Текст книги "Жизнь и о жизни. Откровения простой лягушки"

Пионерлагерь

В 1972 году произошло целых два знаменательных события в моей жизни. Весной предложили мне лето отработать пионервожатым в Вырице, в пионерлагере завода. Мне предложение показалось интересным, и я согласился. Подумать не мог насколько важным окажется этот фрагмент моей биографии. Конструктором работал я ответственно, но не страстно, приоритет вынужден был отдавать здоровью.

О пионерлагере у меня сохранились самые хорошие впечатления. Организовано было все для того времени очень даже неплохо. Корпуса чистые, светлые, просторные. Готовили на удивление вкусно. Для меня завод снимал комнату в частном секторе. До лагеря всего пять минут ходьбы. В моем отряде было 22 девочки и 16 мальчиков. Девочки полностью сформировались физически, почти у всех критические дни. Читают романы, наряжаются, думают о мальчиках и танцах. Мальчишки, по сравнению с ними – сущие дети, неразумные щенки. Целыми днями беготня, возня, самое достойное из занятий – футбол. Вот и попробуй совместить несовместимое, а приходилось. За день я старался всех увлечь, развлечь и угулять так, чтобы до постелей добирались на четвереньках. Понятно, что сам хронически не высыпался.

С девочками отношения были забавные, в интересном они возрасте – очень противоречивом. Внешне – взрослые, а прочувствовать это еще не успели, внутренне – дети. Строят глазки, флиртуют и в то же время относятся ко мне, как дети к папе. Всем уютно быть под защитой сильного мужчины, а он ассоциируется пока только с папой. Они по сравнению с мальчиками более развитые и управляемые, общаться с ними было интересно.

Отряд мой – это дети тринадцати-четырнадцати лет, переходный нигилистический возраст, ты перед ними целый день, как на сцене, они все на тебя смотрят и оценивают, причем жестко, и даже порой жестоко. Врать нельзя даже себе, видят все, а ты на этой сцене каждый день, оценка черная или белая, других нет. Существовать здесь можно только при условии завоеванных не менее трех четвертых белых оценок. И мыслями, и эмоциями, и делами каждую секунду надо быть с ними.

Пионервожатый

Все культурные мероприятия, которые я затевал в отряде, прошли на ура только благодаря поддержке и таланту девочек. Почти все они занимались в каких-то кружках; музыкальных, танцевальных. Некоторые были изумительно талантливы, имели, например, чудные голоса, две девочки танцевали как богини. Была в моем отряде и девчонка, которая могла прочесть наизусть «Фауста» Гете.

С помощью их я организовал два вечера, Лермонтова и Крылова. В результате все были счастливы. Романсы на стихи Лермонтова девочки пели так проникновенно, что кое-кто даже прослезился, а о Крылове я рассказывал то, что в школе говорить было нельзя и басни ребята читали те, которых в программе не было.

Вечер дедушки Крылова для пионерлагеря может показаться странным. Мое предложение провести такой вечер, активом моего отряда было вначале не понято, но когда я показал им полное собрание басен Крылова, с его биографией, изданное в типографии Суворина в 1905 году, то они вначале заинтересовались. После же того как я рассказал им о том, что Крылов заслуженно ценился при жизни как первый поэт, почитался выше Пушкина, был любим как народом так и царским семейством, все согласились на такой вечер.

Успех несправедливо отнесли в мой адрес, а на самом деле на 90% это была заслуга девчонок, их артистизма, тонкого слуха и удивительных голосов. Я благодарен им за неожиданную науку, они тогда помогли мне понять, что дети для взрослых учителя не меньшие, чем взрослые для детей.

Комсомольская работа

Второе важное событие моей жизни в этом году было то, что мне предложили возглавить комсомольскую организацию моего отдела, в котором было 74 комсомольца и 60 из них с высшим образованием. Случилось это в сентябре. Летом я участвовал в спартакиаде и обратил на себя внимание тем, что стал чемпионом сразу в трех дисциплинах: беге на 100 метров, прыжках в длину и метании гранаты.

Подошел как-то ко мне секретарь нашей организации Толя Прокопчук и предложил поговорить. Я согласился, думал, даст какое-то поручение. Но он повел меня в свое бюро и предложил сесть. Разговор был основательным. Начал он с того, что, мол, я засветился на спортивном празднике и молодежь завода меня теперь знает. К чему это он, я сначала не понял. Потом Толя с полуулыбкой посмотрел на меня и задал вопрос:

– А ты завод знаешь?

Я молчал.

– Думаю, кроме отдела Главного конструктора за год работы ты нигде не был. А завод, Женя, знать надо. Так вот, тебе я вижу непонятно, к чему я клоню?

Толик тяжело вздохнул и продолжил:

– Видишь ли, я два года в отделе отсекретарил, пора отдавать власть. В тебе вижу лучшую кандидатуру. Тебя уже знают, а значит, ты авторитетный и работать будет легко.

Я возмутился:

– Толя это не мое. Политика мне совсем не интересна.

– Женя! Завод – это не политика, это другое. Представь, ты за полгода познакомишься со всеми подразделениями, цехами. Ведь для твоей успешной работы это необходимо.

В общем, уговорил он меня. Действительно в течение года на заводе освоился я хорошо. Но самым главным для моей жизни оказался другой опыт. Я как-то сразу попал сначала за кулисы комсомольского актива завода, а чуть позже и партийного. Сначала был шок, потом быстрое отрезвление. Комсомольский актив запомнился пьянством, матом, грубостью и цинизмом, а еще толстыми крикливыми развратными девками, пьющими водку и курящими наравне с мужиками. У этих девок в лексиконе не было слова смеяться, а было слово «ржать». И действительно они не смеялись, а именно ржали.

Это и была тогда официальная «элита» молодежи – будущая власть нашей страны. Отличалась она примитивизмом и отсутствием культуры, хотя некоторые представители ее имели довольно развитые, но, как правило, циничные мозги. Для развлечения этой молодежной «элиты» партия тратила немалые средства. Так я поначалу участвовал в двух культурных мероприятиях, но потом всячески увиливал от них.

Автобусом «Икарус» нас, почти сорок человек комсомольских активистов, возили в село Кончанское – усадьбу Суворова. С нами был чудный экскурсовод, который должен был скоротать наше путешествие из Ленинграда до усадьбы. Он очень старался и рассказывал много интересного из жизни великого полководца, но слушали его всего три человека, остальные пьянствовали водку, закусывали, громко разговаривали и ржали. Приехали мы не в усадьбу, а в ресторан города Боровичи, который, оказывается, был для нас заранее заказан, и там пьянка продолжилась. Ночевали в гостинице. Утром, кто смог, а смогли немногие, дошел до автобуса, и поехали мы, наконец, в усадьбу Суворова. Потом заехали в Боровичи, подобрали оставшихся там и с больными головам вернулись в Ленинград. Следующая поездка, в которой я участвовал, была в Ригу и тоже на автобусе. Проходила она по уже описанной выше схеме, поэтому повторяться не буду.

За кулисами партийного актива развратных теток я не видел, но там была та же грубость, тот же мат, а еще дележка денег и портфелей. Я видел человека за кулисами, его образ мыслей, примитивизм культурный и интеллектуальный, а потом из зала созерцал его же на трибуне в костюме и галстуке, читающего речь по бумажке в которой он всех поучал и призывал к трудовому героизму. Как же было противно! Но виду я не подавал и, ни с кем свое открытие не обсуждал. Через год работы секретарь парторганизации предложил мне вступить в партию, сказал, что готов дать свою рекомендацию. Кстати инженеру вступить в партию тогда было очень непросто. Коммунисты жестко соблюдали пропорцию на пять рабочих один интеллигент. Секретаря парткома я удивил тем, что не только отказался вступать в партию, но и попросил освободить меня от должности секретаря комсомольской организации отдела. Никогда об этом своем поступке не пожалел. В дальнейшем жизнь неоднократно демонстрировала мою полную несовместимость с этой организацией, ее идеологией и людьми, осуществляющими ее политику.

Женитьба

В октябре появилась в отделе новая чертежница, маленькая изящная девочка, прямо таки нимфетка. Внешне казалось, что ей не больше шестнадцати. Была она тихая как мышка, а в речах своих заторможенная как артистка Теличкина.

Я, естественно, как секретарь с ней тут же познакомился. Нужно было поставить ее на учет и обременить комсомольской нагрузкой. Как-то сразу она увлекла меня своей тишиной и потупленным взором. Я представил, как было бы мне приятно защищать ее и оберегать. Позже понял, что мое мгновенное расположение к ней базировалось на том, что она сначала показалась мне полной противоположностью моей матери. Оказывается, именно это мне было нужно, и именно это я невольно искал. Ее имя – Наташа мне тоже понравилось.

А еще позже до меня дошло, что как же все непросто в этой жизни, да мое сознание хотело и искало противоположность, а руководит то человеком подсознание, оно увидело подобие и велело чувству вспыхнуть.

Роман наш развивался быстро и уже через месяц я был приглашен Наташей к ней домой на обед. Жила она в Ульянке. С Балтийской всего пятнадцать минут электричкой. Квартира трехкомнатная на четвертом этаже точечного дома.

Я сижу за столом в гостиной и по-настоящему счастлив, душа поет, жизнь кажется прекрасной. Окружают и искренне заботятся обо мне сразу три милых дамы: невеста, ее мать – Галина Михайловна и младшая сестра Ирина.

Рассматривая эту умильную картинку, всплывающую в памяти, я сегодня невольно ухмыляюсь с некоторым сарказмом на себя, такого молодого, очарованного и где-то самоуверенного лопушка. Интересно, что очарован я был совсем не невестой, а, как ни странно, ее матерью. Ее тонким художественным вкусом был пропитан весь дом. С какой же любовью и профессионализмом она делала абсолютно все! Еда была особенно вкусной и подавалась так красиво, что у меня от умиления наворачивались на глаза слезы. И это было совсем не случайным, никогда еще в жизни ни одна женщина так ласково и сердечно ко мне не относилась. Меня совсем не насторожило, что потчевала и обслуживала меня именно Галина Михайловна. В тот момент я не сомневался, что дочки – продолжение матери, был счастлив, чуть не сходил с ума от мысли, что вот такая же радость и любовь после свадьбы ждут меня в дальнейшей жизни ежедневно.

После обеда все продолжали сидеть за столом, ведя праздную неспешную беседу обо всем и ни о чем, бесконечную, как это бывает у женщин. Умилялся я и от этого. Ситуация была новой для меня, казалась очень милой, хоть и никак не соответствовала моему характеру.

Вдруг зашелестел открываемый замок входной двери и на пороге появился глава семьи, Геннадий Николаевич, в своем мешковато сидящем заглаженном костюмчике и, под стать ему, галстуке. Хотя то, что находилось под костюмчиком, по своей мешковатости ему полностью соответствовало. В общем, здесь была своя, особенная гармония, причем во всем, рыхлым и мешковатым, было даже лицо. И на этом лице первое мгновение читались достоинство, озабоченность и усталость. Поприветствовав всех и окинув наше собрание взглядом, лицо его облеклось в другую маску, несколько неожиданную для меня, на нем проявилось уже подобие радости и даже некоторое заискивание. Хозяин поставил на тумбочку портфельчик, и было наклонился снять туфли, как младшая семнадцатилетняя дочь Ирина приостановила его действия резким задорным возгласом:

– Гена, а ты хлеб купил?

Возникла небольшая пауза, во время которой Геннадий Николаевич с некоторым испугом смотрит на своих девиц и виновато говорит:

– Нет, не купил,… забыл.

В разговор вступила Галина Михайловна:

– Ну, так что же ты? Иди, купи!

У меня перехватило дыхание, не представлял, что возможно так обращаться с главой семьи. Я тут же встал и предложил сбегать за хлебом. Мягким жестом руки Галина Михайловна посадила меня на место:

– Женя, сиди, Гена сходит.

Я сел и подумал: «Почему дети называют его Геной, а не папой?.. Странно. Какие странные отношения в этой семье».

С первой же встречи Геннадий Николаевич не вызвал в моей душе абсолютно никакой симпатии, полностью отсутствовала искренность и открытость, да и совсем не просматривалось мужского начала. Помню, подумал я тогда, что бывают в жизни и такие мужики и, может это естественно, что положение в семье у них отличается от положения нормальных мужчин. А чтобы все в жизни было уравновешено, судьба дает им в жены вот таких уникальных женщин, как Галина Михайловна. Не бывает же так, что красивые женятся только на красивых, а некрасивые только на некрасивых.

Тогда я мало чего понимал но, как и полагается в таком возрасте, был самоуверен. Не понимал я, что это беда, когда семьей управляет женщина и семейную иерархию выстраивает по собственным хотелкам. И конечно не ведал основной роли отца в семье. Это понимание пришло мне, когда стал не только отцом, но дедом. Оказывается дети каким-то невероятным образом, на уровне подсознания считывают с отца нравственно духовную составляющую и в своей жизни руководствуются ею, даже, несмотря на то, что внешне могут демонстрировать неприятие отца.

В голову мне тогда не пришло, что эта семейная наука отношения к мужчине, мужу, отцу, будет перенесена Натальей в нашу семью и лично на меня, а я, такой умный и самоуверенный, ничего здесь изменить не смогу. Моего мировосприятия она не примет, а в жизни будет руководствоваться теми ценностями, какие впитала от своего отца.

Так вот, из этого фрагмента не извлек я для себя тогда никакого урока, был влюблен, очарован и, конечно, никак не мог воспринимать жизнь объективно. В общем, все было стандартно для создавшейся ситуации, находился я во временном помешательстве. Однако шанс полностью не запутаться в этой паутине оставался.

События развивались стремительно. Мы с Натальей решили вступить в законный брак, а для этого нужно было познакомить родителей. В то «коммунистическое время» благословение родителей уже никого не интересовало. Большинство вообще не понимали, что это такое – благословление на брак, но какие-то традиции еще жили, и ритуал знакомства считался необходимым. Было принято решение познакомить их на территории моих родителей, как людей старших возрастом.

Я очень волновался, как воспримет новых родственников отец и что мне скажет. То, что отцу понравится Галина Михайловна, – сомнений не было, как не было сомнений и в том, что Геннадий Николаевич будет ему сильно не по нутру. Переживал я и за невесту свою, Наталью.

Вот она, встреча, стоит перед моими глазами, как будто была вчера. Радостное представление в прихожей, некоторая скованность у всех, и, как следствие, говорение хором и несколько невпопад, подчеркнутая и излишняя вежливость по отношению друг к другу. Но это длилось всего пару-тройку минут, пока не сели в гостиной за стол. Здесь, как только выпили по первой и слегка закусили, все стало на свои места. Женщины тут же нашли общий язык и заговорили о своих женских делах и проблемах. Меня, конечно, беспокоили мужчины, и я внимательно наблюдал, как развивается их диалог. Здесь все было непросто. Отец вел себя так же, как всегда, был спокоен, приветлив и уравновешен. Совсем другое дело Геннадий Николаевич. Он как-то напрягался, волновался, ерзал, и все время задавал странные вопросы, к делу, по поводу которого собрались, никакого отношения не имеющие. С какой-то педантичной назойливостью выспрашивал отца о его образовании. Потом, видимо, удовлетворившись ответами, также назойливо стал выспрашивать все о работе, причем в каком-то странном ракурсе. Производство и его проблемы Геннадия Николаевича не волновали. Но очень интересовал ранг предприятия, должность отца на нем и место, которое он занимает в начальственной иерархии завода. Отец спокойно и толково отвечал, на лице его не читалось ничего, но глаза выдавали – в них отчетливо видна была снисходительная усмешка. Наконец Геннадий Николаевич прекратил свой странный опрос, и возникла некоторая искусственная пауза, после которой он важно встает, подает отцу руку и говорит:

– Мы равны.

На лице отца – естественное недоумение.

В течение своей жизни он пару раз вспомнил этот эпизод, каждый раз говоря:

– Как же люди могут быть равны друг другу, не понимаю?

Этого не понимал не только отец, не понимают многие. Я тогда тоже не понял. В дальнейшем, где-то два десятилетия после этого события мне встретилось стихотворение драматурга Александра Володина, в котором очень точно и емко выражена мысль о равенстве, лучше всего объяснившая ту сложившуюся странную ситуацию:

 
…………………………………………….
Равенства не надо. Это лишнее.
Умные, дорожите неравенством с глупцами.
Честные, гордитесь неравенством с подлецами.
Сливы, цените неравенство с вишнями!
 
 
Города должны быть непохожи, как люди.
Люди непохожи, как города.
Свобода и равенство. Равенства не будет.
Никто. Никому. Не равен. Никогда.
 

Отец, конечно, понял, что за человек Геннадий Николаевич. Поначалу не понял я, жизненного опыта не хватило, отец же объяснить не посчитал нужным. В дальнейшем, конечно, я разобрался, но только после того, как Геннадий Николаевич стал моим тестем. Оказалось, что проделывает он очень сложную работу по отношению к каждому мужчине, с которым встречается в жизни, пытаясь определить ему какую-то ступеньку на иерархической лестнице, существующей в его воображении. Цель забавна, а для него, оказывается, жизненно важна. Он должен понять, как себя вести: или покровительственно – сверху вниз, или подобострастно – снизу вверх, или же на равных. Пришлось мне в жизни увидеть своего тестя во всех этих ролях, и неоднократно. От этого слегка тошнило, но надо было терпеть: судьба. В дальнейшем понял я и то, что так ведут себя мужчины в чем-то природно-ущербные, но при этом с завышенными амбициями. Надо сказать, эта ущербность – мощный стимул утверждать себя постоянно. Такое поведение искажает объективность восприятия и помогает им подняться в нашем несовершенном обществе порой довольно высоко.

Наконец первая встреча завершилась, все мило распрощались в прихожей, и я проводил гостей до автобуса. Возвращаюсь домой. Отец задумчиво сидит за столом, мать на кухне моет посуду. Мне не терпится узнать реакцию отца, и я, изо всей силы пытаясь скрыть свое волнение, спрашиваю:

– Ну как?

Отец не отвечает, но берет со стола бутылку, наливает две рюмки. Смотрит на меня:

– Садись, сын, что ли. Что-то гости у нас были малопьющие.

Выпили, закусили. Я в нетерпении опять:

– Ну как?

Снова пауза. Отец поднимает на меня глаза:

– Неужели ты не видишь, какие у твоей невесты ногти?

– Вижу, красивые, – тут же ответил я.

– Я о длине. Длинные ногти говорят о том, что она не любит заниматься хозяйством.

– Ну, папа! Мы же не в деревне, какое у городских хозяйство.

– Ладно, спорить не буду. А ты подумал о потомстве, кого родишь и вырастишь?.. Если собачка по породе мелкая, она никогда большой не станет.

От возмущения перехватило дыхание.

– Да, папа… папа, подумаешь, ростом маленькие… да разве может это быть каким-то минусом?! Разве это может быть причиной не жениться?! – задыхаясь от возмущения, оправдывался я.

– Да я совсем о другом, – ответил отец.

Поднялся и вышел из комнаты, оставив меня в полном недоумении.

Много лет прошло прежде, чем понял я сказанное тогда отцом. Конечно, он имел в виду то, что родниться нужно с близкими по духу, по мировосприятию, по воспитанию, наконец. В общем, жену надо брать из той же «породы», к которой принадлежишь сам. Только тогда в семье возможны гармония и любовь, а значит, и счастливая жизнь, и качественные дети. Понял я и то, что породу-то, как ни странно, задает отец, хоть и находится от детей иногда где-то в стороне.

Уговаривать же и переубеждать меня он не стал, возможно, потому, что видел во мне непреклонность и то, что не готов я был воспринять его слова из-за временной неадекватности.

Дальше все пошло своим чередом и получилось то, что получилось.

В следующем году 23 февраля мы сыграли свадьбу. Месяца три жили в квартире Наташиных родителей, а потом сняли недалеко от них комнату. В мае 1974 года у нас родилась дочь Катя. Наташа чувствовала себя в доме родителей уютно и комфортно, мне же было совсем не по себе, хотел я иметь свой дом. Как-то записался на прием к председателю райисполкома, попросил его дать жилье до подхода городской очереди, мотивируя тем, что семья моя на грани развала. Ситуацию я, конечно, утрировал, но оказался убедительным и жилье мне предоставили в коммунальной квартире ужасного дома в промышленной зоне Ленинского района Питера на улице Степана Разина. Наверное, так получилось неслучайно, и этот опыт жизни в коммунальной питерской квартире оказался для меня важным. Жил я там с 1975 по 1981 год, пока не получил квартиру в Купчино.

С рождением дочери наши семейные расходы выросли, а доходы уменьшились, и одной моей зарплаты инженера стало не хватать, впервые я залез в долг. Оклад инженера тогда был просто унизительно мал, за два года работы я сумел скопить сумму, которой едва хватило на два обручальных кольца. Но тут случилось неожиданное событие, которое не вспомнить невозможно.

Вот отчетливо вижу себя молодым инженером, который уже второй час не подходит к кульману, а все это время тихо сидит, не меняя позы, за рабочим столом и сосредоточенно думает. Моя правая рука рисует на листе бумаги разные фигурки. Определенно, она разделяет настроение хозяина, и они получаются все страшненькие, заостренные со всех сторон. Я мучительно раскладываю «пасьянс» сложившейся ситуации: «Так, сентябрь кончается, на дворе холодно, а с ребенком гулять надо, при этом каждый день, невзирая на погоду. Значит, Наташе теплое пальто и сапоги купить надо, причем срочно. Двести рублей минимум. Да плюс семьдесят долга».

Я тяжело вздыхаю. «Пасьянс» не складывается. Ну, как тут можно выкрутиться на зарплату в 120 рублей, да еще и без премий? Правда, начальник, Илья Иосифович, за срочную работу, которую я делаю, обещает премию в целых два оклада, но будет она только за четвертый квартал, а это не раньше, чем через три месяца. Работа на финише, и я знаю, что начальник не обманет, но деньги… деньги нужны были прямо сейчас, срочно!

Финансовые проблемы начались четыре месяца назад, когда родилась дочь. Настроился было я перейти в цех: там платили больше, но мне оформили загранкомандировку, и я остался. Как же было не остаться, видя впереди такую чудную перспективу! А сегодня вот с утра неожиданно собрали всю молодежь отдела в красном уголке, и выступил там «змей-искуситель» в лице очень молодого, но важного, гладкого, круглолицего представителя райкома комсомола. Предложил он участвовать в красивой сказке, в конце которой пообещал денежный дождь на головы всем участникам. Правда, сказочным и красивым в ней был только конец в виде денежного дождя. А чтобы его вызвать, нужно было пару месяцев отработать в ночную смену бетонщиком на строительстве цеха Металлического завода.

Именно это утреннее событие заставило меня на время забыть работу и заняться раскладыванием «пасьянса», кстати, с позволения начальника, Ильи Иосифовича.

После собрания я подошел к шефу и сказал ему, что имею непреодолимое желание поработать пару месяцев бетонщиком. Илья Иосифович с изумлением окинул взглядом мнущуюся перед ним фигуру и надолго, как показалось мне, задумался. Наконец поднял глаза, наполненные сочувствием, и изрек:

– Пожалуйста, не возражаю…. Только премию за этот проект вы не получите, и в дальнейшем я не смогу доверять вам важные работы…. А впрочем, Женя, подумайте до обеда, может, и передумаете?

Вот я и думал, рассматривая в окно высоченный грустный тополь с осыпающейся листвой. Он привлекал внимание тем, что при порывах ветра щедро сбрасывал листья, затейливо разлетавшиеся, совсем как живые существа. Иногда стайка листьев ударялась в мое окно, а некоторые медленно спускались по стеклу. Казалось, они делали это специально, чтобы рассмотреть меня или развлечь. В такие мгновения я невольно улыбался и с теплым чувством смотрел на тополь как сродное моему настроению живое существо, спокойно и естественно переходящее от летнего тепла к зимнему холоду и при этом даже сбрасывающего с себя одежду.

Разум говорил мне, что начальник прав, и лучше всего где-то занять еще денег. Комсомольскую-то кухню я знал хорошо, ой как хорошо, и сказке, конечно, не поверил. Я понимал, что за первый месяц там заплатят, а на финише обещанного денежного дождя как раз и не будет. Понимал и то, что премию на работе не получу, хоть и сделал большую часть этой срочной работы. И я уже почти склонялся остаться в отделе, однако внутри, в душе, сидела какая-то странная сила, которая так тянула меня в эту авантюру, что я не мог сопротивляться. Она была не связана с сознанием, совсем нелогичная, но при этом мощная. И я этой силе подчинился.