Текст книги "Разбойник Кадрусс"

ХXIII
История двух ножей

Наполеон обедал дурно… когда обедал один. Каждый знает, что он ел скоро, оставался за столом четверть часа и любил только пирожное. Но угощал он всегда роскошно и великолепно. Быть допущенным к императорскому столу было редкою милостью.

Узнав, что кавалер де-Каза-Веккиа спас герцогиню де-Бланжини, император позаботился указать за столом место каждому из приглашенных.

Когда вошли два атамана Кротов, двор был ещё взволнован происшествием с принцессой. Наполеон хотел, чтобы герцогиня села напротив него, а с каждой стороны её был поставлен прибор для тех, в честь кого давался этот обед. Жорж де-Каза-Веккиа сел с правой стороны от неё, де-Фоконьяк – с левой. Несмотря на все случайности их отважной жизни, оба атамана не могли не вздрогнуть, когда камер-лакеи произнесли их имена в большой зале Генриха III, где был накрыт обеденный стол. Но это движение промелькнуло как молния. Жорж с надменным равнодушием бросил рассеянный взгляд на великолепный стол. Приглашенные чувствовали, что эти два дворянина уже на пути в фавориты; они окружили их и спешили поздравить. Жорж сначала был холоден и исполнен достоинства, Фоконьяк был любезен как-то надменно.

По этикету все должны были стоять около назначенных им мест, ожидая, чтобы сесть после прибытия Наполеона и императорской фамилии. Следовательно, Жоржа и Фоконьяка разделяло пустое кресло, назначенное герцогине. После короткого ожидания отворилась дверь, которая вела в грот, где на больших балах помещались музыканты. Камергер доложил о его величестве императоре и короле. Наполеон, в сопровождении своего семейства и маршалов, вошел в залу Генриха III. Он шел, не обращая внимания на головы наклонявшиеся пред ним, но удостоил только с своего места сделать приветствие рукой Жоржу и Фоконьяку, которые низко ему поклонились.

Императрица не присутствовала на обеде. Пустое кресло между двумя друзьями было занято герцогиней де-Бланжини, которую камергер привёл к этому месту. При виде Жоржа и Фоконьяка герцогиня вздрогнула с движением досады против императора, который, посадив её подле избавителя, подверг её неприятности выносить его любезности, с досадой на самое себя, потому что к человеку, которому она обязана была жизнью, она испытывала чувство похожее на. ненависть.

Садясь на свое кресло, молодая женщина обещала себе сохранять ледяную сдержанность против лести, которой наверно осыпет ее Жорж. Мысль герцогини состояла в следующем:

«Этот человек спас меня. Я влиятельна и могущественна при дворе. Он знатен, может надеяться заставить себя полюбить и наверняка воспользуется своей услугой, чтобы навязаться мне в друзья.»

При этой мысли гордость её возмутилась. Однако молодой человек не переходил за границы холодной вежливости и герцогиня решилась обратить всю свою любезность на Фоконьяка, которому она не была обязана ничем. Кадрус с одного взгляда угадал поведение, которое герцогиня начертала себе, обижаясь, что эта дама сочла его способным воспользоваться оказанной ей услугой. Жорж обращался с ней с холодностью, почти надменной, оказывая ей только те знаки внимания, которые предписывает общежитие.

Фоконьяк же, напротив, вёл себя, как маркиз времён Регенства, любезно отвечал на предупредительность герцогини де-Бланжини и чрезвычайно находчиво давал ответы на благосклонные замечания императора. Наполеон удивлялся, как маркиз не принимает мер, чтобы не дать угаснуть благородному имени Фоконьяков.

– Государь, – ответил маркиз: – имя Фоконьяков получило начало при Карле Великом, оно угаснет при Наполеоне Великом, этого достаточно для фамилии, когда она видела двух величайших гениев человечества.

Наполеон любил тонкую лесть. Параллель между ним и великим императором было для него чрезвычайно приятно. Фоконьяк поднялся на неизмеримую высоту в мнении придворных. Жорж своей сдержанностью, своим непринужденным и любезным обращением оказался совершенно достоин неожиданной милости, доставившей ему место за императорским столом.

– Вы нам обещали, – обратился Наполеон к Жоржу за десертом: – историю вашего чудесного ножа, который оказал нам такую важную услугу, спася жизнь герцогини де-Бланжини, нашей родственницы. Мы охотно выслушаем вас.

– К вашим услугам, государь, – ответил Жорж, поклонившись. – Ваше величество очень милостивы, напоминая мне то, что этот нож сделал для герцогини де-Бланжини. Это будет добавочной страницей к его историческому происхождению. Это было в 1237 году. Весь христианский мир соединился для того, чтоб помочь сирийским принцам. Людовик Святой имел намерение стать во главе новых рыцарей крестовых походов. Переходя из уст в уста, известие об этих крестовых походах против неверных скоро дошло до Востока, который пришел в сильное волнение. Горный Старец[11]11
  Хасан ас-Саббах, Хасан-и Саббах (1050-е—1124) – исмаилитский деятель, основатель государства низаритов (известны как ассасины). Требовал от своих приверженцев максимального аскетизма и сам придерживался такого образа жизни. Внутри секты были установлены жёсткие и авторитарные порядки. По подозрению в нарушении установленных правил ас-Саббах приказал казнить даже одного из своих сыновей.


[Закрыть] – этот царь убийства, как его. называют историки тогдашнего времени – узнал намерения Людовика IX в своим страшном разбойничьем гнезде на неприступных Ливанских утесах. Человек этот повелевал фанатическим народом и окружил себя такими приверженцами, которые по его приказанию отправлялись нести смерть тому, кого им назначал их атаман. Никогда убийца не колебался исполнить данное ему поручение, пребывая в убеждении, что он попадет за это в рай. Горный Старец, узнав о готовившейся экспедиции, собрал торжественный совет, в котором было решено убить Людовика IX. Как ни секретно происходило это совещание, сирийские христиане узнали о нём, узнали и о том, что два человека, которым это преступление было поручено, уехали во Францию, правда, переодевшись. Как же их узнать? Весь христианский мир находился в беспокойстве. Людовику IX угрожала смерть. Только один Горный Старец мог этому помешать. Тогда-то двенадцать христианских рыцарей решились предпринять одни то, на что не осмелился бы в то время целый народ. Дело шло ни более, ни менее как о том, чтобы ворваться в страшный замок, в котором жил Горный Старец, захватить его и принудить послать новых лазутчиков, чтобы остановить первых, добиться от него обещания никогда не покушаться на жизнь Людовика IX, или же, в конце концов, попросту убить этого повелителя убийц. Только неслыханная смелость могла исполнить подобное предприятие. Двенадцать рыцарей решились на это. Мало того. Не смотря на часовых, карауливших логовище их повелителя, эти рыцари пробрались к Горному Старцу, застали его одного и добились от него отмены смертного приговора Людовику IX. Начальником этой экспедиции был мой предок, государь! Старый сирийский шейх знал толк в храбрецах. Он повиновался не страху, а чувству восторга к такой отваге, и захотел привлечь к себе таких людей.

«Христианин, – сказал он моему предку: – ты совершил великий подвиг. Все равно к какой бы религии ни принадлежал человек, к нему можно иметь доверие, когда он способен на такие вещи ради своего государя. Поступай ко мне на службу. Ты получишь от меня почести, богатство, славу. Сверх того я позволю тебе и твоим товарищам свободно исповедовать вашу религию». – После отказа'моего предка Горный Старец продолжил: – Ну, пуст не говорят, Что Горный Старец видел Чудеса храбрости и не вознаградил Их. Не бойся ничего, христианин, твой Король будет спасён: “Ты и твои товарищи будете иметь тайное покровительство до тех пор, пока не ступите на землю, вашей родины. Через год ты получишь от меня подарок. Этого времени будет для меня достаточно для того, чтобы отчеканить эфес клинка, который я намерен предложить тебе. Я хочу, чтобы работа этого эфеса напоминала всем, и теперь и в будущем, про твой благородный поступок. Я хочу, чтобы это оружие переходило из рода в род».

– Через год, – заключил Жорж: – предок мой получил этот нож, который привлек внимание вашего величества. Изволите видеть, государь, – сказал кавалер де-Каза-Веккиа, подавая Наполеону филигранную рукоятку своего чудного ножа – тут вместе соединены крест и полумесяц. Христианство и Магометанство подают друг другу руку.

Историю эту, рассказанную без спеси, без гордости, а очень просто, все выслушали с величайшим интересом. Но генерал Рампон, красный нос и грубость которого вошли в пословицу в войске и при дворе, был раздражён вниманием, которое начинали обращать на себя эти старинные дворяне – Каза-Веккиа и Фоконьяк.

– Милостивый государь, – резко заговорил он с Жоржем – вы сейчас сказали, что этот знаменитый нож должен был переходить по наследству из рода в род в вашей фамилии?

– Совершенно справедливо, – ответил Жорж.

– Я удивляюсь, каким же образом попал к вам этот нож. Во время моего пребывания в Италии, я слышал, не в обиду вам будь сказано, что…

– Что я незаконнорожденный? – перебил Жорж.

– Да.

– Это правда. Но Горный Старец завещал, чтоб нож этот принадлежал самому достойному в нашем роде, и семейный совет так определил.

Наполеон знал раздражительный характер генерала и заблагорассудил перебить разговор, завязавшийся между ним и Жоржем.

– Кажется, и вы хотели рассказать нам историю о вашем ноже? – обратился он к Фоконьяку.

– Моя историй не так чудесна и более скромна, – ответил маркиз, сделав поклон в стиле Людовика XV.

– Мы слушаем, – любезно продолжал император, также кивнув головой.

– Государь, – с уверенностью начал Фоконьяк: – мой нож не имеет такого благородного происхождения, как нож кавалера де-Каза-Веккиа. Но он издалека. Рукоятка его служит воспоминанием об охоте за слоном. Я думаю, что рассказ этот будет не так интересен, но, повинуясь желанию вашего величества, я постараюсь рассказать его как можно короче. Новое дворянство своими высокими подвигами успело изгладить до такой степени блестящие действия наших предков, – продолжал хитрый гасконец: – что я не знаю должен ли напоминать, что этот нож был подарен моему предку Дамасским султаном. Подарок этот был сделан во время первого крестового похода. Но подарки такого рода так многочисленны в нашей фамилии, что мы могли бы наполнить ими целый арсенал.

При этом бесстыдном хвастовстве генерал Рампон не выдержал, заворчал и завертелся на стуле.

– Следовательно, в моем ноже замечательна только рукоятка; по величине куска слоновой кости. По тонкости резьбы, по гармонии замысловатости подробностей она не уступает ни в чём всем известным работам из слоновой кости. Она представляет все возможные роды соколиной охоты, все хитрости этой благородной птицы. Мне пришлось заставить сокола охотиться за такой дичью, за которой ему не случалось охотиться никогда… за слоном!

– За слоном! – не могли не прошептать с недоверчивым видом, не смотря на присутствие Наполеона, гости окружавшие императорский стол.

– Охота за слоном!

– С соколом!..

– Маркиз!.. Вы шутите!..

– Вовсе нет, – ответил Фоконьяк: – и вот тому доказательство.

Он показал на рукоятке своего ножа сокола, вырывающего когтями и клювом глаза слона, защищающегося от индийцев, окруживших его со всех сторон.

– Эта резьба представляет истинное происшествие, случившееся в то время, когда я был в Индии. Лорд Чёрчиль, президент Ост-Индской компании, раздражал мне нервы. «Ничего не может быть опаснее охоты на слонов», – беспрестанно повторял он мне. – «Хотите пари в тысячу гиней, – сказал я ему, когда мне наскучило слышать одну и ту же песню: – что на моей лошади, не трогаясь с места, я сделаю любого из ваших слонов смирнее кошки?» Благородный лорд поддержал пари. Впрочем, когда же англичанин отказывался от пари, как бы ни было оно нелепо? Я немедленно выписал из Африки несколько соколов, где охота с этой благородной птицей ещё не совсем исчезла… Моя птица, искусно прирученная посредством чучела слона, выклёвывать глаза животному, которому сделали искусственные зрачки, легко одолела дикого зверя. О, какое это было торжество! Ослеплённый слон побежал наудачу, потом лег. Его доконали выстрелом в ухо. Я выиграл тысячу гиней у лорда Чёрчиля. Кроме того, мне достались самые лучшие клыки, когда-либо находившиеся у индийцев. На одном из этих клыков туземный художник вырезал этот барельеф, напоминающий высокий подвиг сокола, и кроме того вырезал герб моей фамилии. Внизу подпись лорда Чёрчиля.

Кончив свой, рассказ, маркиз показал гостям на своем ноже подпись благородного лорда… вырезанную два часа тому назад этим бесстыдным хвастуном. Рампон, который был немножко пьян, увидев подпись, закричал:

– Эти собаки-англичане – прошу прощения у вашего величества – не стоят подковы мертвой лошади, но они не лгут! Если лорд Чёрчиль подписал, то история эта справедлива.

– Благодарю, генерал, – сказал Фоконьяк: – за ваше доверие ко мне… после удостоверения.

Император сделал Рампону знак, чтобы он промолчал, потом сделал знак, чтобы ему подали нож, взглянул на него и сказал:

– Господа, те, которые имеют такие ножи, должны уметь владеть шпагою. Надеюсь, что вы покажете это нам в сражении, если наши враги вынудят нас к войне.

Он встал. Это был сигнал для двора. Все тотчас были на ногах. Потом Наполеон сделал приветствие рукою с милостивой улыбкой гостям, приглашенным к его столу, и в сопровождении своего семейства и высоких сановников вернулся в свои апартаменты.

Обед закончился. В полночь император и императрица давали придворный бал.

XXIV
Бал

Возвратившись домой, Жорж и Фоконьяк подумали о своем туалете и вечером явились на бал. Все повернули головы к этим знатным иностранцам.

Как люди, привыкшие повсюду производить впечатление, маркиз и кавалер удостоили некоторых дружелюбной и покровительственной улыбкой; потом пошли поклониться принцессе Полине, которая в отсутствие императрицы, являвшейся только в середине бала, играла роль хозяйки.

Герцогиня приняла приветствия приезжих с очаровательной улыбкой; она хотела заставить кавалера забыть холодный прием, который она оказала ему за обедом.

– Говорили, – начала она: – что сегодня утром вы были в Магдаленском замке, на арене подвигов бандита Кадруса.

– Действительно, герцогиня, мы с маркизом де-Фоконьяком из любопытства ездили туда утром.

– Говорят, что с племянницами барона де-Гильбоа разбойники поступили очень жестоко.

– Этого не было видно.

– В самом деле?! Тем лучше. Это заставило бы меня презирать Кадруса, которого я очень уважаю за его вежливость с его жертвами. Это идеал разбойника.

Жорж вздрогнул.

– Вы имеете настолько высокое мнение об этом разбойнике? – спросил он.

– Это герой преступления, – сказала она смеясь. – Он возбуждает восторг даже в самых добродетельных людях. Говорят, что племянницы барона де-Гильбоа приедут на бал, – прибавила она.

– А! – сказал Жорж каким-то странным тоном.

Герцогиня это заметила.

– Вы знаете этого господина? – спросила она.

– Немножко, – ответил Жорж: – раза два имел честь с ним говорить.

– А с его племянницами? – спросила молодая женщина.

– Я никогда не был в Магдаленском замке и видел их только мельком. Впрочем, с ними было бы очень трудно говорить. Барон де-Гильбоа, как любящий дядя, говорят одни, как искусный опекун, говорят другие, окружил своих племянниц и питомиц такими предосторожностями, что до сих пор никто не был коротко с ними знаком, так что я не могу сам судить о достоинствах этих молодых особ, которых, впрочем, находят очаровательными.

– И вас не обманули, – сказала герцогиня. – Очаровательными – выражение слишком слабое, красавицами следовало бы сказать, особенно для искателей приданого, потому что у одной из них, Жанны Леллиоль, не менее тридцати миллионов. Другая, Мария де-Гран-Прэ, правда, не так богата, но зато у неё большие черные глаза, которые сами по себе составляют приданое.

Кадрус сделал движение, чтобы отойти.

– Остановитесь, – сказала ему герцогиня. – Вот и сам барон де-Гильбоа. Племянницы его займут эти два свободных кресла. Я обещала быть их руководительницей при дворе. Остановитесь, кавалер де-Каза-Веккиа, и вы, маркиз. Я буду иметь удовольствие представить вас моим двум протеже.

Жорж и Фоконьяк не могли отказаться от такого счастья. Они остались несколько позади герцогини и ждали молодых девушек, которые шли по зале.

Глаза все обратились на них. Все любовались этими двумя прелестными девушками, которые составляли между собой такой гармоничный контраст. Обе были в белых платьях. Жанна, с васильками в белокурых волосах, таких же золотистых, как у Цереры, с букетами маргариток, приподнимавшими с боку её платье, была истинным олицетворением дочерей Эрин[12]12
  Э́рин (Erin) – древнее кельтское название Ирландии. Название восходит к имени богини Эриу, матери Бреса, эпонимной богини Ирландии.


[Закрыть], жриц Нанны[13]13
  Нанна (др. – сканд. Nanna – «мать») – в скандинавской мифологии богиня из клана асов. Она ассоциируется с радостью, покоем и луной.


[Закрыть]; Мария, с пунцовым маковым цветком в своих великолепных черных волосах и с южным цветом лица, напоминала весталок бога Молоха. Одна обещала любовь со всеми её восторгами, другая – страсть со всем её пылким упоением. Никогда закон противоположностей не выказывался резче. Герцогиня сказала правду: они были обе красавицами. Глаза всех с восторгом устремились на них и самый лестный говор, встретил их. Краснея, подошли они поклониться герцогине де-Бланжини, которая посадила их возле себя и старалась разогнать волнение, весьма естественно возбуждённое в них первым вступлением в свет. Когда они несколько оправились, она представила им маркиза и кавалера.

– Два неразлучных друга, – сказала герцогиня: – одному из них я просто обязана жизнью.

Смущённые девушки ничего не отвечали. Жанна от взгляда Жоржа покраснела. Герцогиня была поражена её волнением и в тоже время приметила электрическое потрясение, как будто почувствованное Жоржем. Герцогиня спрашивала себя, не понапрасну ли она представила их друг другу. Эта хорошенькая девушка и этот красивый молодой человек явно были уже знакомы… Они понимали друг друга… Она почувствовала досаду, которую, не смотря на свое умение скрывать чувства, происходившие в её душе, она совершенно не умела скрыть.

Маркиз де-Фоконьяк первый приметил что происходило и подоспел на помощь. В эту минуту раздались первые звуки танца, бывшего тогда в моде, нечто среднее между вальсом и кадрилью. Благородный маркиз чуть не до земли поклонился Марии де-Гран-Прэ.

– Могу я иметь честь быть вашим первым кавалером на вашем первом бале при дворе его величества императора и короля?

Хорошенькая брюнетка подала свою руку в знак согласия. Жанна отвечала также благоприятно Жоржу, который со своей стороны ангажировал ее; но очевидно глаза её спрашивали позволения у герцогини, которая дала его легким движением головы. Впрочем, маршал Лефевр[14]14
  Франсуа́ Жозе́ф Лефе́вр – французский военачальник, почётный маршал Империи (19 мая 1804 года), герцог Данцигский (10 сентября 1808 года). Член палаты пэров.


[Закрыть] пришел напомнить герцогине про обещанную ему честь – открыть с ним бал, так как император и императрица должны быть позже. Во время танцев герцогиня не пропустила ни малейшего движения Жоржа и Жанны. Если она имела какое-нибудь сомнение относительно их знакомства, то это сомнение теперь прекратилось. Очевидно, они знали друг друга. Очевидно, они продолжали разговор, начатый прежде в другом месте.

Когда танец кончился, Жорж отвел на место Жанну, на лице которой ясно изображалась радость. Герцогиня не могла скрыть своей досады, досады странной, которую она объяснила бы с трудом. Жанна с инстинктом, которым обладают женщины даже самые невинные, угадала в своей покровительнице неприязненное расположение к себе. Тогда она стала держать себя в оборонительном положении. Герцогиня, чувствуя допущенную ею ошибку, постаралась самой любезной лестью преодолеть недоверие Жанны, которую она хотела расспросить.

– Искренне поздравляю вас, милое дитя, – сказала она девушке. – Вы восхитительны. Впрочем, – прибавила она: – надо сознаться, что у вас был прекрасный кавалер.

Жанна покраснела. К счастью, заиграл оркестр и избавил её от необходимости отвечать. Герцогиня извинилась перед кавалером, пришедшим за нею, под предлогом усталости. Ей хотелось остаться одной с Жанной. Она наверно узнает тайну молодой девушки, если только такая тайна была. Жорж, видя, что у Жанны нет кавалера – молодая девушка в первый раз приехала на бал, так что никто её не знал – Жорж, говорим мы, опять пришёл пригласить ее. Жанна, счастливая, что может находиться с тем, кого её сердце тайно призывало, с радостью согласилась, не заботясь о том, прилично ли танцевать два раза подряд с одним и тем же кавалером. Влюбленные не видят ничего, что происходит вокруг них. Однако поведение обоих молодых людей вызвало улыбки и возбудило большую зависть. Молодая и хорошенькая женщина, имеющая сверх того тридцать миллионов, не имеет недостатка в обожателях. Всякий обожатель ревнив. Всякий ревнивец злоязычен.

– Какая хорошенькая парочка! – сказал один бескорыстный зритель.

– Вышел бы великолепный брак, – подхватил другой.

– Гм! – заметил третий: – У девочки очень хорошее приданое.

– Вот почему, – продолжал первый: – кавалер де-Каза-Веккиа завладел этой очаровательной особой и не менее очаровательным приданым.

– Какой опытный волокита!

– И какую победу одержал он в такое короткое время!

– Герцогиня слышала все эти толки и огорчалась.

Почему? – она сама не знала. Она ведь была замужем и занимала положение настолько выше положения кавалера, что ничего не могла ждать от него. До сих пор её поведение было выше всяких подозрений и конечно в пользу незаконнорожденного кавалера де-Каза-Веккиа она не захотела бы изменить образу действий, начертанному ею для себя. Чего же она надеялась? чего желала? чего боялась? Она сама не сумела бы ответить.

С другой стороны барон де-Гильбоа также заметил особенное внимание, которое Жорж оказывал его племяннице.

Он приметил короткость, показывавшую прежнее знакомство. Но где и каким образом встречались они? Барон терялся в предположениях. Однако необходимо было во что бы то ни стало прервать короткость, становившуюся опасной для его видов на племянницу, видов, которых он не бросил, не смотря на то, что все его попытки оставались бесполезными до сих пор. Его роль дяди и опекуна позволяла ему гласно выразить свое удивление к неприличному поступку племянницы, два раза протанцевавшей с одним кавалером. В эту минуту он приметил маркиза де-Фоконьяка, который вместе с другими любовался Жоржем и Жанной. Гильбоа с серьезным видом поклонился маркизу, который протянул ему руку с добродушием и улыбкой депутата, заискивающего перед избирателем.

– Как! Это вы, любезный барон? – сказал он: – Очень рад вас видеть. Ваша племянница приводит всех в восторг. Только любезность моего друга кавалера де-Каза-Веккиа…

Гильбоа перебил его.

– Я именно о кавалере и хотел с вами поговорить, – сказал он. – Если вы сможете уделить мне несколько минут, маркиз, я буду очень благодарен вам.

– Как же, как же! Я полностью к вашим услугам, барон. Я вижу что вы, верно, хотите мне сказать, – шепнул он, наклонившись к его уху: – что мадемуазель Жанна де-Леллиоль обещана в замужество Жоржу, кавалеру де-Каза-Веккиа. Это вы хотите мне сказать? Мне очень лестно ваше доверие ко мне, – прибавил Фоконьяк, низко поклонившись.

Гильбоа задыхался. Ярость отняла у него всякое благоразумие.

– Вы ошибаетесь, милостивый государь, – сказал он. – Я хотел только спросить вас, кто такой этот Каза-Веккиа.

– Что? Вы меня спрашиваете?

Гильбоа до того был взбешен, что не приметил угрожающего тона Фоконьяка.

– Я спрашивал вас, кто такой этот Каза-Веккиа? – повторил он.

– Я очень хорошо это расслышал, – ответил маркиз: – бесполезно это повторять. Кавалер де-Каза-Веккиа окажет вам слишком большую честь, если согласится вступить в вашу семью. Вы так недавно вышли в люди, что не должны были бы позволять себе такого нелепого вопроса. Я советую вам обратить на это внимание, если вы не хотите, чтобы маркиз де-Фоконьяк обрезал вам уши.

К счастью прибытие императора и императрицы скрыло замешательство Гильбоа при дерзком ответе Фоконьяка. Их величества только обошли залы. Поклонившись одним, сказав несколько благосклонных слов другим, они вернулись в свои апартаменты вместе с Фушэ.

Наполеон, всё более и более раздражавшийся тем, что такой человек как Кадрус идёт ему наперекор, хотел поговорить с министром полиции о последней мере. Надо было положить этому конец.

Их величества очень любезно обошлись с герцогиней де-Бланжини, но не смотря на это, молодая женщина казалась озабочена.

– Вы, верно, не совсем здоровы? – сказала ей императрица. – Лучше воротитесь домой. После вашего испуга вам необходимо спокойствие.

– Я очень благодарна за милостивое внимание вашего величества, ответила-герцогиня. – Я чувствую потребность к развлечению после испуга, о котором вы изволили вспомнить, и умоляю, ваше величество позволить мне остаться здесь ещё на несколько минут.

Императрица протянула руку вместо ответа, герцогиня поцеловала ее.

Гильбоа представил двух своих племянниц их величествам, но, как только император и императрица удалились, он увёз своих племянниц домой.

Фоконьяк всегда так устраивался, что поспевал везде. Как только герцогиня де-Бланжини, поговорив с императрицей, хотела: сесть, она заметила возле себя и маркиза.

– Уж не думает ли ваш приятель, сказала она с сердитым вцдом: – ангажировать мадемуазель де-Леллиоль и на будущий контрданс? Я не знала, что они знакомы так коротко. И неужели они близки до такой степени, что так мало заботятся о приличии?

«Вот оно что! – подумал Фоконьяк. – Неужели, очаровательная герцогиня, купидошка в твоем сердце натягивает струны ревности? Точно будто ты сама желаешь танцевать с моим любезным другом. Мы про это обязательно скажем ему, очаровательница».

– Относительно всего, касающегося сердечных дел, герцогиня, кавалер де-Каза-Веккиа соблюдает скромность, приводящую в отчаяние. Я не могу сказать знал ли он прежде мадемуазель де-Леллиоль. Я не заметил, чтобы друг мой оказывал особенное внимание племяннице барона де-Гильбоа, но буду очень рад, если он женится на ней. Трудно придумать более приличное супружество.

Хитрый Фоконьяк не знал, что может произойти из сделанного им открытия. Но любовь герцогини могла быть полезна, если б они сумели воспользоваться ею. А Фоконьяк умел пользоваться всем.

Он отправился к Жоржу. Герцогиня следила за ним глазами. Она видела, как, говоря с молодым человеком, Фоконьяк как будто уговаривал его. Но кавалер не соглашался с упрямством, несколько насмешливым. Гордая молодая женщина обиделась, догадавшись, что Фоконьяк посылает кавалера ангажировать её на вальс. Она встала и уехала с бала. Жорж улыбнулся, Фоконьяк удивился; весь двор вообразил, что герцогиня нездорова…

Чрез десять минут оба предводителя шайки Кротов вернулись в свою гостиницу.

– Э, э! – говорил гасконец: – кажется, герцогиня-то от тебя без ума.

– Очень может быть, – сказал Жорж.

– Как ты это говоришь! Эта молодая женщина великолепна.

– Действительно великолепна. У неё бриллианты… Бесподобные. Но какая голова!

– Бриллиантовая диадема непомерной цены.

– А шея?

– Ожерелье баснословно дорогое.

– Рука прелестная.

– Особенно с массивными золотыми браслетами.

– Грудь – само очарование.

– И аграф из редких дорогих жемчужин.

– Эта герцогиня – просто царица красоты.

– На ней бриллиантов было больше чем на два миллиона.

При этих словах Фоконьяк взглянул на своего друга.

– Ты говоришь только о драгоценных камнях! – сказал он.

– Не разве это не интересный предмет для разговора?

. – Эта женщина стоит того, чтобы заняться ею.

– И её бриллиантами.

Фоконьяк бросил удивленный взгляд на Кадруса и спросил его:

– Уж ты не думаешь ли…

– Именно! – отвечал молодой человек.

Фоконьяк хотел опять его расспрашивать.

– Довольно! – сказал он. – Сегодня вечером мы будем в гроте.

И они отправились в лес.