Текст книги "Жизнь и о жизни. Откровения простой лягушки"

Виктор тоже ощущал себя русским. После окончания института он быстро поднялся, стал начальником цеха на Алма-атинском заводе тяжелого машиностроения, а потом и его директором. Был замечен Назарбаевым и назначен министром, а за три года до развала СССР Назарбаев именно ему предложил создать фирму альтернативную Совету министров, но построенную на коммерческих принципах. Фирма получила название КРАМДС (Казахская республиканская ассоциация межотраслевого делового сотрудничества).

Виктор настолько хорошо начал работу на новом месте, что уже через два года его фирма контролировала порядка 10% экономики Казахстана. Возможно, как раз он стал на постсоветском пространстве первым долларовым миллионером. Ну, а замечание, сделанное Виктору, тем человеком в чебуречной оказалось абсолютно правильным. Уже через пять лет после окончания института он начал курить, причем очень много, до двух пачек в день. А ведь в институте все курильщики шарахались от него, не желая выслушивать жесткую критику в свой адрес. В общем, человек меняется во времени очень быстро, и не только сознание определяет бытие, но и бытие тоже это сознание определяет.

Я совсем не случайно так подробно пишу о двух этих своих друзьях. Удивительным образом мы сохраняли дружеские отношения на протяжении почти сорока лет, хотя представляли абсолютно разные прослойки общества: крупный бизнес, чиновничество и техническую интеллигенцию. Думаю, что так произошло потому, что студенческие годы научили нас относиться с доверием друг к другу. Мы вместе прошли испытания не только напряженной учебой, но еще ночными сменами на литейном производстве и военными лагерями в Крыму. А искренность она дорогого стоит. Мы это ценили, ценили и инаковость друг друга. Когда встречались, а это было, как правило, на территории моей квартиры, то не могли наговориться, общались целыми ночами. Понятно, что в силу разности положения и мировосприятия к единому мнению никогда не приходили, но к позиции каждого относились с уважением. Ну а самое главное наше испытание это жизнь в СССР и социальное потрясение страны, через которое мы, каждый по-разному, прошли. Думаю, читателю теперь понятно, почему я затеял такое объемное повествование? Да потому, что слишком много домыслов сегодня гуляет и о времени советском, и о перестройке, и о переходе к капитализму. Пишу потому, что все это я видел с позиции разных прослоек общества, а потому уверен, что мое восприятие этого судьбоносного времени значительно ближе к правде, чем то, что пишут сегодня о тех потрясениях и том времени средства массовой информации.

Сейчас как-то слишком, на мой взгляд, много говорят о социальной справедливости, которая царила якобы в нашем государстве при коммунистах, о мощном созидательном производстве которое процветало тогда. После окончания школы, наслушавшись и начитавшись трескучих фраз, мне тоже так казалось. Отрезвления потихоньку начало наступать, когда я стал студентом и новое, более продвинутое окружение спровоцировало понимать чуть больше, а также с большим интересом относиться к окружающей меня жизни.

Каждое лето я работал, на каком ни будь производстве, но никогда не ездил в стройотряды. Почему? Да все очень просто, внутренний голос отговаривал, и я ему подчинялся. Хотя решение принимал с трудом, хотелась поехать вместе с большинством. Сейчас не сомневаюсь, что делал правильно. Стройотряд – это приятная, из своих, но толпа, а я природно не могу в ней находиться. Для меня это мука. В кино я всегда покупал последний ряд, а в театре – балкон. Демонстраций терпеть не мог, или не шел, или сбегал. К коллективному, командному спорту, интереса почти не имел. Увлекала легкая атлетика, штанга, бокс, те виды, где спортсмен отвечает только за себя. Вот и профессионально я конструктор – самая независимая инженерная профессия.

Очень хорошо понимаю сейчас то, что имею преимущество в объективности своего мировосприятия перед теми, кто состоялся как партийный деятель, профсоюзный, театральный или хозяйственный. Наблюдателем и участником той жизни я был независимым. Они же полностью зависели от той корпорации, в которой делали карьеру. У них бы ничего не получилось, если бы не приняли той идеологической составляющей, в которой вынуждены были существовать и они, конечно, не могут правдиво описать время, в котором жили и состоялись. Но как раз они-то и описывают. Молодое поколение их читает и в отсутствие альтернативы верит.

После окончания первого курса я лето отработал бетонщиком на заводе железобетонных конструкций. Работал в двух цехах, центрифугированных опор, по-простому делал бетонные столбы для высоковольтных линий электропередач, и изготавливал потолочные шести пустотные плиты перекрытий. В обоих случаях работал в бригадах, на сделке. Удивило меня два момента. Первый – это отсутствие какой либо механизации, везде тяжелый ручной труд, и второй – сознательное нарушение технологии изготовления плит перекрытий ради количества. Качественные плиты получались случайно, а так все на грани брака или брак. Технологии нарушались с ведома бригадира, гнались за количеством. В цехе центрифугированных опор бригадир был строгий и технологии нарушать не позволял. Фамилия его была Мирясов. Вот хорошего человека до сих пор помню, может потому, что был он исключением из правил.

Еще тогда, замеченное мной, оказалось системой для советского производства, и она, понятно, никак не связана с производителем. Система эта была построена так, что не воспринимала никакой модернизации. Интересно, что проповедники технического прогресса ценились, поскольку шум, фанфары и барабанный бой помогали карьерному продвижению чиновников, а пытающиеся на деле его осуществить были врагами системы и отторгались. Иногда, если в компанию попадал нужный влиятельный чиновник, что-то и получалось, но очень редко. Отторжение это противоречило пропаганде и понятно нигде не афишировалось. Все начальство в стране Советов изображало из себя поборников технического прогресса. Самообман и двойная мораль – это суть советского общества. В полном объеме понял я это только в конце 80-х годов. Тогда же до меня дошло только то, что это общество искусственное, надуманное и перспективы не имеет. В дальнейшем объективное и даже более острое понимание экономической ситуации в стране встретил и у некоторых известных авторов. Так в статье «В поисках свободы» Григорий Померанц пишет: «Воровство неслыханно распространилось, стало бытом: как туфта в лагерях, как дутые проценты на производстве, как вынос продуктов. Каждый тащил, что мог. И кто много мог, получал побольше. За спиной официальной государственности сложилась коалиция теневиков и взяточников».

В эти же студенческие годы наблюдал я на производстве и откровенный криминал. Учился я тогда уже на четвертом курсе. Все мы мечтали о работе, на которую можно было бы приезжать в любой день, и такая работа нашлась.

Однажды вваливается в восемь утра в комнату общежития в которой я жил с Виктором Те наш общий приятель Микас Радионовас. Миша садится на мою кровать, закуривает самую дешевую сигарету без фильтра «Памир» – на коробке из серой бумаги нарисован силуэт человека с мешком за плечами и посохом в руке в окружении скал. «Нищий в горах» – студенческое название этих сигарет. Миша объясняет, что, мол, ему, рабочему человеку, особенно после отработанной смены, противно смотреть на таких изнеженных ленивцев, как мы.

Оказывается, Миша нашел работу на заводе в литейном цеху. В ночную смену там сильный дефицит рабочей силы, можно приходить в любую ночь без предупреждения, и работа всегда есть.

Я тут же предложил составить ему компанию на следующую ночь. Несколько неожиданно и Витя вдруг объявил, что пойдет с нами. Забегая вперед, скажу, что Вите было намного сложнее, его не гнала нужда. Но он, оказывается, решил заработать на бобинный магнитофон «Днепр» – несбыточную мечту большинства студентов. Виктор поставленную задачу выполнил. В результате мы радовались не меньше чем он, поскольку пользовались этой дорогой машиной наравне с хозяином.

И вот мы втроем заходим в проходную завода. В руках сумка с рабочей одеждой, студенческий билет и паспорт. Встречают нас более чем радушно. Через пять минут мы уже идем по территории завода к литейному цеху. Подходим к литейке – грязному, обшарпанному зданию из красного кирпича.

Войдя в цех, мы с Виктором испытали некоторый шок. В нос ударил плотный специфический запах, в помещении такой дым, что противоположной стены не видно.

Нас встречает мастер и с нескрываемой радостью ведет в раздевалку, открывая собственноручно все разбитые и ободранные двери, встречающиеся на пути. Переодеваемся молча. Никак не ожидали встретить производство так похожее на ад.

Входим в цех. Мастер нас ждет. С Мишей он общается как со старым приятелем и уводит его в подвальное помещение следить за ленточными конвейерами. Возвращается и ведет нас в другое крыло цеха. Там вручает по кувалде, и объясняет задание на ночь. На полу с полсотни земляных литейных форм, нужно снять опоки, выбить землю и отбить литники. Мастер кричит:

– Света, пойди сюда!

К нам подходит старая женщина в комбинезоне. Я пугаюсь, глядя на ее лицо: впечатление, что это искусственная маска. Лицо бело-серое, неподвижное, с мелкими глубокими морщинами. Она представилась:

– Света.

Про себя я подивился – старая женщина, а представляется студентам по имени.

Мастер тем временем объяснил, что Света – единственный человек, отработавший в цеху более десяти лет, и все здесь знает. Он, мол, сейчас уйдет и со всеми вопросами нужно обращаться к Свете. Позже выяснилось, что ей всего 32 года…

Где-то часа в три ночи в цехе наступила полная тишина, и только мы своими кувалдами нарушаем ее. Вдруг видим, к нам идет мастер и издалека машет руками, мол, кончай работу. Подходит:

– Ребята, ну что вы, в конце концов? Нам как-то неловко. Сели обедать, а вы тут стучите и стучите. В общем, приглашаем вас за наш стол.

Мы с Виктором переглянулись и пошли вслед за мастером.

Заходим в раздевалку, вся ночная смена там. Сидят, однако, как-то странно, на лавочках вдоль стенок и шкафов, и у каждого в руке кружка. В центре раздевалки на столе эмалированное ведро, в котором рабочий что-то энергично размешивает деревянной палкой. В помещении стоит страшная вонь. В букете улавливаются: ацетон, спирт и какая-то химия. Наконец рабочий вытащил палку, на которой висел приличный шмат белой клейкой массы. Народ засуетился, глаза у всех заблестели и на серых лицах засветились улыбки. Когда нам с Витей выдали по кружке, до нас дошло, что эту гадость из ведра сейчас будут пить и нам заботливо предлагается получить свою долю «удовольствия». Мы встали, извинились, объяснили, что крепче чая ничего не пьем. Выйдя за дверь, внутренне перекрестились и пошли к своим кувалдам и литникам.

Около часа отработали в тишине. Потом слышим, в конце цеха поехал мостовой кран, и тут же в другом конце загремел второй. Первая мысль, что смена заправилась «горючим» и вышла штурмовать трудовые рекорды. Однако после того как краны, с индейскими победными воплями крановщиков, столкнулись в пролете со страшным грохотом, эту мысль пришлось оставить. В цехе замигал свет, краны разъехались, крановщики снова победно завопили и пошли в лобовую атаку. Мы ушли в конец цеха и ждали, пока выйдет пар из горячих парней. Наконец все успокоилось, и мы дорабатывали смену в полной тишине.

Оказывается, все расползлись по своим заповедным углам спать, и только эти двое заспорили, чей кран сильнее. Мы оказались свидетелями выяснения этих отношений.

Этот эпизод описан у меня в рассказе «Бухенвальд» – так студенты называли литейный цех. Повторился вынужденно, уж слишком много славословий сегодня в интернете можно встретить советскому производству и образу жизни.

После окончания четвертого курса у нас была практика на прославленном Кировском заводе. Надеялся я там увидеть образец социалистического производства. Экскурсии по цехам и теоретические занятия поданы были красиво. Реальность мы увидели потом, когда три недели работали на главном конвейере по сборке тракторов К-701. Я устанавливал в кабину сиденья. Так вот из трех недель почти неделю конвейер практически не работал. Хромала организация, были постоянные провалы по комплектации. Именно тогда, еще студентом, я понял, почему у нас нет безработицы. С такой производительностью труда ее и не должно быть.

Вот еще одна красочная сторона жизни и работы в стране Советов. Сразу после Кировского завода я устроился проводником на Витебском вокзале. Конечно, от приятелей-студентов кое-что знал об этой работе. Действительность опровергла их романтические рассказы. Она оказалась такой мерзкой, что я смог выдержать только месяц на этой работе, было намерение отработать полтора. Чтобы заработать проводники использовали все возможности; сажали зайцев, повторно пускали в оборот постельное белье, везли грузы. Все это делалось с каким-то вызывающим цинизмом, обязательно с грязным матом и в пьяном виде. Пили с утра до вечера. На смену я заступал следующим образом, трясут за плечо, открываю глаза, вижу улыбающуюся пьяную физиономию сменщика, в его руке стакан с водкой, накрытый бутербродом. Я должен его выпить и закусить. Не сделать этого, значит плюнуть им в лицо, они этого не поймут. Приходилось пить, благодарить и даже изображать радость. Из Киева мы возвращались к себе на Витебский вокзал рано утром. Часов в шесть убирали вагон, собирали бутылки и их умудрялись в такую рань не только сдать, но и на вырученные деньги купить водки. Выпивали по стакану и на сутки расходились по домам. Полноценного отдыха летом проводники не имели. Бывало так, что я оставался на целую ночь один на два вагона, напарники и напарницы так напивались, что разбудить их было невозможно, а ночью были остановки, и надо было впускать и выпускать пассажиров. Чтобы не уснуть, я почти всю ночь стоял в тамбуре. Удивительно то, что засыпал стоя, и даже видел сны.

Это была потрясающая грязь и дно. К счастью больше мне с такой комплексной грязью соприкасаться не пришлось, только с фрагментарной духовной или нравственной.

Ну, вот как-то так получается, что негатив да негатив, а ведь был и позитив. В институте – это высокий профессиональный и культурный уровень профессорско-преподавательского состава, который был сформирован еще на культурных традициях дореволюционной русской профессуры и, конечно, проживание в течение шести лет в Ленинграде – несомненно, культурной столице страны. Понятно, что за время обучения удалось побывать, и неоднократно, практически во всех театрах города. Любимым был товстоноговский БДТ. Чтобы достать туда билеты, приходилось стоять в очереди ночами. Ходили мы на Луспекаева, Копеляна, любили молодых Юрского и Басилашвили.

Необходимо отметить и театральные буфеты, не только культурой обслуживания, но и ассортиментом. Там продавали редкое качественное пиво, а к нему бутерброды с красной рыбой, а то и икрой. Всегда в театральном буфете можно было приобрести коробочку редких конфет. В обычных магазинах такого богатства тогда не было. Это тоже нас студентов привлекало и, посещая театр, мы отдавали должное и буфету.

Однажды с приятелем Стасом так засиделся в буфете, что спектакль досматривали стоя с галерки, на свои места нас уже не пустили. Давали «Лисы в винограднике». Эзопа играл Юрский, а Ксанфа – Басилашвили. Игра Басилашвили меня впечатляла особенно. До сих пор он мой любимый актер, хотя его общественно-политической позиции и не разделяю.

Культура в советское время была и качественной и недорогой.

Военные лагеря

В 1970 году я благополучно добрался до шестого курса. В моей жизни этот год стоит особняком, из прожитых мной он определенно оказался самым насыщенным информацией и впечатлениями. Начну с того, что дипломный проект мне и Виктору Те заказал Красноярский завод Сибтяжмаш и мы с Виктором должны были с августа по октябрь быть в Красноярске на этом заводе для сбора материала. А тут еще завершились наши занятия на военной кафедре и мы, 21 курсант, на июнь-июль направлялись в Крым на военные сборы. К моей радости в крымской группе оказались Виктор, и Миша. Этим летом, была пауза всего две недели в начале августа. На эти две недели Виктор пригласил меня к себе в гости в Алма-Ату. В порядке последовательности событий начну с Крыма.

Сопровождал нас туда подполковник Морозов. Был он самым мягким, и самым интеллигентным преподавателем кафедры. В общем, повезло нам и здесь. И уже на волне этого счастья и этой радости совсем не заметили мы неудобств, связанных с тем, что ехать пришлось до Симферополя в общем вагоне.

На вокзале ждал нас старенький военный автобус грязно-зеленого цвета. Бодрые и радостные расселись мы на сиденьях, и повез он нас в баню. Там на входе велели нам гражданскую одежду снять и связать в узел, а на выходе выдали сапоги и военную форму.

Нам очень весело, все время смеемся и шутим. Выходим во двор, морды у всех после бани красные, как у клоунов. И военная форма – одежда пока для нас чисто клоунская. Сидит на всех, как на корове седло. Выход во двор очередного курсанта воспринимается как выход коверного на арену цирка – взрывом хохота. Кто-то смущается, а кто-то пытается подыграть и войти в образ. Смешным же кажется все.

Наконец мы успокоились, построились и маршируем к воинской части, пути до которой всего километр. У каждого в левой руке узел с гражданской одеждой.

Отошли от бани всего-то ничего и видим, стоят у дороги пожилые мужички. Издалека понятно, что кого-то ждут. Подходим ближе, и потому, как поедают они нас глазами, становиться ясно, что ждут нас. Поравнялись с ними, а они вполголоса, чтоб наш командир не слышал:

– Сынки, сынки! Бросайте нам свои узлы, бросайте.

Мы:

– Отцы, а в чем же мы вернемся домой?

Деды смеются над нашей непонятливостью:

– Вернетесь, сынки, в парадной красивой военной форме на радость своим невестам. А узлы бросайте нам, бросайте, нам всегда отдают.

Мы прошли мимо, и в душе появилась неловкость. Объяснить мы им не успели, да, пожалуй, и не смогли бы. А ведь они, наверное, подумали: «И откуда таких жадных да глупых новобранцев привезли?»

На КПП нас радушно встретили и повели в столовую. Столовая – это длинные столы под открытым небом, сколоченные из обычных, почерневших от солнца, обрезных досок. Из таких же досок сколочены скамейки по бокам. Нас подвели к столу, который уже накрыт, если можно так назвать обилие хлеба на тарелках, с кучей алюминиевых вилок и ложек в центре стола. На краю стола стояла громадная кастрюля, из которой повар щедрой рукой «насыпал» в тарелки наваристые щи. Мы подходили по очереди, каждый брал тарелку со щами, садился за стол и приступал к трапезе. Сел я рядом с Сашей Хоменко, который служил в армии и имел звание старшего сержанта. Я проголодался и с аппетитом замахал своей ложкой, ничего не замечая. Саша же не ел, как-то был напряжен и вдруг забормотал:

– Солдатики-то, какие голодные. Плохо их здесь кормят, плохо.

Я поднял глаза, посмотрел по сторонам, и аппетит мой мгновенно пропал. Вокруг глаза, глаза, глаза. В полной тишине из-за соседних столов нас поедали глазами солдатики-новобранцы. Саша оглядел нас и внятно сказал:

– Мужики, хлеб не ешьте. Оставим солдатам.

Ситуация была настолько очевидна и ясна, что все оценили ее мгновенно. В какой-то спешке и уже без аппетита мы доели и вышли из-за стола. Остался один Саша. Он встал, и скомандовал совсем не по-армейски:

– Давайте, ребята, можно.

Было ощущение, что над нашим столом пронесся ураган. Через пять секунд не осталось на нем ни одной корочки.

Оказывается, по приезде накормили нас как офицеров, а еще и как ленинградцев. После войны прошло всего двадцать пять лет, и по всей нашей громадной стране сохранялось особое, трепетное отношение к ленинградцам, до сих пор везде их старались и угостить, и накормить.

После обеда посадили нас в автобус и повезли в воинскую часть, в так называемый технический дивизион. Здесь мы должны были отслужить месяц и принять присягу.

В техническом дивизионе ракеты привозят со склада и расконсервируют, электронные блоки проходят там проверку на специальных стендах, ракета оснащается боевым зарядом и отправляется в дивизион стартовый. Всему этому офицеры дивизиона нас должны за месяц обучить. Конечно, мы достаточно много знаем – изучали на кафедре. Разница в том, что здесь не имитация, а все по-настоящему.

Как только приехали, нас познакомили с командирами, поставили на довольствие и определили в обычную казарму. Казарма громадная, человек на сто солдат, кровати железные, двухъярусные. Для нас выделили угол казармы, мы заняли по кровати и в тумбочках интеллигентно определили бритвенные приборы, одеколоны, кремы. Утром после первых занятий возвратились в казарму. Все на месте, только вот одеколоны волшебным образом у всех исчезли. Про туалетную воду и одеколон всем нам пришлось забыть на целых два месяца. Это – первая мелкая неприятность. Вторая начала назревать к вечеру, когда занятия закончились, и большая часть солдат собралась на спортивной площадке дивизиона. Мы, двадцать новичков, должны были как-то вписаться в солдатский коллектив. Коллектив же этот сторонился нас и этак, как бы ненароком, демонстрировал свою физическую силу и мощь, таская штангу и проводя эффектные приемы борьбы на борцовской площадке из песка с опилками. Конечно, совсем не трудно было увидеть, что в их среде работала иерархия, и построена она была на старшинстве и физической силе. Солдаты этого не только не скрывали, а даже демонстрировали. «Паханом» у них был мощный грузин – первый борец дивизиона, сержант по званию. Решение, как к нам относиться, должен был принять, конечно, он. К счастью, напряжение было не более получаса и разрешилось легко и естественно. Дело в том, что среди нас был Юра Черняев.

Юра в нашем институте человек легендарный, мастер спорта по дзю-до и самбо, в прошлом член юношеской сборной Советского Союза. Однако как же обманчиво и неожиданно он выглядел внешне. Интеллигентное одутловатое лицо, покатые плечи, рост не больше 172, и вес всего-то 70 килограммов. В общем, казался он флегматичным и даже робким человеком, ну уж никак не спортсменом, а тем более борцом.

Чувствовали мы себя неуютно, хозяева распоряжались почти всей территорией спортивной площадки. Наши ребята в сторонке лениво пинали футбольный мяч. Я время от времени подходил к штанге и что-то поднимал, демонстрируя, что мы не только лыком шиты и в этих делах тоже соображаем. Юра внимательно наблюдал за возней борцов. Вдруг он подошел к их «пахану» и предложил побороться.

Сцена была очень забавной. Его, мощного и непобедимого, зовет на ковер какой-то нахальный интеллигентик. И наглость-то, наглость какая, ведь и хилый, и ростом ниже на голову, и в весе килограмм 10—12 уступает. Грузин от неожиданности явно растерялся, и возникла небольшая пауза. Человек он немногословный, но его поза в тот момент говорила о многом. «Пахан», конечно, не мог не согласиться, согласился охотно, и на лице его без труда читалось все, что он надумал, – и бросок через себя, которым он уже секунд через десять впечатает этого дерзкого хиляка лопатками в песок, и торжество победы. И это торжество, идя к площадке с песком, скрыть он никак не мог.

И действительно. Только встали они друг против друга, как тут же обхватил грузин своими громадными волосатыми лапами нашего Юру, приподнял от земли и, изогнувшись назад, по широкой дуге бросил через себя. Это было эффектно. Сердце мое упало и, грешен, мелькнула мысль о полном фиаско. Рядом пятьдесят молодых глоток издали мощное «ах!…». Вдруг, как это порой бывает в критические моменты, все дальнейшие события пошли как в замедленной съемке. В верхней точке амплитуды Юра изогнулся, и ноги его разошлись ножницами. И – о чудо! – на песок он не упал, а оперся ногой, и движение колесом продолжилось, только теперь грузин летел через Юру. Но летел он уже, как мешок, полностью потерявший ориентацию в пространстве. Да, именно через десять секунд в песке на лопатках лежал человек, и этим человеком был непобедимый «пахан».

Я был восхищен, впервые в жизни увидел настоящее искусство борьбы и понял, что мастер для победы легко может использовать силу своего соперника. Это поняли и оценили, конечно, все. С этой минуты не только Юра стал непререкаемым авторитетом, но и к нам отношение со стороны солдат, включая «пахана», стало подчеркнуто уважительным. И, как это ни странно, именно Юра извлек из этой ситуации меньше всего дивидендов. Каждый день его осаждали и ему досаждали желающие побороться и выучить какой-то новый прием.

Из службы в техническом дивизионе особенно запомнился караул и, конечно, быльки и байки, связанные с ним. Надо сказать, что охранять там было что, и было от кого. Только здесь я понял, что история, читаемая по книгам, это история бумажная, история книжная, и ее можно написать как угодно. А есть еще одна история настоящая, которая прямо сегодня проходит реально через жизни людей. Ведь целая нация уже тогда считала, что Крым принадлежит им, крымским татарам, а совсем не Украине. Не хотела эта нация соглашаться со Сталиным, который силой выгнал их с родины. Уже в то время татары потихоньку начали возвращаться в Крым. Конечно, хотелось им на земле своих предков чувствовать себя хозяевами. Некоторые, в основном молодые, напоминали властям о себе. Организовывались они в небольшие подпольные экстремистские группы и иногда проводили силовые акции. Чаще всего эти акции были направлены против военных. Ходили слухи о том, что в Крыму однажды ночью татары вырезали целую воинскую казарму. Нам рассказывали об этом с такими подробностями и деталями, что сомнений в реальности этого случая не было. Весной этого же года был инцидент и в нашем дивизионе. Ночью неизвестные пытались проникнуть на территорию нашей части, и даже стреляли, но, к счастью, никто не пострадал.

Надо признаться, что после таких рассказов стоять черной южной ночью целых четыре часа в карауле в одиночку у склада с боеприпасами ой как неприятно. Из-за эмоционального напряжения мелкие анекдотичные казусы случались со многими. Был такой случай и у меня. Стою на часах, середина ночи. Я, конечно, переполнен ответственностью и важностью своей миссии, и внимание мое обострено до предела. Однако время от времени смотрю на небо, уж больно оно здесь красивое. Звезд намного больше, и как же хорошо здесь виден Млечный Путь. Они, эти звезды, кажутся значительно ближе, чем на нашей ленинградской широте, и похожи на лампочки, вкрученные в абсолютно черную бархатную поверхность южного неба. И странно, очень странно слушать тишину на фоне постоянного стрекота цикад.

После стрельб. Слева направо Миша, Витя. Крайний – автор

Вдруг явственно слышу шаги. В районе сердца появляется холодок, все мышцы напряжены. С полминуты шагов не слышу. Про себя думаю – «затаился». И вот опять слышу, уже ближе – «топ, топ, топ». Беру свой карабин наизготовку, перевожу затвор, вгоняя боевой патрон в ствол, делаю пару шагов навстречу и максимально грозным голосом командую:

– Стой! Кто идет?

Прислушиваюсь. «Диверсант» не отвечает, почему-то совсем не испугался и продолжает спокойно шагать в моем направлении. С карабином наперевес пошел навстречу. Я уже был спокоен, поскольку понял, что шагает ко мне не самый страшный зверь на свете – человек, а кто-то другой, совсем безобидный. Однако разбирало любопытство – кто? Подхожу к дороге и вижу: по направлению ко мне, в колее с деловым видом шлепает громадная жаба.

В четыре утра меня сменили. А дежурный офицер вдруг подает руку и говорит:

– Прощайте, курсант Ткаченко, мы уже не увидимся.

Я насторожился.

– Что удивляетесь? Утром будет машина. Дальше ваши сборы продолжатся в стартовом дивизионе на берегу моря. А сейчас идите в казарму, пару часов еще поспите.

Я лег и, напуганный жабой, с приятными мечтами о море тут же провалился в сон.

Действительно, на утреннем построении появился командир дивизиона, поблагодарил за службу, сказал, что он доволен нами, уровнем нашей подготовки, и объявил, что после завтрака придет машина и отвезет нас для дальнейшего прохождения сборов в стартовый дивизион.

До прихода машины мы узнали, что стартовый дивизион находится на берегу Черного моря и называется он «Высота 317».

Мои товарищи возбуждены предстоящим отъездом и много говорят, в основном о море. И везде в разговорах упоминается красивое слово – Ба-ла-кла-ва. Оказывается, стартовый дивизион расположен рядом с бухтой Балаклава. Информации об этом географическом месте собрали мы совсем немного. Выяснилось, что в этой бухте расположился небольшой старинный городок, что никто из нас там не был, но кто-то где-то слышал, что якобы ремонтируют в этой бухте подводные лодки.

И вот мы грузимся в кузов обычного армейского ЗИЛа с высокими бортами и рассаживаемся на лавках из толстых досок. За рулем машины сидит совсем молоденький солдатик – рядовой. Подполковник Морозов проверяет нас по списку, интересуется, все ли взяли, садится в кабину, и мы трогаемся.

Едем в полной тишине. Желания разговаривать, ни у кого нет, все с жадностью смотрят по сторонам. Внимание обострено до предела, и окружающий нас медленно меняющийся пейзаж воспринимается с не меньшим интересом, чем хороший фильм.

Наверное, это вполне естественно для человека, прожившего целый месяц на ограниченной территории, да еще и за колючей проволокой.

Примерно через полчаса мы въезжаем в горы, и дорога начинает напоминать серпантин. Горы невысокие, может, выше четырехсот метров их и не было, но нам, выросшим на равнине, они казались громадными, а езда по горной дороге ну просто экстремальной. Порой, смотреть вниз было жутко и, откровенно говоря, постоянно копошились в голове мысли о неопытности водителя и ненадежности тормозов. Однако, несмотря на внутреннее постоянное напряжение, езда эта была в удовольствие. Ведь всю дорогу окружала нас красота редкостная, необычная и, конечно, непривычная для нас.

Ожидали мы в новой части увидеть что-то похожее на то, что было в техническом дивизионе. На удивление абсолютно все там оказалось не так.

Въехали на территорию воинской части, а там все точно так же, как в дикой природе: камни, скалы, растрескавшаяся от обилия солнца земля и желтая пожухлая трава. Мелкие кустики только кое-где, никаких тебе деревьев, как в техническом дивизионе.

Середина дня, солнце палит нещадно. В тени не меньше тридцати пяти. Метрах в пятидесяти от нас низкая казарма, максимально подлаженная под рельеф местности, а рядом с ней большая беседка со скамейками. Мы – в военной форме, кирзовых сапогах. Взяли свои вещи и вяло потащились к беседке. Навстречу – солдатики срочной службы. И все-то они стрижены под ноль, подтянуты, со строгими внимательными лицами. И вдруг …Что это? Поравнявшись с нами, перешли они на строевой шаг и отдают честь. На мгновенье мы растерялись, но быстро сообразили, в чем дело. Ведь это граница, и дивизион этот – стартовый, и в нем совсем другая дисциплина. Среди нас два старших сержанта, а сержантам, оказывается, отдают здесь честь наравне с офицерами. Тут же вспомнилась воинская часть, из которой мы приехали: там старший сержант, играющий роль «пахана» дивизиона, честь даже лейтенантам отдавал не каждый раз, а по настроению. Вот уж здесь мы воочию увидели, как бытие может формировать и сознание, и поведение человека.