Текст книги "Разбойник Кадрусс"

ХIX
Тревога

В замок прежде всего воротился привратник с своей благородной семьей. С беззаботностью людей этого сословия все легли, не приметив и не подозревая ничего. После привратника пришли влюбленные, лакей и горничная. Пьер пошел спать, Лизетта взглянула на комнату своих барышен и увидала у них огонь, потом с удивлением стала прислушиваться. Она не слыхала, чтобы девушки разговаривали и смеялись, как они это делали всегда. Она смутно стала подозревать что-то и приложилась ухом к дверям комнаты. Опять ничего не слыша, она решилась посмотреть в щелку. Потом вскрикнула. Привратник прибежал с метлой. Но при виде веревочной лестницы, висевшей с балкона молодых девушек, он уронил свою метлу. Как?! ему было поручено караулить, а он не исполнил своей обязанности! Воры забрались в замок ночью. Его все поднимут на смех. Может быть, барон Гильбоа прогонит его. Голова и поумнее головы честного привратника могла бы закружиться. Он дрожал и не нашел сил спросить совета у своей почтенной супруги, без воли которой он никогда ни на что не решался. Это было свыше его сил. Он бросился в комнату барышень. Так же, как и горничная, он увидал Жанну и Марию всё ещё лежащих на ковре. Он так дрожал, что никак не мог помочь горничной развязать молодых девушек. Если послушать храброго цербера, то до обоих жертв дотрагиваться было нельзя. По его мнению, никто не имел на это права. Это должна была сделать полиция. Но вместо рук, он помог громким голосом, которым одарила его природа, и закричал всею силою своих легких:

– Помогите! Убивают! Пожар!

Скоро дом стал походить на улей, потерявший свою царицу. Прислуга сбежалась со всех сторон. Все кричали без толку, женщины плакали, мужчины ругались.

Наконец приход Шардона прекратил этот всеобщий шум. Управитель замка, ожидавший этой суматохи, приготовился разыграть роль горестного изумления. Ему это удалось без труда. При виде связанных молодых девушек, при виде спокойствия, с каким его приняли Жанна и Мария, говорившие, что они только испугались а что вреда никакого. не было, у Шардона на лице выразилось такое смятение, что обе кузины, чувствовавшие до сих пор инстинктивное отвращение к управителю своего дяди, вообразили будто видят истинную привязанность на его расстроенном лице.

Шардон же ничего не понимал. Что значило спокойствие Жанны? Чтобы скрыть свое смущение, он почтительно наклонился и поцеловал руки молодых девушек, дружески протянутые к нему.

Но надо было действовать. Прислуга, между тем, пользуясь молчанием управителя, шумела и наконец стала требовать жандармов. Слово «жандармы» всегда имело влияние на Шардона. Он тотчас распустил всех слуг, говоря, что один Гильбоа имел право распорядиться.

– Надо его ждать! – прибавил Шардон.

Потом, когда в комнате девушек осталась только одна горничная, Шардон пошёл к своему хозяину, который тем временем вернулся потихоньку, не замеченный никем по причине суматохи, господствовавшей в доме. Шардон нашел его лежащим на диване. Он был расстроен и смущён.

– Что же это вы? – сказал ему управитель, возвративший все свое хладнокровие: – Нельзя терять ни минуты.

– Как? Что такое? – спросил Гильбоа.

– Разве вы не понимаете, что вам надо сейчас бежать к вашим племянницам?

– К моим племянницам!! Но разве Жанна возвратилась?

– Она в своей комнате.

– Это невозможно! Я был вынужден оставить ее в хижине и вернулся посмотреть, что происходит там. Я нашел нищих убитыми. Я убежал. Жанна не может быть здесь.

– Но она в замке, – повторил Шардон повелительным тоном. – Ее нашли связанною.

Связанною!

– Да, на ковре в её комнате, возле её кузины.

Гильбоа терялся в предположениях. Управитель продолжал:

– Пока нет никакой нужды выяснять, каким образом вернулась назад ваша племянница; главное, отправляйтесь к ней и постарайтесь выпросить у неё прощение, если неравен час она вас узнала.

– Но она не могла меня узнать, когда я сам ее не видал.

– Как?

– В то время, когда я собирался войти в ту комнату, где она лежала, я вынужден был бежать. Мои сообщники сказали, что слышен шум. Я испугался и спрятался. Потом, боясь, что нищие меня обманули, я вернулся. Жанны не было, а вместо неё в комнате лежали два трупа. Спеша сюда, я встретил двух всадников, скакавших опрометью в Фонтенебло. Я тотчас бросился в ров, они проскакали мимо и не видели меня.

– Вы узнали их?

– Нет. Они были закутаны в широкие плащи, а лица закрыты шляпами.

– Впоследствии вы постараетесь разгадать эту загадку, но теперь ступайте к этим девицам.

Он помог барону переодеться; через несколько минут Гильбоа с родительским выражением на лице, со слезами в голосе обнимал Жанну и Марию и говорил им:

_:– Будьте уверены, бедные дети, что сердце моё живо чувствует смертельный страх, который вы должны были испытать при виде этих злодеев. Но уверены ли вы, что их было только двое?

– Только двое! – ответила Мария. – Проживи я хоть сто лет, а всё равно у меня пред глазами будут отвратительные рожи этих чудовищ.

– Итак, вы могли бы их узнать? – спросил Гильбоа с беспокойством, которое могло быть принято за желание узнать истину.

– Я не знаю, – ответила девушка: – я только помню, что они были такие страшные. Я не думала, чтобы на земле могли существовать такие ужасные чудовища. Только в шайке Кадруса можно найти подобных злодеев.

Почувствовав облегчение после этого ответа, дядя сказал, подняв руки кверху:

– Хвала Господу Богу за ваше освобождение. Но вы сказали Шардону, – стал он опять допрашивать девушек: – что они только связали вас и сунули вам в рот кляпы, а ничего не украли?

Вместо ответа Жанна и Мария указали на вещи, лежавшие на столе. Барон и Шардон, подслушивавший за дверью, удивились смелости, с какою Жанна лгала. Эта ложь тревожила их.

– И они не сделали никакой попытки вас увезти? – продолжал Гильбоа.

– Никакой, – смело ответила Мария, вспомнив обещание, данное Жоржу и его другу. – Она даже прибавила: – Для чего же было этим разбойникам…

– Откуда мне знать, – ответил дядя: – может быть, для того, чтобы потребовать от меня выкуп, который я, конечно же, отнес бы им, как бы ни значителен он мог быть.

– Они нас только связали, – повторили обе девушки с изумительным хладнокровием.

– Решительно ничего не понимаю, – возразил Гильбоа: – должно быть…

Он не имел времени объяснить свою мысль. Шардон вошел с испуганным видом. Спрятавшись за дверью управитель слышал всё. Удивляясь не менее своего хозяина ответам девушек, он заблагорассудил вмешаться и придать благовидный вид тому, что происходило.

– А я так думаю, – сказал он, входя: – что эти негодяи руководились воровством. Поставить этих девиц в невозможность позвать или пошевелиться было самым верным способом для того, чтобы никто им не помешал. Следовательно, в их образе действия нет ничего удивительного. Пожалуйте за мной. У вас разломано бюро.

Гильбоа, уже начинавший терять голову при положительных ответах Жанны, уверявшей, что она не оставляла замка, обрадовался вмешательству своего управителя и поспешно ушел за Шардоном.

– Понимаешь ли ты что-нибудь? – сказал он падая, на кресло, как только вошел в свой кабинет. – Что это значит? Я очень боюсь, что встреченные мною всадники спасли Жанну и привезли ее в замок. Но каким образом объяснить их появление, случившееся так кстати?

– Это могут быть влюбленные, – сказал Шардон.

– Влюбленные! Но здесь они не видали никого; ты это знаешь лучше, чем кто бы то ни было, когда ты караулил дом.

– Я сказал, что если эти всадники спасли мадемуазель Жанну, то это влюбленные, – продолжал управитель: – и опять повторяю это. А то каким же образом объясните вы упорство мадемуазель Жанны, которая уверяет, будто не выходила из своей комнаты? Какая причина может объяснить спокойствие обеих девиц? Возле их прошедшего страха, вид их показывает необыкновенное доверие к будущему. Как во всякой девичьей истории, за занавесью скрывается любовник. Мы слишком стары, чтобы приподнять этот занавес. Мы должны разыграть другую игру.

Гильбоа движением руки дал знать, что согласен с этим. Шардон продолжал:

– Ваши племянницы не узнали нищих, которых, однако, они видели чуть ли не каждый Божий день. С другой стороны, у них есть своя тайна, которую они не расскажут ни за что на свете. Наконец, нам нечего бояться слепого и калеки: оба умерли. Спасители мадемуазель Жанны, должно быть, посоветовали ей молчать для сохранения её репутации; в этом видно внимание будущего мужа. Наши интересы требуют, чтобы мы поверили словам вашей племянницы и взвалили происшествие нынешней ночи на Кадруса. Дадим же знать обо всём полиции.

– Фушэ очень хитер, – сказал Бильбоа: – а Савари – человек суровый. Император примешает их к этому. Он ненавидит Кротов и хочет освободить от них Францию.

– Именно, – сказал управитель: – а нам это и с руки. Фушэ и Савари произведут следствие по тем данным, что преступление было совершено Кадрусом, и собьются с толку. Но надобна улика. Начните сейчас же звать всех и кричать, что у вас украли полтораста тысяч. Покажите взлом, покажите, как к вам в окно влезли, как вы потеряли деньги, поспешно убегая.

Говоря это, Шардон с проворством, которое может внушить одна опытность, разломал бюро и осторожно, чтобы не наделать шума, вынул из окна стекло. Потом, взяв деньги, он разбросал по комнате несколько монет и дернул за снурок колокольчика.

– Бегите к прокурору! – закричал он всем слугам, прибежавшим на его зов. – Зовите жандармов, полицейского комиссара, у барина украли по крайней мере тысяч полтораста. Бегите скорее, друзья мои. Будет великолепная награда тому из вас, кто поможет захватить виновного.

Начинало рассветать. На дорогах нечего было бояться. Бегать прислуга любит, поэтому все слуги бросились на большую дорогу к Фонтенебло.

Как только управитель удостоверился, что все слуги разбежались, он снял сапоги.

– А это ещё для чего? – спросил его Гильбоа.

– У меня нет никакой охоты оставлять следы от моих сапог в том, что я буду делать.

– В том, что ты будешь делать?

– Да… дайте мне немного монет; с вашей помощью я выпрыгну на гряду под вашим окном и постараюсь рассыпать золото около неё. Это будет верным признаком поспешности побега. Когда я ловко рассыплю деньги по пустой аллее, которая ведет в павильон на углу парка, узнают направление, принятое мнимыми ворами. Остальное касается одного Савари, который везде видит Кадруса с его шайкой.

Шардон и Гильбоа, присоединив действие к словам, поспешно воротились в замок и приготовились принять представителей властей, за которыми они послали.

XX
Савари во что бы то ни стало хочет обвинить Кадруса

Как только прокурор узнал о том, что случилось в Магдаленском замке, он тотчас же послал доложить о том Фушэ. Министр отвечал, что это дело Савари, если обвиняют Кадруса.

– Я слишком любезен, – докончил он, смеясь: – чтобы отнять это дело у генерала. Бегите к нему, он будет рад опять приняться за атамана Кротов и за его неуловимую шайку.

Савари, которому посланный в точности передал эти слова, задрожал от иронии министра и в сопровождении лишь одного своего адъютанта поскакал во весь опор в Магдаленский замок. Дорогою он встретил прокурора и судью, в сопровождении всех своих агентов. Фушэ, который из окна императорского дворца увидал, с какой поспешностью Савари отправился в Магдаленский замок, расхохотался.

– Покражу в замке Гильбоа сделал или Кадрус или не он, – говорил он себе: – если он, то молодчик давно уже успел убраться подальше от наших когтей. А если, это сделали не Кроты, то поимка ничтожных разбойников не принесет почета тому, кто займется ею. С одной стороны смешно будет заниматься делом, которое касается полиции. С другой – унизительно, что Кадрус решился явиться так близко к императору. Я хочу быть свидетелем гримасы, которую он сделает в том или другом случае.

Позвонив, Фушэ сказал вошедшему камердиниру:

– Я еду. Пусть сейчас заложат мою карету.

Через несколько минут министр полиции скакал к замку Гильбоа. Когда он проезжал мимо деревни Бас-Лож, он увидал двух всадников, шагом спускавшихся с пригорка. Фушэ узнал кавалера де-Каза-Веккиа и его благородного друга маркиза де-Фоконьяка. Те, узнав экипаж министра, подъехали поклониться ему.

– Здравствуйте, – любезно сказал министр: – мы встретились очень кстати. Для вас обоих представляется случай заслужить полковничьи эполеты, обещанные вам.

Фоконьяк и его товарищ, ехавшие по правую и по левую сторону кареты, поклонились, но не сказали ни слова. Для Фушэ было очевидно, что они не знали, что он хочет сказать.

– Вы конечно не забыли, господа, то трудное поручение, от которого зависит милость его величества'?

– Мы не забыли этого, господин министр, – ответили кавалер и маркиз. – Речь шла о том, что бы привезти к нему Кадруса, живого или мёртвого.

– Именно об этом-то я вам и напоминаю.

– Будьте уверены, – сказал Фоконьяк: – что для кавалера и для меня ни одно слово, ни одно движение вашей светлости не потеряно.

При этом ответе Фушэ не мог не бросить проницательного взгляда на Фоконьяка. Но тот был так доволен и сам собою и своей остротой, что министр не мог не улыбнуться.

– Таким образом, – сказал Фоконьяк с самоуверенностью, характеризовавшей его: – мы узнаем кое-что об этом Кадрусе. Как мне хочется познакомиться с таким знаменитым человеком!

– Теперь представляется случай захватить его и следовательно увидать, – ответил герцог Отрантский. – Если вы хотите ехать со мною в Магдаленский замок, то будете в состоянии судить о характере атамана Кротов по ночному подвигу его шайки.

– Ради того, чтобы доставить удовольствие герцогу Отрантскому, – сказал Фоконьяк: – мы готовы скакать и лететь, куда вашей светлости угодно будет нас послать.

Оба друга поехали сзади кареты Фушэ.

В ту минуту, когда карета министра полиции въехала во двор Магдаленского замка, прокурор, судебный следователь и комиссар держали совет и рассуждали о том, как они будут производить следствие. Их окружала вся прислуга, которую с своей стороны окружали жандармы, из опасения, чтобы какой-нибудь нескромный из усердия не сделал глупости, судебный следователь принял предосторожность созвать всех. Только Гильбоа и Савари со своим адъютантом прохаживались вне круга и одни могли принять министра, выходившего из кареты.

Началось следствие. Мало-помалу отыскивали следы злодеев внутри замка. Жандармы, посланные осмотреть окрестности, вернулись чрез некоторое время. Вот в чем состояло общее мнение: нападение, без всякого сомнения, совершили Кроты. Покража была несомненна, потому что сам Гильбоа указывал на пропажу ста-пятидесяти тысяч банковыми билетами и золотом, сумму заплаченную ему за поместье Отрив и переданную несколько дней тому назад фонтенеблосским нотариусом. Заключили, что Кроты посредством своих шпионов узнали об этом значительном платеже и воспользовались удобным случаем, когда люди в замке все разошлись. Они связали обеих девиц, но застигнутые каким-нибудь шумом, должны были оставить замок наскоро. Это ясно показывало золото, разбросанное на дороге.

Фушэ и Савари, когда их спросили, не хотели высказывать своего мнения. Фоконьяк, находя полицию очень дерзкой за то, что она несправедливо обвинила Кротов, старался показать нелепость этих предположений.

– Вы все ошибаетесь, – заявил он.

Судебный следователь хотел было раскричаться.

– Позвольте, – возразил Фоконьяк: – я имею причины не допускать следователей сбиться с толку. Я должен заслужить полковничьи эполеты. Я уверяю, что знаменитый Кадрус здесь ни при чем, а то он был бы глупее индюка. А Кадрус – штучка хитрая. Я прибавлю даже, для благородной полиции, что это сделали не Кроты, не воры. Если б я убежал с полными карманами, что случилось бы?

Задавая этот вопрос, Фоконьяк уронил несколько наполеондоров, которые остались возле его следов.

– Чёрт побери! Маркиз де-Фоконьяк не мужик; он образован, очень образован, он знает законы физики, и не принимает деньги, брошенные с умыслом, за деньги, выпавшие из кармана или из сумы.

Замечания Фоконьяка поразили всех. Сомнение возродилось в уме следователей. Гильбоа и его управитель начали с испугом осматриваться вокруг. Только Савари упорно видел во всём этом руку Кадруса. Фушэ лишь пожимал плечами.

К счастью, внезапный приход запыхавшегося человека прекратил всеобщее недоумение. Человек этот прибежал из Сольской долины; он рубил лес и должен был проходить мимо хижины, в которой произошло это убийство. С удивлением увидев следы возле этой хижины, брошенной так давно, он вошел в неё. Там страшное зрелище представилось его глазам. Два окровавленных трупа лежали среди комнаты, трупы двух бедолаг, хорошо известных в этом краю, двух нищих: слепого и калеки.

' – Если б даже Кадрус мог узнать об этом, я все-таки скажу, что это сделали Кроты. У нищих на шее был знак их атамана. Я знал, что нищие эти промышляли в Магдаленском зймке, и потому прибежал сюда-. Но я хочу, чтобы меня защитили.

Савари с торжеством обратился к Фушэ.

– Неужели вы ещё не видите во всем этом руку Кадруса?

Фушэ вместо ответа на вопрос, сделанный ему, в свою очередь обернулся к Фоконьяку:

– А вы что думаете об этом, маркиз? – спросил он.

Фоконьяк был слишком хитер, чтобы высказывать своё мнение, не узнав мнения других.

– После вас, ваша светлость, – ответил он: – Фоконьяк очень хорошо знает, чем он обязан вашей светлости, чтобы позволить себе высказать своё мнение прежде вас.

«Решительно, – подумал Фушэ: – этот долговязый дон-Кихот, этот маркиз со смешной, но оригинальной осанкой гораздо хитрее, чем я думал».

– Я все-таки думаю, – сказал он вслух – не Кадрус сделал здесь покражу… Это самое обыкновенное воровство. Чтб касается убийства двух нищих, то, может быть, эти два человека отказали в своем содействии Кротам относительно чего-нибудь другого, а те и убили их. Я не вижу причин для вмешательства высшей полиции. Любезный товарищ, – обратился он к Савари с легкой иронией: – до свидания; обязанности призывает меня в другое место, я оставляю вас.

– Император непременно хочет уничтожения Кротов, – ответил Савари со скрытной колкостью: – и моя обязанность повелевает мне повиноваться воле моего государя.

– Как вам будет угодно, – сказал Фушэ, низко поклонившись.

Министр полиции сел в свою карету. Это было сигналом для всех. Судьи и жандармы отправились в хижину в лесу. Жорж и Фоконьяк сели на лошадей, простившись с Гильбоа, который вместе с Шардоном и под предлогом нездоровья выпросил позволения остаться дома. Дело в том, что хозяин и управитель совсем растерялись. Но они узнали, чего Гильбоа не знал, потому что не разсматривал трупы, а именно, что нож Кадруса зарезал слепого и калеку.

Вмешательство разбойника и возвращение Жанны в замок были двумя тревожными обстоятельствами. Быстрота, с какою привезли молодую девушку обратно, не позволяла ему сомневаться, что её спаситель принимает в ней живейшее участие. Во всем этом приключении было от чего расстроиться Гильбоа и его сообщнику. Шардон, при каждом восклицании своего хозяина, только одним словом объяснял все.

– Это всё подстроил влюбленный! – говорил он.

Так как это слово действительно подавало ключ к тайне, Гильбоа и управитель обещали себе окружить замок тайным, но ежеминутным надзором.

– Наверно птица, прилетит порхать около клетки, – говорил Гильбоа: – Пусть сама же попадет в силки.

В то время, как судьи, сопровождаемые Савари, отправлялись на место преступления, во время совещания хозяина замка с управителем, Жорж и Фоконьяк спокойно возвращались в свою гостиницу. Как люди, которым не к чему торопиться, они поехали по самой длинной, но самой тенистой и приятной дороге.

– Что было с тобою? – вдруг сказал Фоконьяк: – Отчего ты не сказал ни одного слова?

– Я изучал, ответил Жорж.

– Изучал что?

– Лицо Гильбоа.

– Ну?

– Это Гильбоа похитил свою племянницу.

– Он?

– Я в этом убеждён, – подтвердил Жорж. – Мало того, я угадываю причины, заставившие действовать его, и его сообщника.

– Кто же его сообщник?

– Его управитель Шардон.

– Вижу! вижу! – сказал Фоконьяк с быстротой, которую внушает привычка постоянно хитрить: – Это вовсе не глупо! Девочку, которая не хотела слышать о браке, похитили насильно, чтобы испортить её репутацию и принудить выйти замуж. Это было бы великолепно, если б мы не помешали. Какой хитрец этот Гильбоа!

– Я боюсь, чтобы он не разгадал нас когда-нибудь. Он так лукав!

– Ну, мой добрый друг, – ответил Фоконьяк с величайшим равнодушием: – Я предпочитаю сам ущипнуть дьявола, прежде чем он меня ущипнёт. Я напущу Белку на этого доброго Гильбоа. Нам нужно доказательство его преступления. Мало того, молодец этот, должно быть, решается на такие вещи не в первый раз. Он, верно, делал уже разные гадости заодно со своим управителем. Белка не будет терять его из вида ни днем, ни ночью. Он будет следовать за ним с ветви на ветвь по извилинам дороги, когда этот Гильбоа вздумает прогуливаться. Он будет подстерегать, когда он станет есть. Он будет видеть, как он спит. Окна, отдушины, истопные трубы, все дороги хороши, когда негодяй хочет достигнуть своей цели. Разве уж вмешается сам сатана, если Белка не доставит нам способа погубить этого Гильбоа, чёрт его дери! Мне пришло в голову, – вдруг прибавил Фоконьяк, обернувшись с живостью к своему другу: – не попросить ли нам руки милых племянниц у этого старого скряги? Это очень упростило бы дело.

– Какая гнусность! – вскричал Жорж.

– Почему? – спросил Фоконьяк, удивленный негодованием своего друга.

– О, какая низость! – прошептал Жорж: – Увлечь с собою в круг бесславия молодую и безукоризненную девушку, которая ничего не понимает в жизни!

– Чего тебе церемониться? – ответил Фоконьяк: – Отчего не поступить с нею так же, как с другими? Когда она тебе надоест, брось ее. Разница только та, что у этой девочки, говорят, миллионов тридцать. Взять такое приданое – что-нибудь да значит. Притом промотать подобное состояние нужно много времени, так что ты долго будешь составлять счастье твоей инфанты.

– Никогда! – перебил Жорж. – Никогда не сделаю я подобной гнусности… Я даже запрещаю тебе говорить мне о Жанне.

Тон, которым были произнесены эти последние слова, заставил Фоконьяка замолчать. Он только подумал:

«Решительно мой любезнейший друг становится идиотом. Я скоро куплю ему прялку взамен его знаменитого ножа».