Текст книги "Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 1. Часть 1. Крупицы прошлого. Часть 2. В плавильном котле Америки"

Вскоре новое персональное дело, на сей раз студентки, которая в общежитии якобы обворовывала соседок. Такая же история: все бичуют воровку и требуют расправы, а Наташа встает на защиту девицы, которую толком и не знала. Ну и, наконец, Наташа вступилась за целую группу ребят, в том числе двух китаистов из нашей академической группы, которых обвинили в «надругательстве» над советским флагом. Наташа в страстной речи доказала лживость обвинений, подвергла критике самого главного обвинителя сокурсника Ю. Любопытно, что вскоре после окончания института Ю. посадили за махинации с золотом и валютой.

Слушал я Наташу и переживал из-за своей ничтожности. Эти переживания способствовали тому, что впоследствии я приучил себя выступать в любых аудиториях, на любые темы, причем без заглядывания в шпаргалки. Хотел добиться и в этом вопросе признания Наташи (как и во всех других).

Ну, а возвращаясь к свадьбе, отмечу, что выступать мне не пришлось. Лишь поблагодарил гостей. Думал, что-то дополнительное о нюансах свадьбы узнаю из дневника Евгения Павловича. Увы, тесть был очень краток:

«16. III. Утром перевез Наташины вещи к Жене. В 16.30 – в загсе. В 18 ч – в банкетном зале «Метрополя» Наташина свадьба.

17. III. Проводили из Внуково Вику Бажанову. Ужинали у нас Бажановы, Кленовские, Улицкие. Бажановы живут у нас».

Из «Метрополя» груженые букетами цветов и подарками мы поехали в мою, а с того дня уже нашу, комнату в общей квартире по адресу ул. Георгиу-Дежа, д. 3. Комнату ранее, еще на третьем курсе, пробил в качестве служебной площади МГИМО папа, используя свои связи с московским мэром В.Ф. Промысловым. Было это непросто, пришлось побегать, посуетиться, поунижаться, постоять в километровых очередях. Зато дом был хороший, кирпичный, комната просторная.

Вместе с нами проживала рабочая семья: он – экскаваторщик, она – секретарша начальника на заводе, двое детей – подросток и малыш. Будучи значительно старше нас, соседи вели себя как полные хозяева. Могли замочить в ванне белье и держать его там сутками. Иногда использовали для вымачивания белья и рукомойник. В кухне не только стряпали, но и трапезничали, громко разговаривали. Дети делали там уроки, старший сын осваивал скрипку. В коридоре у нашей двери дети резвились, играли в футбол. Иногда соседи пускали квартирантов – студентов-заочников Института советской торговли. Так те и пьянки учиняли в местах общественного пользования.

Мы помалкивали, хотя испытывали неудобства. Особенно мешал шум: ведь мы же были студентами, и нам приходилось корпеть над учебниками дома.

Жили мы очень скромно. Холодильником не располагали и зимой хранили съестные запасы в сетках за окном. Ну, а летом ничего не хранили. О телевизоре даже не мечтали. Обладали лишь Наташиным допотопным магнитофоном с бобинами, слушали музыку. Нас, как и многих наших сокурсников, увлекала французская эстрада. И прежде всего творчество шансонье Сальваторе Адамо. Чуть ли не ежедневно и порой целыми вечерами наслаждались мы шедеврами Адамо: «Падает снег», «Иди сюда, моя брюнетка», «Хочу кричать твое имя», «Жизнь короля и жизнь собаки» и многими, многими другими.

Под аккомпанемент этих песен танцевали и выпивали, грызли гранит науки и вели политические дискуссии, болтали по телефону и смотрели в окно на суматошную московскую жизнь. «Падает снег» так и осталась для нас с Наташей любимой песней на всю жизнь. Мы продолжали ее слушать, особенно зимой, когда действительно шел снег и на землю, кружась в вальсе, плавно опускались снежники. Вспоминалась романтичная студенческая пора, и на душе становилось немножко грустно.

В студенческие годы мы с удовольствием смотрели французские фильмы, а девушки-студентки гонялись за французскими духами, которые нет-нет да появлялись в дефицитной советской торговле. Стремились они поспеть и за парижской модой.

Почти идеальный в наших глазах образ Франции несколько затуманивали лишь некоторые из профессоров МГИМО. Молодой преподаватель политэкономии Головко как-то заметил в ходе семинара: французы совсем не такие, какими вы их представляете. Они отнюдь не д'Артаньяны, а люди прижимистые, жуликоватые и смотрят на другие народы сверху вниз.

Из лекций по истории международных отношений выяснялось, что Франция – старый империалистический хищник, в свое время поработивший многие народы Азии, Африки и Америки, а затем устроивший кровопролитные колониальные войны во Вьетнаме, Алжире и ряде других мест. Нам разъясняли, что Париж; сыграл не последнюю роль в развязывании Первой мировой войны, в подталкивании Гитлера к агрессии против СССР, что среди французов было много предателей во Вторую мировую войну. Лекторы внушали, что и современная Франция кишит реакционерами, которые пышут ненавистью к СССР и другим прогрессивным отрядам человечества, плетут против нас интриги.

На занятиях по экономическим предметам тоже обнажалось не совсем приглядное лицо французского капитализма. Оказывается, он отличался паразитизмом, многие французские богатеи ничего не делали и жили за счет процентов на вложенный капитал.

Еще больше преподаватели ругали США, но на студентов это мало влияло. Молодежь увлекалась импортными тряпками и клеймо «сделано в США» считала синонимом высшего качества, сходила с ума от рок-н-ролла и прочих западных мелодий и танцев. Элвис Пресли и другие американцы являлись кумирами, хотя британские «Битлз» и «Роулинг Стоунз» стали теснить конкурентов. Слушать советскую музыку, танцевать под нее на вечеринках, больших и малых, официальных и частных, считалось дурным тоном.

Студенты победнее и попроще «камуфлировали» советские сигареты в американские пачки. А другие, дети дипломатов, гордо курили настоящие «фирменные» и развязно чавкали жвачкой.

В общежитии меня подселили к аспиранту, который хранил под кроватью и в старом разваливающемся шкафу целый клад, состоявший из иллюстрированных американских журналов «Лайф», «Тайм», «Ньюсуик» и переводной западной литературы с грифом «для служебного пользования». Ни я, ни кто другой не спрашивали соседа, откуда у него такие трофеи, но все пользовались этой редкостной библиотекой. Восхищались красочной рекламой сигарет и виски (всадник-ковбой в пустыне на фоне гигантских кактусов; любовная парочка, потягивающая из граненых стаканов со льдом золотистую жидкость на ослепительно белом песчаном пляже у голубого океана). Цепенея от печали и страха одновременно, вдумывались в смысл политических памфлетов, разоблачавших сталинскую систему принудительного труда, отсутствие свобод в СССР. Зачитывались неожиданными для нас версиями Гражданской войны в России, причин развязывания Второй мировой войны, ее хода, современных международных отношений.

Помимо книг и журналов, на наше сознание воздействовали зарубежные студенты. В дверь общежитской комнаты периодически стучал старшекурсник чех и что-нибудь просил: соль, чай, спички. Если он не получал искомое, то неизменно говорил (то ли в шутку, то ли всерьез): «Ты такой же подонок, как Сталин!». Хотя Сталина я не любил, но вскипал, взыгрывало чувство патриотизма, не трогай, мол, наших.

Как-то этот же чех вдруг заявил: «Вы, советские, живете плохо, как нищие!». Я еще не знал тогда, что жизненный уровень в Чехословакии был в самом деле существенно выше, чем в СССР, и очень возмутился, даже подрался с чехом. Еще больше возмутил меня и моих товарищей один немец. Ходил слух, что он происходит из славной революционной семьи, что его прадед принимал Карла Маркса в Первый интернационал, а дед состоял в Политбюро СЕПГ, правящей партии ГДР. Так вот этот потомок революционеров, как-то подвыпив, стал разглагольствовать, что советские солдаты не знали, зачем они воюют, особенно на начальной стадии войны.

Мы возмутились: «А немецкие знали?».

– Да! – последовал ответ.

Решить такой спор без драки было невозможно, и мы подрались: трое русских против троих немцев.

Другой немецкий студент, очень серьезный и культурный на первый взгляд, так прокомментировал снятие Хрущева в октябре 1964 года: «Все-таки рабская вы, русские, нация!». На сей раз я в драку не полез, но обиду затаил. «Как же так, – думал я, – немцы подчинились этому извергу Гитлеру и еще имеют наглость называть рабами нас!»

Впрочем, и советские студенты не раз отпускали циничные замечания в адрес СССР и советских властей. Скептически воспринимались любые программы и планы, исходившие от ЦК КПСС и правительства. По поводу инициированной премьером А.Н. Косыгиным экономической реформы ходил анекдот. У армянского радио спрашивают, что такое реформа. Армянское радио отвечает: «Не знаем, обратитесь в ленинградское радио». Выслушав тот же вопрос, ленинградское радио говорит: «Мы не знаем, что такое реформа, но блокаду пережили, переживем и реформу».

На лекциях профессора получали из зала записки: «А где гарантии, что власти не вернутся к репрессиям сталинского типа? Ведь антидемократическая суть режима не изменилась!».

Пока лекторы рассказывали о нынешних и грядущих успехах советской экономики, аудитория жила своей жизнью: кто-то играл с соседом в «морской бой», рядом вслух зубрили английские слова, спорили, кто красивее – Мэрилин Монро или Джина Лоллобриджида. Интерес просыпался, если профессор с горечью сообщал, что бич советской внешней торговли – сырьевая структура ее экспорта (увы, сейчас, пятьдесят лет спустя, бич все тот же). Или когда объяснял, какой вред нанес Сталин советской науке, устроив гонения на генетику, кибернетику, бионику и многие другие важнейшие отрасли знаний. Выходя с такой лекции, кто-то громко заявил: «Все-таки мы – страна дураков!». Возражений не раздалось.

В дискуссиях за бутылкой водки или коньяка (который стоил ненамного дороже водки) студенты сходились во мнении: наша страна всегда отставала от Запада, а сейчас это отставание усугубилось. Не знали мы, что в то самое время американцы переживали из-за космических успехов СССР и преимуществ советской системы образования.

Главной заботой мгимовцев, впрочем, были не теоретические рассуждения, а подготовка к загранработе. Предел мечтания – отправиться туда по линии МИДа. Если не получится, не возьмут в дипломаты, тогда в качестве внешнеторгового чиновника или разведчика. И всем, конечно, хотелось на Запад. Соединенные Штаты – направление № 1, самое престижное. Лакомые кусочки – Англия, Франция, ФРГ, Италия, ну и остальная Западная Европа. Блатные с удовольствием устремлялись во враждебные СССР империалистические страны. Жить и работать там было не только почетнее, но интереснее и приятнее. Да и большая карьера делалась на Западе, прежде всего в США.

…Возвращаюсь к дневнику Евгения Павловича. Целую неделю после свадьбы мои и Наташины родители проводили время вместе с нами – ужинаем на Кутузовском, едем в гости к нашим родственникам Поповым. 22 марта мои папа и мама улетают к себе в Сочи. После их отъезда общаемся с Ниной Антоновной и Евгением Павловичем. Устраиваем им ужин в своей комнате, совершаем поездку в Куровское, на день рождения Екатерины Марковны, приемной мамы Евгения Павловича. Отвезли туда сервиз за 5 руб. и 20 руб. наличными. В ответ получили пироги, сало, компоты.

А 24 апреля тесть взял авиабилеты себе и теще в Сочи – их пригласили мои родители. 27 апреля мы и наш однокашник В. Лопухинский обедали у Корсаковых, затем Наташа и я отбыли в Сочи, вслед за нами, 1 мая, улетели Корсаковы. Нина Антоновна вернулась в Москву 5 мая, а мы с Наташей и Евгением Павловичем – 11 мая.

Отдых получился отменным. Мы ездили в Красную Поляну по узкой извилистой дороге, проложенной в скалах над обрывами. Любовались сказочно красивыми пейзажами. Посетили санаторий Министерства обороны, расположенный на самой высокой вершине, обедали в домике пасечника. Гуляли по лесам, берегам горной речки. Слушали западную музыку, привезенную нами из Москвы. Мой папа шутил: «Такое впечатление, что музыка записана задом наперед».

Вернулись в Сочи, и тут пришло сообщение, что на отдых прибывают друзья моих родителей – директор Ленинградского бумажного комбината Печко с супругой. Оказалось, что Натулин папа тоже знаком с Печко. Решили ленинградцев разыграть. Мы с моим папой встретили чету Печко у трапа самолета в адлеровском аэропорту, повели к машине. Навстречу Евгений Павлович. Приветствует директора. Лобызаются. Спрашивают друг друга, какими судьбами оказались в Адлере. «Узнав», что Печко встречают сочинцы, Евгений Павлович просит и его подбросить до города.

Еле впихиваемся в «Волгу» и движемся в сторону Сочи. Евгений Павлович ведет себя нарочито развязно, набивается к нам в гости. Печко ошарашен, пытается сдерживать своего знакомого, предлагает ему выйти где-нибудь в центре Сочи. Но Евгений Павлович остается в машине до самого конца и вместе со всеми направляется к нам в квартиру. Печко начинает злиться, ему страшно неудобно за поведение товарища из Москвы.

И лишь войдя в квартиру, мы признаемся, что пошутили. Знакомим супругов Печко с Натулей и Ниной Антоновной. Вся компания дружно смеется. Веселились и дальше, а потом вернулись в Москву, продолжили свивать свое скромное семейное гнездышко. Наташенька возобновила учебу, начала сбор материалов для диплома. Тему выбрала очень сложную – «Роль советско-корейских экономических связей в развитии народного хозяйства КНДР». Материалы по этой теме почти отсутствовали.

Денег у нас было в обрез, хотя и получали повышенную стипендию. Спасала помощь со стороны родителей. Мои папа и мама регулярно присылали посылки – с сухой колбасой, мандаринами, черной и красной икрой, армянским коньяком, хурмой и прочей вкуснятиной. Наташины папа и мама, в свою очередь, добывали для нас деликатесы. И все равно, когда в нашей комнате собирались институтские друзья (а происходило это частенько), еды и особенно спиртного не хватало.

Позднее, когда мы стали гораздо зажиточнее и имели под рукой массу хороших напитков, со смехом сетовали: «Когда, мол, хотелось и моглось выпить, ничего не было, а сейчас все есть, только теперь и не хочется, и не можется». Такая вот диалектика жизни.

Сразу после женитьбы вернулся на повестку дня вопрос о моем отъезде на стажировку в Сингапур. Сейчас, когда Наташеньки уже нет и моя жизнь на излете, я поражаюсь тому, что решился тогда на столь длительную разлуку (целый год!) со своей юной женой. Если можно было бы начать жизнь заново, я ни за что на свете не пожертвовал бы годом семейного счастья ради какого-то Сингапура!

Но тогда казалось, что это так важно – и для карьеры, и для получения знаний, и для улучшения материального благосостояния, а значит, для светлого будущего нашей семьи. Да и потом эпоха была иная – люди распихивали окружающих локтями, чтобы съездить на пару дней в убогую Болгарию. А тут Сингапур! Сказочный остров!

Насколько помню, Натуля и ее родители в конце концов смирились с поездкой. Евгений Павлович, будучи в молодости морским капитаном, заходил в Сингапур и говорил, что и я должен там побывать, заложить фундамент будущей карьеры.

Семейная жизнь, как известно, не бывает без шероховатостей. В том числе на первых порах, пока люди притираются друг к другу. Сестра сообщила мне, что Наташина подруга по фамилии Перетрутова насмехалась над тем, как мой папа руководил столом на свадьбе. Произносил, мол, напыщенные тосты. Я, обиженный, подверг девицу критике, Наташа ее защищала. В итоге мы повздорили. Еще один повод – требование жены, чтобы я очистил стены комнаты от мириады открыток с видами разных городов. В более поздние периоды жизни я исполнял пожелания Натули беспрекословно и с истинным удовольствием от того, что делаю ей приятное. А тогда взъерепенился.

В этот период регулярно бываем на Кутузовском, родители Натули посещают нашу обитель, подвозят продукты. Во время московских командировок мой папа гостит и у Корсаковых, и у нас, а мы у него, в его любимой гостинице «Москва».

23 июня 1968 года – неприятная для меня запись в дневнике тестя: «Обедали у нас Наташа и Женя. И были весь вечер. Между собой ссорятся». А 25 июня Наташа получает предложение ехать на 10 месяцев в Корею. Не помню, почему поездка не состоялась, но слава богу, что это так – томиться 10 месяцев в тоталитарной и нищей Северной Корее моей драгоценной жене?! Нет, решительно нет. Даже сейчас неприятно о таком думать.

Видимо, это был сезон предложений, ибо через пару дней, 27 июня 1968 года, Евгения Павловича уговаривают перейти на высокую должность в Госплан. Тесть стал советоваться с коллегами, мнения высказывались диаметрально противоположные. В конце концов Е.П. Корсаков отказался от повышения.

В начале июля я отправился в Сочи, 16 июля за мной последовала Натуля. 6 августа мне пришлось прервать отпуск – вызвали в Москву в связи с предстоящей стажировкой в Сингапуре. Вскоре в столицу в командировку прибыл и мой папа. 16 августа с Мишей Белым, Сашей Михневичем и мной беседовали в ЦК КПСС. На следующий день я вернулся в Сочи к Наташеньке. А дальше – возобновление эпопеи с постоянным переносом даты отъезда в Сингапур. Евгений Павлович так зафиксировал ее в дневнике: «Из отпуска в «Лесных полянах» вернулся 2.Х., так как Женя должен был улететь 5.Х., потом 19.X. Прилетали Анна Зиновьевна, Петр Игнатьевич, устраивали проводы, у нас часто были. Нина все время на кухне. Отъезд отложен. 20.Х. проводили в Сочи Анну Зиновьевну».

Последующие дни мы почти все напролет проводили у Наташиных родителей, вместе ездили на садовый участок Корсаковых. О дачных делах Натулиных родителей хочу рассказать подробнее. Выше уже говорилось о том, что у Корсаковых был участок в дачном поселке Березки, что Антон Федорович, папа Нины Антоновны, построил там летний домик, в нем все и обитали в теплое время года. Не только отдыхали, но и вкалывали: выращивали овощи и фрукты. Но постепенно Евгений Павлович стал тяготиться этой дачей.

По словам Тамары Григорьевны, свою роль сыграло то, что Антонина Тихоновна общалась там с соседкой Перетрутовой, рассказывая ей о семейных проблемах Корсаковых. Перетрутова все передавала мужу, который был начальником Евгения Павловича по работе в Госкомитете по труду и заработной плате. Евгению Павловичу такое, естественно, очень не нравилось. По этой причине летом 1966 года Корсаковы занялись продажей участка. Нашли покупателя – коллегу Евгения Павловича по Комитету Жулинского. Подали соответствующее заявление в правление «Березок», необходимые документы, все квитанции и книжку садовода передали самому покупателю. Он заплатил Евгению Павловичу 1000 рублей и остался должен 500 рублей.

А буквально через день Жулинский сообщил, что дачу обворовали. Со второго этажа садового домика украли лес, фанеру, рамы. Обобрали и яблоки в саду. Но, как объяснили в правлении, хозяином участка по закону уже стал Жулинский. Обокрали его.

Продажа дачи вызвала возмущение у Антонины Тихоновны. Грозила жаловаться руководству Комитета. Обратилась в суд, но там отказались заниматься этим делом. Стала требовать передачи ей 500 рублей. Аргумент, который поддержал брат Нины Антоновны, Георгий Антонович: дом на участке строил Антон Федорович, муж Антонины Тихоновны, она сама там работала, ухаживала за Наташенькой.

18 мая 1967 года Евгений Павлович получил от т. Жулинского последние 200 рублей за дачу в «Березках», через пару дней с помощью Георгия Антоновича и приятеля П.С. Улицкого вещи перенесли к коллеге Перетрутову. А уже 28 мая 1967 года Е.П. Корсаков сообщает о приобретении нового участка на Истре, недалеко от Манихино, в Троицкой: «С Ниной ездили на садовый участок, получили его, № 64, обкапывали границы»[17]17
  От бабушки, Антонины Тихоновны, покупку участка скрыли.


[Закрыть]. Летом происходит постепенное освоение участка – в этом участвует и Наташенька, а также Кленовские: копают ямы, сажают деревья, кусты, овощи.

Судя по дневниковым записям Евгения Павловича, осенью 1968 года Корсаковы каждую неделю ездят на садовый участок (Евгений Павлович называет в дневнике это место «Истрой»). Построили там брусчатый домик, поставили столбы ограды, убирали с территории сучья. Мы с Натулей помогали, в частности окапывали и поливали деревья, убирали мусор.

А 28.Х скончалась мама Евгения Павловича, Екатерина Марковна. Накануне все было в норме, поужинала, выпила чай, легла почитать. В 23 ч начались боли, а в 23.30 умерла. Мы все вместе выезжали в Куровское на похороны. Вернулись, и снова регулярное общение с тещей и тестем.

То, что наш отъезд в Сингапур раз за разом откладывался, выбивало из колеи, нервировало, порождало депрессию. Я бесцельно транжирил время на посещение пивбаров и кафе, вечеринки, болтовню в столовой МГИМО. Дважды отлучался из Москвы – съездил в гости к однокурснику в Ленинград, затем – к родителям в Сочи.

Начал вести дневник, в котором сокрушался по поводу вынужденного безделья, критиковал себя за неспособность заняться делом – дипломом и иностранными языками, сетовал на свою бездарность, неспособность ладить с людьми, завоевывать авторитет у окружающих. В дневнике изредка упоминаю Наташеньку, ее родных.

25 октября 1968 года записал в дневнике:

«Только сегодня реально захотел поехать в Сингапур. Как это было бы полезно! Но жаль Натулю – остается одна на два года, с жилплощадью ничего не ясно. Потом эти соседи в общей квартире. Но, ничего. Главное попасть на хорошую работу и собрать материал на диссертацию».

А вот запись от 28 октября 1968 года:

«В субботу ездили на участок к родителям Наташеньки. Место называется «Троицкая». Очень красивые пейзажи, но летом. Зимой – уныло. Замазывал на зиму окно только что выстроенного сарая. Холодина, но зато надышались свежим воздухом».

А в ноябре 1968 года появилась следующая запись:

«На душе – камень. Домашние скандалы – никакого просвета».

Не помню сейчас ни этих скандалов, ни их причин. Но, кажется все-таки, что продолжали спорить из-за родственников и друзей.

Сказанное выше – то, что помню я о начале нашей с Натулей дружбы, о любви и женитьбе. А вот воспоминания Наташи, записанные ею в дневнике в октябре 2006 года. Писала его Наташа в тяжелом морально-психологическом состоянии из-за смерти мамы в 2005 году и нахлынувших болезней, поэтому в чем-то сгустила краски. Но тем не менее процитирую дневник как важнейший источник по истории нашей жизни:

«По промыслу Божию летом после III курса родители купили мне путевку в санаторий «Мыс Видный» (Хоста) – и мне пришлось ехать. Когда приехала и обосновалась на месте, все показалось очень скучным, но что делать, надо было терпеть… набираться сил около моря.

По заведенной ранее традиции позвонила одногруппнику-сочинцу Жене Бажанову и узнала, что чуть ли не 1/3 нашей группы отдыхает в Сочи. Оля Гречко, ее сестра Света с мужем Дунаевским, позже Валя Моисеев, Алик Швечков и еще пара их друзей.

Компания была знакомая, в тот же вечер меня пригласили к Бажановым в гости на встречу с группой. Приличное платье у меня было одно, нацепила платье, села в автобус и через 40 минут или 1 час была уже на ул. Роз, д. 58.

Очень рада была видеть всех своих, познакомилась с Жениными родителями, они мне очень понравились умом, добротой, гостеприимством. Все уговорили меня приезжать из Хосты купаться у остановки автобуса «Красный штурм» (середина пути между Сочи и Хостой). День на море мы проводили очень весело.

Позже я встретилась и с Жениной сестрой Викой, ее маленькой (3 или 4 года) дочкой Аней. Мужа у Вики не было, как мне сказали, он умер. Квартира у Вики двухкомнатная, поэтому Ольга Гречко со своими родственниками жили у нее. В ходе отдыха подруга родителей тетя Люба Калачева перевела меня в другой санаторий («Правда»), что ближе к Сочи. Стало удобнее общаться. Купались, вечерами (по крайней мере я на мои копеечные отпускные) ходили в ресторанчики, много путешествовали. Нам вместе было очень хорошо. Я не чувствовала себя лишней, ибо Женя, его родственники, Оля Гречко меня звали каждый день проводить вместе.

Потом я, правда, узнала, что Оля Гречко, усиленно приглашая меня присоединиться к любому мероприятию, за спиной «поливала», изображая недовольство моими приездами. Дело доходило до издевательств: Оля очень зовет приехать в 4 часа, идти в кино в Сочи, я приезжаю, а они ушли в кино в 3 часа.

Я, конечно, этого не понимала. По наивности думала, что произошла какая-то ошибка. Ведь у меня не было никаких целей, никаких планов в отношении одногруппников, кроме как по их же приглашению проводить с ними отдых, что было интересно и весело.

В Москве у меня была, мягко скажем, активная жизнь. Только теперь понимаю, что поклонников было много. Я как-то этого не видела, не задумывалась. Встречалась я с Мишей Калошиным, чувствовала в нем настоящего мужчину-друга, о дальнейшем развитии отношений не задумывалась, хотя, конечно, Миша хотел (и очень-очень хотел) на мне жениться. Прошло много лет, и я поняла, что Миша меня очень любил.

Но со мной что-то произошло – мне стало с ним скучно, хоть и надежно. Случайно у Наташи Абакумовой ее знакомый привел в гости своего друга. Почему-то, несмотря на свойственную мне верность, я стала встречаться с Виталием, как-то шутя, познакомилась с родителями. Но толком сердце мое тогда никому не принадлежало, несмотря на обилие ухажеров.

После лета в Сочи мы продолжили встречи группой и в Москве, и …вскоре я и Женя стали парой, как-то неожиданно он стал первым в моей жизни мужчиной. Я понимала, что безумно переживает Миша, но ничего с собой поделать не могла.

С Женей мы учились в одной академической группе в институте, и вдруг Жене поступило предложение от ректората учиться в течение года в Сингапуре. Женя стал настаивать на том, чтобы нам расписаться до его отъезда. Мои родители не советовали торопиться. Но я Женю полюбила, решила выйти замуж именно за него.

Так, 16 марта 1968 года мы расписались, свадьба была в «Метрополе» со съездом колоссального количества гостей. Только вот скромность и даже бедность наряда невесты несколько заставляли меня комплексовать. Свадьба шумела и играла, было очень весело.

Хотя тогда я очень многого не знала: оказывается, на меня Жене пришло анонимное письмо, это на меня, когда я вся открыта, где было сказано что-то оскорбительное в мой адрес: «2 года валандалась и спала с Калошиным» и т. д.

Вместе с тем накануне нашей свадьбы родители Оли Гречко, которая собиралась замуж за Валю Моисеева, пригласили к себе в гости родителей Жени, приехавших в Москву, и в ходе застолья предлагали все переиграть, а именно: Женя женится на Оле Гречко. Вот так пассаж! Как в водевиле…

С самого начала наша семейная жизнь с Женей как-то не заладилась. Практически сразу.

Денег у нас было очень мало: крошечные стипендии и помощь родителей и при этом через день у нас гости по 5–10 человек. Надо было накрывать столы. Причина сборов у нас была в том, что Женя имел временную комнату в общей квартире (вместо общежития). То есть у нас можно было собираться вольготно, не мешая никому из родителей. Холодильника не было, даже и мечтать не осмеливались. Продукты хранили между рамами окон.

На майские праздники мы собирались ехать к Жениным родителям в Сочи. Я пошла в «Детский мир» на Кутузовском проспекте купить подарок Жениной племяннице – Анечке. Как сейчас помню – купила детский несессер – очень симпатичный, нежный и по цене – денег хватало. Купила еще что-то, не помню. Радостная и безмятежная, я стала дома показывать Жене подарок!!! И шок, устроен невероятный скандал, что подарок позорный, нищенский и т. д., не помню все эпитеты. Я очень долго плакала, так и не поняв, что плохо сделала, что не так. Я не понимала!!!

На майские праздники должны были поехать с нами мои родители по приглашению родителей Жени. Я сдуру спросила, что, может быть, мы возьмем Вовку (мой двоюродный брат), он, кажется, развелся с Таней, первой женой, к этому времени. В ответ я получила Женину фразу: «У моих родителей не постоялый двор!» Еще одна оплеуха.

Одежды у меня было катастрофически мало, родители жили более-менее обеспеченно, нормально, но достать что-либо симпатичное и по карману было невозможно. И вдруг вспомнила, как Аня, когда мы приехали в Сочи, по своей детской непосредственности мне сказала: «Наташа, ты такая красивая женщина, а на тебе такой некрасивый халатик!..»

И вот мне ехать в Сочи, а ни одной летней майки у меня не было. Не помню, уж кто, но в институте девочки уговорили меня купить белую простую трикотажную майку с синей каемкой (кажется, 11 рублей). Очень дешево. Я решилась. Показала Жене дома – скандал, почему я потратила деньги? Я каждый день все больше удивлялась, обижалась, даже плакала.

Особенно было обидно из-за невольного сравнения, как за пару лет до этого я отдала японские колготки Жене для жены (Саши Му-Зыкиной) в Сочи, она о таких мечтала, а мне папа привез случайно из Японии. Как Женя был щедр из-за этих колготок. Я их просто так отдала. Он же принес огромный торт на всю группу в знак благодарности, ведь этого так хотелось Саше.

Я видела двух абсолютно разных людей. И все так по мелочаммелочам, которые оставались шрамами на моем сердце. Решений я не принимала, хотя иногда стала уходить к родителям. Не хотелось срывать Жене намечающуюся стажировку в Сингапур. Отношение ко мне, мягко говоря, ничем не напоминало любовь.

Все это очень похоже, как я понимаю теперь, на то, что психологическая травма, полученная Женей от Музыкиной, целиком и полностью этакой «отрыжкой» пала на меня. Видимо, сам по себе сложился опыт и постулат: если любишь жену, балуешь, то тебе будет больно, плохо, тебя предадут. И если пофилософствовать дальше – пришло много выводов: «чем. хуже, тем. лучше», «жену надо не баловать, а подавлять, подминать».

Единственное родное и надежное – это родня по крови, все остальное можно менять – жен, женщин, полезно сочетать: быть женатым на бессловесной твари и уходить в разгул. Все это с самого начала кардинально не соответствовало моему пониманию семейных отношений, отношений мужчины и женщины.

Абсурдность Жениного поведения доходила до того, что, когда мы приезжали на Кутузовский, то он кидался к холодильнику – проверить и пересчитать количество банок консервов, присланных нам. из Сочи. Стыдоба-то какая! Особенно в приложении к моей семье, когда никто не тронет ничего чужого. А если еще учесть тот факт, что, поужинав на Кутузовском с родителями, мы каждый раз увозили полные сумки продуктов, которые доставали нам мои родители. И тем не менее это пересчитывание продолжалось каждый раз.

Женя, видимо, этого не помнит, а я не забуду никогда не по злопамятству, а от потрясения – ведь в нашей семье никогда такого не было. Были беды, были ссоры, разногласия, но этого… не было. Мне было стыдно и больно видеть столь явную патологию, такое пренебрежение не только ко мне, но и к моим родителям».