Текст книги "Разбойник Кадрусс"

ХХIХ
Белка

Через некоторое время после этого маркиз Фоконьяк принимал кавалера де-Каза-Веккиа из лионского дилижанса. Говорили, что он приехал из Парижа, где провел несколько дней.

В эти дни происходило много подвигов Кротов. Так как лионский дилижанс приезжал в Фонтенебло ночью и все люди в гостинице уже спали, оба друга немедленно возвратились в свои комнаты, куда маркиз имел предосторожность велеть подать закуску. Воротившись к себе, они опустили своего камердинера, не желая, как говорили они, лишить его сна, в котором он должен был иметь потребность после такого продолжительнаго бдения.

Когда они удостоверились, что слуга ушел и у дверей никто не подслушивает, Жорж и Фоконьяк сели за стол перед огнем, трещавшим в камине. Не обращая внимания на вкусные блюда, покрывавшие скатерть, не говоря ни слова и сидя спиною к столу, Кадрус принялся смотреть на пламя. Фоконьяк, такой говорливый на публике, был молчалив наедине, когда видел атамана Кротов погруженным в мрачные размышления.

– Ты вечно таков! – сказал вдруг Кадрус, как бы отвечая на внутренний монолог. – Я это говорил. Это должно было кончиться таким образом.

– Что? – спросил гасконец, слегка побледнев от свирепого взгляда своего атамана.

– Когда намедни, – продолжал тот: – наши собравшиеся Кроты присудили, что Голенастая Птица заслуживает смерть, ты выпросил ему снисхождение. Однако, он оказался дважды виновен. Он заснул и напился.

– Это правда, – ответил Фоконьяк. – Мое извинение в тех услугах, какия длинные ноги Голенастой Птицы оказывались нам иногда полезными, и я чувствовал ему признательность за то, что он спас мне жизнь.

– В услугах… признательности… – строго сказал Кадрус – всё должно быть забыто, всё изглажено, когда речь идёт о дисциплине, которую Кроты обязаны соблюдать ради самих себя и во имя общей безопасности.

Минутное молчание последовало за этим грубым выговором.

– Наконец наказание свершилось! – продолжал Кадрус через минуту. – Завтра прохожие найдут труп виновного и на шее след наказания Кротов. О, я знаю, – прошептал он как бы с сожалением: – устав наш ужасен! Неумолим! Но это было необходимо. Своим пьянством человек этот чуть нас не погубил, или по крайней мере был бы причиной нашей неудачи. Почта, которая везла сбор лионских податей, едва не выскользнула у нас из рук.

– Я это знаю, – ответил Фоконьяк. – Знаю также, что вам удалось. Сегодня вечером я был у императрицы, и все только и говорили, что об этом новом подвиге Кротов. Император взбешён. Захватить казённые деньги! Это все равно, так сказать, что захватить его самого. Досталось же и Савари, и Фушэ, и Франции, и всему обществу.

– А! Ты был во дворце? – небрежно спросил Жорж, не обращая внимания на слова своего помощника. – Ты, может быть, играл?

– Да… и с таким дерзким счастьем, что я употреблял все усилия изменить его и не мог! Я передал моё место одному младшему сынку, карманы котораго не очень набиты, как я думаю. Молодой человек взял мою игру и счастье продолжалось. Представь себе, что после игры этот бедняга, в своей признательности, пришел предлагать мне золото, накопившееся перед ним… Я, разумеется, ему отказал. «Господин де-ла-Барр, ответил я ему надменно, мне невозможно этого принять. Если бы я сам продолжал партию, вероятно, фортуна перестала бы мне благоприятствовать. Она не имеет привычки так долго благоприятствовать своим любимцам. Стало быть, вас она захотела наградить. Стало быть, ничего не может быть справедливее, чтобы вы воспользовались милостынями непостоянной богини». Ты понимаешь, что я должен был выдержать всю тяжесть признательности младшаго сынка и комплименты всех гостей. Обернувшись, я нашел герцогиню де-Бланжини позади моего стула: она была свидетельницей моего выигрыша, моей деликатности к молодому человеку, которому я уступил свое место, и казалась в восторге. Я не знаю, о чем вы говорили в ту знаменитую ночь, когда ты возвратил ей её вещи; верно, только то, что эта милая принцесса чертовски интересуется твоей особой. Уж не…

– Ты, кажется, становишься идиотом, – сказал Кадрус, пожимая плечами: – кого ты уверишь, что такая очаровательная женщина, такая знатная принцесса согласится полюбить Кадруса? И к тому же я говорил тебе, что и Кадрус также полюбит только ту женщину, которая станет любить его самого под его настоящим именем.

– Но герцогиня сегодня осведомлялась о тебе совершенно особенным образом; потом она как будто и на меня смотрела совсем не так, как обыкновенно. Я не знаю, что происходило между вами; но если она знает, что Каза-Веккиа и Кадрус один и тот же человек, я не стану этому удивляться. А если она полюбит Каза-Веккиа, зная, что он на самом деле Кадрус, полюбишь ли ты ее?

– Повторяю тебе, нет. У этой женщины это может быть только минутным заблуждением, безумием, капризом. Мне нужна не такая любовь.

– Каприз ли это или безумие, как ты говоришь, а все-таки бедная женщина будет томиться; почему бы тебе не утешить ее хотя бы из человеколюбия?

– Зачем же ты не попробуешь? – сказал Жорж, смеясь.

– Ты насмехаешься надо мною, не так ли? – ответил Фоконьяк, очевидно оскорбившись: – Не потому ли это, что моя угловатая фигура выказывается не в таком благоприятном свете, как твоя. Говори что хочешь, а твой друг Алкивиад не намерен ещё отказываться от своих притязаний на прекрасный пол. Ты уже насмехался надо мной, когда я говорил о моём восторге к Марии, племяннице этого старого бегемота Гильбоа. Ну! я люблю эту очаровательную девушку и женюсь на ней.

– Ты говоришь серьёзно? – спросил Кадрус, расхохотавшись.

– Серьёзно, – подтвердил гасконец с величайшим хладнокровием: – и она также меня полюбит, ты увидишь! Или по крайней мере, если не увидишь, то будешь свидетелем её сожалений, если я когда-нибудь брошу её.

– Её сожалений!… Она будет сожалеть разве что о том, что вышла за такого разбойника, как ты.

– Увидишь, увидишь! – утверждал Фоконьяк.

– Пусть так! Спорить не стану, – сказал Жорж: – но твоя инфанта бесприданница, у неё нет никакого состояния.

– Знаю. Вот почему я намерен заставить добрейшего дядю и опекуна дать мне миллион.

– Миллион!.. Миллион в приданое племяннице, у которой нет никакого состояния! Ты просто сошел с ума, любезный друг, – сказал Кадрус.

– Вовсе нет. Этот Гильбоа со своим управляющим что-то кажутся мне подозрительными. Прошлое этих людей ручается мне за их будущность. Они что-то скрывают. А мои предчувствия не обманывают меня никогда. Вот почему я велю наблюдать внимательно за Гильбоа и его управляющим. Белка ни на минуту не теряет из вида замок; сам чёрт не скроет ничего от этого хитреца. Слушай! – вдруг сказал Фоконьяк: – В дверь моей спальни как-будто постучались. Должно быть, это он пришел с своим рапортом. Так поздно! Должно быть, случилось что-нибудь новое.

– Как! – сказал Жорж. – Белка? Здесь… откуда же он вошел?

– Ничего не может быть проще. Ты мне оставил этого молодца, когда в эти последние дни предводительствовал нашими. Белке надоело проходить мимо людей в гостинице, он скоро нашел более удобную дорогу, открытую и день, и ночь. Позади конюшен гостиницы есть невысокие крыши; вскарабкавшись на них, легко добраться до слухового окна, потом по корридорам он может приходить ко мне так, что его никто не увидит.

– Отопри, – только ответил Кадрус.

Фоконьяк подошел к двери и впустил Белку. Это был красивый молодой человек лет двадцати с небольшим; но на вид ему нельзя было дать более шестнадцати лет. Он скрывал под своими тонкими членами необыкновенные силу и гибкость мускулов. Его ловкость карабкаться повсюду, перепрыгивать с ветви на ветвь по деревьям леса, заставила Кротов прозвать его Белкой. Название это оправдывалось ещё и цветом его волос, которые падали богатыми кудрями на его матовую и, так сказать, молочную кожу, свойственную людям с рыжими волосами. Лоб умный, нос орлиный, подбородок тонко обрисованный и ещё без бороды, глаза чёрные под рыжими бровями, сверкавшие лукавством и умом, робость без замешательства и вид, свойственный избалованным детям – таков был Белка. Его прозвали также Вениамином шайки.

Почтительно и улыбаясь подошел он к своим начальникам и поклонился им.

– А! это ты, – сказал с оттенком благосклонности атаман Кротов. – Всегда деятельный, всегда верный. Мне хотелось бы вознаградить тебя по заслугам, мой милый. Скажи мне, если когда-нибудь бродяжническая жизнь, которую ты ведешь с нами, опротивеет тебе; если когда-нибудь ты захочешь возвратить свою свободу, пристроиться, жениться, мало ли ещё что? Тебе стоит только мне сказать. Покровительство Кадруса не оставит тебя, а ты знаешь, чего стоит это покровительство.

– Чтобы я бросил Кротов! – сказал молодой человек. – Оставил начальника, без котораго умер бы с голода в грязной луже! Никогда!

– Это хорошо, – ответил Жорж. – Ты, может быть, единственный пример признательности, который мне случилось встретить в жизни. Но и я также не буду неблагодарен. Теперь скажи мне, мой милый, зачем ты пришел сюда?

– А вот, просто, – ответил Белка: – помощник ваш – он указал на Фоконьяка: – приказал мне день и ночь надзирать за Магдаленским замком. Я сегодня присел на моем посту, на толстой ветви одной из лип близ двора, и оттуда увидал, как все слуги уходили в тот флигель замка, где живет прислуга. Только одна кухарка, комната которой возле кухни, не вышла. Кухарка не дурна собой, так что она недолго оставалась одна. Один из новых егерей, которые караулят замок Бельфонтен, скоро явился к ней в гости. Я видел очень ясно сквозь занавески, как две девицы читали вечерние молитвы. Потом все огни погасли. Стало быть, мне не было никакой необходимости оставаться на моей обсерватории. Я хотел сойти, когда приметил Гильбоа и его управителя, осторожно запиравших двери, которыя соединяли флигель, занимаемый прислугой, с остальным замком. До сих пор не было ничего необыкновеннаго в этих мелочных предосторожностях. Но вот неизвестно откуда явился в замок гость. Его ждали, потому что Шардон принял его и ввёл в большую гостиную. Но страннее всего то, что управляющий принял другого гостя, потом третьего, потом множество других. Пришло больше дюжины. Ничего не было удивительного в том, что Гильбоа принимал гостей, задавал вечеринку. Но для чего же он удалил всю прислугу? Это меня и подстрекнуло. Я слез с дерева. Из предосторожности я пошёл и запер дверь кухни, так что не было опасности, чтобы кухарка с своим возлюбленным помешали мне. Потом я пошел отыскать сточную трубу, известную мне. По этой трубе я вскарабкался на крышу, а на крыше у меня было знакомое слуховое окно, в которое я мог влезть на чердак, а оттуда спуститься по большой лестнице и подслушать у дверей гостиной. Но подглядывать в щёлку показалось мне неблагоразумным. Могли выйти зачем-нибудь и застать меня. Я размышлял об этом, когда случай помог мне более, чем я надеялся. Вы знаете широкие трубы Магдаленского замка. Я тотчас сел на трубу и прислушался. В эту трубу, как в слуховую, до меня доносился говор из гостиной, но неясно. Я тотчас решился. Вы взяли меня в Италии; я в детстве был трубочистом и знал, что во всех старых замках в трубах вбиты железные перекладины, по которым можно спускаться как по лестнице. Я спустился. Мало того, в обширном камине гостиной, в котором могут гореть огромные вязанки дров, лежали два складных стула, на которых хозяин замка, вероятно, отдыхает под тенью своего парка. Я сел на один из этих стульев. Камин спереди был закрыт заслонкой, но я своим кинжалом провертел щелочку, которая позволила мне увидать собрание стариков, показавшихся мне аристократами. Я прислушивался, но не мог ничего понять. Вот по крайней мере, что я услыхал. Они говорили о каких-то суммах, которыя должны были получить неизвестно откуда. Кажется, французский король, находящийся в Англии, присылал им эти деньги. Французский король, находящийся в Англии! Разумеется, я не мог понять, что это значит. Потом они все твердили: «Мосье должен приехать… Мосье приедет с островов… Мосье этого хочет… Мосье этого не хочет…» Я ничего не понимал.

– Мы знаем, о ком они говорили, – сказали Кадрус и его помощник. – Мы воспользуемся сведениями, которыя ты нам доставил. Продолжай.

– Говорили они о корабле, о тиране и о разных разностях, а потом назначили, в какой день им собраться. После многих толков решили собраться послезавтра в той же гостиной и в тот же час. А потом разошлись. Я сам поспешил убраться оттуда и явился сюда. Ах! чуть было не забыл. Я подумал, что, может быть, моим начальникам самим захочется видеть и слышать, что замышляет Гильбоа и его сообщники, и поскольку взобраться по водосточной трубе им будет трудно; я развернул веревку, которую постояно ношу за поясом, и прикрепил ее у каминнаго тагана. Теперь всё.

– По обыкновению, – сказал Кадрус – ты исполнил свою обязанность как человек умный. Я доволен тобою; вот тебе, выпей за здоровье твоего атамана и друга.

Кадрус подал Белке кошелек полный золотом. Тот, довольный словами и щедростью Жоржа, растрогался.

– Теперь ты должен уйти, – сказал Кадрус: – я хочу, чтобы ты отдохнул. Твои услуги мне понадобятся больше прежнего. Ступай…

– Ну! – вскричал Фоконьяк, как только молодой человек ушел: – Что я говорил тебе? У этого Гильбоа есть на совести кое-что. Он не может отказать мне в руке своей племянницы. Он должен будет дать ей в приданое миллион.

Жорж не отвечал, погруженный в размышления.

– О чем ты думаешь? – продолжал Фоконьяк: – О приданом или о тех деньгах, которыя герцог Артуа должен прислать заговорщикам?

– Может быть, и о них, – ответил Кадрус – во всяком случае мы должны присутствовать на послезавтрашнем собрании.

– Слышал, – ответил Фокньяк, возвращаясь в свою комноту.

Минута казалась ему неблагоприятной для того, чтобы разспросить атамана Кротов на счет его планов.

XXX
Заговорщики

В день и час, назначенные Белкой, Магдаленский замок был окружен Кротами. Кадрус и его помощник поместились в обширном камине гостиной Гильбоа. Белка указал им дорогу и в уверенности, что его начальники не подвергаются никакой опасности, он помог им подняться по сточной трубе и спуститься потом в камин. Сам же он встал на часах на трубе и наблюдал за окрестностями, чтобы поднять тревогу шайке Кадруса в случае надобности.

Жорж и Фоконьяк ждали в своем тайнике; они даже начали выходить из терпения, потому что никакое движение в замке не подтверждало слова их лазутчика. Они смутно слышали шум шагов обитателей Магдаленского замка в широких корридорах, но ничто не показывало, чтобы ждали многочисленное общество.

– Уж не ошибся ли Белка? – шепнул нетерпеливый Фоконьяк на ухо Кадрусу.

– Не думаю, – просто ответил тот.

– Уж не отменено ли собрание, – опять сказал Фоконьяк: – если они переменили день и час?

– Молчи, – с живостью сказал Кадрус: – молчи и слушай. Идут.

Действительно, в эту минуту послышался шум отворяющейся двери и тонкая струя света пробилась в камин, в ту щель, которую накануне провертел кинжал Белки.

Вошедший человек прямо направился к камину.

Оба Крота подумали, что ему приказано развести в камине огонь. Готовые на всякий случай, они держали в руках свои знаменитые ножи. Горе бедняге, если б он дотронулся до заслонки! Но Кадрусу и его помощнику не пришлось употребить свое страшное оружие; человеку, шаги котораго они слышали, и от котораго их разделяла одна каминная заслонка, было поручено только зажечь свечи. Они притаили дыхание. В ту минуту, когда этот человек взял оба подсвечника с камина и отнес их на большой стол, покрытый зеленым сукном, стоявший посреди комнаты, Фоконьяк прислонился глазом к щели, просверленной в камине.

– Это Шардон, – шепнул он на-ухо своему начальнику.

Следя за всеми движениями управителя, Фоконьяк шептал:

– Вот он ставит кресла вокруг стола. Одно. Два. Три… Тринадцать, – заключил гасконец, продолжая считать: – Дурное число, мой милый. Наверно, заговор не удастся. И в нем участвует этот гнусный Шардон! Этот старый каторжник! Ну, если найдется Иуда в числе этих тринадцати, то это наверно будет он, а может быть, и бездельник Гильбоа.

Дверь гостиной отворилась, и явился хозяин дома в сопровождении одного стараго дворянина, очень известного в этом краю. Это был маркиз де-Глатиньи, владелец великолепного замка, который виднеется ещё и ныне с левой стороны дороги из Фонтенебло в Шато-Ландон. Вскоре пришли ещё три человека, легитимистские мнения которых не были тайной ни для кого.

– Все старые дворяне, – продолжал шептать болтливый Фоконьяк. – Мне почти хочется показаться им. Я ведь тоже маркиз, не хуже всякого другого. Вот входят еще. Двенадцать! Но для кого же тринадцатое кресло? Уж не для этого ли гнусного Шардона? Если б я это знал, я решительно взял бы себе это кресло.

Фоконьяк говорил правду: двенадцать человек, верных монархии, собрались в гостиной Гильбоа. Тринадцатое кресло всё ещё оставалось пустым.

Кадрусу также захотелось видеть и слышать, что будет происходить, и он провертел ещё одну щель в камине.

– Не правда ли, – шепнул ему Фоконьяк, когда увидал, что его друг смотрит в свою очередь: – они вовсе не забавны? Надо надеяться, что их слова будут поинтереснее их самих. Вот Гильбоа кашляет и плюёт; должно быть, как хозяин, он первый будет говорить. Все подражают ему. Какой шум делают носом все эти старики, когда сморкаются, точно будто у них у всех насморк. Послушаем…

Однако, заслонка не позволяла Кротам ясно разслышать речь Гильбоа. Они тем не менее могли уловить несколько раз слова: «корсиканец… тиран», слышали, как он говорил о законном короле, брате его величества, потом увидали, что речь шла о том, чтобы захватить императора. Они узнали, что знаменитое кресло назначалось брату короля, который должен был приехать, но пока ещё не приезжал. Кадрус и его помощник узнали цель собрания; но что же должны были решить на этом тайном совещании? Никак нельзя было разобрать невнятную речь хозяина Магдаленского замка. Однако узнать это было очень важно. К счастью, великолепный и в то же время энергичный орган голоса маркиза де-Глатиньи прекратил беспокойство начальников Кротов.

– Господа, сказал старый дворянин: – мне кажется, пора кончать с фразами. Оставим этот способ нашим противникам; они достаточно злоупотребляли им. Бонапарт – надо отдать ему справедливость – тоже такого мнения. Он не хочет ни фраз, ни фразёров. Последуем же его примеру в этом отношении и приступим прямо к делу.

Одобрительный говор принял эти слова.

– Господа, – продолжал старый маркиз: – средство, предлагаемое бароном де-Гильбоа, нелепо, неудобоисполнимо, никуда негодно… Как?!.. завлечь Бонапарта в засаду! Увезти его в Англию! Это просто нелепость! Добрая пуля – вот настоящий способ! Кинжал в крепкой руке – вот другой способ!..

За этими энергичными словами последовало глубокое молчание. Очевидно, такой способ не нравился благоразумному собранию.

– Я вас понимаю, – продолжал маркиз: – вы находите это убийством! Ну, да!.. Что же такое?.. Разве вы забыли смерть герцога Энгиенского? А я не забыл! Долг платежом красен.

Все заговорщики дрожали всеми членами; маркиз стал действовать на них их же собственным страхом.

– Повторяю, – начал он: – надо кончить одним разом. Мертвецы с того света не возвращаются. Из Англии же воротиться можно. А когда возвратишься во Францию, вспомнишь о тех кто нас выслал оттуда, и не подражая вам в робости, велишь отрубить им головы на Гревской площади.

– Начинает становиться интересным, – шепнул Фоконьяк. – Если когда-нибудь тебе понадобится помощник, любезный Жорж, я советую тебе обратиться к этому маркизу. Какой превосходный начальник Кротов вышел бы из него! Но посмотрим, что другие будут ему отвечать.

– Это средство переходит границы полученных мною приказаний! говорил Гильбоа. – Его величество хочет решиться на всё, чтобы возвратить трон своих отцов, но наверно отступит пред преступлением. Убийство всегда делало мученика. Тот, кто ныне против Наполеона, завтра перейдёт на сторону его наследника.

Наконец он предложил обратиться к Людовику ХVIII. Старая легитимистская партия привыкла медлить и предложение это было принято единогласно. Тотчас же решились написать королю. Но тут явилось новое затруднение. Кто напишет письмо? Предложили Гильбоа.

– Слишком большой риск! – вскричал он: – Потом я не такого старинного происхождения, как вы.

По настоянию всего собрания, хитрый мошенник придумал средство. Он позвонил. Явился Шардон. Только он один из служителей не спал в замке. Заговорщики знали, что ему известна их тайна, и его приход не удивил их.

– Садись, – сказал ему Гильбоа: – и напиши, что я тебе продиктую.

Управляющий повиновался с бесстрастием, к которому приучил его хозяин, и с поспешностью любопытства. Наконец он узнает всё.

Когда письмо было написано, явилось новое затруднение.

– Какому же надежному человеку дадим мы это поручение?

– У меня есть такой человек под рукою, – ответил Гильбоа: – не заботьтесь об этом. Это доверенный курьер, часто мне служивший.

– Но как же, – возразили ему опять: – его величество король Людовик XVIII узнает, что это письмо от нас, если на нем не будет никакой подписи?

– У меня есть надежный способ, чтобы убедить короля, – опять ответил владелец Магдаленского замка. – Я часто переписываюсь с его величеством. Вот этот перстень служит уже мне вместо лозунга. Когда король увидит этот перстень в руках нашего курьера, он поверит и передаст нам свои приказания.

В эту минуту Фоконьяк, забыв свой высокий рост, ударился головой об очажный колпак. Полусгнивший складной стул затрещал под тяжестью гасконца, который опять присел на свое место. Заговорщики задрожали с головы до ног, но никто не осмелился тронуться с места. Глаза всех обратились на камин. Кадрус и его помощник воспользовались минутой всеобщаго остолбенения, чтобы выкарабкаться по трубе на крышу. Между тем маркиз де-Глатиньи, бывший похрабрее своих товарищей, бросился к камину. Старый заговорщик был вооружен кинжалом, который он вытащил из-под своего платья. Держа оружие в правой руке, он левою открыл заслонку. Опомнившись от первой минуты остолбенения, все бросились за ним и все увидали в глубине камина два складных стула, покрытых пылью. Маркиз, наклонившись в камин, хотел осмотреть трубу, но горсть сажи, искусно брошенная Фоконьяком, ослепила несчастнаго Глатиньи, который, поспешно отступив, показал своим политическим единоверцам самое страшное лицо трубочиста, какое только можно вообразить. Не зная, как это объяснить, легимисты стояли, разинув рот около маркиза, который кашлял и фыркал самым комическим образом.

В это время Фоконьяк и Жорж совершенно спокойно продолжали карабкаться по трубе. Глатиньи однако не легко отказывался от своей идеи. Это был человек положительный. Когда он высморкался, вытер глаза, он снова поглядел в трубу. Но так как он приметил только чистое небо в конце этой огромной трубы и получил на нос ещё несколько остатков сажи, он с живостью отошёл и заключил, что все это было только следствием ветра. Все вздохнули с облегчением, когда Гильбоа уверил, что скадные стулья, положенные в этом камине, употреблял он, когда читал в парке.

– Пыль, которою они покрыты, – докончил он: – доказывает, как долго они не употреблялись.

На такие убедительные доводы никто ничего не мог сказать. Однако все стали просить поскорее кончить заседание. Письмо запечатали, потом отдали вместе с перстнем старому слуге, котораго Шардон пошел разбудить. Потом легитимисты простились с бароном Гильбоа, который бормотал сквозь зубы:

– Все эти партизаны готовы всё сделать для своего короля с условием, чтобы не рисковать ни шкурой, ни состоянием.

Через несколько минут на дворе послышался лошадиный топот. Это курьер скакал во весь опор со своим трудным поручением.

Но Жорж и Фоконьяк спустились с крыши. Они видели как заговорщики один за другим отправлялись в лес. Они не подозревали, сколько глаз следило за ними. За каждым деревом, за каждым кустом скрывался Крот. Они видели, что атаман их вышел из замка. Один знак, одно движение, и они готовы были выскочить из своих засад. Кадрус не даром же их созвал. Действительно, по приказанию атамана, скоро вся шайка исчезла в лесу, направляясь к площадке Тулузский Крест. Тут должен был проехать курьер.

Чрез полчаса беднягу схватили, обыскали, связали, взвалили на лошадь и перевезли в гроты, находящиеся в окрестностях Франшара. Там его развязали и без труда заставили признаться во всем, тем более, что он не мог похвалиться щедростью своего хозяина Гильбоа. Его успокоили, обещая не лишать его жизни, обещали десять тысяч франков, если он будет молчать. Он должен был оставаться в плену несколько дней, а потом ему возвратят свободу. Надо было только время сделать перстень похожим да тот, который он вез, и его освободят, даже попросят продолжать свой путь и придумать благовидный предлог для оправдания своего замедления.

Человек этот соглашался на все, терпеливо покорился своему приключению и вынес его безропотно. В этот же самый вечер ювелиры Кадруса развели огонь в своей мастерской во Франшарских подземельях, растопляли золото, гранили алмаз. Надо было сделать перстень совершенно похожий на тот, который отправили со старым слугою Магдаленского замка к Людовику XVIII. Уверенные в исскустве своих мастеровых, оба начальника вернулись в Фонтенебло.