Текст книги "Зорге. Загадка «Рамзая». Жизнь и смерть шпиона"

О полковнике Николаи следует сказать особо.

Вальтер Николаи родился в Брауншвейге в семье капитана прусской армии и дочери крестьянина. В 1893 избрал военное поприще. С 1901 по 1904 учится в Военной академии Генерального штаба в Берлине. Совершенно свободно изъяснялся по-русски.

С 1906 начинает свою карьеру в рядах сотрудников отдела III В военной разведки кайзеровской Германии, приняв под своё начало разведывательный пункт в Кенигсберге. Ему удается превратить Кенигсбергский разведывательный пункт в главный форпост и рассадник шпионажа против России. В результате, после двух лет службы, в начале 1913 года он назначается руководителем разведывательной службы (отдел III В), внесшей немаловажный вклад в раскрытие австрийского шпионского скандального дела Редля. Николаи возглавлял германскую разведывательную службу с 1913 по 1919 год. И самыми решительными темпами он начинает готовить разведывательную службу к войне.

Во время Первой Мировой войны сыграл одну из ключевых ролей в финансировании германским Генеральным штабом партии большевиков.

После окончания Первой мировой войны в звании полковника Николаи выходит в отставку.

Чтобы ввести в заблуждение иностранных наблюдателей, контролировавших соблюдение статей Версальского договора, Гитлер назначил его главой Института истории новой Германии и поручил ему заново составить историю мировой войны, в соответствии со взглядами гитлеровцев. Разумеется, это назначение было только трюком. Николаи и не собирался переквалифицироваться в историки. Вместо этого он занялся тайной организацией новой военной разведки. В течение нескольких лет имя Николаи нигде не упоминалось и даже не попадало в армейские справочники. Однако>, как только началась Вторая мировая война и, следовательно, как только «Третья империя» отбросила всякие предосторожности по отношению к внешнему миру, полковник Николаи внезапно всплыл на поверхность и вновь был официально назначен напальником армейской разведки. Знаменитого Абвера, создателем которого он, по сути, и являлся. Но вот что особенно интересно.

После окончания Второй мировой войны в 1945 году Николаи добровольно (!) остался на территории, занятой советскими войсками. Он был вывезен из Германии в Москву, где был подвергнут тщательному допросу и поселён на спецдаче НКГБ-МГБ в Серебряном Бору вместе со своим заместителем Фридрихом Гемппом. Работал над записками мемуарного и аналитического типа по личному указанию И.В. Сталина, доступ к этим запискам до сего времени закрыт, достоверно не известно даже находятся ли они в архиве ФСБ, или же – в Государственном архиве Российской Федерации. В феврале 1947 года перенёс инсульт. Умер 4 мая 1947 года в Москве. Останки кремированы и погребены на Новом /онском кладбище в братской могиле. В 1999 году по решению российских военно-судебных органов Вальтер Николаи был реабилитирован. Фридрих Гемпп, по заключению Главной военной прокуратуры РФ от 10 сентября 2001 года, признан привлечённым к уголовной ответственности необоснованно, по политическим мотивам.

Вот так-то! Но вернемся в Токио. К досье Эйгена Отта.

Посол Германии в Японии Эйген Отт

В 1923 году он появляется в генеральном штабе германской армии в звании гауптмана. Везение продолжается, потому что теперь его непосредственным начальником является майор Курт фон Шлейхер. Начальник делает карьеру а вместе с ним вверх по служебной лестнице продвигается и подчиненный. Когда 2 декабря 1932 года фон Шлейхер стал рейхсканцлером, Отт был уже подполковником и служил в министерстве обороны. Правда, во власти Курт фон Шлейхер продержался очень недолго, меньше двух месяцев – 30 января его сменил на этом посту Адольф Гитлер. Карьера Шлейхера на этом и закончилась. (В июне 1934 года Шлейхер был убит во время чисток по делу Ромма в «ночь длинных ножей».) Однако Отт, давно знакомый с фюрером германских нацистов и бывший у него доверенным лицом, не остановил своего карьерного взлета. Почти сразу он получил важное назначение – помощником военного атташе в Японию.

В мае 1934 года Отт был уже военным атташе, получив назначение на этот пост в феврале этого же года, хотя по-прежнему оставался в Нагое.

«Для меня было сложно вести наблюдение и составлять рапорты о состоянии и обучении японской армии: все происходившее в ней было словно отгорожено железным занавесом. Я не имел времени заняться японским языком, поэтому был особенно рад знакомству с Зорге, языковые познания которого облегчали ему контакт с японцами и получение от них информации», – признавался Отт.

На этой основе они и договорились. Естественно, профессиональный разведчик Отт проверил своего нового друга, приставив к нему на некоторое время шпиков, но это наблюдение ничего не дало…

Ну, это немцам. У японцев был другой результат. Японские власти установили, что кроме двух жен в разных частях света у него было по крайней мере сорок женщин, с которыми Зорге поддерживал отношения только в одном Токио. Немаловажная деталь в нашем повествовании!

Не удивительно. В «Стране восходящего солнца» издавна привыкли жить под присмотром.

В феодальной Японии XVIII века господствовал пресловутый «режим ока» – омэцкэ сэйдзи – свирепый полицейский надзор за каждым японцем. «Режим ока» – государственный террор, направленный против малейшего проявления свободомыслия. Он держал в страхе все население империи. Особенно беспощадно карали за связь с иностранцами.

Но и столетия спустя «режим ока» в Японии сохранился. Японская контрразведка во все времена считалась наиболее сильной, хитроумной. Иностранец, оказавшийся в Японии, сразу же попадал под прицел: он мог не сомневаться, что вся прислуга в его доме – полицейские доносчики, что за каждым его шагом следят десятки шпиков. Иностранца иногда останавливают на улице и тут же проверяют его личные вещи, обыскивают. И в трамвае, и в кафе, и в парке Уэно, где вы решили отдохнуть в тени криптомерии, – повсюду вас сопровождает полицейский, неумолимый, как автомат. Его не смутит даже ваша дипломатическая неприкосновенность, ваш ранг, ваши близкие знакомства с самим премьер-министром. Ведь за премьером тоже следят и при необходимости могут вызвать в суд в качестве свидетеля, как любого простого смертного. «Режим ока» держится на презрении к человеку на пренебрежении ко всем законам, якобы охраняющим свободу личности.

«Как-то я пригласил на обед нескольких своих друзей. Слуга расставил на столе карточки с фамилиями гостей. Пока я переодевался, карточки исчезли – их забрал с собой в управление агент кемпетай. Дипломатический иммунитет моего дома он нарушил без всяких угрызений совести. Если бы среди этих карточек обнаружили карточку с фамилией японца, его задержали бы и допросили», – рассказывал Ганс Отто Мейснер, служивший в Токио в одно время с Рихардом Зорге. Тот самый Мейснер, который написал после войны первую книгу о Зорге.

…Зорге стал по-настоящему близким другом Отта после переезда последнего в Токио, где Отт поселился в районе Сибуя. Фрау Отт была доброй, артистичной и понимающей женщиной. Они с мужем предоставили Зорге «место у очага», и он, в свою очередь, отвечал им дружеской привязанностью. Все знали, что только ради фрау Отт Зорге мог снизойти до того, чтобы «вести себя прилично». Он был нетерпим к хорошим манерам и не выносил общепринятые светские условности, и хозяйки в Токио вскоре перестали приглашать его на ланчи и обеды. Он ненавидел официальную одежду, и на него нельзя было положиться, когда дело касалось соблюдения светских приличий. Но в компании Оттов Зорге никогда не демонстрировал грубой стороны своей натуры – а если такое и случалось, то фрау Отт по-матерински устраивала ему нагоняй, и Зорге немедленно раскаивался. Замечали, что только ради фрау Отт Зорге соглашался надевать по вечерам смокинг.

Положение Зорге в посольстве еще более упрочилось после того, как в 1934 году в Токио прибыл новый военно-морской атташе, капитан Поль Веннекер.

Поль Веннекер

«Это был человек военный, благородный, с характером. Однако вопросы политики были совершенно выше его понимания, и потому я мог быть ему кое в чем полезным. Веннекер, подобно мне, был холостяком, и мы вместе посещали такие места, как Атами, и «стали добрыми компаньонами»».

Сердечное и по-настоящему веселое общение с «Польхеном» (так Зорге звал своего друга) продолжалось на протяжении всего времени пребывания Веннекера в Японии с 1934 по 1937 год и возобновилось после того, как Веннекер вернулся в Токио в 1940 году в чине контр-адмирала, сопровождаемый следующим под его началом боевым кораблем «Германия».

Князь Альбрехт фон Урах также числился среди тех друзей, которых завел Зорге в первый же год пребывания в Японии. Урах, прибывший в Токио в 1934 году в качестве корреспондента газеты Volkischer Beobachter, еще в Германии прочел некоторые статьи Зорге и горел желанием познакомиться с ним. После встречи он обнаружил, что Зорге – типичный берлинец, проницательный, резкий, буйный, шумный, любитель выпивки и женщин. На первый взгляд эти двое, князь и Зорге, имели мало общего. Урах, принадлежавший к вюртембергской знати, был куда более элегантным и куда менее необузданным, чем Зорге, но он был беспечным и добродушным, а также намного моложе Зорге и менее опытным как журналист.

В конце весны 1934 года, ко времени своей первой в Японии встречи с Одзаки, Зорге уже имел совершенно определенную репутацию в немецкой общине. Его считали энергичным журналистом с особым даром понимания Дальнего Востока. И любителем дорогой, изысканной кухни «Империал-отеля», не чурающимся и злачных мест попроще.

Если чего и хватало в Токио, так это «западных» кафе-ресторанов и баров, и это вдобавок к чисто японским центрам отдыха и развлечений.

Два из них – «Фледермаус» и «Рейнгольд» – особенно нравились Зорге. Оба заведения принадлежали немцам и обслуживались официантками-японками, и оба находились в районе Гиндзы. «Фледермаус» – довольно маленькое, тускло освещенное кафе, в котором стояли четыре столика и работали две-три официантки. Фридрих Сибург, писатель, много раз встречавшийся с Зорге во время своих наездов в Японию, оставил весьма реалистичное описание «Фледермауса»:

«Это была унылая, мрачная дыра с грязными, вытертыми сиденьями, покрытыми неким подобием гобелена. Здесь не было ничего японского, за исключением одной-двух низкого пошиба девиц-официанток, которые обычно приходили и садились рядом с посетителями, обнимая их руками за шею и неестественно хихикая. Японцы вряд ли посещали подобные места, и для меня оставалось загадкой, как человек с таким вкусом, как у Зорге, мог часто посещать подобную дыру».

Князь Урах также вспоминает «Фледермаус» как «прокуренный, непривлекательный бар», где Зорге часто напивался, «проходя все возможные фазы опьянения: поднятие духа, слезливую жалость, агрессивность, манию преследования, манию величия, горячку, полубессознательное состояние и, наконец, мрачное, унылое состояние одинокого похмелья, от которого можно было избавиться лишь с помощью еще большего количества алкоголя».

Пьянствовавшие в баре «Империал-отеля», в «Рейнгольде» или «Фледермаусе» или в «отелях» на побережье Хоммоки близ Иокогаты, Зорге и его друзья-холостяки стали известны полиции как «балканский клуб».

Фактически все разведданные, полученные Зорге в 1934 году и за шесть месяцев 1935 года, были отправлены в Россию с курьером, поскольку радиосвязь, которой ведал «Бернгард», практически не действовала. «Я мог отправить лишь самое короткое сообщение, – признавался Зорге, – и то очень редко».

В мае 1935 Зорге получил приказ вернуться в Москву. «В ходе моего визита в Москву в 1935 году я получил разрешение снабжать посольство определенным количеством информации, с тем, чтобы укрепить свои позиции. Причем решение вопроса, какую именно информацию передавать и когда, было оставлено на мое усмотрение. Но я обещал Москве, что ограничу подобную информацию до минимума».

Зорге добивался и получил согласие своего начальства на признание Одзаки полноправным членом своей группы, а также потребовал заменить радиста «Бернгарда» Клаузеном или Вейнгартеном.

Обратный путь Зорге в Японию окутан тайной. Единственное, что, по крайней мере, можно точно утверждать, это что Зорге вернулся в Токио до конца сентября 1935 года. Пока Зорге находился в Москве, драматические события сотрясали Японию. 16 июля 1935 года генерал Мазаки, герой радикальной фракции Коде («Имперский путь») был вынужден уйти в отставку с важного поста генерал-инспектора военной подготовки. Его отставка была подстроена врагами и безошибочно воспринята как победа более традиционно мыслящей Тосеиха (фракция «Сдерживание») Уход Мазаки вызвал сенсацию, и вскоре Токио наполнился слухами о грядущем насилии.

Среди тех, кого коснулись эти чистки, оказался и полковник Аизава, служивший в городе на берегу Внутреннего моря. Этот офицер специально отправился в Токио, чтобы выразить протест против увольнения Мазаки. В Министерстве обороны он разыскал начальника бюро военных дел, генерал-майора Нагату, ответственного за армейские назначения и известного противника Мазаки и Кодоха. Аизава намерен был убить Нагату, если последний откажется выслушать его, однако в бурной беседе, состоявшейся между ними, он не пошел дальше требования отставки Нагаты. Конечно, в большинстве армий мира подобное нарушение субординации не осталось бы безнаказанным. И потому нет ничего удивительного в том, что две недели спустя Аизаве сообщили, что он назначается в полк, базировавшийся на Формозе.

Аизава снова отправился в Токио. Он прошел в Министерство обороны и, шагая по коридору, достиг кабинета Нагаты, открыл дверь и выхватил меч. Первый удар Аизавы не достиг цели. Другой офицер, оказавшийся в комнате, попытался защитить Нагату и был серьезно ранен. Нагата же был зарублен насмерть. «Мне стыдно, – заявил Аизава на военном трибунале, – что я не сумел убить Нагату с первого удара».

Тессан Нагато

Убийства, вне всякого сомнения, были свойственны японской традиции. Но убийство генерала боевым офицером было делом немыслимым в течение последних пятидесяти лет. Каждый сознавал, что этот инцидент был симптомом того, что называлось «гекокийо» – «свержение старших младшими, высших низшими». Это выражение, впервые использованное для описания феодальной анархии XV века, похоже, вполне подходило к ситуации, сложившейся в японской армии с ее политически активными молодыми офицерами, чьи радикальные и по-настоящему мятежные настроения угрожали как военным, так и гражданским руководителям.

То, что произошло утром 26 февраля и в последующие три дня, могло поставить в тупик неискушенного наблюдателя. Около 1400 солдат покинули казармы на рассвете в сильный снегопад. Командовали ими младшие офицеры, ни один из которых не был в чине выше капитана. Главная часть повстанцев заняла группу зданий в правительственном квартале Токио, включая и Министерство обороны, штаб-квартиру столичной полиции и парламент. Одновременно части мятежников предприняли атаки на резиденцию премьер-министра и на дома нескольких известных людей. Среди жертв оказались два бывших премьер-министра, а сам премьер-министр чудом избежал смерти. Лидеры переворота, молодые офицеры, выпустили манифест, выдержанный в довольно туманных, расплывчатых выражениях. В нем заявлялось, что все было предпринято из чувства долга перед императором.

Через два дня, 29 февраля, офицеры-мятежники и рядовые капитулировали без единого выстрела.

Зорге был захвачен этим удивительным, потерпевшим неудачу дворцовым переворотом. В течение всех четырех дней он пытался увидеть все, что можно, собственными глазами и велел членам своей группы исследовать истинную природу и последствия этого дела. «Наша шпионская группа, – сказал Зорге, – рассматривала изучение этого инцидента как одну из своих главных обязанностей».

Анализу инцидента 26 февраля Зорге посвятил, по крайней мере, три разных отчета: один для германского МИДа (!), другой – для Управления в Москве и третий – для публикации в качестве статьи в журнале Хаусхофера Zeitschrift for Geopolitik.

Доклад в Берлин был написан под настойчивые уговоры его друзей в германском посольстве. Как это произошло, лучше всего передают слова самого Зорге:

«В разговорах с Дирксеном, Оттом и Веннекером я снова и снова подчеркивал социальный аспект событий 26 февраля, говоря, что мне понятны те социальные проблемы, с которыми столкнулась Япония. В итоге персонал посольства обратил свое внимание на эту сторону инцидента и попытался собрать о нем всю доступную информацию>, какую можно. Сам Отт имел особый канал, через который он мог получать статьи и листовки».

Зорге утверждал, что, начиная с 1936 года, его мнение имело значительный вес в германском посольстве, и можно было не сомневаться, что его репутацию еще более укрепило верное истолкование февральского мятежа, которое могло бы оказаться поверхностным и незначительным, если бы не помощь Одзаки и Мияги.

Конечно, первой заботой Зорге было подготовить отчет для Москвы. Советский интерес к февральскому мятежу можно было выразить серией вопросов. Например, до какой степени этот взрыв отразил то глубокое недовольство, что было характерно для страны в целом? Каковы были цели, экономические и политические, молодых офицеров? Не приведет ли мятеж к ослаблению власти и снижению престижа японской армии? Какое влияние окажет это событие на направление японской внешней политики? Обострит ли оно или умерит антисоветские настроения в Японии?

И Зорге дал Москве ответы на эти вопросы:

«Я взял на себя труд следить, чтобы наша информация просеивалась как можно тщательнее, и лишь то, что я считал существенным и абсолютно достоверным, я отправлял в Москву… Эта способность отбирать материал и давать общую оценку или давать общую картину происходящего – необходимое условие для получения истинно ценных разведданных, и достигнуть этого можно лишь с помощью серьезного и тщательного изучения. Повторяю, никто не должен думать, что наша работа заканчивалась сразу же, как только отчет передан по радио. Подобные послания составляли лишь одну из многих фаз нашей разведдеятельности, и, уж конечно, не главную. Я отсылал в Москву огромное количество почты с нерегулярными интервалами, которая включала в себя не только документы и другие материалы, но также отчеты, написанные мною… И отчеты эти представляли собой серьезные и тщательные попытки составить на основе обильной информации и исследований точную и объективную картину нового развития событий и общей ситуации в течение нескольких прошедших месяцев. Такие утомительные, трудоемкие отчеты никогда нельзя было бы составить без всестороннего изучения страны и исчерпывающих знаний. В отличие от Берлина или Вашингтона – Москва слишком хорошо знала Китай и Японию, чтобы ее можно было легко провести. Советский уровень знаний дальневосточных дел был много выше, чем у американского и германского правительств, и Москва требовала, чтобы я посылал систематизированные, всесторонне обоснованные и тщательно спланированные отчеты с интервалом в несколько месяцев».

Через несколько лет, в ходе последнего этапа войны на Тихом океане принц Коноэ во время частной аудиенции во дворце сказал императору что он пришел к выводу что радикальные молодые офицеры тридцатых годов сознательно или нет, но оказались инструментом в руках международного коммунизма.

Именно Одзаки разъяснил Зорге связь между мятежом и экономическими трудностями, переживаемыми сельскими районами Японии. Однако лишь майор Шолль, недавно прибывший помощник военного атташе в германском посольстве, сумел ознакомить Зорге с немецким переводом засекреченной статьи о жалобах, написанных двумя уволенными из армии офицерами, ставшими впоследствии зачинщиками мятежа. Шолль, произведенный в подполковники после своего прибытия в Токио в январе 1936 года, очень скоро стал одним из близких друзей Зорге, поскольку Зорге узнал, что Шолль служил на Западном фронте рядовым, причем в тех же войсках, что и сам Зорге.

События 26 февраля стали вехой в карьере Зорге и как шпиона, и как журналиста, ибо отметили начало его настоящей миссии в Японии, его первого значительного отчета, отправленного в Москву, о результатах изучения причин мятежа. Начиная с этого момента, он мог чувствовать себя достаточно безопасно устроенным, поддерживая близкие отношения с германским посольством. Публикация статьи в «Геополитике» совпала по времени и с его дебютом в качестве постоянного автора «Франкфуртер цайтунг». Таким образом, одновременно окрепли и его «крыша», и база для нелегальной работы, одно дополняло другое к всеобщей пользе в течение последующих пяти с половиной лет.