Текст книги "Зорге. Загадка «Рамзая». Жизнь и смерть шпиона"

После ознакомления с делами отделения я поделился своими впечатлениями о резидентуре «Рамзая» с начальником отделения тов. Поповым П.А. и начальником отдела тов. Кисленко А.П. последний мне заявил, что я молодой работник в разведке и мне еще рано делать такие выводы, так как личность «Рамзая» пока не ясно изучена и является загадкой, кто он – дезинформатор или двойник. Вот с таким раздвоенным мнением о «Рамзае» я и поехал в 1940 году на работу в Японию».

Зорге писал:

«…Мое желание не задерживаться более в Москве не принималось во внимание… Даже когда я полушутя спросил, не найдется ли для меня какая-нибудь работенка в Японии, Берзин ничего не ответил мне. Однако через несколько недель он сам с воодушевлением поднял эту тему».

7 мая 1933 года Зорге уехал из Москвы в Германию – первый пункт на его пути в Японию. Более четырех месяцев провел он в советской столице. Возможно, что, по крайней мере, часть этого времени он прожил с русской женщиной Екатериной, которая работала инженером на предприятии, производящем медицинские препараты. Безусловно, он жил у нее и во время своего следующего приезда в Москву в 1935 году. Все знакомые знали ее как русскую жену Зорге. Вполне вероятно, что он, должно быть, встретился с ней в начале 1933 года. Хотя возможно, что общаться они стали в 1929 году, если не раньше. Но это детали.

Зорге прибыл в Берлин с устоявшейся репутацией журналиста, специализирующегося по Дальнему Востоку. Коллега Зорге по русской военной разведке опубликовал в советской прессе под псевдонимом «товарищ Горев» краткое описание пребывания Зорге в Берлине в 1933 году.

Сам «Горев» также готовился покинуть Берлин, чтобы отправиться с миссией на Дальний Восток, когда получил указания от «главы нелегальной берлинской организации», которого знал как «Оскара», встретиться с товарищем «Рамзаем». «Гореву» было сказано, что они с «Рамзаем» – кличка Зорге – будут «соседями» и что им следует обсудить вместе «некоторые вопросы оперативного характера».

«Горев» описывает их первую встречу, состоявшуюся в кафе в аристократическом пригороде Берлина, и приводит некоторые из высказываний Зорге, в которых тот в общих словах характеризует ситуацию, сложившуюся в мире в 1933 году: растущая опасность войны против Советского Союза, противостояние оппозиционных сил, фашистских и советских, трудности подпольной работы в Японии. Главное впечатление, оставшееся у «Горева» от общения с Зорге, – «целеустремленность сотрудника советской военной разведки».

По словам «Горева», целью приезда Зорге в Берлин было приобретение настоящего германского паспорта, а также удостоверения корреспондента газеты. Архивы веймарской полиции попали в руки гестапо, а кроме того, Зорге был лично известен многим бывшим членам Германской коммунистической партии. И потому операция была в высшей степени опасной. Берзин, руководитель советской военной разведки, который, как утверждает «Горев», был ответственным за этот план, пошел на рассчитанный риск, будучи «асом в диалектике разведки». Дело в том, что гестаповская служебная машина в то время не была еще столь отлаженной, какой она стала впоследствии, и потому Зорге мог вести себя решительно и смело. Он успел глубоко изучишь нацистскую литературу и фразеологию, и потому прибыл в Берлин «идеологически подкованным».

В Берлине он даже подал заявление о приеме в нацистскую партию. Возможно, эта идея обсуждалась с советскими руководителями высокого уровня, но кажется невероятным, что можно было предпринять нечто подобное.

Зорге обратился в берлинскую полицию, о чем говорят ее архивы от 1 июня 1933 года, с заявлением о выдаче ему нового германского паспорта, указав, что он прибыл в Германию прямо из Китая, а никак не через Москву. Поступая таким образом, он представил рекомендации уважаемых личностей, будучи вполне уверенным, что это должно свести практически к нулю риск дотошного полицейского копания в его прошлом. Даже если его давние связи с Германской коммунистической партией в Гамбурге и Руре и выйдут наружу, то теперь это будет уже делом прошлым, поскольку многие бывшие коммунисты ныне также вступили в нацистскую партию.

И, однако же, лишь 1 октября 1934 года он был официально принят в токийский филиал нацистской партии. Таким образом, у властей было вполне достаточно времени, чтобы сделать все необходимые запросы относительно прошлого Зорге. Вполне возможно, что на ответственном посту в архивах гестапо служил советский агент. Если верить Шелленбергу, он сам проверил личное дело Зорге в 1940 году и обнаружил, что «если и не было доказано, что он был членом Германской коммунистической партии, то любой мог сделать вывод, что он, по крайней мере, симпатизировал ей. Он (Зорге), конечно же, находился в тесном контакте с огромным количеством людей, известных нашей разведке как агенты Коминтерна, но у него были также и тесные связи с людьми из влиятельных кругов, которые всегда могли защитить его от слухов подобного рода».

Вальтер Шеленберг

Уж в чутье Вальтеру Шеленбергу отказать было трудно.

Как бы там ни было, но Зорге той весной пошел в Берлине на рассчитанный риск.

Зорге договорился с двумя газетами – Borsen Zeitung и Tagliche Rundschau, – что он будет присылать им статьи из Японии.

Ведущий автор Tagliche Rundschau, д-р Зеллер, был тоже когда-то солдатом, и частично по этой причине они с Зорге понравились друг другу. У Зеллера в Японии был друг – полковник германской армии Эйген Отт, помощник военного атташе, временно назначенный ответственным по связям и инструктажу в японский артиллерийский полк в городе Нагоя. Зеллер дал Зорге рекомендательное письмо для Отта, в котором описал Зорге как человека, заслуживающего полного доверия как в политическом, так и личном плане.

Куда более дерзким шагом, однако, стала попытка заручиться поддержкой ведущего национал-социалистического теоретического журнала «Геополитик», основанного Карлом Хаусхофером, чья концепция геополитики – соотношения политики и географии, была тогда очень модной в высших партийных кругах. Зорге встретился с редактором, д-ром Волфинкелем, в Берлине. Волфинкелю уже было известно имя Зорге по тем статьям, что он посылал в германскую прессу из Китая, и он оказался достаточно любезным, чтобы дать Зорге рекомендательное письмо, в котором представил его двум сотрудникам германского посольства в Токио.

Собрав в Берлине рекомендательные письма от своих коллег-журналистов, а также от деловых фирм, торгующих с Японией, Зорге отправился в Мюнхен, чтобы навестить Карла Хаусхофера, от которого также получил рекомендательное письмо к д-ру Ворецу, германскому послу в Токио, и м-ру Дебучи, японскому послу в Вашингтоне.

Карл Хаусхофер и Рудольф Гесс

КарлХаусхофер – генерал-майор баварской службы. Как известно, до 1918 года у Баварии был не только свой король, но и своя армия и своя дипломатическая служба. Вот, Хаусхофер был не германским, не прусским, а баварским генералом. Он был военным атташе в Токио перед Первой мировой войной. Он был известным путешественником. Кстати, очень интересный портрет его оставил Стефан Цвейг в своих мемуарах «Вчерашний мир», с которым они вместе плыли по Гангу кажется, в 1908 году. В годы Первой мировой войны Хаусхофер командовал дивизией. Он вернулся из Японии в 1912 году с несколько подорванным здоровьем. Климат в Японии вообще неважный, надо сказать, особенно для людей, у кого проблемы с легкими. Вышел в запас, в отставку, поехал в Швейцарию лечиться и, пока лечился, написал книгу «Дай Нихон» об армии, обороноспособности и будущем великой Японии, которая вышла в 1913 году и которая сразу поставила его в первый ряд ведущих европейских японоведов. С начала Первой мировой войны он вернулся на военную службу, командовал дивизией, после войны вышел в отставку и стал профессором Мюнхенского университета, где создал кафедру геополитики. И с 1921 года начал издавать «Журнал геополитики». Его любимым учеником и аспирантом был Рудольф Гесс, будущий человек номер два в нацистской партии и номер три в нацистской иерархии.

Гесс познакомил Хаусхофера с Адольфом Гитлером, когда после «пивного путча» они отбывали заключение в тюрьме Ландсберг. Хаусхофер их там навещал, просвещал Гитлера по части геополитики и вообще мировой политики. На пользу ли пошли лекции? Трудно сказать…

Хаусхофер был профессором Мюнхенского университета до 1939 года, когда в 70 лет вышел на пенсию. Он возглавлял одно время Германскую академию. Его называли серым кардиналом Третьего Рейха, что, в общем, несколько преувеличено. Но его, конечно, геополитические идеи оказали определенное влияние и на Гитлера, и намного в большей степени на Риббентропа. В общем, это был выдающийся ученый, который сочетал в себе теоретика и практика, человека, который всегда испытывал сильнейший интерес к Дальнему Востоку, особенно к Японии. Ну, можно даже предположить, что у него к Японии было какое-то такое сентиментальное чувство, он много о ней писал. И поэтому, когда на его горизонте появился уже зарекомендовавший себя толковый журналист, работавший в Шанхае, который из Шанхая собирался перебраться в Токио, это, конечно, для Хаусхофера был подарок. Достоверно неизвестно, кто их познакомил. Но есть подозрение, что их познакомила американская журналистка Агнесс Смедли, которая работала в Шанхае. И здесь пригодилась Агнесс!

… В разведке, как на минном поле, мелочей не бывает. Даже добраться из Москвы до Токио – дело непростое. Вот как ехал в Токио в 1935 году Макс Клаузен. Из Ленинграда он отправился в Хельсинки, оттуда – самолетом в Амстердам и через Бельгию в Париж. Там он поселился в гостинице, где прожил четыре дня. Уже расплатившись, но еще находясь в номере, он уничтожил свой паспорт и достал из тайника в чемодане другой, на фамилию Дительмана, с которым отправился в Вену, где встретился с курьером, вручившим ему документы на имя Клаузена, с которыми он отправился в Нью-Йорк. Там Макс получил еще один комплект документов, которые и понес в немецкое консульство, объяснив консулу, что живет в Бостоне, прибыл туда из Гамбурга, а теперь собирается в Китай и ему нужен новый паспорт. И лишь получив подлинные немецкие документы, в которых не было и следа его истинного маршрута, Макс отправился в Токио.

К слову, о документах.

До 1933 года потребности советской разведки в документах обеспечивали нелегальные мастерские компартии Германии, так называемый «Пасс-аппарат», где работали лучшие в Европе мастера по изготовлению фальшивых документов. О том, как это делалось, рассказывает американец Д. Даллин в своей книге «Шпионаж по-советски».

«Работа “Пасс-аппарата” была значительно более сложной, чем казалось на первый взгляд. Мало было безукоризненно изготовить паспорт. Нелегал должен быть снабжен полным комплектом документов, и в каждом из них нужно было учесть множество нюансов. О тонкостях этой работы рассказывает Ганс Рейнерс, бывший эксперт по паспортам и другим личным документам Коминтерна:

“Мы, конечно, имеем бланк германского паспорта и хотим заполнить его для господина Мюллера из Мюнхена. Но мы должны иметь в виду, что Мюллер в один прекрасный день может появиться в Мюнхене и его документы будут тщательно проверены полицией. Какие чернила применяются в Мюнхене для паспортов? Как фамилия офицера, который подписывает паспорта? Мы даем указания нашему агенту в Мюнхене узнать это и получаем от него подпись Шмидта, шефа полиции, а это отнюдь не простая операция. Теперь надо узнать время подписания, а это новая головоломка, мы должны знать, что господин Шмидт не был в отпуске или болен, когда им был “подписан” паспорт. Кроме того, в некоторых странах полицейская печать подтверждается штампом об оплате пошлины, значит, надо подделать и этот штамп. Штампы время от времени меняются. Поэтому требуется громадная коллекция штампов сотен городов и поселков.

Когда эти операции закончены, работа по изготовлению паспорта только начинается, самая трудная часть еще впереди. Мюллер не может так просто появиться в обществе, снабженный только паспортом, он должен иметь документы, которые косвенно подтверждают его личность: свидетельство о рождении, записи о службе, книжка социального страхования и т. д. Это целая коллекция документов, и, чтобы она была полной, человек, выдающий ее, должен быть историком, географом и знатоком полицейских привычек.

Если свидетельство о рождении должно подтверждать, что господин Мюллер родился в Ульме в 1907 году, “Пасс-аппарат” обязан выяснить, какая форма применялась в этом городе сорок или пятьдесят лет назад, какие нотариальные термины использовались в то время, какие имена были популярны, а какие – нет. Имя Ивар звучало бы странно для города Ульма, а имя Зепп казалось бы странным в Гамбурге или Копенгагене. Наконец, возникал вопрос с печатями. Какими они были в тех местах в то время? Был ли там на гербе лев, медведь или орел? Требовалось знание геральдики, и целые тома, посвященные этому вопросу, стояли на полках. Когда набор документов был готов, возникала еще одна проблема. Если Ивар Мюллер будет пересекать первую границу, его паспорт не должен выглядеть новым. Если в нем будут проставлены многие визы, которые свидетельствуют о том, что путешественник проверен и перепроверен, полиция не обратит внимания на то, что ей предъявляют свежеиспеченный документ. Вот почему “Пасс-аппарат” проставлял многие фальшивые визы и пограничные штампы на паспорт. Маршрут должен быть хорошо продуман и соответствовать той легенде, которой снабдили нелегала”».

«Пасс-аппарат» имел шесть тайных мастерских и в период с 1927 по 1932 год ежегодно изготовлял до 400 комплектов документов, а его отделения были разбросаны по всей Европе. Полиция безуспешно боролась с этим подпольным производством, но лишь с приходом нацистов к власти они взялись за дело всерьез. К 1934 году подпольные мастерские прекратили свое существование, а их специалисты рассеялись по всей Европе, надо полагать, к величайшей радости местных правоохранительных органов. Тогда-то у советской разведки и начались проблемы с паспортами.

Но и с безукоризненными документами до места назначения надо было еще добраться.

Маршрут, проложенный Зорге, был не проще, чем у его радиста.

Поскольку могли возникнуть сложности практического характера, а также оставался большой риск быть узнанным, отправься он на Дальний Восток через Сибирь, Шанхай, или Суэц, Зорге решает воспользоваться другим путем – через Францию, минуя строго контролируемые порты Северной Германии, и далее в Соединенные Штаты.

И потому в июле он отплывает из Шербура в Нью-Йорк. Не осталось никаких данных о его неспешных передвижениях во все последующие недели, за исключением его визита к японскому послу в Вашингтоне с рекомендательным письмом от Хаусхофера и получения от посла такого же документа, адресованного начальнику Информационного департамента Министерства иностранных дел Японии в Токио, а также двух встреч в Нью-Йорке и Чикаго с членами аппарата Коминтерна в Соединенных Штатах, один из которых был сотрудником газеты «Вашингтон пост». Зорге встречался с ним на Всемирной выставке в Чикаго. От него он и узнал, что его японские помощники прибудут в Японию из Калифорнии, чтобы присоединиться к нему в Токио, а также способ установления контакта с ними.

Отплыв из Ванкувера, 6 сентября 1933 года Зорге прибыл в Йокохаму.

Атмосфера Токио ничем не походила на шанхайскую. Токио был намного менее интернационален, чем казался на первый взгляд гостю, прибывшему из-за границы.

Старый Токио,1930-е гг.

В центре города было много современных зданий, соседствовавших с широкими рвами и крепостными стенами, окружающими императорский дворец и замок Сегуна. В этом по виду космополитичном районе располагалось длинное, невысокое здание из желтого и коричневого кирпича. Это был «Империал-отель», известный среди европейцев в качестве последней из череды гостиниц, расположенных на пути через Суэц на Восток.

Японцы, казалось, были здесь явным меньшинством, а их хорошие манеры и вовсе делали их присутствие временами почти незаметным. В книжном магазине отеля в продаже были две ежедневные токийские газеты на английском языке. Обилие улыбок и вежливости словно окутывали приезжавших европейцев и американцев в кокон благорасположения, что весьма льстило их личному тщеславию.

«Империал-отель» в Токио, 1930-е гг.

Вне этого анклава иностранец встречался с почти универсальной вежливостью, которой сопутствовало невероятное любопытство. Здесь он никогда не сталкивался с явным равнодушием, столь обычным в Китае. Японское любопытство могло быть дружелюбным или враждебным, но редко отсутствовало вовсе.

Поскольку английский был обязательным предметом в средних школах и высших учебных заведениях

Японии, можно предположить, что все японцы, независимо от занимаемого положения, в той или иной степени владели английским, хотя нельзя сказать, что это было так уж необходимо. Образованный человек – возможно, выпускник одного из императорских университетов – был в состоянии в той или иной степени читать и писать по-английски. Но он, как правило, не горел желанием общаться на английском и чувствовал себя неловко, обращаясь к иностранцу.

Приехав в Токио, Зорге снял номер в «Санно-отеле».

«Когда я приехал в Японию, в германском посольстве спросили меня, не знаю ли я кого-нибудь в Министерстве иностранных дел, и мне сообщили, что я могу получить рекомендацию к чиновникам из МИДа. Я с довольно гордым видом ответил, что у меня в кармане есть письмо на имя Амаи (Амаи Иидзи, глава департамента информации японского Министерства иностранных дел) и что никакие рекомендации для японского Министерства иностранных дел мне больше не нужны».

На следующий день после визита в посольство Зорге посетил Амаи в Министерстве иностранных дел и был представлен нескольким японским и иностранным журналистам. В те дни Амаи был важной фигурой в Японии и считался признанным оратором министерства: каждую неделю он проводил пресс-конференции, которые посещали ведущие журналисты Токио.

В начале октября Зорге был готов к встрече с радистом «Бернгардом», с которым последний раз встречался в Берлине. «Бернгард» только что прибыл в Японию вместе с женой и поселился в пригороде Йокохамы, назвавшись бизнесменом. Когда они встретились в вестибюле «Империал-отеля», Зорге сказал «Бернгарду», что тот должен, не теряя времени, установить радиопередатчик у себя дома, а затем встретиться с третьим членом группы, югославом Бранко Вукеличем.

Вукелич уже устроился на квартире в районе Буйка. Район Бунка представлял собой комплекс служебных квартир, расположенный примерно в четверти часа езды.

Бранко Вукелич в то время был молодым человеком двадцати девяти лет. Любопытный ход событий привел его, его жену и маленького сына из Европы в квартал Бунка в Токио. Вукелич родился в августе 1904 года в городе Осиеке в Хорватии в семье офицера австро-венгерской армии. Детство его прошло в гарнизонном городке империи. Потом школа, Загребская академия искусств. Здесь он вступает в студенческую коммунистическую фракцию Марксистского клуба студентов университета. Потом – Париж, Сорбонна. Аресты полицией, – словом, наполненная авантюрными приключениями и скитаниями жизнь революционера. И как пройти мимо Коминтерна? Во всяком случае, Коминтерн мимо таких парней не проходил.

Бранко Вукелич и его жена Исико

В январе 1930 года, отдыхая на морском курорте на атлантическом побережье Франции, Вукелич познакомился с девушкой-датчанкой Эдит Олсон, в которую он влюбился. Позднее они поженились, и у них родился сын, которого назвали Поль.

А в 1932-м произошла встреча еще с одной женщиной. Ей было лет около тридцати. Она называла себя «Ольгой», была особой спортивного вида и вкусов (хвасталась своими успехами в лыжных гонках). По ее акценту Вукелич определил, что она родом из одной из балтийских стран, возможно, из Финляндии.

«Ольга» была полькой и являлась членом аппарата СМС (секция международных связей) Коминтерна – жизненно важной и закрытой секции в управленческой структуре этой организации. Без долгих предисловий «Ольга» предложила Вукеличу «особую» работу.

«Я не предлагаю вам красть секретные шифры, обольщая юных офицеров, – хотя я, возможно, и не отказалась бы упасть в объятия привлекательного молодого французского офицера, если бы это могло помочь нашему делу. Я не ожидаю, что вы станете взломщиком сейфов. Мне бы хотелось, чтобы вы использовали свой опыт в качестве журналиста». (Вукелич сказал ей, что он когда-то, еще будучи студентом, написал две или три статьи для югославской прессы.)

Она особо подчеркнула; что Бранко должен наблюдать за событиями и анализировать их как марксист; и что куда бы его ни отправили; там обязательно будет «какой-то опытный товарищ»; который научит его всему. «А также будут и сочувствующие нашему делу которые помогут вам в вашей работе».

«Но почему – спросил Вукелич; – Коминтерн не может использовать советские посольства для сбора информации?»

«Любая страна; кроме России; может использовать посольства как для разведки; так и для пропаганды. Она также может пользоваться услугами деловых фирм; миссионеров; студентов. В нашем же случае мы вынуждены полагаться на молодых коммунистов; подобных вам; и других сочувствующих. За советскими посольствами всегда ведется наблюдение; и если посольство окажется вовлеченным в эти дела; Советский Союз становится как бы сообщником Коминтерна; тогда как у советской дипломатической службы и у Коминтерна взгляды далеко не всегда совпадают».

Без особого энтузиазма; но Вукелич согласился работать на «организацию». «Ольга» дала ему задание кое-что перевести; а также три тысячи франков задатка.

На их следующей встрече; состоявшейся весной; где-то месяц спустя; «Ольга» сообщила Вукеличу что он должен будет отправиться на задание либо в Румынию, либо в Японию. Вукелич предпочел Румынию, но выпала Япония.

Вукелич узнал, что французский иллюстрированный еженедельник «Вю» планирует выпустить специальный номер, посвященный Дальнему Востоку.

Бранко заглянул редакцию журнала и договорился о назначении его корреспондентом, поскольку был неплохим фотографом. Одновременно с помощью экспресс-почты он обменялся письмами с югославской газетой «Политика», предложив ей себя в качестве специального корреспондента. Получилось.

Семья отплыла из Марселя 30 декабря 1932 года на итальянском корабле. Друзья «Ольги» перед отплытием из Франции снабдили его 1800 иенами, и Вукелич посчитал, что эту сумму ему придется «растянуть» на шесть месяцев, однако уже в Японии понял, что супружеской паре, живущей в «Империал-отеле», требуется не менее десяти иен в день. Квартира в районе Бунка обходилась, конечно, дешевле, и триста иен в месяц поэтому казались подходящей суммой. Однако он быстро смекнул, что его расчеты неверны, ибо основывались на устаревшей информации.

Вукелич понял, что ему придется ждать до августа, до визита «Шмидта» – человека, который должен будет дать ему дальнейшие инструкции и указания в Японии. «Шмидт» же (Зорге) вышел на контакт с ним лишь в октябре.

Возникает вопрос, почему семья Вукелича была сорвана с места задолго до прибытия Зорге в Японию. Ни «Бернгард», радист, ни четвертый член группы – японец из Америки не появились в Токио до самой осени. Так почему же Вукелич отправился в неблизкий путь так рано? Причиной могла стать «тревога из-за последствий разоблачения парижской службой безопасности в июне 1932 года разведывательного аппарата, возглавляемого советским агентом Ирайей Биром. Арест Бира и шестерых его сотрудников последовал вслед за бегством из Франции Жака Дюкло, одного из членов руководства Французской коммунистической партии, и интенсивными полицейскими поисками и расследованиями, продолжавшимися в течение нескольких месяцев. И никто не мог быть уверен, чем и где закончится эта погоня.

После встречи с Вукеличем Зорге очень быстро пришел ему на помощь. Для начала он сразу ссудил его деньгами, а потом передал довольно крупную сумму, достаточную, чтобы Вукелич с женой и ребенком смогли перебраться из района Бунка в район Ушигоме, где они сняли дом.

Поначалу Рихард не пришел в восторг от нового сотрудника. В письме Центру от 7 января 1934 года он писал: ««Жигало», к сожалению, очень большая загвоздка. Он очень мягкий, слабосильный, интеллигентный, без какого-либо твердого стержня. Его единственное значение состоит в том, что мы его квартиру, которую мы ему достали, начинаем использовать как мастерскую. Так что он в будущем может быть для нас полезен лишь как хозяин резервной мастерской». Вукелич стал фотографом группы, переснимал документы на микропленку для дальнейшей передачи их в Центр. Сначала он общался непосредственно с Зорге, а потом – вероятно, с началом Второй мировой войны, когда немцу стало неприлично общаться с французом, посредником между ними сделался Мияги.

Брак между Бранко и его первой женой датчанкой Эдит Олсон, преподавательницей гимнастики, заключенный в 1930 году в Париже, был расторгнут из-за ряда скандалов, после чего он женился на своей японской переводчице Иошико Ямасаки. Зорге не одобрял, что этот брак был заключен без его ведома, но в конце концов выделил датской жене сумму, достаточную для ее отъезда в Европу. Он дал ей 5000 долларов из средств группы и еще тысячу долларов добавил от себя. И скорее Йошико… стала его любовницей. Бурный роман продолжался три месяца. Вукелич ничего не подозревал, тем более, что все ночи девушка проводила с ним. Зорге не думал о том риске, который возникнет, если Брайко узнает, что шеф наставляет ему рога.

Но мы, кажется, отвлеклись от главного. Четвертый член группы, японец Мияги Йотоку, молодой человек примерно одних лет с Вукеличем, также ждал в городе знака от «Шмидта». Он прибыл в Японию в октябре из Калифорнии и сразу поставил себе за правило читать ежедневную газету, издававшуюся на английском языке – Japan Advertiser. И как-то утром, в середине декабря он, наконец, увидел в ней то, что искал. Это было объявление, помещенное в колонке «ТРЕБУЕТСЯ» и гласившее:

«ТРЕБУЕТСЯ: Гравюры укийоз старых мастеров, а также книги на английском языке на ту же тему срочно. Обращаться п/я 423, «Japan Advertisер», Токио».

Зорге встретился с Мияги в художественной галерее Уено. Мияги был, как и Вукелич, любителем, попавшим в ситуацию, созданную стараниями профессионалов, и потому понадобилось четыре-пять встреч с Зорге, чтобы он смог догадаться, что его, собственно, приглашают стать шпионом, поскольку только теперь Зорге открыто попросил Мияги снабжать его информацией по политическим и военным вопросам Японии.

Мияги Йотоку провел детство на острове Окинава, где он родился в феврале 1903 года и был вторым сыном в семье фермера. В 1906 году старший Мияги перебрался в Америку где устроился работать на ферму близ Лос-Анджелеса. Мальчика, оставшегося на Окинаве, воспитывал дед. В июне 1919 он присоединился к отцу в Калифорнии. «Японские эмигранты в Соединенных Штатах нередко встречались с пренебрежительным отношением к себе со стороны японского посольства и «нисеи». А временами японский военный атташе действительно следил за японскими иммигрантами». Поскольку по-английски Мияги говорил неплохо, он поступил в школу искусств города Сан-Диего. У него обнаружился настоящий талант художника, и в выпускном классе он оказался в самом верху списка.

Осенью 1926 года он переезжает в Лос-Анджелес, где поселяется в доме, расположенном как раз напротив железнодорожного вокзала.

В это время Мияги вместе с тремя другими японцами принял участие в рискованной затее – они открыли собственный ресторан под названием «Сова». И здесь, в задней комнате «Совы», друзья организовали небольшое общество для еженедельных обсуждений вопросов философии, искусства и социальных проблем.

Под влиянием коминтерновского агента Яно Дутому Мияги вступил в партию. Яно, работавший где-то в районе Нью-Йорка до приезда в Калифорнию, в 1930 году побывал в Москве. Потом вернулся в Америку, где вскоре и познакомился с Мияги. Случилось это в конце 1930 года. Он же и предложил Мияги отправиться в командировку в Токио.

Оказавшись в Японии, Мияги, в отличие от Вуке-лича, не испытывал особой нужды в деньгах. Он снял комнату в доме друга и, похоже, без особых трудностей сбывал свои картины. И действительно, в течение последующих пяти-шести лет – до самого лета 1939 года – он зарабатывал вполне прилично на продаже своих картин.

Весной 1934 года, через пять месяцев после начала их сотрудничества, Зорге отправил Мияги в качестве эмиссара в Осаку, в редакцию газеты «Асахи», чтобы он встретился с Одзаки, и результаты этой поездки в значительной степени определили направление миссии Зорге в Японии.

Одзаки с готовностью согласился присоединиться к компании, хотя и был полностью осведомлен о том, что Зорге вместе с Мияги Йотоку и другими создал в Японии разведывательную группу со штаб-квартирой в Токио.

Количество и качество разведданных, добываемых Одзаки в течение последующих семи лет, просто поражает. Однако Зорге имел доступ и к другому источнику равноценной или даже более важной информации, а именно, к германскому посольству.

Общение Зорге с полковником Эйгеном Оттом было в высшей степени полезным для них обоих. Для Зорге это была возможность обеспечить себе ценную связь с немецкой колонией в Токио, и, по мере развития их личных отношений, доброе отношение к нему Отта и других сотрудников посольства стало решающим элементом в создании его сети источников информации.

Что касается Отта, то здесь сработал человеческий фактор. Жизнь иностранца в провинциальном японском городке была очень одинокой. Как бы ему ни было интересно в необычной обстановке, как бы ни были послушны и исполнительны японцы, но бывают у европейца моменты, когда он стремится оказаться в обществе близких по духу европейцев. И потому приезд Зорге обрадовал супругов Отт. Ведь он был образованным человеком и к тому же бывшим солдатом, подобно Отту воевавшим на фронтах Первой мировой. Все это привело к тому, что между ними установились близкие дружеские отношения. Как написал сам Зорге, «одну из причин нашей дружбы можно найти в моей солдатской службе, когда я сражался и был ранен в Первую мировую войну. Отт участвовал в войне, будучи молодым офицером».

Эйген Отт был на шесть лет старше Рихарда – в 1933 году ему исполнилось сорок четыре года. Родовитый аристократ, он начал мировую войну адъютантом в 65-м полку полевой артиллерии вюртембергской армии, а закончил ее в генштабе, и не просто в генштабе, а в отделе III-Б. Этим номером была зашифрована армейская разведка, которой руководил знаменитый разведчик полковник Николаи. Так Отту в первый раз повезло.