Текст книги "Жизнь и о жизни. Откровения простой лягушки"

Знакомство с Павловым

В середине сентября, поздно вечером, появляюсь я с рюкзачком за плечами, в котором собрана всякая рвань в качестве рабочей одежды, на Металлическом заводе. В большом коридоре всех встречает бойкая девушка, которая находит меня в списке, заявляет, что я в бригаде Коли Михайлова и, показывая в конец коридора, говорит:

– Идите, вон они там сидят.

Иду. Действительно сидят вдоль стенки на скамейках человек семь парней, кое-кто курит. Знакомлюсь с каждым, у Коли спрашиваю:

– Мне садиться или уже идем?

– Какое идем, вон иди в кабинет, индивидуальное собеседование. Мы уже были, а потом будем ждать, четырех человек еще нет.

Захожу. За столом со строгим начальственным видом сидит плотно сбитый, с уже наметившимся вторым подбородком, молодой человек в костюме и галстуке. Предлагает сесть. Спрашивает фамилию, кем и где работаю, а затем минуты три рассказывает, какую честь мне оказал комсомол, что я должен ее не посрамить, что я должен работать, как работал Павка Корчагин и т. п. Затем, после небольшой паузы, продолжает, но уже совсем другим голосом:

– Вам повезло, вы попали в очень хорошую бригаду. Все парни – настоящие комсомольцы кроме одного. Это человек случайный. Он и комсомольцем никогда не был, в общем, не наш человек. Я говорю о Павлове.

Инструктор выдержал паузу и продолжил, уже с некоторой угрозой в голосе:

– Мой вам совет – не поддерживайте с ним никаких отношений, а желательно вообще не общайтесь. Вы поняли?

Я сказал, что понял, и вышел за дверь. Сел на скамейку и тут же до меня дошло, что все это индивидуальное собеседование затеяно ради этой последней фразы. Инструктор меня заинтриговал, и я быстро вспомнил, что среди тех, с кем уже познакомился в коридоре, Павлова не было.

Уверенной походкой по коридору в нашу сторону идет молодой человек с сумкой в правой руке. Подходит к нам, здоровается и обращается ко всем:

– Это бригада Коли Михайлова?

Отвечаем положительно. Парень ставит на пол сумку и представляется, начиная с первого, сидящего на скамейке:

– Павлов, Володя… Павлов, Володя …Павлов, Володя.

Я сижу в ряду последним и внимательно рассматриваю его. Где-то моего роста, слегка сутулый, светло-русые волосы, зачесанные назад, пшеничные усы. В лице и фигуре ощущается одновременно и доброжелательность, и уверенность в себе. Подходит ко мне, пожимаем друг другу руки, знакомимся. В его руке ощущается сила и какая-то особая энергия. Энергия настолько явная и мощная, что я не припомню человека, пожимая руку которому что-то подобное мог ощутить. Конечно, пожимали мне руку и люди физически более сильные, но эта энергия другого свойства, совсем не связанная с физической силой. Сначала я подумал, что это мне показалось, из-за того, что изначально были у меня ожидания чего-то необычного. Буквально через пару дней выяснилось, что ощущение меня не обмануло. Излучал Володя сильное поле лидера, а в нем присутствовали мощный дух, и интеллект.

Через пару дней именно он стал нашим реальным бригадиром, абсолютно ничего для этого не делая. Интересно, что не было никаких разговоров, решение для каждого было ясным и однозначным. Поскольку Коля был назначен бригадиром райкомом, формально он им так и остался, реально же бригадой руководил Володя. Ситуация была интересной. В бригаде двенадцать человек и девять из них с высшим образованием, у многих амбиции. Очень хорошо, что разрешилось все естественно, само собой. И не было у нас за два месяца работы не только конфликтов, но даже и трений.

Также естественно получилось, что уже через пару дней были мы с Володей в приятельских отношениях. Главное, что нас объединяло, – очень схожее мировосприятие, и еще на то время у нас одинаково складывалась жизнь. Родились в одном году, в одном году поступили, и в одном году окончили я – институт, он – университет. В одном году женились, и у него тоже родилась дочь и была старше моей всего на месяц. Отношения наши складывались по-товарищески. Он совершенно спокойно относился к моему примитивизму и неосведомленности почти по всем вопросам – и философским, и бытийным. Я благодарен Володе, что он не пытался открывать мне глаза раньше времени и учить правде жизни. Володя понимал, что не созрел я еще для этой информации.

За эти два месяца о многом мы говорили и много проблем обсудили. Все темы и уровень их обсуждения соответствовали моему тогдашнему развитию. Инициатива всегда исходила от меня. Володя доброжелательно слушал и также доброжелательно отвечал, при этом ответ был всегда в рамках поставленного вопроса. Думаю, понятно каждому, каким был мой первый вопрос к нему, когда мы познакомились поближе? Все правильно, вопрос был такой:

– Володя, на хулигана ты совсем не похож. Что ж ты такого мог натворить, что комсомольские вожаки не велят нам с тобой даже общаться?

Павлов ухмыльнулся и тут же ответил:

– Да, конечно, ничего не натворил. Просто думаю не так, как все.

– Так ведь каждый думает, как хочет, и как они узнают, о чем, например, я думаю, – возразил я.

Очевидно, что вопрос этот Володя ждал и отвечал быстро, ясно и четко:

– Ну, во-первых, это только, кажется, на самом деле думают почти все одинаково. И, во-вторых, о чем ты думаешь, кому надо, очень хорошо знают.

Я несколько опешил и не сразу, но возразил:

– Не может быть, они не могут знать, о чем я думаю.

Володя ухмыльнулся:

– Могут, Женя, и не только могут, а наверняка знают. Ну, вот на работе вы же в перерывах что-то обсуждаете, и ты же своих мыслей, наверное, не скрываешь?

– Нет, не скрываю, – ответил я.

– Вот видишь, ты с доверием относишься к окружающим. А зря. Слушай внимательно. У меня ситуация была наверняка надежнее твоей. У нас в институте все работы делаются маленькими коллективами. В моем коллективе всего три человека, и работали мы в отдельной комнате, и, конечно, во время работы некоторые проблемы, не связанные с работой, обсуждали. В конце августа возвращаемся с женой из отпуска. Прихожу в институт: я уволен, а оба моих сотрудника под следствием – одного обвиняют в распространении наркотиков, а другого порнографии.

– А причем же здесь ты? – искренне удивился я.

– Не только я, но и ребята, не причем. Наркотики и порнографию им подбросили оперативники, когда делали обыск.

– Так, а зачем все это? – спросил я.

– Ну вот, Женя, мы приплыли к тому, с чего начали. Мне непонятно, как это могло получиться, но разговоры наши и на магнитофонную ленту записаны. Существуют записи даже годичной давности, но за разговоры не посадишь, не тянет это на уголовную статью. А они, почему-то, очень захотели посадить… вот и подбросили и порнографию, и наркотики.

– И как же ты оказался здесь? – задал я уже совсем неумный вопрос.

– Да вот так и оказался. После отпуска, без денег, и без работы, а семью кормить надо. Ты, Женя, не думай, что на эту стройку стоит очередь. В нашем институте желающим оказался я один.

Я засмеялся, заметив очередное совпадение в наших жизнях:

– Да я и не думаю. Я тоже желающий в единственном числе.

– Стой, стой, стой, а у тебя, почему не было обыска? – вдруг спохватился я.

– Так ведь я был в отпуске, а квартира закрыта. Думаю, здесь они прокололись. Если бы я был на рабочем месте, то наверняка был бы под следствием.

На удивление этот кабинетный человек оказался и качественным управленцем. Быстро разобрался, кто из нас, что умеет делать и кому с кем хорошо работать вместе. Был с хорошо развитым чувством юмора, знал бесконечное количество интересных баек и историй и, может, поэтому на эту тяжелую ночную работу все ходили с удовольствием.

Отличие у нас с ним было очень «маленьким» – вырос Володя в профессорской семье и сильно превосходил меня знаниями, интеллектом и, самое главное, развитием духовным. Я тогда этого, конечно, не замечал. Низший интеллект не в состоянии адекватно оценить высший, и понял я, с каким интересным человеком свела меня жизнь, значительно позже. Именно Володя заставил задуматься о том, что основа человека, суть его – совсем не во внешнем виде, положении или каких-то действиях, а в чем-то глубинном, может, в каком-то невидимом поле, которое от него исходит. Поле обычных людей слабое, но чувствуем мы и его, а воспринимаем так: кто-то нам симпатичен, а кто-то нет, объяснить же почему, не можем. У Володи поле было мощным, и ощущали его все определенно положительным. В дальнейшем выяснилось: кроме того, что Володя математик, он еще и историк. Увлекается с юности. Это у него семейное: отец – профессор истории. Оказался Павлов и талантливым рассказчиком. Он не только открыл глаза мне на то, что история моей родины сильно отличается от того, чему учат, но и очень аккуратно подправил мое восприятие действительности. Володя жестко ничего не доказывал, а говорил всегда спокойно и тихо. Позиция его отличалась от общепринятой и странным образом было понятно, что базируется она на глубоких и основательных знаниях. Был Володя настолько убедительным, что я не спорил, даже когда был не согласен с ним. У нас сложились интересные отношения: с одной стороны как учителя и ученика, а с другой – как добрых приятелей.

Как раз в это время впервые в истории Советской России начал издаваться двухсоттомник «Библиотеки всемирной литературы». Я мечтал подписаться на него, предпринимал много усилий, готов был даже переплатить, но все было тщетно. Подписка распространялась только среди тех, кто имел связи, знакомства или высокое положение в обществе. Во время очередного перекура на работе я поделился переживаниями на эту тему со своим новым приятелем. Володя внимательно выслушал и засмеялся:

– Не переживай, Женя, ты немного теряешь.

Я возмутился:

– Да что ты, Вова! Имеешь эти двести томов – больше книг можно не покупать и хорошо ориентироваться как в нашей, так и мировой литературе!

Володя ответил с добродушной улыбкой:

– Ну, это ты загнул. Ведь тут, Женя, такой парадокс получается: чем больше читаешь и имеешь книг, тем больше потребность в них. У меня дома библиотека четыре тысячи томов, и ты не представляешь, сколько в ней пробелов! А по поводу «Библиотеки всемирной литературы» не переживай: издание неудачное. Лучшей мировой литературы там нет, а треть авторов вообще непонятно, как там оказалась. Из двухсот томов я бы хотел видеть в своей библиотеке не больше десятка книг.

– И какие же? Назови хоть одну.

– Ну, например, «Старшая Эдда», «Песнь о Нибелунгах». От классической прозы Дальнего Востока тоже не отказался бы.

Мы некоторое время молчали. Я переваривал информацию. Володин интерес к истории был мне понятен, только вот почему эта история не наша? «Надо спросить», – подумал я.

– Слушай, Володь, а чего тебя занимает их история, а не наша?

Володя спокойно ответил:

– Ну что ты, Женя! Наша в первую очередь. Увлекался я гуннами, историей религиозного раскола на Руси. Последняя моя работа посвящена старообрядцам.

– Володь, так, где же ты находишь их, старообрядцев, для изучения?

– Ездил я, Женя, пару раз на Волгу. Там старообрядческих деревень много.

Тут я сделал удивленное лицо и, выдержав паузу, сказал:

– А зря, Вова, ты так далеко ездишь. Я, к примеру, настоящий старообрядец. И здесь под Питером, между прочим, нас целая деревня живет. Федосьевцы мы, и службы у нас проходят регулярно и, между прочим, в доме моей бабушки.

Очевидно, что такого развития событий Володя не ожидал, и снова возникла пауза, теперь вполне естественная. Наконец он спросил:

– А где это, Жень? Как далеко от Питера?

– Да рядом, совсем рядом. Деревня Сологубовка. С Московского электричкой до Мги, а там немного автобусом.

Информация оказалась неожиданной, и воспринял Володя ее с интересом. Особенно заинтриговало то, что службы проводятся регулярно. Тут же он попросил узнать, когда будет ближайшая служба и можно ли на ней присутствовать. Оказалось, что в наступающие выходные – религиозный праздник, молиться будут всю ночь и против нашего присутствия не возражают.

В субботу мы встретились на Московском вокзале и доехали электричкой до Мги. Здесь пересели на маленький автобус ПАЗ, на котором нужно было проехать всего девять километров. Автобус ходил нечасто, и подавали его всегда в согласии с расписанием электрички.

Желающих, особенно в выходные, значительно больше, чем мест в автобусе. В автобус мы не сели, а буквально утрамбовались. Проникли в него через передние двери, Володя как-то протиснулся на переднюю площадку, а я остался зажатым в дверях. И тут развернулась сцена, в которой Павлов продемонстрировал, что поле, которым он явно обладает, действует на людей в любой обстановке и действует магически. Часть пассажиров автобуса были под хмельком, а часть так и откровенно пьяные. Люди с боем брали автобус, и те, кому не хватило сидячих мест, были обозлены. В салоне стояла брань, атмосфера была накалена до предела. В середине автобуса тупо стоял громадный пьяный мужичище, ростом под потолок. На его лице явственно читалась гримаса недовольства. Рядом с ним затеяли возню двое мальчишек, лет по 15—16. Вдруг мужик начал своими кулачищами бить мальчишек куда попало. Народ шарахнулся в стороны, женщины запричитали. Я вижу, что Володина рука тянется к мужику и берет его за воротник. Володя поворачивается в сторону водителя и четким голосом командует:

– Водитель, остановите автобус и откройте переднюю дверь.

Водитель резко тормозит и открывает дверь. В салоне устанавливается полная тишина, все смотрят на них с любопытством и некоторым страхом. Володя со всей силы пытается тащить мужика к передним дверям, но сдвинуть эту махину сразу не удается. Я лихорадочно думаю, что если мужик наглый и попрет, то поучаствовать в усмирении придется и мне. Тот, однако, не сразу сообразил, что происходит. Наконец поворачивает лицо в сторону Володи. Они встречаются глазами, и Павлов абсолютно спокойным голосом говорит:

– Выйдем, я знаю, что с тобой надо делать. … И я это умею.

На опухшей физиономии появляется гримаса ужаса, губы дрожат, он бубнит:

– Не надо, не надо, не надо….

Тут, как по команде, в голос завопили две женщины:

– Не трогайте его, не трогайте..

Одна валиться на пол автобуса:

– Я на колени встану, отпустите его. Он больше не будет.

Володя отпускает мужика и командует водителю:

– Поехали.

Двери закрываются, и мы едем дальше. Состояние готовности №1 меня потихоньку отпускает, и про себя я недоумеваю, чего же так панически можно было испугаться. Чем же оказался страшен этому здоровяку худенький интеллигентик? Непонятно.

Служба еще не началась, приехали мы рано и, несмотря на темноту, решили прогуляться по деревне. С автобусного кольца пошли к развалинам церкви. Переходя реку, постояли несколько минут на плотине, послушали шум падающей воды. Потом поднялись к церкви, обошли ее вокруг, зашли внутрь и сожгли полкоробка спичек, рассматривая помещения и оставшиеся росписи на штукатурке, при этом все время опасались испачкать ноги: доблестные россияне использовали церковь как общественный туалет.

И вот идем мы к моему дому. Молчим: думаем о своем. Тихо, прохладно, подмораживает, чувствуется приближение зимы. Окна во всех домах светятся, а над трубами вьется дымок. «Топят к ночи», – думаю я и тут же вспоминаю себя совсем маленьким, продрогшим на улице от игр с первым снегом и отогревающимся на лавочке у горячей ласковой русской печи под бурчание бабушки, что, мол, теперь я простыну, и мать будет ее ругать. Я иду, счастливо улыбаясь, понимая, что сейчас снова встречусь с той любимой мной печью, баловавшей меня в детстве и теплом и вкусными пирогами. Я полностью ушел, как в сон, в свое детство, не слыша и не замечая лающих на нас из-за заборов дворов собак. Разбудил меня голос Володи:

– Ты ничего не знаешь из истории появления здесь церкви?

– Нет, – отвечает я, с трудом переключаясь от приятных воспоминаний к действительности, – ничего.

Снова идем молча.

– Жень, а ведь здесь какая-то тайна. Размеры и богатство церкви зависят от прихода. Ты говоришь, что большая часть живущих здесь – староверы. Приход из половины деревни нищих крестьян не мог содержать такой красивый и большой храм, – рассуждает Володя.

– Вроде так. Говоришь ты правильно, но я об этом как-то не задумывался. Слышал, что после революции в церкви был клуб и показывали там кино. После войны использовал колхоз ее в качестве склада, это я сам хорошо помню… Вся моя родня – староверы, может, поэтому ничего не знаю из истории церкви. Держатся они от православных на дистанции, относятся к ним с некоторой брезгливостью, что ли. Считают православных грязнулями и говорят, что вера их неправильная.

Володя ухмыльнулся:

– Действительно, везде так. Староверы помешаны на чистоте и хозяйстве. Ты знаешь, Женя, в Поволжье есть деревни, где живут одни староверы и там же есть поселения немцев. Так представь себе, живут староверы аккуратнее их, и порой приходят к ним немцы учиться, как нужно вести хозяйство.

Мы еще на подходе к дому слышим пение и невольно ускоряем шаг.

Служба проходит на первом этаже дома в самой большой комнате. Дверь в комнату старинная, с кованой ручкой, набрана из толстых, почерневших от времени досок. Высота ее всего метра полтора. Мы снимаем шапки, потихоньку открываем дверь, входим. Проходя в такой низкий проем, невольно делаем поясной поклон. В нос ударяет букет непривычных запахов: старого дома, старой одежды, горящих свечей и ладана. Осматриваемся. В помещении полумрак, свет исходит только от иконостаса, где горят лампадки, и от двух свечей, стоящих на столике псалмопевца. Хорошо освещены и видны только фигуры сидящей под иконостасом девяностолетней старицы Прасковьи Федоровны Пешкиной и псалмопевца. Остальные верующие рассредоточены в полумраке комнаты, и их сразу рассмотреть не удается. Псалмопевец – старушка, внимательно смотрит в раскрытую толстую книгу, лежащую на столике, и гнусавым голосом поет по-старославянски псалмы, остальные верующие подпевают и, надо сказать, получается ладно. Всего в помещении человек пятнадцать: двое мужчин, остальные – старые женщины. Прасковья Федоровна руководит службой, играет роль священника.

У самой двери, у стеночки, простояли мы всю службу, целую ночь. Я обратил внимание, что Володе было проще, чем мне. Он знал старославянский, что-то понимал в этом действе и даже с чем-то его мог сравнивать. Я же, еле выдержал, извелся весь. За ночь сделали всего два перерыва, и каждый раз выходили на улицу размяться.

Выходим на первый перерыв.

– Тебе это ничего не напоминает? – спрашивает Володя.

Я, думаю.

– Что-то такое есть, но вспомнить не могу.

– Подскажу: манеж, выставка, Глазунов.

Я спохватился:

– Вспомнил, вспомнил: Мельников-Печерский, «В лесах», Мать Манефа. Действительно, как же я не заметил, ведь один к одному!

Наше присутствие явно влияло и на службу, и на богомольцев. Уж больно подчеркнуто старательно они и молились, и пели, и кланялись, а старушки время от времени поворачивались вполоборота и рассматривали нас.

И вот уже раннее утро, светает, служба закончилась. Мы подходим к Прасковье Федоровне, благодарим. Володя задает ей вопросы, что-то выясняет. Вдруг поворачивается ко мне:

– Ты знаешь, где здесь магазин?

– Ну, конечно же!

– Идем!

Выходим на улицу, и Володя объясняет:

– Они сейчас накрывают стол и нас пригласили на трапезу. Нужно купить бутылку водки. После такой тяжелой службы возрастным людям допинг необходим для сохранения здоровья.

Мы возвращаемся. Стол уже накрыт, все сидят, ждут, у каждого тарелочка и маленькая рюмочка. Володя открывает бутылку, обходит стол и каждому наливает по тридцать граммов, ровно по глотку. Читается молитва, каждый выпивает свой глоток и приступает к трапезе.

Минут через двадцать мы уже идем к автобусной остановке. По пути Володя благодарит меня. Говорит, что действительность превзошла все ожидания, и он очень доволен. Я, хоть и устал, но рад тоже. Приятно то, что его другу моему поездка понравилась и то, что навестил дом, с которым связано много хорошего. Несмотря на некоторое отупение, после ночного бдения, мысли, навеянные всенощной, в голове у меня все же ворочаются: «Где бы достать Библию и почитать ее, и где бы это узнать, наконец, в чем же суть этого религиозного раскола на Руси? Да и, в конце концов, разобраться, чем же я, крещенный в старой вере, отличаюсь от обычного православного?».

С библией вопрос решился на удивление быстро. В секретном множительном отделе нашего завода у меня были свои люди, которые сделали мне копию, которую я аккуратно переплел и до сих пор она украшает мою библиотеку. Надо сказать, что дело это тогда было непростое, подсудное. Даже иметь личную печатную машинку было проблемно.

А еще я, не приемля нетерпимости и даже некоторой агрессивности старообрядцев, перешел в традиционную православную веру и вторично крестился в той самой церкви, конечно, уже восстановленной, на развалинах которой мы с Володей тогда были.

При расчете обещанных денег комсомол нам, конечно, не заплатил. Неприятно было всем, но несколько человек были возмущены до крайности и рвались разбираться в райком комсомола. Володя успокоил их, доходчиво и убедительно доказав, что кроме дополнительных проблем для себя ничего они не добьются.

Для меня же самое неприятное и обидное было то, что отказался Володя обменяться со мной телефонами и поддерживать дальнейшие отношения, ничего при этом не объяснив. Причина прояснилась сама собой спустя три года.