Текст книги "Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 1. Часть 1. Крупицы прошлого. Часть 2. В плавильном котле Америки"

Ну, а теперь поговорим о Наташеньке. Первые впечатления маленькой девочки от Москвы – необъятный город, огромные дома, масса людей, машин. Квартира родителей на Кутузовском проспекте поразила чистотой и чудесным ароматом неведомых духов.

Познакомилась с соседскими девочками, до отъезда на летнюю дачу играла с ними во дворе. Сразу удивили странности взаимоотношений между детьми. Сегодня девочка с тобой дружит, причем дружит против третьей девочки, но назавтра все наоборот – эти две девочки дружат против Наташи. В дневнике, уже будучи взрослой, Наташенька в данной связи отметила: «Я не понимала этого, но думала, что так положено, хотя и не соглашалась в глубине моей крохотной души».

Летом Корсаковы снимали дачу в деревне Желябино. А осенью Натуля пошла на учебу в школу № 711, расположенную неподалеку от дома. Училась в высшей степени старательно и сразу вышла в лучшие ученики. Бабушка, как и в Баку, строго контролировала внучку, призывала учиться еще лучше.

В школе сдружилась с тремя Наташами. Одна из них, Наталья Михайловна Леонова, является ныне женой российского посла в США СИ. Кисляка. Другая тезка, по фамилии Манакова, переехала на постоянное местожительство в Канаду. Третья, Рахимова, проживает с нами в одном доме на Кутузовском проспекте. По рассказам одноклассников, эта дружная четверка «враждовала» с другой четверкой. Хотя моя Наташа вообще-то не имела привычки с кем бы то ни было враждовать – она любила людей, и они в большинстве случаев отвечали ей взаимностью.

В отличие от подруг Наташа не увлекалась отдыхом, предпочитая грызть гранит наук. По ее собственным воспоминаниям, не посещала даже танцевальные вечера в родной школе. Не обладала соответствующим платьем. Но «об этом не горевала, все время тратила на учебу».

В конце концов достойное платье удалось пошить. Мама приобрела хороший отрез у жены упоминавшегося выше морского капитана Василевского. Василевские вернулись из служебной командировки в Адене и казались Наташеньке несметно богатыми. Они навезли с собой разные ткани, кофточки, платья. Особенно же детское воображение Натули поражала шариковая ручка капитана и жвачка, имевшаяся у его сына. Ведь жвачка тогда, вспоминает Натуля в своем дневнике, «была пределом вожделений всех детей». Ну, а коллекция сына Василевских из нескольких иностранных монет делала его в глазах Наташеньки богачом. Но зависти она не испытывала. Хотелось это иметь, однако без особых чувств и переживаний. Новое же платье казалось девочке таким напыщенным, что она стеснялась пойти в нем на вечер в школу.

В целом гардероб Наташеньки оставался весьма ограниченным. Даже на коньках она каталась во дворе своего дома в старом пальтишке, перелицованном из родительского. Сама называла его «балахоном». Другие же девочки щеголяли в настоящей спортивной одежде: брючки, свитерки. Наташа стеснялась своего наряда, чувствовала себя как «корова на льду», хотя каталась при этом здорово, лучше всех. За неадекватный наряд Натулю поддразнивали, и однажды она, вернувшись домой, расплакалась, стала жаловаться на «неуклюжую одежду». Слезы совпали с приходом папы с работы.

И произошло, согласно записи в Наташенькиных воспоминаниях, следующее: «Так как я никогда ничего не просила, хотя о многом мечтала, папа тут же выдал свои брюки, чтобы из них сшить мне нормальные брюки для катания. Как я была счастлива, когда явилась на каток в подобающем виде. Спасибо папе! Иначе до комплекса неполноценности было недалеко».

Скромность Наташиного гардероба вызвала озабоченность у школьного начальства. Однажды классная руководительница и председатель родительского комитета нагрянули с визитом к Корсаковым, намереваясь предложить им материальную помощь на экипировку Наташи. Их встретила в роскошном халате Нина Антоновна, провела в элегантно декорированную гостиную. Визитеры сконфузились и даже не рискнули поднимать тему помощи. Они осознали, что дело не в бедности Корсаковых, а в их принципиальном подходе к воспитанию дочки.

Помимо прилежания в учебе и скромности, семья воспитывала в Наташеньке и другие хорошие качества. Бабушка Антонина Тихоновна научила девочку вести хозяйство. Вспоминает Наташина тетя Тамара Григорьевна:

«Антонина Тихоновна была прекрасной хозяйкой. Она не имела высшего образования. За ее плечами была лишь гимназия. Но то, что касалось домоводства, это был настоящий ас. Она умела приготовить почти что любое блюдо из ничего. Даже в военное время, когда с продуктами было туго, и то Антонина Тихоновна ухитрялась приготовить что-то необыкновенное. И всему этому бабушка старалась научить Наташу. Так что она могла и убрать квартиру, и хорошо и вкусно приготовить».

При этом Натуля сама любила изысканно покушать. С раннего детства у нее развилось пристрастие к сырам. Когда Евгений Павлович работал в ЦК ВКП(б), ему полагался паек из дефицитных продуктов. Он договорился о том, чтобы в его пайке преобладал сыр, которым кормили малютку Наташу.

От родителей Наташа научилась гостеприимству, хлебосольству. Квартира Корсаковых всегда была наполнена людьми. Многие друзья из других городов вообще останавливались там. Случались настоящие курьезы. Как-то у Корсаковых квартировалась семья Самаренко. А тут звонят упоминавшиеся выше Василевские, только что прибывшие из Адена. Трубку взяла Наташенька, которая скрыла от Василевских, что в квартире уже имеются гости. Пригласила Василевских приехать. И они тоже поселились у Корсаковых. Представить только: 9 человек на 35 кв. м при миниатюрных кухне, ванной, туалете! И такое стеснение условий жизни по собственной воле!

Ну, а семья брата Нины Антоновны, Георгия Антоновича Кленовского, обосновалась у Корсаковых надолго. Вот что я записал со слов супруги Георгия Антоновича Тамары Григорьевны:

«Муж после войны служил в Ханларе. Бытовые условия там были первобытные. В 1948 году Георгий Антонович подал заявление на поступление в Военную академию им. Ф.Э. Дзержинского (ныне – Военная академия РВСН им. Петра Великого). Вызвали его на собеседование в один из грузинских городов (Поти или Батуми). Там получил отказ со ссылкой на претензии властей к его отцу Антону Федоровичу. Но вскоре Георгия Антоновича перевели служить в более комфортное место, в Тбилиси. Оттуда молодой офицер направил письмо Сталину с жалобой на отказ зачислить его в Военную академию. При этом ссылался на знаменитую фразу вождя о том, что сын за отца не отвечает.

Через какое-то время офицера вызвали к командующему округом генералу. Перед ним на столе лежало его письмо Сталину, расчерканное красным карандашом. Генерал попрекал молодого офицера за апелляцию прямо к вождю, через головы всех. Но зато согласился перевести Г.А. Кленовского служить в родной город Баку, в штаб армии. В Баку семья Георгия Антоновича поселилась в комфортной трехкомнатной квартире и как-то постепенно желание уезжать на учебу в Академию у него угасло. Не получив соответствующего диплома, он так и не стал генералом (хотя заслуживал этого звания по всем параметрам).

А из Баку ездил по поводу отца в Москву на прием к Н.М. Швернику, руководителю советского парламента, Председателю Президиума Верховного Совета СССР. Явился к соответствующему зданию. Там огромная очередь с ночи. Помогло то, что Г.А. Кленовский был в офицерской форме, с наградами. Дежурные военные провели его к Швернику в обход очереди. Тот принял Георгия Антоновича очень хорошо и помог смягчить отношение властей к Антону Федоровичу.

Из Баку Георгия Антоновича перевели в Московский военный округ, причем произошло это абсолютно неожиданно. В начале 1960-х годов проходили крупные военные учения. Г.А. Кленовский в отсутствие своего командира исполнял обязанность начальника вооружений армии. В заключительный день учений майора Кленовского вдруг вызывают к командующему сухопутными войсками СССР маршалу Чуйкову. Удивленный Георгий Антонович предстает перед военачальником, и тот с порога обрушивается с критикой: «Почему на танках не было пулеметов?». Майор: «Не положено». Чуйков, еще больше вскипая: «Как не положено, я послал соответствующую директиву!». Майор: «Не получали!». Чуйков устраивает тогда подлинную истерику, грозит «утереть сопляку нос».

Георгий Антонович раздосадованный возвращается домой, его успокаивают тесть и жена. Тесть говорит: «Ничего, еще повышение получишь!».

На заключительном разборе учений Чуйков возмущается, что многое было не так, ему постоянно врали. Но добавляет: «Только один майор правду сказал!».

Вскоре к Г.А. Кленовскому обращается его проверяющий на учениях подполковник из Москвы Финецкий. Они успели сдружиться в ходе учений. Финецкий сообщает, что переводится на службу в ГДР и предлагает занять его место в Московском военном округе. Майор дает согласие, и вскоре из столицы приходит вызов».

Далее даю прямую речь Тамары Григорьевны:

«Когда в 1962 году мой муж получил направление в Москву, мы не имели «крыши над головой» и жили около полугода все вместе на Кутузовском проспекте в небольшой двухкомнатной квартирке с Наташиными родителями, бабушкой и самой Наташей. Понятно, что это была большая семья, и тем не менее никто из них, и прежде всего Нина Антоновна, никогда не спрашивал своего брата, моего мужа, о том, когда, мол, твое руководство наконец предоставит вам квартиру и вы съедете с этой квартиры»[10]10
  В 1962 году Кленовские въехали в квартиру на бульваре Карбышева, затем Тамаре Григорьевне дали квартиру на Смоленском бульваре.


[Закрыть].

Нина Антоновна устроила Тамару Григорьевну в поликлинику на Кутузовском проспекте. Ее взяли терапевтом с удовольствием, так как страдали от нехватки кадров.

Все лучшие человеческие качества семьи Наташа впитала в себя. Она умела общаться с людьми и как-то сразу, уже при первом знакомстве, находила с ними общий язык. Продолжая эту тему, Тамара Григорьевна отмечает:

«Наташа была очень контактным человеком. Это качество передалось ей от мамы. У Нины Антоновны имелся большой круг друзей и знакомых. Телефон у нее был всегда раскален. Дозвониться не представлялось возможным. Ей звонили по любому поводу и без повода, по необходимости и без. Как бы считалось, что врач-терапевт знает все и поможет от всех напастей. При этом дать совет на словах было не в ее правилах. Стоило кому-то попросить о помощи, как Нина все бросала и летела помочь этим людям».

Наташа была уверена, что ее мама – самая красивая женщина в мире, и во всем ей подражала. Даже играла в игры, связанные с медициной («лечебки»), и мечтала стать врачом.

Увлеченность учебой не мешала Наташе оставаться нормальным, веселым и даже шаловливым ребенком. После переселения Наташиного дяди в Москву Наташа резвилась со своим братом-одногодкой Володей. Дедушка, Антон Федорович, будучи великолепным столяром, построил дом в поселке Березки на загородном участке, полученном Наташиным папой в ЦК (построил, видимо, в середине 1950-х годов). На даче дети спорили за право сидеть у окна, Володя применял силу. Наташа плакала, бабушка ее жалела, наказывала парня. Преодолев взаимные претензии, Наташа с братом сбрасывали через окно птицам кусочки хлеба и даже кашу, которую не хотели есть. Антонина Тихоновна поручала детям полоть клубничные грядки. Натуля как дисциплинированная девочка приступала к делу, а Володя артачился, заявляя: «А бабушка в Баку говорит, что я должен не работать, а отдыхать на даче!».

Получив однажды очередное задание от бабушки, Наташа не смогла выполнить его вовремя и решила замести следы: подвела стрелки на красивых старинных часах (сейчас эти часы стоят в квартире Тамары Григорьевны).

Был еще случай, когда Натуля вслед за киногероиней начала петь в кинозале в полный голос. И была уверена, что ее никто не слышит и она никому не мешает.

Или еще такой забавный эпизод из Наташиного детства. Писали в школе диктант, в нем была фраза о красивом солнце над Москвой. Наташа поинтересовалась у учительницы: «А что солнце в каждом городе свое, в одном красивое, а в другом нет?!».

Во дворе Натуля игралась с девочками в куклы, которые они заранее прятали в подъездах. Большой интерес вызвало у Наташеньки появление телевидения. Своего телеприемника у Корсаковых не было (не доставало средств на его приобретение), и девочка с родителями ходили в гости к высокопоставленному чиновнику Виктору Валерьяновичу Борисоглебскому и его супруге Виктории Валерьевне наслаждаться этим «чудом техники». Телеприемник был самый примитивный, «КВН» с линзой, но удовольствие его программы доставляли огромное.

Было у Наташи и такое хобби, как переписка с иностранными друзьями. Она нашла в своем архиве два письма, которые получила из КНР в далеком 1960 году. Письма от детей из поселка Суйлин в провинции Хэйлунцзян. Оба послания завершаются поговоркой о соловье, ждущем лета. Содержатся в них лозунги о вечной дружбе между русскими и китайскими братьями, об успешном строительстве социализма в КНР и «великом коммунистическом строительстве в СССР», рассказывается об «усиленном, систематическом и очень полезном» изучении марксизма-ленинизма и произведений товарища Мао Цзэдуна. Из второго письма выясняется, что Наташа, в свою очередь, направляла в Китай письмо и в придачу открытки, значки.

А я недавно наткнулся на письма девочки из Чехословакии, адресованные Наташе. Вот они:

12 ноября 1959 г. Цвета Штастна, чехословацкая школьница (Збраслав, Чехословакия):

«Дорогой незнакомый друг!

Посылаю тебе сердечный привет из Чехословакии. По случаю месяца чехословацко-советской дружбы и я хочу найти себе друга в Советском Союзе, с которым хотела бы переписываться. Мне скоро будет 14 лет. Учусь я в восьмом классе девятилетней средней школы города Збраслав, который находится в 14 километрах от нашей столицы – Праги. Наш город небольшой, но красивый. Я его очень люблю. Здесь живет около шести тысяч жителей. На краю города течет река Влтава, а недалеко в нее втекает речка Бероунка.

…В центре нашего города находится небольшая площадь с маленьким парком и памятником павшим героям за нашу свободу. Недалеко находятся могилы советских бойцов. Мы там 7 ноября, в день Великой Октябрьской социалистической революции, положили большой венок с цветами. Мы благодарили Советскую Армию за наше освобождение в 1945 году!»

8 апреля 1960 г. Цвета Штастна, чехословацкая школьница (Збраслав, Чехословакия):

«Здравствуй, дорогая подруга Наташа!

С чистосердечным приветствием к тебе твоя подруга Цвета. Наташа, я твое письмо получила 6.4.1960. За письмо и за открытки я тебе очень спасибо. У нас уже 15° тепла. Сегодня мы писали контрольную работу из русского языка. Русский язык у нас учит учитель Валерий Гаскевич из Белорусской Республики.

Я была в горах, где я (ходила) могла кататься на лыжах. За неделю я буду играть на концерту…»

…Шли годы. Наташа взрослела, набиралась знаний, опыта, становилась серьезнее и оставалась чистой помыслами и в чем-то наивной девочкой. Я листаю школьные дневники Наташи Корсаковой за 8-й, 9-й, 10-й, 11-й классы и поражаюсь: почти на каждой странице пятерки. По математике, литературе, черчению, истории, анатомии, химии. А как Наташа писала сочинения! Ее даже прозвали Белинским за глубину мыслей и высокий стиль сочинений. Вот одно из них:

1963 г. Москва (10 кл. «Б»)

СОЧИНЕНИЕ НА ВОЛЬНУЮ ТЕМУ

Всякий раз, когда остаешься наедине с самим собой, начинаешь о чем-нибудь думать. Так было и в тот вечер. Я оставалась дома почти 2 дня одна: все мои были на даче. Я думала о теме моего сочинения, о том, что в сочинении не хочется быть надоедливым и назойливым, но почему-то получается всегда именно так. Даже самые искренние и интересные мысли оказываются почему-то надоедливыми. Думала о писателях, которые в своих произведениях могут установить контакт не только с одним читателем, а с миллионами людей, и не только на данный момент, а и на годы, десятилетия, а порой и столетия вперед. И все потому, что они пишут не о себе, а о людях, и если даже пишут о себе, то предназначено это многим людям, ибо написанное учит, волнует, воспитывает.

За окном шел мелкий дождь, в комнате тихонько говорило радио, которое я, конечно, слышала, но не слушала. Я была одна. Целый день никуда не выходила и ни с кем не говорила, находилась как бы вне времени. Из этого состояния меня вывел только голос Левитана, который должен был зачитать приказ Министра обороны СССР Малиновского. При этих словах сердце у меня упало в ожидании какого-то чрезвычайного сообщения, ошеломляющей вести… Но… это оказалось поздравление советским танкистам.

Так я поймала себя на подсознательной неуверенности в благоразумии наших соседей, для многих из которых, людей сильных мира сего, личное будущее выше будущего, да и настоящего всего человечества. В своем романе «Зима тревоги нашей» Джон Стейнбек пишет, что когда человеку становится не под силу решить какой-нибудь вопрос, то он может не думать о нем – это его спасительная возможность, но тогда эта неразрешимость уходит в его подсознание, смешивается со многим другим, что там живет, и так рождаются случайная тревога, недовольство и чувство вины. Хотя, подумав о жизни, я верю, что войны не будет.

Я мечтаю о своем будущем, строю многие планы, я даже уверена, что выполнение моих целей зависит целиком от самой меня, а не от аппетита кошелька капитализма. Я уверена в этом. Люди мира не хотят войны, они не хотят подчиняться зоологическим законам Запада, они не хотят стать рабами доллара, они не желают и не пойдут на сделку с собственной совестью, чтобы стать жертвами волков империализма. И они не будут ими, потому что их большинство. О мире мечтают маленький мальчик («Пусть всегда будет солнце…»), молодежь («Мы за мир…»), отцы и деды, воевавшие в гражданскую и отечественную войны. Мир завещан самым святым – жертвами войны, борцами за мир, а эти заветы для человечества – святая святых. Мир завещался теми, кто сейчас «лежит под березами», кто возвышается памятником в Берлине, теми, чья кровь полила всходы мира. Имена их – Неизвестные солдаты.

Думая о мире и войне, мне вспомнилось одно кладбище, благодаря посещению которого я почувствовала, что такое фашизм, что такое война. Поэтому темой моего сочинения будет Пискаревское кладбище.

* * *

Сегодня мы первый день в Ленинграде. На улице, конечно, дождь. Но это даже здорово: по крайней мере, мы теперь сами видим климатическую эмблему города. Мы едем по улицам Ленинграда, такого неулыбчивого и даже хмурого сегодня (осеннего, несмотря на июнь месяц). За стеклом автобуса пробегают дома, люди, я невольно сравниваю город с Москвой, и кажется, что сердце человеческой жизни Ленинграда бьется медленнее, чем у Москвы. Вскоре изморось сменяется проливным дождем, стекло окошка расплывается, ничего не видно.

Я не знаю, куда мы едем, но когда дождь ослабевает, видно, что мы уже близки к окраине города, мы безмятежно сидим около окон, не ожидая, что через несколько минут нас ожидает самое большое, сильное, незабываемое впечатление в жизни. Оказывается, мы едем на Пискаревское кладбище. Но подъезжая, мы не видим обычного купола кладбищенской церквушки, леса крестов, не видим даже ни одной стелы с надписью. Как преддверие кладбища нас встречают два маленьких зданьица, подобные портикам. Они чем-то похожи на часовых своей строгостью и каменной неподвижностью.

Кратко осмотрели стенды фотографий, с которых на нас смотрят с надеждой, укором, горем и мольбой глаза голодного ребенка. Эти глаза укоряют того, кто затеял это смертоубийство, кто убил его мать, отца, его друга мать и отца, убил многих матерей и отцов на Земном шаре, они горюют о тех погибших, они надеются и молят о защите. К нам обращены старшие поколения ленинградцев, но в них уже нет никакой надежды, и, что самое страшное, в них почти погас огонек жизни.

В этих павильонах мы узнали, что Пискаревское кладбище – кладбище жертв обороны Ленинграда (1941–1944 гг.). Сколько неподдельного горя и скорби в лицах этих людей, да и откуда здесь быть подделке, если пишет одна маленькая девочка: «Вчера умерла мама», а до этого умерли все родные и близкие. Голод, как вампир, высасывает из людей последние соки жизни, скоро костлявые руки смерти навсегда сомкнутся на них. Смерть в те дни ходила по Ленинграду тоже чудовищно голодной. Привыкнув набивать свое бездонное брюхо жертвами Первой мировой войны, восстаний и революций начала века, она уже более десятка лет перебивалась старыми запасами. А теперь ей ничего не стоило погасить еле теплящийся огонек жизни в этих голодных людях.

 
По Ленинграду в те годы ходила, бродила
     Смерть.
Сколько цветущих жизней она забрала,
     Смерть.
А те жертвы боялись, боялись тебя,
     Смерть?
Нет, они лишь презрели эту
     Смерть!
Ты знай, они презрели тебя,
     Смерть!
Зачем, расковав, по миру тебя пустили, ведь ты –
     Смерть?
Но почему все же им, жаждущим жизни, дали
     Смерть?
Это вы, претенденты на суперменов, только вы заслужили кару –
     Смерть!!!
 

А теперь перед нами тянулось каменное поле бесчисленных могил. Это было кладбище жертв обороны, на котором покоится 1/3 тогдашнего населения Ленинграда. Чудовищная, ошеломляющая цифра, по-моему, невозможно представить…

Мы стояли на длинных каменных ступенях, а перед нами тянулись две широкие дорожки из бетонных плит, которые вели взгляд вперед и тем самым делали акцент на дальней стене кладбища и громадной гранитной фигуре женщины, статуи, символизирующей Родину-Мать. По-прежнему моросит то слабый, то сильный дождь; небо серое-серое, какое-то свинцовое и по виду, и по цвету, нависало над нами. Серый день гармонировал с серым камнем могил, усугубляя наше самопогружение (все ушли внутрь себя). И тяжелые, западающие в сердце звуки симфонии Бетховена (да, он был здесь очень нужен).

Мы, спускаясь по ступеням, еще издали заметили язычки пламени вечного огня (неугасимого ни ветром, ни дождем) – символа вечной памяти о погибших. Иногда язычки пламени становятся еле заметными, кажется, что оно вот-вот погаснет, но постепенно огонь разгорается вновь и вновь.

Мы идем по кладбищу, такому ровному, одинаковому, как будто поле битвы после сражения, облаченное в камень. Шаг за шагом, мимо могил по мокрым серым плитам дорожек мы приближаемся к сильной, непоколебимой гранитной фигуре, как бы венчающей все кладбище и царствующей над ним. Памятник обрамляется стеной с надписью: «Родина-Мать не забудет вас…». У стены много цветов, но они не нарушают суровую гармонию кладбища своей яркостью, а, чем-то похожие на слезы на сером лоне камня, дополняют ее. По-прежнему дождь, по-прежнему звучат тяжелые, срывающиеся аккорды, только в горле какой-то упрямый комок, рвущийся наружу, в ушах звучат слова «Реквиема»:

 
Не плачьте!
В горле
Сдержите стоны,
Горькие стоны.
Памяти
Павших будьте достойны!
Убейте войну!
Прокляните войну
Люди Земли!
Мечту пронесите
Через года
И жизнью наполните!..
Но о тех, кто уже не придет
Никогда, –
Заклинаю, –
Помните!
 

Обратный путь мимо тех же могил, мимо Вечного огня, последний взгляд назад: кажется, что все кладбище находится под воображаемыми крыльями памятника; это Родина-Мать охраняет погибших, так же как они в 1941 году охраняли свою Родину и отдали жизнь за нее.

Мы уже снова были в автобусе, никто не разговаривал. Я не могла ни о чем думать. Теперь я знаю, как дорого нам дался мир, а то, что нелегко дается, нелегко и отнимается.

С тех пор я часто себя спрашиваю: «Вопрос мой пусть не покажется вздорным, но мне это нужно решить! Той ли я жизнью живу, за которую ты перестал жить?».

А вот стихотворение, которое Наташа посвятила маме и бабушке в Женский день 8-го Марта:

 
Восьмое марта – чудный день,
Весенний праздник женщин!
И с этим днем, чудесным днем.
Я поздравляю мира женщин!
 
 
Я подарю тебе букет,
Тебе, родная мама!
С букетом этим я дарю
Любовь и уваженье!
А бабушке родной дарю
Любовь и преданность свою!
 

…Итак, пятерки, пятерки, пятерки. И вдруг в дневнике за 9-й класс я вижу тройку. Одноклассник, Владимир Михайлович Овсянников, уже после ухода Наташи из жизни вспоминал в этой связи:

«Английский язык у нас вел бывший разведчик, авторитетов для него не существовало, он оценивал знания английского под настроение. Вызвал как-то Наташу пересказать на английском неадаптированный текст «Принц и нищий». Ответ ему чем-то не понравился, и он поставил «тройку». А Наташа не привыкла не то что «тройки», но и «четверки» получать. Расстроенная выбежала из класса и очень переживала инцидент.

На самом деле Наташа отвечала хорошо и в этот раз. Просто была специфика у нашего преподавателя. Поскольку других авторитетов он не признавал, то оценивал ответы по принципу – молодец, садись, два!»

Но за год и разведчик поставил Н. Корсаковой пять. Все дневники завершаются страничкой «Сведения об успеваемости и поведении ученика». И во всех графах у Наташи значатся пятерки. В графе «Физическое воспитание» записано: «Освобождена». Почему – теперь, наверное, не узнать. А уже упоминавшийся В.М. Овсянников вспоминает так:

«Наташа училась только на отлично. Единственно, на физкультуре я, помнится, порой видел ее на скамейке «запасных». Видимо, спортом она не очень увлекалась, хотя позже, в старших классах, когда мы выезжали на природу, Наташа хорошо играла в волейбол».

Кстати, в дневнике за 8-й класс есть запись: «17.XI.1960 г. Не явилась на урок физкультуры». 27 февраля и 11 апреля 1961 г. снова указано: «Не явилась на урок физкультуры».

В дневнике за 9-й класс содержится объявление: «24.XI.1961 г. – лекция для родителей «Физическое воспитание»». Но замечаний о пропуске физкультуры уже нет. Позже Наташенька вспоминала, что с удовольствием играла в старших классах в волейбол и настольный теннис – и в школе, и на подмосковной даче.

Ну, а страничка дневников со сведениями об успеваемости Наташи неизменно завершается фразой: «Переведена в 9 (10, 11) класс с похвальной грамотой».

А как аккуратно вела Наташа эти дневники! В начале – перечень предметов, напротив каждого фамилия, имя и отчество преподавателя. Далее – расписание, и на каждый день перечислены уроки и домашние задания к ним. Правда, периодически классная руководительница обращалась с призывами к Корсаковым подписывать дневник (видимо, забывали). А однажды – критика в адрес обычно дисциплинированной девочки: «Участвовала в срыве уроков 14.IV.1961 г.». В 9-м классе, 23 октября 1961 года, как указано в дневнике, Наташа «опоздала на урок».

Как видим, провинностей немного, их практически нет. И тем не менее девочка была настолько честна и принципиальна, что ее мучали угрызения совести из-за самых безобидных прегрешений. Вот просто потрясающая исповедь благороднейшей, чистейшей и честнейшей девочки:

«Сегодня случилась моя первая настоящая беда. Все началось с подсказки, моей страшной болезни с самого детства. В школе всегда подсказывают, подсказывали и мы, но за последние годы у нас подсказка стала играть меньшую роль, наверное, потому что мы стали старше и каждый (большинство) в душе понимал ее вред и ненужность, но при случае мы все забывали и «спасали утопающих», так было и сегодня.

Шел зачет по истории, но после распределения вопросов учительница Майя Моисеевна должна была выйти из класса, чтобы позвонить кому-то, т. е. мы оставались одни с предварительным предупреждением нас о подсказках. Самое страшное было то, что М.М. просила последить за порядком актив класса, в который входила и я. Нам верили, на нас надеялись. Я почему-то в этот момент начала усиленно повторять индустриализацию, слова М.М. совершенно не дошли до меня.

Дальше случилось самое неисправимое: я услышала свою фамилию, меня окликнули – это была Г. Не думая ни о чем, я начала довольно скверно ираздраженно объяснять закономерность НЭПа. Несколько слов подсказки Г. не поняла, я была зла на Г., так как мы за 30 мин до начала урока специально разобрали этот вопрос. Я, пожалуй, почти не наблюдала за тем, кто подсказывал, так как в классе было сравнительно тихо, многие разговаривали между собой, некоторых, кто подсказывал, я видела, но их подсказки так и не дошли до отвечающих (позже я узнала, что подсказывали многие).

Через минуту вошла М.М., в это время я уже преспокойно занималась историей, закончив свою безрезультатную миссию. Первым вопросом М.М. был вопрос о порядке и обращался он ко мне. Я ответила, что в классе был порядок, так как это действительно тогда был порядок по сравнению с другими предметами. Но при удивлении М.М. тем, что абсолютно все было в порядке, я сказала, что сама подсказывала Г. Откровенно говоря, у меня не было и мысли, чтобы как-то это утаить, но, как я узнала позже, даже в этом неизвестные мне люди обвинили меня, они считали, что я должна была лгать!!!

Но сказав про себя, я считала себя посмешищем на весь класс, так как больше никто не сказал о себе, этот безмолвный жест был либо выпадом трусости, либо тихим презрением к любой правде (бабушка мне часто говорила, что я буду страдать от своей глупой правды, но, хотя я и страдала, дико страдала от нее, я знала, что это терзающая правда лучше безмятежной лжи, поэтому и тогда вопроса о том, чтобы скрыть, утаить, налгать М.М. не было, даже не только потому, что это была М.М., а скорее потому, что это было слишком низко и как хорошо, что я понимала это).

Но только после того, когда я села наместо, поняла, что натворила своей подсказкой. Главное, конечно, было не в том, что я подсказала Г., а в том, что я не сумела ее отучить от подсказок, ей теперь очень трудно будет во всем жить без подсказок. Но в тот момент, когда я уже сидела, когда была целиком внутри себя, поняла, что своей подсказкой я налгала, обманула доверие человека. Все это время, когда я еще стояла на моем «страшном суде», думала, что у меня от позора и презрения к самой себе растут седые волосы, я чувствовала, что это была не просто подсказка, а что-то большее, а когда я поняла все, мне стало страшно и стыдно. Впервые в жизни я испытывала такой мучительный стыд, я сама себя так опозорила. Мне было стыдно посмотреть в глаза всем, тем более М.М. Мне казалось, да во всем. этом я уверена и теперь, что все глаза презирали меня.

Но мало этого стыда, мне было больно и обидно за черствость и равнодушие подружек Леоновой и Рахимовой. С этого дня для меня не существует нашей четверки! Как я могу их простить за их равнодушие, ведь они меня, по-моему, знают достаточно хорошо, для того чтобы понять мое состояние, но от них я не увидела ни капли участия. Пара ласковых слов Оли Филипповой вызвала, наверное, у меня мучительную улыбку, но я ей беспредельно благодарна за них.

И опять на помощь пришла М.М., а мне казалось, что она после этого презирала меня вдвойне. Хотя при разговоре с ней я еле бормотала какие-то слова, мне было чуть-чуть легче. Но в этот день я не хотела верить в то, что когда-нибудь «все станет на свои места», мне казалось, что моя жизнь кончена, ведь, как говорила Г., «страшный позор можно смыть только кровью». Я, правда, совсем не хотела и не думала умирать, но жизнь для меня сейчас не имеет никакого смысла.