Текст книги "Жизнь и о жизни. Откровения простой лягушки"

Однако кое-кто из таких учителей помнится, но помниться только в связи с какой – ни будь конфликтной или забавной ситуацией. Вот, например, случай, который произошел в десятом классе и связан он как раз с историей. Однажды на уроке истории, которую вела у нас тогда Лидия Алексеевна, разбирали мы вопрос окончания Второй мировой войны. Лидия Алексеевна убеждала нас, что советские полководцы превзошли немецких и в таланте, и в умении. И вдруг тихий мальчик с гуманитарными наклонностями, лучший поэт класса и непревзойденный декламатор стихов Маяковского, Вовочка Королев, позволил себе усомниться:

– Лидия Алексеевна, да как же так, ведь гнали они нас до самой Волги, и потерь среди военных у них в три раза меньше, чем у нас…. Лидия Алексеевна, а посмотрите на их форму – это форма настоящих военных, разве можно сравнить с нашей.

Все это Вовочка выдал, не вставая с места, поскольку Лидия Алексеевна играла в школе роль передового педагога и позволяла старшеклассникам высказываться прямо с места. Класс затих, интуитивно чувствуя, что Королев переступил какую-то черту, которую переступать нельзя. С минуту стояла полная тишина, и все не отрываясь, смотрели на учителя. Лидия Алексеевна оцепенела, ее глаза остановились и смотрели в одну точку. Жило только лицо, быстро меняясь в цвете, и за минуту на щеках появился заметный румянец. Вдруг она закричала:

– Вста-а-ать!!! Это пропаганда фашизма! Вон из класса!

Вова встал, спокойно собрал портфель и вышел за дверь. После некоторой паузы Лидия Алексеевна продолжила свой монолог:

– Я доложу директору. Таким не место в советской школе.

Директору она доложила, и три дня судьба Володи висела на волоске. В назидательных целях, как урок для всех, они бы, может, и выгнали, но побоялись за себя, побоялись выносить сор из избы.

Вспомнил я такие эпизоды из школьной жизни, о которых писать не принято. Почему-то сложилась у нас странная традиция – учителей только хвалить и благодарить. Может это и не совсем правильно. Видимо, именно поэтому население нашей страны в массе своей не знает собственной истории, плохо знает русскую литературу и очень мало читает. Много ли таких выпускников средней школы, которые, обучаясь целых шесть лет иностранному языку, могут хоть как-то, хоть на примитивном уровне общаться на этом языке? Многие ли преподаватели литературы действительно любят ее, эту литературу, и могут эту любовь передать детям. Определенно еще меньше тех, кто может литературно изложить свои мысли. Ведь большинство просто озвучивает по хрестоматии программу. К сожалению, по этой схеме ведется обучение в нашей стране десятилетиями.

Многолетняя неразумная политика власти по отношению к школе, когда политическое было выше профессионального, а истинный профессионализм в школе не поощрялся, а наказывался, привела к закономерному плачевному результату. В качестве преподавателей в школе остались практически одни женщины. Женщины же в силу своего природного консерватизма продолжают невольно навязывать молодому поколению не совсем здоровые ценности, сложившиеся в обществе в советские времена или уже в сегодняшние либерально-капиталистические и старательно отрабатывают любые, порой не самые умные установки, идущие сверху.

Времена сейчас другие, но школа, оставаясь традиционно вне критики, и оставаясь также традиционно без необходимого внимания со стороны государства, продолжает оставаться на недопустимо низком профессиональном, духовном и нравственном уровне.

Поступление в Институт

В 1965году окончил я школу, и в этом же году закончилась ее хрущевская реформа. Со следующего года школа снова стала десятилетней. Мне исполнилось 18 лет, и впервые я не только должен был принять важные для своей дальнейшей жизни решения, но и осуществить их. Законы были тогда такими, что не поступаю я в институт с военной кафедрой, и тут же меня забирают в армию. Я был спортивный и армии не боялся, но очень туда не хотел, сильно она была мне не по нутру. Я колебался между двумя вузами, Кораблестроительным и Политехническим. В Кораблестроительный институт уговаривал меня Толя Лесков, муж моей двоюродной сестры Нади. Работал он начальником цеха на судостроительном заводе и был очень значимым для меня человеком. Он был старше меня на семь лет и знал я его с детства, поскольку дружил он с Надей со школы. Мальчиком я рос любопытным, Толя обратил на это внимание и года на два взял шефство надо мной. Водил по Питеру и по его музеям. Благодарность ему за это в моей душе живет до сих пор. Документы я сдал в Кораблестроительный институт. Потом, уже в конце августа, случилось так, что друзья повезли меня в Политехнический. Я настолько очаровался красотой и изяществом главного белоснежного корпуса института, расположенного среди сосен Сосновки, а также громадой спортивного городка с бассейном, что уже на следующий же день забрал документы из Корабелки и отнес их в Политехнический. Должно быть, поступил правильно, поскольку никогда в жизни об этом не пожалел. Экзамены я сдал успешно и был зачислен на первый курс механико-машиностроительного факультета. Поступал туда сознательно, понимая, что там смогу получить универсальное техническое образование, и еще, ведь я уже три года отработал слесарем механосборочных работ, имел второй разряд и живое понятие о станках и механизмах.

Немаловажным фактором было и то, что инженеры—механики все еще были востребованы. Кто же знал, что к 80-м годам наступит перенасыщение промышленности ими, а востребованными окажутся строители. Мой отец каким-то образом чувствовал, что так будет и настаивал на моем поступлении в Инженерно-строительный институт, но я его не послушался. Интересно, что не только в этом вопросе, но и других, для моей жизни стратегически важных, я поступил вопреки мнению отца и сейчас вижу, что он был прав, видел глубже и дальше меня. Наверное, если бы я его послушался, жизнь моя сложилась бы комфортнее.

Это может показаться странным, но я не жалею о своих «ошибках», поскольку уверен, что кто-то свыше меня вел, и они были мне нужны. Дух возрастает, когда человек преодолевает испытания. Такую же картину я наблюдаю в отношениях со своими детьми. Они с моей позицией, или мнением тоже не считаются. Не жалею еще и потому, что из истории знаю как до 1917 года строились отношения между поколениями. Строились иначе, к какой-то степени по Домострою, на основе вековых традиций, как правило, с почтением и уважением к старшему поколению. Вопросы учебы, и женитьбы в большинстве семей зависели от благословения родителей. И что? Разве это помешало населению искуситься на всякие революционные пакости и устроить ад на собственной прекрасной земле?

Родителей я сильно обрадовал тем, что поступил в институт. Они тут же собрали праздничный стол. Хорошо помню, что на нем было: ленивые голубцы, жареные подосиновики, полу копченая колбаса и, конечно, картошка, свежие огурцы и помидоры. Отец не только впервые поставил мне рюмку, но и налил в нее столичной водки столько же, сколько и себе. Потом произнес тост, который я тоже запомнил хорошо. Сказал, что они с матерью очень рады, но, несмотря на это финансово содержать меня в течение шести лет не намерены, поскольку мне уже восемнадцать, юридически я лицо самостоятельное и теперь за свою дальнейшую судьбу должен отвечать сам. Что я должен учиться так, чтобы получать стипендию, а если не будет хватать, то необходимо найти возможность заработать.

Надо сказать, что озвученное отцом напутствие сначала я как-то не очень серьезно воспринял. Но они с матерью его выполнили почти буквально. Только один семестр, когда я был без стипендии, родители все же выдавали мне десять рублей в неделю. Все время обучения я вынужден был подрабатывать, в основном ночами. Это была тяжелая физическая работа на рыбном холодильнике или в литейном цеху завода им. Карла Либкнехта. Учеба оказалась намного серьезнее и труднее, чем я мог себе представить. Из нашей школы в Политехнический поступило пять человек, а после второго курса осталось всего двое. Летом я тоже не отдыхал, а работал. После первого курса бетонщиком на заводе ЖБ конструкций. После второго на электростанции разнорабочим, копал траншеи и менял сгнившие водопроводные трубы, после третьего почти месяц на Кировском заводе, на конвейере устанавливал сиденья на трактор Кировец К-701, а второй летний месяц отработал проводником на Витебском вокзале. После четвертого слесарем и пескоструйщиком на Ленподъемтрансмаше. После пятого лето провел в военных лагерях в Крыму, а сентябрь отработал конструктором на Красноярском заводе «Сибтяжмаш»

Вот много чего о былом написал и вдруг обратил внимание на очередную числовую родовую закономерность, которых замечаю с годами все больше и больше. Не сомневаюсь в том, что они совсем не случайны. Так вот, ровно пятьдесят лет прошло с того праздничного ужина который устроили родители в честь моего поступление в институт. В этом году поступил в институт, тоже престижный в «Высшую школу экономики», мой внук Саша. Мой отец родился в 1919 году, а отец Саши Андрей в 1969 году – разница 50 лет, мать Саши, моя дочь Катя, родилась в 1974 году, а моя мать в 1924 году – разница 50лет.

Поступлению сына они тоже обрадовались, и тоже у них было семейное торжество, но без алкоголя. Таких жестких речей как в моем случае родители не говорили, а было понимание того как мальчику будет не просто учиться. И, слава Богу. За пятьдесят лет что-то мы поняли, стали сердечнее и мягче относиться друг к другу. В наш лексикон вернулись такие красивые слова как благотворительность, добротолюбие и милосердие. Поняли, что человек не железный, хотя и железо устает, если тяжело работаем, то надо и полноценно отдыхать.

Пишу это не просто так. Будучи от рождения здоровым мальчиком я за шесть студенческих лет надорвал свою нервную систему. На последнем курсе меня начала мучить бессонница. После окончания института, она отчасти осталась, но добавились приступы давления с сердцебиением. Эта бяка преследовала меня больше двадцати пяти лет, и избавил от нее возраст и философское отношение к жизни. Сейчас я понимаю, почему так произошло. В течение целых шести лет у меня не было места, где бы я мог расслабиться и отдохнуть телом и душой. Как это ни странно может показаться, но родительский дом напрягал меня, пожалуй, больше, чем институт. Иногда в сессию готовиться к экзамену я ездил к родителям, там все же снималась проблема питания, до ночи сидел с учебниками, потом не сразу мог заснуть. Утром, как по расписанию ровно полдевятого мать меня будила и почти силой выгоняла с постели под предлогом того, что она убирается в квартире. Я садился на стул, и проснуться сразу не мог, с полчаса сидел и дремал, а потом чувствовал себя разбитым до середины дня.

Институт

В то время обучение в высшей школе начиналось в октябре, а сентябрь все поступившие должны были отработать в колхозах на уборке урожая. Мы были молоды, мало чего знали и это явление воспринимали как само собой разумеющееся. Ведь в газетах и на телевидении в конце каждого лета самые важные новости – это битва за урожай и помощь города селу. Всегда ли так было? И правильно ли это? Мы понятно над такими вопросами тогда не задумывались, багаж исторических знаний, и знание жизни даже соседних народов был у нас на минимуме. Железный занавес есть железный занавес. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что именно с этого колхоза началось реальное постижение мной окружающего мира как человека уже взрослого. Правда, студенческие годы решили вопросов куда как меньше, чем их поставили. Эти поставленные в то время вопросы я пытаюсь разрешать до сих пор.

Жили мы в деревенском клубе, спали на матрасах брошенных прямо на пол. Я спал на сцене. Обедали мы на улице. Обеденные столы были сколочены из досок под навесом, рядом в сарае кухня. Повара выдвинули из собственных рядов, а двух дежурных по кухне каждый день выбирали. Работали мы здорово, соревновались, ставили рекорды. Колхоз расплачивался с нами тем, что поставлял на кухню продукты, возможно, что-то платил и институту, не знаю.

Работа в колхозе для нас определенно оказалась благом. После вступительных экзаменов свежий воздух был всем необходим и тут мы надышались им вволю. А самое главное то, что мы быстро все перезнакомились и занятия в институте начались для нас комфортно, ведь все вокруг были уже не чужими.

Первые два курса отучились мы в главном корпусе, где собственно продолжили изучение предметов общеобразовательных, необходимых, а это: математика, физика, химия, английский язык, начертательная геометрия, черчение, и никому не нужных таких как; история КПСС, марксистско-ленинская философия и научный коммунизм.

Главный корпус Политехнического института прекрасен – это какой-то белый лебедь, парящий среди сосен. Одним внешним видом, а также своей историей он уже дисциплинирует студента и заставляет его гордиться сопричастностью ко многим великим обучавшимся здесь.

Приняв решение поступать сюда, я никак не думал, что большинство великих российских ученых начинали свой путь здесь в Политехническом, это я узнал только став студентом.

Главный корпус Политехнического института

Прогуливаясь по коридору первого этажа главного корпуса института, мы можем видеть на стенах портреты ученых с мировым именем учившихся в Политехническом, или преподававших там. Вот всего лишь несколько имен:

Иван Всеволодович МЕЩЕРСКИЙ (1858—1935) В историю науки Мещерский вошел как основоположник механики. Его исследования в этой области явились теоретической основой современной ракетодинамики. Кстати мы учились по его учебникам.

Николай Дмитриевич ЗЕЛИНСКИЙ (1861—1953) Этому ученому принадлежат достижения, без которых невозможно представить сферу органической химии. Противогаз это его изобретение.

Иван Григорьевич БУБНОВ (1872—1919) Выдающийся инженер-кораблестроитель, механик, математик, один из авторов проекта первой русской подводной лодки, а всего по его проектам было построено 32 субмарины.

Степан Прокофьевич ТИМОШЕНКО (1878—1972) Автор множества трудов в области механики сплошных сред, первооткрыватель и «отец» сопромата. Это имя знают все механики мира.

Абрам Федорович ИОФФЕ (1880—1960) Был профессором Петербургского политехнического института, где организовал Физико-механический факультет для подготовки инженеров-физиков. Под руководством А. Ф. Иоффе начинали свою научную деятельность будущие Нобелевские лауреаты.

Петр Леонидович КАПИЦА (1894—1984) Окончил факультет инженеров-электриков Петербургского политехнического института. Один из основателей физики низких температур и физики сильных магнитных полей. В 1978 году за открытие явления жидкого гелия получил Нобелевскую премию по физике.

Николай Николаевич СЕМЁНОВ (1896—1986) Еще один политехник – лауреат Нобелевской премии по химии (1956). Естествоиспытатель, открытия которого определили развитие ряда важнейших областей химии и физики.

Игорь Васильевич КУРЧАТОВ (1903—1960) Выпускник кораблестроительного факультета Петроградского политехнического института, а впоследствии – академик АН СССР, трижды герой Социалистического Труда.

Юлий Борисович ХАРИТОН (1904—1996) Был студентом электромеханического факультета Политехнического института, а после – знаменитого физмеха, где познакомился с А. Ф. Иоффе и Н. Н. Семёновым. За заслуги в области создания атомного оружия Юлию Борисовичу трижды присвоено звание Героя Социалистического Труда.

Олег Константинович АНТОНОВ (1906—1984) Выдающийся авиационный конструктор. Учился на отделении гидроавиации корабельного факультета ЛПИ. За всю жизнь он сконструировал 74 модели летательных аппаратов.

Стоит пояснить, что Санкт-Петербургский кораблестроительный университет в прошлом – это корабельный факультет ЛПИ.

Несмотря на особенно старательное наше отношение к учебе, требования к знаниям оказались такими строгими, что после второго курса треть студентов из поступивших на первый была отчислена. В нашей группе на первом курсе было тридцать человек, а к последнему осталось девятнадцать, а в параллельной группе и того меньше, всего тринадцать. Институт богатый, и у каждого факультеты был свой корпус, где преподавались специальные дисциплины. На третьем курсе мы все разошлись по своим корпусам. Наш первый корпус находился рядом с бывшей институтской церковью. Во время моего обучения в ней располагалась военная кафедра. На третьем курсе я начал обучаться не только в этом корпусе, но и на военной кафедре. Чтобы прочувствовать атмосферу обучения на ней позволю себе привести фрагмент из ранее мной написанного рассказа «Балаклава»:

«Зашел из коридора кафедры в церковь и простоял в изумлении минут пять. В центре, где обычно висит паникадило, по-хозяйски расположилась громадная ракета, с трудом уместившаяся под куполом.

Все возвращается на круги своя, и сегодня снова церковь эта действующая, и паникадило находиться на своем законном месте, и нет там сейчас никаких ракет. А тогда стояла там ракета 75-го комплекса, именно такой ракетой был сбит над территорией СССР американский летчик Фрэнсис Пауэрс на своем самолете-разведчике U2 1 мая 1960 года. К 1968 году ракета эта уже морально устарела. Она жидкостная, опасная и неудобная в обслуживании, но все еще на вооружении. Мы начали изучать на кафедре современную и очень секретную ракету, первую ракету ПВО на твердом топливе. Ракета оказалась настолько удачной, что с небольшими модернизациями находится на вооружении нашей армии уже больше сорока лет.

Занимались мы на кафедре раз в неделю, но целый день, и начинались занятия рано – в восемь утра. Дисциплина там была очень жесткой, истинно армейской, и опоздать нельзя было, даже на пару минут. Преподаватели кафедры делали снисхождение, правда, оно касалось женатых, которых было у нас всего два человека, причем распространялось только на опоздание утреннее. Выглядело это так. Преподаватель сурово спрашивает опоздавшего:

– Женат?…

Если слышит утвердительный ответ, то его фигура тут же преображается из суровой в доброжелательную, на лице появляется загадочно-нахальная улыбка, он весь как-то на мгновение расслабляется и вещает несвойственным себе бархатным голосом:

– Курсант Иванов садитесь. Вашу причину опоздания считаю уважительной.

Мы же все понимаем: курсант…. утром… рано, сонный перелезал через жену, ну, споткнулся, с кем не бывает…

Занимались мы на кафедре по средам. Этот день недели был самым тяжелым, и ведь это на фоне того, что сам институт ох какой непростой. У меня, например, было ощущение, что запирали нас в клетку, и запирали на целых восемь часов. Однако и там находиться было порой радостно и весело. Исходило это положительное, как ни странно, именно от тех, кто нас там держал взаперти и напрягал – преподавателей кафедры.

Подполковник Федун – самый солдафонистый из всех преподавателей и самый напряжный для нас. Как же мы все его боялись! А с другой стороны, именно он был самым талантливым артистом кафедры. И спектакль разыгрывал на каждом занятии.

Вот Федун заходит в аудиторию, суровым взглядом смотрит на нас, мы невольно ежимся. Громким голосом подполковник командует:

– Курсант Соловьев, ко мне.

Курсант:

– Есть.

И, излишне старательно печатая шаг, направляется к преподавателю.

В его «есть» слышатся модуляции и испуга, и неуверенности. Идет Соловьев как-то странно, от излишнего старания его слегка водит. Тем временем лицо Федуна все больше и больше перекашивается и превращается в гримасу человека жующего лимон и одновременно смотрящего на что-то очень противное. Курсант это видит и, невзирая на нарастающий с каждым шагом испуг доходит до Федуна, щелкает каблуками и дрожащим голосом рапортует:

– Товарищ подполковник, курсант Соловьев по вашему приказанию явился.

Лицо Федуна приобретает совсем другое выражение, глаза закатываются вверх и он как бы спрашивает Бога:

– Господи, посмотри на этого идиота. Ведь ты не накажешь меня, Господи, если я прибью его на месте?

В это время в аудитории атмосфера, какая бывает в театре в момент ключевой сцены спектакля. Полная тишина, и все поедают глазами артистов.

Наконец Федун опускает глаза. Похоже, что Господь подполковника услышал и попросил его оставить пока Соловьева в живых. Насмешливо и где-то даже брезгливо рассматривает он курсанта и изрекает:

– Рогов не вижу! Где Ваши рога?

Курсант съежился, молчит и растерянно смотрит на офицера.

– Являются только черти! И что это вы так странно идете? Курсанты так не ходят, так ходят коровы по льду. Сейчас Вы ко мне подойдете, и отрапортуете снова. Но не как б…я корова, а как курсант Советской армии. Курсант Соловьев! Крууугом! Шагом марш!».

Таким образом, у мальчиков появился самый тяжелый учебный день в неделю, а у девочек этот день был выходным. Пожалуй, это было справедливо, поскольку специальные технические дисциплины, которые начались у нас с третьего курса, девочкам давались труднее.

В колхозе познакомился я со всеми, но близко ни с кем не сошелся, поскольку сохранял преданность своим школьным приятелям, которые тоже учились в Политехе. Правда, на первом курсе приятель студенческий у меня появился.

Высокий чернявый парень из Литвы – Микас Радионовас. Он был стипендиатом Шауляйского радиотелевизионного завода, плохо говорил по-русски и собственно эти обстоятельства спасли его от отчисления на первых курсах. Человеком он был добрым, уравновешенным, но увлекающимся и страстным. Когда моих школьных друзей отчислили, я переселился в общежитии к нему в комнату, и быстро пожалел об этом. Миша оказался преферансистом, а я преферанс терпеть не мог. Ставил его в один ряд с наркотиками. Еще он много курил, и это мне тоже не нравилось. Иногда компания играла всю ночь, до утра, дым от папирос был такой, что ело глаза. Понятно, что поспать мне не удавалось. Выдержал я всего семестр и сбежал от него, но не навсегда. Было в Мише какое-то обаяние и, несмотря на наше кардинально разное мировосприятие он единственный из моей студенческой группы с кем я дружен и по сей день.

Благодаря нему мне удалось познакомиться с реальной жизнью советского и российского чиновничества, причем в его может быть лучшем виде, поскольку Миша был природно-честный человек. Это редкое для чиновников качество помогло ему сделать неплохую карьеру. Миша вырос в православной старообрядческой семье, в которой было шестеро детей и он старший, его порядочность конечно отсюда. Вышестоящие видели, что он не обманет, не подсидит и относились к нему с доверием. С 80-х годов он работал заместителем председателя Шауляйского горисполкома. Понятно, что, несмотря на то, что Миша родился в Литве и учился в литовской школе, ярого литовского национализма после 1989 года принять не смог и переехал на постоянное место жительства в Россию, в город Псков. В администрации города он получил хорошую должность и отработал на ней до пенсии. Два-три раза в год мы встречались, и каждый раз Миша мне подробно рассказывал о проблемах и взаимоотношениях в их чиновничьей среде, понятно, что пытался рассказывать в мажорном ключе, но я внимательно слушал и видел многое между строк.

Страстность в увлечениях преследует его до сих пор. В советские времена он искренне верил в коммунистические идеи, даже окончил Высшую Школу Марксизма-Ленинизма. Понятно, что в 90-е годы в коммунизме он разочаровался, и перекинулся с не меньшей страстью отчасти в язычество, а в основном к философии тех писателей, которые, будучи всю жизнь очень советскими и очень коммунистическими, пытаются сегодня на страницах своих книг доказать, что именно они настоящие государственники и патриоты. Понятно, что Сталин для них остается кумиром и лучшим руководителем за всю историю России, да и вообще многие из них пытаются убедить нас, что вершина развития России – это сталинские времена. Нет слов, Сталин остался в истории как выдающийся политический и военный деятель – это очевидно. Любимый Мишин писатель-публицист Николай Стариков именно на эти его достоинства делает ставку.

Такая позиция мне не нравится своей однобокостью, которая в результате все превращает в неправду. Подача исторического деятеля должна быть равновесной без желания что-то выпятить, а что-то зачернить. До 1940 года этот же Сталин успел сломать хребет русскому народу, уничтожив так называемых кулаков, а это примерно пятнадцать миллионов крепких и умных русских мужиков. На его руках и кровь сотен тысяч русских священников и верующих. А это ли не расправа над душами русских людей. Не дело ли рук Сталина голод в России и на Украине в 1932—33 годах? А ведь погибли не меньше семи миллионов наших граждан, я уж не пишу о послевоенном голоде 1946—47 годов, когда погибло не менее миллиона соотечественников, а хлеб был, но Сталин запретил его использовать. Что для Сталина миллион граждан, ничто!

Если читать биографию Старикова, то понятно, откуда у него эта заноза. Назван он Николаем в честь деда, и вырос на легендах о нем. А дед служил Сталину. Он подполковник НКВД, герой, ветеран Великой Отечественной войны, награжденный орденами и медалями, в том числе орденом Ленина, стал образцом мужества и преданности Родины для своего растущего внука.

Еще один писатель-политолог и общественный деятель, которому Миша доверяет безоговорочно – Сергей Кургинян. Нет слов умный, оригинальный, редкостный интеллектуал. Но как же он заворожен личностью Ленина! И как же не желал понять, что СССР со своей коммунистической идеологией перспективы не имел. В преддверие развала СССР вступил Кургинян в КПСС, надеясь лично остановить ее крах. Так и хочется посоветовать ему, почитать Ивана Солоневича, который во время становления советской власти жил, все видел и был максимально объективен, поскольку в партиях не состоял и не тащился от личностей Ленина, Сталина или Гитлера.

Лет десять-пятнадцать назад разочаровался Миша, но только в язычестве. Сегодня он правоверный старообрядец, каковыми были и его родители, но понятно, что до сих пор с закрытыми глазами в отношении того, что творил Сталин вместе с коммунистами в отношении предков, его сегодняшних единоверцев. Признать это значит расписаться в том, что служил он целых четверть века криминальной идеологии с помощью которой распинались его отцы и деды. Нет! это не только для него невозможно, но и для миллионов тех, кто в советские времена успешно проехался по жизни с помощью партийного билета.

Свои силы и организаторские способности Миша охотно тратит на укрепление старообрядчества. Сын, которого он в свое время увлек язычеством, так по сей день язычником и остался, и для Миши – это головная боль. Понятно, что старообрядец он не простой, а координатор по Псковской области Международной гильдии предпринимателей староверов.

На третьем курсе сдружился я с Виктором Те, русским корейцем, тоже парнем из моей группы. Он представлял третье поколение своего семейства, живущего в СССР. Жили они когда-то на Дальнем Востоке, а потом переехали в Алма-Ату. Талантливый человек с быстрым умом. Своими способностями к обучению превосходил он, пожалуй, всех в нашей группе. Да это и не удивительно, уж очень Витя из интеллигентной семьи. Папа заведовал кафедрой в Сельскохозяйственном институте, а мама в Алма-атинском университете работала доцентом на кафедре математики. Имел Виктор сложный характер с твердыми жизненными принципами, связанными понятно с корейскими традициями, а кроме этого он прекрасно осознавал свой талант управленца, и это осознание постоянно прорывалось в общении. Воспринималось оно людьми, особенно амбициозными, негативно, как гордыня, и даже порой порождало агрессию. На самом деле это внешнее фасадное восприятие, а по внутренней сути Витя был добрым, сердечным человеком. На нашем курсе студентов с завышенными амбициями хватало и многие его терпеть не могли, но все же большинство относились к нему с симпатией. Я излишними амбициями не страдал, и эти его качества были мне понятны. Более того, я даже завидовал Вите, потому что мы русские забыли свои национальные традиции, а я уже тогда понимал, что это большая беда.

Пару раз в неделю мы с Виктором ходили в чебуречную, что была на проспекте Карла Маркса, теперь Сампсоньевском, готовили там вкусно, а полный набор блюд; чанахи, хазани и чебуреки стоил всего 80 копеек. Виктор всегда брал полный набор, я его осилить не мог и ограничивался только чанахами и чебуреками. Рядом с чебуречной находился проектный институт. Когда у них, в институте, наступало время обеда, то чебуречная была переполнена, мы это знали и старались на их обеденное время не попадать, но как-то раз просчитались. Только со своими блюдами устроились за столом, как у дверей выстроилась очередь. Удивило нас то, что многие брали к этим блюдам из баранины красное сухое вино. Красное сухое к баранине – это хорошо, но в рабочее время – как-то непонятно. За соседний столик сели двое мужчин, среднего возраста, явно сотрудники института и начали обед с того, что разлили по стаканам вино. Виктор не ел, а внимательно наблюдал, вдруг довольно громко произнес:

– Если у себя в организации такое увижу, уволю тут же.

Мужчины услышали, на мгновение замерли, поставили стаканы на стол. Один повернулся к Виктору и спокойно, тихо сказал:

– Мальчишка! Ты еще дорасти до права увольнять. А если вдруг дорастешь, то будешь к этому относиться иначе.

Виктор промолчал. Честно говоря, мне тогда было за него как-то неловко. Когда шли обратно в общагу он всю дорогу продолжал молчать, а я недоумевал и не понимал, как это можно заранее знать, что будешь крупным начальником. Жизнь показала, что он каким-то невероятным образом не только знал, но и ничуть в этом не сомневался.

Какой же чудный народ эти корейцы, очень похожи на евреев. Держатся кланово, браки поощряют национальные, но не отторгают жестко и межнациональные. Также как и евреи, они принимают русскую культуру, легко вписываются в нее и большинство из них считают себя русскими. Почему же русская культура так легко уживается с корейской? Да очень просто. Они ведь, как и евреи, дополнили нашу великую культуру, выраженную в литературе, музыке, архитектуре, живописи культурой отношений в семье и взаимоотношения поколений. Это как раз то, что мы из своей культуры в 1917 году вытравили. Оно никак нашей русской культуре не противоречило, а только ее восполняло, причем понятными для нас элементами. А еще они демонстрировали нам страстность и старательность в обучении, нам не свойственную. Это качество помогало им делать карьеру и легко утверждаться в социальной жизни.