, кто несколько раз был приговорен.

– Как! – вскричал барон: – Ты думаешь, что Фоконьяк каторжник? Это невозможно! Фушэ разузнавал подробно прошлую жизнь этого человека. Повторяю, твое предположение нелепость.

– Почему же? – возразил Шардон, качая головой: – Бывали вещи ещё необыкновеннее. В остроге есть свои легенды, где бывшие каторжники играли такие же удивительные роли, как и этот маркиз. Но прежде всего скажите мне, барон, почему вы думаете, что кавалер и маркиз – те влюбленные, имена которых, мы стараемся узнать?

– Ничего не может быть проще, – ответил Гильбоа: – они оба официально просили у меня руки моих племянниц.

Он рассказал, как Фоконьяк принудил его дать слово, и как он обещал руку Марии де-Гран-Шрэ, с миллионом в приданое и свадебной корзинкой во сто тысяч экю. Потом рассказал про притязания кавалера де-Каза-Веккиа на Жанну де Леллиоль. Притязания эти невозможно было отвергнуть, потому что эти люди по странной случайности знали все.

– Но что говорит мадемуазель Мария о подобном притязании? Невозможно, чтобы ваша племянница согласилась выйти за этого донкихота.

– Ты ошибаешься… Молодые девушки так непредсказуемы!.. Когда я ей сказал о планах этого Фоконьяка, она сначала расхохоталась. Потом на другой день, из желания называться маркизой, или по какой другой причине, она согласилась на мои настоятельные просьбы…

– А вы настаивали?

– Ведь дело шло о моем изгнании или по крайней мере о ссылке. Император не щадит заговорщиков.

– А что отвечала мадемуазель Жанна, когда вы ей сообщили о предложении кавалера?

– Я ещё с нею не говорил. Но моя племянница, должно быть, сговорилась с этим молодым человеком. Где и когда они виделись, я не понимаю. Только она ждет этого предложения. Я не могу в этом сомневаться при виде самоуверенности этих людей. Как тут быть? – с горечью сказал хозяин Магдаленского замка.

Шардон, погруженный в глубокие размышления, не отвечал.

– О чем ты думаешь? – спросил Гильбоа.

– О том, что объясняет мне все происшествия разом обрушившиеся на вас. Слушайте; наверно кавалер и маркиз имеют сношения с мошенниками. Мы имеем доказательства тому в подделанном письме и перстне. Это подтверждает мои опасения относительно того места, где я в первый раз видел этого Фоконьяка. О кавалере де-Каза-Веккиа я ничего не могу сказать, кроме старинной поговорки: скажи мне, с кем ты знаком, и я скажу тебе, кто ты таков.

С этой минуты Шардон держал нить, которая должна была шаг за шагом привести его к истине. Одаренный редкою проницательностью, способный на самыя тонкия соображения, человек этот, замышлявший уже четыре года – это узнали впоследствии – погибель Гильбоа, сумел открыть тайну Кадруса. Говорят, будто Фушэ хотел сделать его начальником полиции, до того он был поражен его способностью тонкого сыщика.

– Два молодчика такого закала, смелые настолько, что явились даже ко двору, пренебрегая Фушэ и его полицией, узнали об огромном состоянии вашей племянницы. Овладеть подобным богатством слишком большое искушение, для того чтобы они не расставляли своих засад около замка. Стало быть, прежде всего они постарались разузнать привычки обитателей; Это объясняет их постоянное присутствие вокруг Магдаленского замка, их многочисленные посещения и странные звуки, слышимые ночью всеми людьми в доме. Заметьте, слухи эти люди ваши приписывали шайке Кротов.

– Далее, далее! – сказал барон, который при последних словах стал внимательнее прислушиваться к замечаниям Шардона: – те, которые наблюдали день и ночь за замком, непременно были свидетелями покушения против мадемуазель Жанны. От этого до роли освободителя был только один шаг. Освободители наказывают гнусных похитителей и приобретают вечную признательность. От признательности до более нежнаго чувства один только шаг. Две девицы влюбляются в странствующих рыцарей.

Гильбоа с удивлением вытаращил глаза при проницательности своего управляющаго; он начинал понимать. Шардон продолжал:

– Но освободители не обнаружили себя; они остались прекрасными незнакомцами. Весьма естественно, сердце и воображение простодушных девиц работали. Всякая комедия должна кончиться браком, они и захотели розыграть последний акт. А мы сами доставили им материалы для этой пиесы.

– Да! с унынием прошептал Гильбоа.

– Что же заключаете вы из всего этого? спросил Шардон.

– Я ничего, печально ответил барон.

– А я заключаю кое-что, продолжал управляющий. – Вы увидите. Два нищих наших сообщника были наказаны, не так ли?

– Несчастные были зарезаны.

– Да! Они были зарезаны, но кем и как? Освободителями и так как убивают Кроты: то-есть, у них на шее была рапа, служащая как бы печатью свирепаго атамана этой шайки.

Барон вдруг вскочил; рн понял все.

– Кадрус! вскричал он: – это он! Это оба начальника страшной шайки, насмехающейся над всем. Голова их оценена! Я могу отмстить.

В первую минуту Гильбоа, не подумав хорошенько, подошел к бюро и тотчас хотел написать донос Фушэ. Управитель остановил его.

– Вы погубите себя, сказал он: – поймите, что против доказательств в их личности, которую они доставили министру полиции, вы можете представить только предположения. Доказательств у нас нет. А люди эти, к несчастью, имеют доказательства против нас. Тогда все скажут, что вы из личных интересов стараетесь освободиться от опаснаго соперника. Фушэ этому поверит, и может быть, пошлет вас В ссылку, если не отрубит голову на Гревской площади.

– Ах! прошептал испуганный барон, падая на кресло и закрывая голову обеими руками, как-будто хотел удержать ее на плечах. – Чтд делать?

– А может быть есть способ, ответил Шардон: – слушайте же меня внимательно. Голова ваша не будет отрублена. Надо ее защитить. Слушайте же. Такие люди, как мнимый кавалер де-Каза-Веккиа и маркиз де-Фоконьяк, слишком лукавы для того, чтобы мы могли пытаться бороться с ними. Еслиб мы имели дело с другими людьми, тогда безыменное письмо скоро положило бы всему конец. Но теперь это невозможно. Кадрус и его помощник узнают, что удар нанесен нами. На другой день их ареста будем арестованы и мы и они без труда докажут, что мы действовали из мщения. Еслиб мы заставили одного из их бывших товарищей по острогу выдать их, я вам говорил уже, что я узнаю в этом Фоконьяке каторжника, убежавшаго чрез несколько дней после того, как я поступил в острогъ – если, говорю я, их взялся бы продать кто-нибудь из их бывших товарищей, тогда все устроилось бы к лучшему. Начальники Кротов не подозревали бы, откуда обрушился удар. Удостоверившись в личности обоих разбойников, Фушэ не доверил бы их показаниям против нас. Вы раскричались бы, что это клевета, ложь…

– Нельзя ли в таком случае, – намекнул Гильбоа, которому надежда придала опять благодушный вид – не отпираясь от перстня и письма, которые компрометируют все окрестное дворянство, растолковать министру полиции, что этот мнимый заговор был поддерживаем мною только для того, чтобы он мог лучше узнать друзей и врагов императора?

– Может быть, ответил управитель: – во всяком случае средство это следует употребить за несколько дней до ареста разбойников.

– Но надо найти бывшаго товарища Фоконьяка, сказал барон.

– Я кажется знаю одного, сказал Шардон, стараясь припомнить. – Кажется, его звали Леблан [Белый]. Волосы и борода у него были, как у альбиносов. Это был сильный молодчик, довольно ученый, даже слишком ученый, вот отчего он и попал на содержание к королю. Что сделалось с этим человеком, я не знаю, только думаю, что срок его уже кончился. Где его найти?.. Не позволите ли вы мне съездить в Париж? Там я осведомлюсь. С ловкостью, к которой вы, конечно, признаете меня способным, я, вероятно, успею.

– Да, именно! – с живостью сказал барон, отпирая бюро и вынимая несколько свертков с деньгами, которые он отдал управителю: – Да, поезжай. Сделай всё возможное и невозможное. Сыпь деньги пригоршнями и не жалей ничего.

Чрез несколько минут Шардон скакал в Париж, а Гильбоа несколько успокоившись, говорил себе:

«А, кавалер! а, маркиз. Бы держите меня в руках и я вас держу… Кто из нас выиграет?»