Текст книги "Жизнь и о жизни. Откровения простой лягушки"

Надо отдать должное руководству металлургического комбината, они постоянно пытались нас культурно развлечь и почти каждый выходной устраивали для нас экскурсии. Так в 1977 году в череде таких мероприятий оказался вечер по случаю шестидесятилетия годовщины Октябрьской революции. Власть Катовицкого воеводства устроила его для советских специалистов в городе Забже. Сначала был концерт Ленинградского мюзик-холла с участием молодого солиста Сергея Захарова, а потом банкет в ресторане, расположенном на центральной площади города.

Первый, думаю, и последний раз, я попал за один стол с людьми высшего эшелона власти в стране, пусть и Польши. Член политбюро ПОРП Грудзень, административное и хозяйственное руководство Катовицкого воеводства, несколько генералов.

Про то, что нас ждет, мы не имели ни малейшего понятия. Для нас устроили своего рода сюрприз. До концерта все было штатно. Ну, привезли двумя автобусами на концерт, мы посмотрели, вяло похлопали. Своих можно увидеть и дома.

Странности начались после концерта. Вышли, сели в автобусы, вдруг появились десятка два мотоциклистов, все в белых шлемах и крагах. Окружили эскортом автобусы и быстро куда-то нас повезли. Подъезжаем к двухэтажному зданию ресторана на совершенно пустынной большой площади, пустынной по причине того, что она окружена полицией, которая опять же в парадной форме. Заходим в зал, шведский стол, человек пятнадцать официантов вдоль стены в одинаковой бежевого цвета униформе и, как оказалось впоследствии, все в замшевых тапках. Встали на свои места за громадным П-образным столом, и вот под аплодисменты во главе стола стали появляется представители власти. Последним, под самые бурные аплодисменты, вышел член политбюро ЦК ПОРП Грудзень.

Тост, мы выпили по первой и слегка закусили. Следующий тост. На лицах специалистов можно прочитать удивление и изумление. Опустив глаза к столу, все увидели абсолютно чистые тарелки и рюмки. Кто выпил до дна – у того рюмка снова полная, а кто интеллигентно не допил, у того так и осталась недопитая. Тут мы, конечно, оценили профессионализм официантов и поняли, почему они в замшевых тапках. Начиная со второго тоста «интеллигенты» куда-то исчезли. Тут же был проведен эксперимент по выпиванию рюмки между тостами, и он оказался успешным. В конце банкета некоторые «экспериментаторы» делали попытки расцеловаться с Грудзенем, а других пришлось вести под руки к автобусам.

В общем, вечер прошел в теплой дружеской обстановке.

О Польше, об этой моей командировке можно написать еще много, но это будет слишком объемный материал, тем более, что он написан, опубликован в «Польском дневнике» и нескольких рассказах. Единственное что еще можно добавить так это то, что о народе нельзя судить на расстоянии. Относительно объективное восприятие может появиться только тогда, когда получиться, среди этого народа пожить и поляки здесь не исключение. Общеизвестно, что с Польшей у нас сложились очень непростые отношения. Пожив среди них я полюбил этот народ и увидел у него массу достоинств, некоторые из которых, думаю, не худо перенять и нам, например, гармоничному отношению с природой, сохранению памяти о своих предках и истории государства.

Вот написал последний абзац и засомневался, что он окажется убедительным ведь я нигде не описал конкретных контактов с поляками, поэтому постараюсь восполнить этот пробел. Сдружился я там с тремя семьями, причем из разных слоев общества. Целый год мы регулярно встречались на территории Польши и в течение последующих тринадцати лет переписывались. После командировки я еще дважды приезжал к ним в гости по приглашению в 1980 и 1987 годах и все они побывали в гостях у меня в Ленинграде. Наши контакты неожиданно оборвались в 1991 году. Тогда у нас началась гайдаровская жесткая шоковая терапия, и они решили поддержать меня. Собрали посылку и отправили ее с надежными украинскими товарищами, которые посылку видимо приватизировали. У меня не поднялась рука об этом им написать, а потом наступили затянувшиеся годы выживания. Мне было стыдно за страну, Ельцина, а еще я не желал стоять с протянутой рукой. Таким вот образом мои контакты с поляками и оборвались. Жалею, что так получилось, ведь отношения наши сложились, пожалуй, теплее и сердечнее, чем бывают с близкими родственниками.

Так что же это были за семьи? Первый с кем я завел приятельские отношения, был Роман Завадский, шахтер, проживал километрах в трех от моей гостиницы в собственном двухэтажном коттедже со своей мамой пани Яниной. Пожалуй, он больше всех привязался ко мне и моей семье и больше всех уделил нам внимание. Культурную программу он предлагал нам почти каждый выходной.

Не менее раза в месяц и мы в своей гостинице устраивали своим польским друзьям небольшой банкет. Обычно он был приурочен к получению моего продуктового заказа из посольства в Варшаве; это крабы, иногда икра, твердокопченая колбаса и, конечно, особо любимая поляками экспортная водка, которую они называли минеральной.

Когда я свою семью отправил домой в Ленинград и остался один, Роман время от времени устраивал для меня праздничные обеды.

Роман Завадский

Семейство Валугов, Адам и Ханя. Он работал таксистом, а она домохозяйка, оба моего возраста. Проживали в двухэтажном собственном доме с дочерью Агнешкой, которая была на четыре года старше моей дочери и с мамой Хани. Мама – известный в Польше человек. Она дольше всех прожила в лагере смерти Освенцим – больше двух лет. В дальнейшем у меня родился сын, а у них еще дочь – Каролина. Ко мне в гости они приехали уже полной семьей. Семья очень милая, веселая, певучая. Как же приятно было ехать с ними в машине, когда мама и дочь на два голоса чудно исполняли песни не только польские, но и русские. Адам легкий в общении и юморной.

Третья семья – Палюхи. Рышард Палюх – директор электростанции, жена – домохозяйка. Меня они лет на десять-двенадцать старше. В 1980, когда я гостил у них по приглашению, дети, сын и дочь – оба оканчивали школу, находились в некотором нигилизме по отношению к родителям, и с ними у меня контактов практически не было. Проживали Палюхи в собственном доме невероятных размеров, 300м² не меньше. Рышард объяснил, что дом спланирован с учетом того, что в нем будут жить и дети со своими семьями. Забегая вперед скажу, что дети жить с родителями отказались, и старики остались доживать свой век в этой громадине вдвоем. Рышард – страстный охотник и два раза брал меня на охоту. Мы успешно стреляли куропаток и фазанов. Интересно, что количество дичи, которое охотник может застрелить в течение года, согласовывается с лесником, и этот договор нарушить никому не придет в голову.

А еще он добрый и искренний в общении человек с хорошо развитым чувством юмора.

В своих разговорах мы никогда не касались взаимоотношений наших государств, политики, а были интересны друг другу в плане общечеловеческом и культурном.

Ну, вот теперь, думаю, можно поставить на Польше точку.

Дома, после Польши

Вернулся я домой в начале 1978 года. Однажды еду на трамвае с работы вдоль Обводного канала мимо завода «Красный Треугольник». Остановка, садятся несколько человек. Во внешности одного рабочего, севшего с задней площадки, замечаю что-то знакомое. Внимательно смотрю – и не верю своим глазам. Павлов, Володя. Пробиваюсь поближе. Володя стоит, держится рукой за верхний поручень и смотрит на улицу с тупым безразличием. Боже мой, как же он изменился за эти три года! Постарел, ссутулился, одежда на нем несколько несуразная и не совсем чистая. Подхожу ближе:

– Володя!

Он поворачивается, узнает меня, лицо светлеет. Мы обнимаемся прямо в трамвае. Спрашиваю:

– Ты откуда?

– С работы. Работаю грузчиком на «Красном треугольнике».

– Я тоже с работы. Володя, я живу здесь, рядом, на Степана Разина. Предлагаю прямо сейчас зайти. Пообедаем, обстоятельно поговорим.

– Не возражаю. Только зайдем в магазин, возьмем бутылку. Какой разговор без бутылки?!

Купили мы бутылку водки и проговорили до самой ночи.

Как же быстро жизнь может внешне изменить человека! Прошли чуть больше трех лет, и сидит за столом совсем другой человек. Куда-то пропала сдержанность, да и природная интеллигентность Володи сильно трансформировалась. В разговоре все время прорываются грубые слова и выражения. Видно, что его руки хронически не отмываются, и что Володя стал выпивать – уж больно отработанным движением руки он опрокидывает рюмку. И ведь не мудрено, такая жизнь сломает любого. Оказывается, работу он так и не нашел. Усугубило положение Володи то, что его отец поехал в творческую командировку в Канаду и остался там. На работу его не брали – при поступлении документы в то время обязательно проходили через первый отдел, который запрещал его брать. Уже два года живет Володя один, жена ушла. Друзья и знакомые его сторонятся. Кто-то сам догадался, а кого-то вызвали куда надо и что надо сказали. Два года пытается уехать из Союза, но пока ничего не получается. Однако надежды он не теряет, говорит, что благодаря отцу о нем знают правозащитные организации в США и Канаде.

Провожаю его до трамвайной остановки, даю рабочий телефон, говорю, чтобы звонил, если нужна какая помощь. Володя ухмыляется и говорит:

– Женя, ну ты как ребенок, проговорили целый вечер, а ты так и не понял, что в этой стране я прокаженный. Власть уверена, что от меня исходит зараза, и я совсем не хочу кому-то, и особенно тебе, ломать жизнь. Так что спасибо тебе и прощай.

Время от времени Володя вспоминается, и каждый раз с ощущением, что уехать ему все-таки удалось, и жизнь сложилась.

После возвращения из Польши напряжение на работе значительно выросло, и увеличился мой дискомфорт пребывания в отделе. За эти два года я сильно вырос профессионально, в порядке личной инициативы сделал несколько разработок по принципиальному усовершенствованию некоторых металлургических машин. Все они были приняты в отделе как улучшающие дизайн, уменьшающие металлоемкость и затраты на производство. К моему удивлению оказалось, что эта модернизация заводу не нужна. Производственные связи устроены так, что совершенствование выпускаемой продукции никому из производителей не интересно. Для них любая перестройка технологии изготовления – это головная боль. Главные показатели план и вал. При любой перестройке производства эти показатели временно падают, а значит, подразделение лишается премии. Механизм поощрений в советском производстве был устроен так, что не поддерживал технического прогресса. Несколько месяцев я пробивал эти усовершенствования, и их везде воспринимали агрессивно. Очевидный экономический эффект от внедрения старались максимально занизить, считали его на уровне только цеховой себестоимости.

Меня стали отправлять в скандальные командировки, где нужно было спасать завод от рекламаций, при этом оклад мой не менялся, оставался прежним. Обратился я к начальнику отдела. Он сделал удивленный вид и сказал, что командировкой за границу они меня поощрили и мол, на следующую командировку я на очереди первый. Начальник отдела не понимал того, что после Польши мне стала известна истинная стоимость моей работы, что не доплачивают мне в разы. Я не знал, что предпринимать, не видел для себя перспективы и начал чувствовать себя в советской стране запертым в клетке. Мне не хватало воздуха, и я постоянно нервно подкашливал.

Предлагаю читателю побывать вместе со мной в советском 1978 году, в моей коммунальной квартире расположенной на улице Степана Разина в Ленинском районе Ленинграда. Воскресенье. В стране Советов выборы.

Тяжелые темные тучи низко висели над Ленинградом и с самого утра плакали мелкими горькими слезами. Город тужился, изображая веселье, и, возможно, как раз от этих потуг весь покраснел. На домах и столбах висели красные флаги, а улицы были сплошь перегорожены красными транспарантами. Со всех сторон из динамиков, установленных прямо на улицах, неслась то бравурная музыка, то диктор хриплым торжественным голосом вещал о том, как весь советский народ целиком и полностью одобряет мудрую политику Коммунистической партии Советского Союза, и дружно отдает свои голоса на избирательных участках. Глядя на это, природа тихо и горько печалилась, накрыв город осенними тучами в мартовский воскресный день.

В промышленной зоне Невского района рядом с Обводным каналом, в окружении заводов – Пищевой ароматики, Рыбокоптильного, Красного треугольника и Пивного им. Степана Разина – торчал обшарпанный жилой пятиэтажный дом, битком набитый людьми, проживающими в его коммунальных квартирах. На первом этаже этого дома в маленькой комнатке из угла в угол нервно ходил высокий молодой человек тридцати трех лет, это как раз я. Время от времени я глубоко вздыхал и подкашливал, мне постоянно не хватало воздуха. Задыхаться я начал год назад, когда вернулся из двухгодичной командировки в Польшу. В этот воскресный день дома я был один. Жена вместе с нашей четырехлетней дочерью уехала к своим родителям: ее раздражало мое постоянное покашливание.

За дверью раздался топот, что-то загремело, упав на пол. Я вышел в прихожую. В потемках, прижавшись друг к другу, через кухню пробиралась, шатаясь из стороны в сторону, парочка. Квартира имела странную планировку, и, чтобы попасть в свои комнаты, часть соседей проходила через кухню. Это и оказались соседи, Рюрик и Вика, родные брат и сестра. Трезвыми я их никогда не видел. Они вместе пили и жили, как муж и жена. Контраст между именем великого князя и внешним видом соседа всегда вызывал у меня невольную улыбку. Сноп света из комнаты осветил часть коридора вместе с проходящими соседями. Оба как по команде прижались к стенке, повернув ко мне опухшие, умильно улыбающиеся физиономии. Рюрик из обширного кармана мокрой рваной куртки достал бутылку «Московской» и, демонстрируя ее как великую драгоценность, сиплым голосом произнес:

– Привет, Женя! Пойдем, выпьем. Праздник все-таки сегодня… Меня там повело… Наверно, таз уронил.

– Здравствуйте! Спасибо за приглашение. Для меня это не праздник, Рюрик. А таз я подберу, – ответил я, закрывая дверь.

Я снова начал ходить по комнате. Четыре шага в одну сторону, четыре в другую. Вот только мысли мои переключились на некоторое время на соседей. Уж слишком они были странные и нестандартные. Здесь же жил и старший сорокалетний брат Рюрика Алексей, со своей женой. Они тоже много пили, но пьянство свое, в отличие от младшего брата с сестрой, напоказ не выставляли. Каждый выходной Леша напивался дома до потери сознания, но знали об этом только соседи. Знать это было немудрено. У него в комнате стояла сколоченная трибуна, точно такая, с какой выступал Брежнев во Дворце съездов. Если в субботу я был дома, то ближе к вечеру имел счастье слушать из-за двери громкую и страстную Лехину речь; несомненно, Алексей был уверен, что ум и значимость человека, никак не связаны с ним, а исходят от трибуны. Говорил он, понятно, несусветную белиберду, но здорово походил на Брежнева и ужимками, и оборотами речи. Единственное, что ему не удавалось, – освободиться от матерных слов, хоть он и очень старался. Упражняясь в ораторстве, Леха продолжал принимать горячительное, пока не падал без чувств. Это означало, что речь закончена. В воскресенье Алексей, обязательно в пиджаке и при галстуке, под ручку с женой чинно выходил из дома. Далеко они не шли. Всего лишь до ближайшей будки с разливным пивом. Там Леха выпивал подряд две кружки, а жена – одну, и также чинно они возвращались домой. Наступала полная тишина, соседи тихо отлеживались перед предстоящей рабочей неделей.

В окно, «освежающее» комнату ароматами копченой рыбы, горелой резины и пивного солода, ворвались громкие звуки очередной бодрой советской песни: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…». Я чертыхнулся, закрыл форточку и вернулся к тем размышлениям, которые были прерваны приходом соседей.

Подкашливал я совсем не случайно. Раньше такого не было. Возвратился я из загранкомандировки другим человеком, прозревшим что ли, но знал об этом только я. Сейчас отчетливо видел абсурдность всего, что меня окружало и на работе, и вообще в жизни. Везде была игра, ложь, обман и самообман. Очевидно, что понимали это многие, но быть честными боялись. Я задыхался и подкашливал потому, что ощущал себя загнанным в угол, из которого нет выхода. Теперь тучи висели везде, а не только над воскресным городом. И на работе были тучи, и, самое главное, в семье. Жена не понимала меня, не могла скрыть раздражения, и все чаще уезжала к родителям. Год назад я чуть было не подал заявление на развод. В Польше я не копил деньги, как делали многие, а пытался познать людей и страну, в которую на время забросила меня судьба, и траты были в этом направлении. Все же какие-то деньги, благодаря нашей советской аскетической жизни, после командировки остались. Я записался в очередь на мебельный гарнитур, отложив на это приобретение определенную сумму. Все остальное отдал тестю на покупку машины. Тесть не просил, он назойливо вымогал отдать ему все деньги. Жена заняла позицию своего отца и, когда я твердо сказал «нет», заявила, что я ей не муж. Тут—то я впервые и задумался о разводе, но так любил дочь, что решиться не смог.

Измеряя шагами комнату, я пытался разобраться с этим тупиком и разогнать нависшие над моей жизнью тучи, вот только ничего не получалось из этой работы путного. Я решил сегодня не идти голосовать, поскольку выборами это мероприятие не считал и видел в нем детскую, примитивную, несерьезную игру. К тому же голосует всегда больше 95% граждан. Вряд ли обратят внимание, что я не голосовал. Из-за таких выборов мне было стыдно и за страну, и за власть.

Вдруг часов в шесть вечера раздался требовательный и настойчивый звонок в дверь. С этим звонком я был знаком хорошо: так звонят представители власти. Они не первый раз наведывались по поводу соседей.

Пока я шел к двери, в голове пролетела масса мыслей. Ну, в сущности, какая ерунда – обычный звонок, просто трель, но как же она, эта трель, информативна! По характеру звонка без труда узнаются приятели и родственники. Звонок так точно характеризует звонящую личность, что поправки вносятся очень редко.

Я открыл дверь и невольно улыбнулся, что не ошибся, на пороге стоял важный гражданин при галстуке и с папочкой под мышкой. За его спиной – группа из четырех крепких дружинников с красными повязками на рукавах. Первая мысль: опять соседи где-то набедокурили. Важный гражданин казенно изрёк:

– Скажите, здесь проживает Ткаченко Евгений Анатольевич?

У меня от неожиданности слегка перехватило дыхание:

– Да. Это я.

Я представитель избирательного участка №37. Почему не идете голосовать? – строго спросил важный гражданин.

– Не хочу. … Не понимаю этой акции. Почему она называется выборами? …В бюллетене всего один человек. Ведь он все равно будет выбран, и неважно, приду я или нет. Вот я и решил не идти.

Представитель выдержал небольшую паузу и бойко отчеканил:

– Не ломайте дурака. Вы гражданин СССР и проголосовать обязаны.… Вы что, не доверяете нашей партии? Я не случайно здесь не один, и проголосовать мы вам поможем.

Представитель посмотрел на дружинников и с наигранной бодростью обратился к ним:

– Правда, ребята?

В ребятах я не увидел энтузиазма, они стояли, потупив глаза в землю. Окинув взглядом сограждан, стоящих на пороге моей квартиры, я подумал: «Что ж сделали с народом нашим?! Какая же каша в головах, как перевернуты все ценности. … Ради каких-то искусственных процентов творят насилие над человеком и даже готовы унизить физически. Ложь, везде ложь!»

Молча развернулся, пошел в комнату, взял паспорт, надел пальто и вышел на лестницу. Окруженный «эскортом» из пяти человек, я шел на избирательный участок и был подавлен насилием над собственной личностью, наверное, так чувствуют себя несправедливо арестованные, которых ведут на расправу. При подходе к избирательному участку настроение изменилось на противоположное. Пришло понимание, что эти люди явились такой компанией совсем не случайно, что схема отработана. А раз так, то значит, не я один занимаю такую позицию. После этих мыслей почувствовал, как сами собой расправляются плечи, и появляется бодрость во всем теле.

Вернувшись домой, я продолжил хождение по комнате и свои размышления. Только тон их стал более позитивным. До меня вдруг дошло, что главный выбор может быть и не за человеком. Да, мы выбираем! Выбираем каждый день. Но сами ли мы этот выбор делаем? Не помогает ли нам в этом кто-то? Кто? Самый главный выбор – место рождения и семья, в которой родился. Этот-то выбор делает всегда кто-то, но не мы. Неужели из вредности и со зла? Вряд ли. Просто это, наверное, необходимо именно нам. Да! Мне плохо жить здесь, в СССР. Но кто такой я?! Песчинка, мотылек-однодневка по сравнению с нацией, государством, миром и в тоже время существо, способное на творческий акт, который может изменить и государство, и этот мир. Возможно, рождение мое здесь совсем не случайно и я должен выполнить что-то важное, но мне пока неведомое. Может, вовсе не случайно мне дано и все остальное? И эта женитьба, и работа, и командировка, и соседи? Может это как раз и необходимо для выполнения того, главного, еще неведомого. Отрицать все нельзя, невозможно резко прогнуть мир под свои желания – это тупик! Несомненно, что есть что-то выше разума человека, и с этим надо считаться. Окружающий мир – отражение нас, и, наверное, он изменится только тогда и только так, когда и как изменимся мы сами. А меняет нас многое: и еженедельные насильственные политико-экономические учебы, и умные нестандартные личности, жившие до нас и живущие сейчас, имеющие оригинальный взгляд на текущие события и жизнь. Только бы не повестись на что-то ложное и дешевое! В общем, надо отслеживать чистоту своих мыслей, действий и учиться терпимо и доброжелательно относиться к тому, что тебя окружает.

Я открыл шкаф достал бутылку каберне, налил вина в стакан и вдруг заметил, что перестал подкашливать, удушье исчезло.

Два года мы проектировали и поставляли металлургические краны для Пакистана. Мне светила командировка с семьей туда на два-три года. Я выбрал это за цель и терпел свое несколько унизительное положение на заводе. Действительно в августе 1980 года меня вызвали в дирекцию и предложили в течение трех дней выехать в Москву для оформления командировки в Пакистан на год и без семьи. Я выразил свое удивление, зная, что поставленный туда объем оборудования смонтировать и запустить не удастся и за два года. Мне ответили, что из-за резко усложнившейся политической обстановки в мире, правительством принято временное решение специалистов отправлять в Пакистан без семей. Напомню читателю, что в декабре 1979 года были введены советские войска в Афганистан и отношения СССР со многими странами резко ухудшились, в том числе и с Пакистаном.

Попросил я день на размышления. Дело в том, что подошла моя очередь на получение долгожданной отдельной квартиры и кроме этого дочь Катя готовилась пойти в первый класс. Квартиры очередникам из горисполкома тогда передавали предприятиям, считалось, что они смогут наиболее объективно распределить их. Понятно, что вся объективность строилась на идеологии государства. Приоритет имели партийные активисты и рабочие. Я был настроен оптимистично, поскольку понимал, какой серьезный вклад уже внес в производство предприятия, несмотря на то, что идеологически относился к интеллигентному мусору. Я не представлял, как сможет жена в одиночку справиться со всем этим, особенно с переездом и обустройством в новой квартире. В советское время работал подпольный лозунг «И так сойдет», кстати, выражения с таким смыслом нет ни в одной стране мира кроме России, а появилось и утвердилось оно у нас в советские времена, до революции у нас его тоже не было. Я знал, в каком виде сдавались гражданам квартиры. Мужчине еще много чего надо было сделать, переделать и доделать, чтобы в такой квартире жить.

В общем, вечером на семейном совете приняли мы решение отказаться от командировки. Поступили правильно и я никогда об этом нашем решении не пожалел.

Человек, который поехал туда вместо меня, пробыл в Пакистане три года, все это время жил в охраняемой зоне, за колючей проволокой. На работу наших специалистов возили в сопровождении автоматчиков. В общем, командировка его была сродни заключению.