Текст книги "Жизнь и о жизни. Откровения простой лягушки"

После обеда выдали нам двадцать одну кровать, по числу курсантов, три полевые палатки и дали возможность до конца дня обустраиваться. Недалеко от казармы разбили мы эти палатки, и точно – в них вошло ровно по семь кроватей.

Стоят, слева автор и Миша, справа Виктор

Разбивая палатки на солнцепеке и изнемогая от жары, выглядели мы со стороны, должно быть, счастливыми и радостными. Все наши разговоры в это время были о море, и каждый, обливаясь потом, блаженно улыбался, представляя себя в прохладных волнах Черного моря. Ведь вот оно – рядом, даже слышен шум прибоя. В тот момент казалось нам, что уговорим офицеров и будем себе каждый вечер после занятий ходить на море купаться. И вот с такими приятными мыслями мы отходили к своему первому сну на берегу моря, в палатках, в своих свежих постелях…

Рано утром привели нас в помещение, где уже находились все офицеры дивизиона.

Помещение довольно просторное – места хватило всем. Заходит командир дивизиона:

– Здравствуйте, товарищи офицеры!

Мы все дружно встаем:

– Здравия желаем, товарищ подполковник!

Командир дивизиона внимательным взглядом пробегает по нашим лицам и говорит, обращаясь в основном к нам:

– Товарищи офицеры! Я не оговорился. Курсанты из Ленинграда, которые сегодня присутствуют здесь, уже приняли присягу и через несколько месяцев получат звания. Думаю, правильным будет считать их уже офицерами и не скрывать от них никакой информации. Более того, информация, которой мы здесь располагаем, полезна всем офицерам нашего зенитного комплекса. Возражений, я думаю, нет? Я продолжаю. Информация по американской военной базе «N».

Подполковник смотрит на нас:

– Товарищи курсанты, поясняю вам. База «N» расположена как раз напротив нас, на другом берегу Черного моря, на территории Турции. Расстояние между нами всего 280 километров. Через десять минут после взлета «Фантомов» мы должны находиться в готовности №1. Понятно, что, не прогнозируя события, мы не сможем эффективно отразить возможную агрессию, поэтому каждое утро я из штаба получаю информацию о дислокации противника и прогноз на ближайшие сутки. С этой информацией я каждый день знакомлю офицеров дивизиона. Итак, продолжим…. Вчера в 9:00 из отпуска прибыл зам. командира базы подполковник Смит. Вчера же после 14:00 покинули часть два летчика – лейтенант Стоун и капитан Джонсон. Капитан, предположительно, уже не вернется и останется в Штатах, а лейтенант улетел в плановый отпуск, и через месяц должен быть на базе. Фантом №5117 поставлен в первой половине дня на плановую проверку. Прогноз: обстановка на границе спокойная. Никаких дополнительных мер не предпринимаем и дежурим в прежнем режиме. Вопросы есть?

Мы, курсанты, и удивлены, и даже ошеломлены полученной информацией. Сидим тихо и перевариваем ее. Раньше всех пришел в себя тот, кто всегда соображал чуть быстрее нас, Виктор Те:

– Товарищ подполковник, а они о вас имеют такую же подробную информацию?

– Я в этом нисколько не сомневаюсь, товарищ курсант. Они знают, конечно, что вчера в наш дивизион прибыли вы, курсанты, знают, что вас 21 человек. Только не подумайте, что это я им передал.

В помещении – смех.

– Просто скрыть сейчас почти ничего невозможно. Больше вопросов нет? Свободны. Всем приступить к своим обязанностям.

Целый день мы были под впечатлением этого события. С одной стороны, приятно, что нас раньше времени возвели в ранг офицеров и нам доверяют, а с другой стороны информация эта заставила задуматься. Это значит, на протяжении не менее чем двадцати тысяч километров границы у нас существует еще одна граница, невидимая для глаза. Это ж, во сколько обходится стране ежедневная добыча такой подробной информации по каждому участку границы?!

В дальнейшем выяснились и другие интересные вещи. Например, то, что американцы много летают, и как только они взлетают со своей базы, у нас в дивизионе душераздирающе гудит сирена. Все бегут, сломя голову, на свои боевые посты. По приказу командира дивизиона мы, курсанты, как и все во время боевой тревоги, должны в течение пяти минут собраться и занять свой боевой пост. Нашим боевым постом была определена как раз та беседка, которую мы заметили по приезде сюда. Должно быть, сделано это было для того, чтобы не путались мы под ногами солдат во время тревоги.

Покоя американцы нам не давали, и однажды тревога звучала целых три раза в течение суток.

Их летчики подозрительно часто про нас вспоминали, и видимо желая передать нам свои горячие приветы, летели иногда прямо на дивизион и подлетали довольно близко. Однажды пара «Фантомов» развернулась всего в 32 километрах от нас, изрядно потрепав нервы офицерам. Ведь эти «Фантомы» уже вела наша дивизионная станция наведения ракет.

Навязчивая идея покупаться в море преследовала всех нас постоянно, и уже в первые сутки пребывания здесь достали мы своими просьбами нашего опекуна – подполковника Морозова. Пообещал он при первой же встрече поговорить на эту тему с командиром дивизиона. И действительно, на следующий день, на первом же занятии, Морозов нам объявил, что уже сегодня после занятий в 16:00 старший лейтенант Пилипчук отведет желающих на берег моря. Своей радости скрыть мы не могли, а желающими оказались, конечно, все. Я был тоже рад, но одно обстоятельство насторожило. Капитан, проводивший с нами утренние занятия, как-то странно улыбался, ожидая окончания всплеска наших эмоций, улыбался с некоторой ехидцей, что ли.

В ожидании и предвкушении приятного события день этот тянулся уж очень медленно. И вот, наконец, нас построили, пересчитали. Пилипчук объясняет нам, что тем, у которых есть врожденный страх высоты, лучше от этого мероприятия отказаться, что спуск очень крутой и главное не суетится и не торопиться, помогать друг другу, и тогда все будет в порядке. Отказавшихся от моря не оказалось, и мы пошли.

Под палящим солнцем, запаренные, в своих солдатских робах и сапогах, подходим к краю каменистого плато и останавливаемся в изумлении перед открывшейся нам панорамой. А открылся перед нами такой простор, что перехватило дыхание. Необъятное небо, необъятное море и все это пронизано лучами жаркого беспощадного солнца. Потрясены мы не только красотой, но и необычностью всего этого, ведь перед нашим взором совсем не та природа, к которой все привыкли. При слове «природа» обычно представляется нам картинка, где немного воды, немного неба и вокруг мельтешение травы, кустов и деревьев. И там, на севере, у нас нет такой ясности и четкости, как здесь, а все слегка размыто, как на картинах импрессионистов. Нигде у нас там нет такого большого горизонта и такого большого неба. И невольно думается, что сюда стоит приехать только для того, чтобы увидеть эту ясность и прозрачность, ощутить бесконечную силу и мощь природы, а себя маленькой-маленькой песчинкой.

Смотрим вниз и видим, что берега-то здесь нет и скала, на которой стоим, так и уходит почти вертикально в море. И море у скалы густого голубого цвета, а местами и синее, значит, здесь глубоко.

По еле заметной тропинке Пилипчук начал спуск. Мы выстроились по одному и гуськом тронулись следом. И удивительное дело, море, кажется рядом, а спуск занял не менее получаса. Спустившись, к своему удивлению, обнаружили мы на неприступных скалах двух морских офицеров, мирно отдыхающих вместе со своими женами и детьми. Один из них стоял за мольбертом и пытался красками запечатлеть окружающую суровую природу. Мы тут же к Пилипчуку с вопросами:

– Товарищ старший лейтенант, а вы не знаете, как сюда попали эти моряки с семьями?

– Думаю, приплыли. Не вплавь, конечно, катером.

– А откуда приплыли, здесь же одни скалы?

– Думаю, из Балаклавы.

Я насторожился: опять эта Балаклава. Тут кто-то задает совсем провокационный вопрос:

– Товарищ старший лейтенант, так кого же мы здесь прикрываем, может, этих моряков?

Небольшая пауза, лейтенант пробежался глазами по нашим лицам:

– Охраняем мы, товарищи курсанты, здесь свою Родину, Союз Советских Социалистических Республик.

Нам сразу стало ясно, что этой фразой он ставит точку в разговоре, и стало, конечно, ясно, что что-то он не договаривает такое, что нам знать не положено.

При непосредственном контакте море несколько разочаровало. В нем оказалось такое обилие медуз, что плавать было немного противно. Да еще напрягали эти байки, что медуза может больно ошпарить. Так что ожидаемого удовольствия от купания мы не получили, за исключением одного человека. Полное удовольствие и удовлетворение от моря получил только Саша Грохольский. Саша, самый толстый среди нас, больше всех страдал от жары. Отплыл он от берега метров двадцать, лег на воду, и пролежал в полном блаженстве все время, пока мы были на берегу. А были на берегу мы, как нам показалось, очень мало. Пару раз окунулись, огляделись, а Пилипчук нас уже строит, считает и ведет к той же тропинке.

Место нашего купания

Уже через пятнадцать минут подъема свежесть, полученная в морских волнах, куда-то исчезла, и по лицу побежали струйки пота. Склон тут же растянул нас в длинную-длинную цепочку в соответствии с физической подготовкой каждого. Поднимаясь, я сначала понял, почему так загадочно улыбались офицеры, отпуская нас к морю, а потом до меня дошло, что вертикальные 317 метров – это совсем не горизонтальные 317 метров. Понял я, что 317 метров – это как раз высота стоэтажного небоскреба, и подняться по ступенькам на сотый этаж намного проще, чем подниматься по петляющей между скал очень крутой тропинке, да еще и под палящим солнцем на тридцатиградусной жаре. Начали подниматься мы одновременно, но первого поднявшегося на плато и последнего разделили целых 25 минут времени. Все в жизни находится в относительном равновесии.

Больше всех удовольствие от моря получил Саша Грохольский, и как раз для него подъем был самой большой мукой. Именно он поднялся последним и тут же упал на камни, тяжело дыша и демонстрируя все еще жаркому солнцу черную от пота гимнастерку. Минут пять он пролежал неподвижно, приходя в себя. Лежал бы, наверное, и дольше, но надо было возвращаться в часть – опаздывали мы на ужин.

Что ж, поход был очень интересным. За один раз наелись мы здесь моря по полной программе, и уже до конца сборов никто ни разу на море не попросился.

Дня два-три спустя после этого героического похода привели нас на практические занятия на пусковую установку. Туда же привели и лучший расчет дивизиона. Именно с этого дня расчет начал свою подготовку к соревнованиям.

Дело в том, что каждый год в конце августа на специальном полигоне казахстанской степи проходят стрельбы. Участвуют в них лучшие расчеты всех стартовых дивизионов нашего комплекса. Стрельбы ведутся по реактивным самолетам-мишеням. Особо отличившимся на стрельбах дивизионам командование разрешает забрать с собой подбитый самолет-мишень. У нас, на территории части, на возвышении из камней такой самолет стоит в виде памятника. Изображает он собой поверженного врага, уткнувшегося своим искореженным носом в груду камней, хвост же его красочно задран вверх.

Так вот, расчет – четыре солдата во главе с сержантом – надевают поверх военной формы костюм химической защиты, противогаз и уходят в бетонный подземный бункер, который расположен метрах в двухстах от пусковой установки. На улице, между прочим, жара, и температура в тени за тридцать. Капитан делает отмашку рукой и включает секундомер. Из бункера выезжает транспортно-заряжающая машина с двумя ракетами.

По бокам ее с одетыми противогазами бегут солдаты расчета. Подбегают к пусковой установке и с помощью специальных приспособлений заряжают ее. Кстати, каждая ракета весит тонну и длина ее шесть метров. После этого строятся, и капитан останавливает секундомер. Расчет снимает противогазы, лица у всех красные, глаза вылезли на лоб, и хватают солдатики воздух ртом как рыбы, выброшенные на берег. Сняв противогаз, солдат тут же опрокидывает его, и из каждого выливается не менее полстакана пота. Капитан, глядя на секундомер, говорит:

– «Сла-бо-ва-то» и командует:

– Десять минут перекур. Перегоняем ракеты на ТЗМ, возвращаемся в бункер и повторяем.

После третьего повтора уже нам, просто стоящим два часа на солнцепеке становиться нехорошо. Уму непостижимо, как держатся солдаты и не падают в обморок.

И вот тут нам становится понятно, почему эта воинская часть живет строго по уставу, и нет здесь никакой дедовщины. Служба совсем другая, максимально приближена она к боевой. Живут солдаты здесь одной семьей по принципу «один за всех и все за одного», а иначе такую службу просто не потянуть.

ЗРК С-125 Ракеты на пусковой установке

После этих сборов прошло лет тридцать. Открываю как-то газету, а там, на полстраницы статья – «Секреты Балаклавы». В одно мгновение вспомнились мои военные сборы в далеком 1970-м. И вспомнилась эта загадка Балаклавы, которую разрешить мы тогда не имели никакой возможности. Остался в памяти о том времени какой-то разрыв, пробел, а сейчас судьба посылает шанс этот пробел ликвидировать.

Выясняется, что название Балаклава – турецкое и означает Рыбье Гнездо (Балык-лав). Ученые говорят, что бухта соответствует описанию порта лестригонов, куда якобы попал во время своих странствий греческий герой Одиссей. Сохранились здесь следы генуэзской крепости Чембало и древних храмов, овеянных поэтическими легендами. Но больше всего поражают мощные подземные сооружения с огромным количеством лабиринтов и шестисотметровым каналом для прохода атомных подводных лодок.

Оказывается еще в начале пятидесятых Иосиф Сталин лично рассмотрел и собственноручно завизировал проект строительства в Балаклавской бухте единственного в своем роде подземного завода по ремонту подводных лодок. Кодовое название объекта «Объект 825 ГТС». О масштабе этого сооружения можно судить, к примеру, по тому, что в случае ядерной войны в его подземной гавани могли укрыться целая бригада подводных лодок и несколько тысяч человек. Сверхсекретный «объект 825» мог выдержать ядерный взрыв огромной мощности и включал в себя сухой док, цеха, командные пункты и канал, позволяющим субмаринам, зайдя в завод со стороны Балаклавской бухты, выходить прямо в открытое море, причем в подводном положении.

Вот оно, прояснение. Вот почему на другой стороне Черного моря находилась база военно-воздушных сил США. Да, конечно, о нашем существовании они знали, но цель их пребывания там была, очевидно, другой. Они были противовесом «объекта 825 ГТС». Демонстрировали они свою силу этому объекту, а совсем не нам. Очевидно, что мы прикрывали от возможного воздушного нападения именно этот «объект 825». Мы были невольными заложниками сложившейся в то время военно-политической ситуации.

Алма-Ата и Красноярск

По возвращении в Ленинград, мои путешествия тут же продолжились. Я взял билет на поезд и поехал через Москву в Алма-Ату в гости к другу Виктору. В той стороне я еще не был, и мне захотелось хотя бы из окна поезда посмотреть на обширные просторы Казахстана. По молодости лет я не учел того обстоятельства, что середина лета, а поезд он железный и на солнышке нагревается. В результате ничего я не видел и ничего не запомнил. Вообще-то запомнил муки от постоянной жары. Впечатление, что я суток трое провел в бане. А! Еще помню, что все пассажиры на время лишились чувства стыда, забыли о своей принадлежности к какому-то полу и ходили по вагону в одних трусах.

Встретили меня очень хорошо. Квартира трехкомнатная, комнаты большие. Из окон видны горы, похожие на грозовые тучи. Каждое утро, в течение недели, что я там жил, за тучи я их и принимал. Что поделаешь, вырос на равнине, и быстро перестроиться не удалось.

Виктор представил меня своим родителям и тут же предложил выйти на балкон. С него был виден двор и горы. На балконе стоял изумительный аромат. Я заводил носом. Виктор увидел и загадочно улыбнулся:

– Запах знакомый, а не поймешь что?

– Ты прав, не пойму, как бы яблоки, но уж больно сильный аромат.

– Угадал, яблоки.

Витя снял лист тонкой фанеры, которой были накрыты два высоких деревянных ящика. В них оказались яблоки каких-то невероятных размеров, некоторые весом, наверное, не меньше чем полкилограмма.

– Выбирай.

Выбрал я не очень крупное, но зато красивое. Я ел, удивляясь вкусу и аромату:

– Слушай, Вить, а чего они такие ароматные и вкусные. У нас ведь в Ленинграде совсем не такие.

Виктор снова загадочно улыбнулся:

– Да все очень просто. Алма-Ата переводится на русский как Отец яблок.

Самое большое впечатление, которое осталось в душе – это взаимоотношения в корейской семье. Там у них отец, мать, дети – это неполная семья. Семья у них – это весь род. Обязательно выбирается глава рода, и именно он решает все внутренние конфликты. Отец Виктора в то время был главой их рода. В самой семье главная фигура – отец. Если ребенку необходимо поговорить с отцом он должен обратиться к матери. Мать с этой просьбой идет к отцу, который и принимает решение. В квартире одна комната служила отцу Виктора кабинетом. В нее имела право заходить только мать.

Если собирались гости, то за столом сидели только мужчины, женщины прислуживали. Самое интересное, что это было исполнение традиции, форма, а внутренне все было как и у нас. Женщины управляли мужчинами. Жена подходила сзади к мужу и на ухо аккуратно делала ему замечание, например такое: «Володя, тебе уже хватит». Володя беспрекословно подчинялся.

На меня произвел большое впечатление интеллектуальный уровень и культура, как корейских мужчин, так и женщин. Интересно, дважды пока я был у них, приходили гости, и случайных людей за столом не было, царило какое-то редкостное взаимопонимание, легкость в отношениях и вежливость. Совсем неожиданно я угодил с подарком. Привез две литровые баночки маринованных маленьких подосиновиков. Привез я и бутылку фирменной водки «Ленинград», которой испугал Виктора, боялся он, что узнают родители. Пролежала она в моем чемодане до нашего отъезда в Красноярск. Выпили мы ее только по пути в Сибирь. Ну а грибочки были выставлены на праздничный стол в маленьких плошечках и почему-то привели всех в неописуемый восторг. Гости смаковали их, и стонали от удовольствия.

Несмотря на то, что взаимоотношения в семьях сильно отличались от наших, я их принял как что-то само собой разумеющееся и разумное. Позже когда познакомился с домостроем, по которому жили русские семьи до революции, с удивлением увидел почти полное совпадение с тем, что наблюдал тогда в семье Виктора. Очевидно, что не было в этих порядках никаких противоречий с моим подсознанием, в котором эта информация присутствовала.

В середине августа мы с Виктором поездом уехали в Красноярск. Предстояло нам пройти последний этап обучения, возможно, самый ответственный и сложный, хотя бы потому, что именно он должен был каждому из нас задать вектор последующей жизни.

В то время существовал закон, по которому каждый, окончивший высшую школу, обязан был отработать три года там, куда получит распределение. С желанием выпускника никто не считался. Преимущество выбора имели только те, кто очень хорошо учился, и те на которых обратят свое внимание специальные представители хороших заводов, проектных организаций или НИИ. Я хотел остаться в Ленинграде, а учился средне и шанс попасть на сильное предприятие у меня оставался один, сделать такой диплом, который произведет впечатление, поэтому настрой на работу в Красноярске у меня был очень серьезный.

Город особого впечатления не произвел, потому, как невольно сравнивался с Питером, Москвой, Киевом, и теперь еще и с Алма-Атой. Ошеломила природа, ее мощь. Енисей – нет слов, красота и сила неописуемая. Также как тайга отличается от наших европейских лесов, так и реки сибирские отличаются от наших рек. Ощущаешь себя там совсем не так как в Европе, как то мельчаешь, сильно мельчаешь на фоне этого могущества.

Сибирский завод тяжелого машиностроения оказался крупным предприятием, имеющим свой дворец культуры и даже спортивный комплекс, да и работников на нем было тогда целых восемь тысяч. Завод специализировался на конструировании и выпуске тяжелых грузоподъемных машин. Нас с Виктором оформили конструкторами в КБ. Занимались мы разработкой литейного крана грузоподъемностью 400 тонн. Кроме напряженной работы остались в моей памяти три культурных события, которые думаю, будут интересны и читателям. Начну в строгом соответствии с хронологией.

23 августа 1970 года, в пятницу, сижу за столом в комнате общежития завода «Сибтяжмаш» со своими двумя приятелями. Мы пьем чай и оживленно беседуем. Тема беседы – как провести наступающий выходной. Рассматриваются три варианта: Экскурсия по городу, поездка в Дивногорск на Красноярскую ГЭС и посещение заповедника «Столбы». Я рвусь в тайгу, и для меня вариант однозначен – заповедник. К счастью, по радио передали, что субботний день будет солнечным, жарким, в тени +25, и эта информация сняла все вопросы, единогласно приняли решение в выходные посетить заповедник «Столбы».

Оказалось, что любой маршрут на «Столбы» предполагает пеший марш-бросок по тайге, а у нас здесь никакой одежды для похода, кроме спортивной обуви, нет. Пользуемся благоприятной ситуацией – хорошая погода отменяет проблему одежды, можно пойти в обычных брюках и рубашке.

В субботу ранним утром едем на автобусе №7 на турбазу, расположенную на правобережной террасе Енисея. Автобус почти полный, и все едут до базы. Половина автобуса – это местные скалолазы-любители, они очень воодушевлены и говорят только о своих скалах и своем снаряжении.

Я слушаю вполуха, тема для меня, выросшего на равнине, новая, малопонятная и по этой причине малоинтересная. Полезная информация, которую почерпнули в автобусе, – это то, что маршрут проходит по тайге, вверх вдоль речки Лалетиной, длина маршрута семь километров и перепад высот больше четырехсот метров.

Выходим из автобуса, и тут же без всякой паузы наши скалолазы, растягиваясь в цепочку, по тропинке входят в лес. Такое понятие, как «тайга», у меня пока отсутствует. Мы втроем тут же пристраиваемся к хвосту группы. Издалека видно, что люди мы здесь случайные, в брюках, в светлых рубашках, и на троих у нас одна полиэтиленовая авоська, в которой бутылка портвейна, воды и по паре бутербродов на брата. В данный момент кажется, что самое нелогичное в нашей амуниции, людей малопьющих, – эта бутылка. Решение купить ее принято почему-то единогласно, и дальнейшие события показали, что решение было абсолютно правильным.

Интересно, что в памяти осталось только то, что я наблюдал по пути туда, и всего несколько ярких фрагментов, сама же дорога не запомнилась ну никак. Должно быть, такое бывает тогда, когда увиденное производит слишком яркое впечатление и затмевает все остальное, в том числе и дорогу. А ведь дороги той, если считать туда и обратно, было больше пятнадцати километров, и был по дороге к Столбам затяжной подъем километра на полтора под названием Пыхтач (видимо, идя по нему, туристы должны пыхтеть).

Только углубились в лес, боковым зрением замечаю, что под деревьями в траве носятся красивые гибкие реактивные малюсенькие зверьки с полосатыми спинками. Может это бурундуки? Думал, что этот зверек штучный, как соболь, например, и размером крупнее. Оказалось, что он маленький, а под деревьями их так много, что мельтешат, как тараканы.

А может, это колонок, ведь слышали, что зверьков этих в тайге много. Нет, пусть будет бурундук – звучит красивее, привычнее для уха, да и полоски выдают. Зверьки такие симпатичные, что появилось страстное желание поймать хоть одного и рассмотреть в руках. Попросил своих друзей подождать, зашел в лес и быстро убедился, что поймать этих зверьков невозможно. Их ловкость и быстрота кажутся безграничными. Бурундучки это отлично знают, меня не боятся и носятся под ногами по нескольку штук сразу. Пришлось вернуться на тропинку и продолжать путь дальше, но уже под смех друзей. Особенно потешался Витя:

– Ну, Женя, ну ты даешь, прямо как ребенок. Ты б еще солнечные зайчики половил под деревьями. Вон их сколько.

Я же иду и думаю, и разбирают сомнения: внешне вроде лес, но деревья какие-то другие, ядренее что ли. Птиц вроде больше и поют как-то не так, да и животные странные бегают. И ведь чувствую себя совсем не так, как в лесах европейских, явное ощущение безграничности всего этого. Нет, это не лес – это тайга какая-то.

Тут деревья стали реже, и выходим мы на поляну. На ней несколько одноэтажных строений, пара стогов сена, ходят люди и, не обращая никакого внимания на этих людей, резвятся, гоняясь друг за другом, несколько крупных животных. Присмотрелся – батюшки! Лошадь, лось и пятнистый олень играют в пятнашки. Чудеса, да и только. Вдруг Витя:

– Женя, Женя, смотри.

Поворачиваю голову налево. Метрах в тридцати от нас клетка из толстых, часто поставленных вертикальных прутьев, высотой не меньше трех метров. В клетке стоит на задних лапах, почти упираясь головой в потолок настоящий Кинг-Конг. Клетку окружила приличная группа людей. Все находятся на почтительном расстоянии и не сводят глаз с животного. Подходим ближе. Вроде медведь, но какой же громадный. Он тоже молча рассматривает нас своими маленькими холодными звериными глазками. Сразу приходит мысль, что дистанцию держит он, медведь, и не столько своими габаритами и внешним видом, сколько именно этими глазками в которых только лед, недовольство и злоба. Должно быть он думает: «Как же вы мне надоели, двуногие, не житья от вас, ни покоя». Да, вот это зверь! Пока сам не увидишь – не поверишь, что такие медведи бывают. Прикинул, килограмм пятьсот зверюга весит, не меньше. Наш европейский мишка лилипут по сравнению с ним. А что? «По Фомке и шапка», у безграничной тайги и хозяин должен быть соответствующим.

Прислушались, о чем говорят люди. Оказывается, живет здесь лесник, и этот своеобразный зоопарк – дело его рук.

Насмотревшись на эти чудеса, идем дальше. Через некоторое время лес опять становиться реже, и сквозь редкие деревья видим впереди снова поляну. Посреди поляны лежит булыжник. Только булыжник этот размерами с хороший частный дом и первое впечатление, что лазят по нему какие-то большие пауки. Подходим ближе и видим, что это не пауки – это люди. Лазят они по камню и ногами вперед, и руками вперед, и боком, причем на ногах у всех галоши, привязанные веревками. Выяснилось, что на булыжнике набираются опыта начинающие скалолазы и оттачивают свое мастерство профессионалы. Лучшая же обувь для скалолаза – галоши Ленинградского завода «Красный треугольник». Оказывается, на этом булыжнике есть право на ошибку, можно рисковать и экспериментировать. Сорвался – упал в траву, остался живой.

С полчаса стояли, смотрели и дивились, какое же удивительное существо человек, оказывается, способен лазить как паук по совершенно отвесной каменной стене.

Идем дальше, и вот уже Столбы. Столбы – очень интересное и своеобразное явление природы. Должно быть, сибирские морозы зимой и жара летом, ливни и ветер, бушевавшие здесь не раз за миллионы лет, придали скалам поистине сказочные очертания. Всего здесь девять скал, четыре из них величают почему-то столбами: «Первый», «Второй», «Третий» и «Четвертый» столбы. «Дед», «Баба», «Внучка», «Перья», «Львиные ворота» – скалы. Самые значительные скалы – «Второй столб», «Перья» и «Дед». Все они практически отвесные от сорока до шестидесяти метров высотой. Подъем на любую из скал требует соответствующей подготовки, а шесть из них доступны только скалолазам высшей категории. «Второй столб» – одна из самых высоких скал. Высота над уровнем Енисея почти шестьсот метров. Все они находятся недалеко друг от друга, где-то на площади менее одного квадратного километра.

Первая скала, к которой мы подошли, это «Перья». Скала удивительная. Из земли вертикально торчат на высоту целых пятидесяти метров перья какой-то исполинской птицы. Если сам не увидишь, как человек в галошах забегает за какие-то полторы минуты на вершину этих перьев, поверить в это просто невозможно. Даже и видишь, а верить отказываешься. «Перья» оказались для нас настоящим цирком, простояли мы здесь как завороженные целый час в компании нескольких десятков зевак. Шли соревнования скалолазов-профессионалов на время подъема. Экстрим увлекает своей сложностью и непредсказуемостью. Казалось, вот-вот кто-то рухнет, но, к счастью, этого не произошло.

Перья

Обошли мы все скалы, задержавшись на некоторое время у скалы «Дед». Мог ли я подумать, что доведется собственными глазами увидеть Голову из сказки Пушкина «Руслан и Людмила»?! Вот она стоит передо мной, высотой больше тридцати метров, с бородой и какой-то мрачной думой на челе.

Возвращаемся. У второго столба инструктор-скалолаз собирает команду из пяти человек для подъема на столб. Он не относится к категории сложных, но чтобы подняться, навыками скалолазания владеть необходимо. Из нас троих придурком оказался я один, выразивший желание быть пятым. По простоте сердечной инструктора я заверил, что ох как хорошо подготовлен. И действительно, если наблюдать в течение трех часов как легко и непринужденно человек способен лазить по вертикальным каменным стенам, может показаться, что и тебе это запросто. Мне тогда так и показалось. Инструктор объясняет:

– Никакой самодеятельности, все делать только по моей команде. Трасса состоит из девяти участков. Я каждый раз внизу, подниматься будете только по моей команде и под моим надзором. Разбились на 1,2,3,4,5. Нормально. Так и идем до самой вершины. И еще, преодолев участок, устройтесь поудобнее и спокойно ждите, пока не поднимутся остальные. Следите за мышцами, излишне не напрягайтесь, сохраняйте силы.

И вот мы пошли. Успешно преодолели первый участок. Поднялись на высоту метров семь. Стою на маленьком выступе, заклинив пальцы в трещины скалы. Боковым зрением вижу, что внизу на земле, под нами, идет большое количество людей в одном направлении, и в голове процессии люди несут на плечах носилки. Оказывается, что несут скалолаза, упавшего с «Деда» и разбившегося насмерть. Опять же боковым зрением вижу, что двое из нашей команды начали лихорадочно спускаться вниз, не обращая внимания на замечания инструктора. Испуг и самодеятельность были наказаны мгновенно – один из спускавшихся сломал ногу.

Служба спасения даже в то время была поставлена неплохо. Через несколько минут его уже унесли на носилках. Провисев на втором участке минут пять, я услышал вопрос инструктора:

– Ну, ты там в порядке?

Усилием воли, подавив все страхи и сомнения, ответил:

– Конечно.

За эти пять минут до меня дошло, в какую авантюру я влез. Представьте себе, что находитесь у окна третьего этажа пятнадцатиэтажного здания и вам нужно, непонятно зачем, вылезти в окно и по стене забраться на крышу. Примерно в такой ситуации оказался и я. Уверенность мне придавала только хорошая физическая подготовка и опытный человек, который шел сзади и корректировал мои действия. А еще я успокаивал себя такими мыслями: «Вот же лазят люди, и рядом со мной поднимаются. А чем я хуже их?». Но здесь была, конечно, и доля юношеской самоуверенности, подготовка скалолаза – очень специфическая. Лыжник—гонщик и горнолыжник – оба на лыжах, а какая разница. Примерно так же и здесь. В общем, я старательно выполнял все установки инструктора, смотрел только перед собой и больше ни о чем не думал.