Текст книги "Сказка – ложь…"

Так и вышло, что первый наш план провалился с треском.

Но тем не менее Киган, неузнанный и с отрядом отборных воинов, был внутри вражеского лагеря! А значит, оставался второй путь, более рискованный и опасный, но и куда более верный. Им рыжий и пошёл. Когда моё войско подступило наконец к укреплённым стенам усадьбы, он и его люди обратили свои мечи против её защитников и сумели открыть ворота. Самого же хозяина того места Киган обезоружил в честном поединке и передал мне в качестве пленника. О нет, я его не казнила, что вы! Уверяю вас, он прожил ещё долго! Гораздо дольше, чем ему самому хотелось бы…

Но всё это не помогло мне добиться столь желанной цели и вернуть милых моих мальчиков, увидеть снова их улыбки, услышать, как хвалятся они друг перед другом новыми выученными приёмами. Лишь остывающие их тела дано мне было обнять. Проклятый предатель, поняв, что дела его плохи, успел отправить своих рабов, чтобы те закололи беззащитных отроков в их темнице, словно поросят к столу!

Горе моё было шире неба над головой, глубже океанской бездны и острее Светоносного меча[26]26
  Меч света, или Сияющий меч (гэльск. Claíomh Solais) – один из пяти магических предметов, привезённых Туата Де Дананн в Ирландию и принадлежавших Нуаду – одному из предводителей этого мифического племени. Согласно легенде, меч обладал волшебными свойствами: резал железо и сталь, как мягкое масло, был несокрушим, а нанесённые им раны всегда оказывались смертельными; кроме того, при использовании светился белым светом, за что и получил своё название. Данный артефакт неоднократно появляется в гэльском фольклоре Ирландии и Шотландии. Также его часто отождествляют с Экскалибуром, волшебным мечом короля Артура.


[Закрыть], оно помутило мой разум и всколыхнуло в сердце ярость, по сравнению с которой буря, топящая корабли, как щепки, лишь лёгкий ветерок в летний день! О судьбе того проклятого места до сих пор вспоминают в моём родном краю с ужасом, шёпотом передавая друг другу туманные намёки на то, что случилось в действительности с его обитателями в ночь, когда королева-колдунья лишилась своих сыновей.

Охваченная безумием ярости, я отринула данные самой себе обеты и сотворила чары, коих клялась не касаться никогда. Огненный вихрь, что существовал до того лишь в словах трусов и лжецов, вырвался на волю из бездны Хаоса, чтобы преследовать моих врагов, и не было от него спасения никому! Скоро половина королевства тонула в крови да горела в пожаре, а моё войско, всё разрастаясь по дороге, приближалось к замку главного виновника всех бед – Энгуса, недостойного короля, что больше не был моим мужем.

8 кружка

Ох, дружок, и пересохло же у меня горло, словно илистый берег в знойный полдень! Вот те на! У тебя уж и полная кружка наготове? Благодарствую, милый, благодарствую! Уважил старуху… А? Конечно, расскажу, дай только глоток-другой сделать.

Ну вот, так-то лучше. Значит, хотите знать, как дальше дело было? Что ж, слушайте. Слушайте да запоминайте! Не каждый день услышишь правду о тех далёких днях!

Так вот, немного времени прошло с той скорбной ночи, когда показались наконец вдалеке очертания королевского замка, и сердце моё наполнилось радостным предчувствием скорой мести. Что буду делать после, я не знала, да и не задумывалась над тем, всё моё существо стремилось лишь к одному – увидеть, как захлебнётся собственной кровью проклятый король Энгус, смертельный мой враг, когда я собственноручно перережу ему горло батюшкиным старым ножом. И это, без сомнения, свершилось бы, не приди вдруг на помощь этому проходимцу сила, куда большая и могущественнейшая, чем все, мне подвластные. До сих пор не могу я понять, что же заставило её стать на сторону отступника, отказавшегося почитать древние традиции, но так уж вышло, и ничего с этим поделать нельзя…

По сей день я, бывает, вспоминаю тот миг с ужасом и отчаянием.

Ничто не предвещало беды. Утром готовились мы штурмовать королевский замок, но в ночной тиши лагерь моего войска был овеян таким покоем, словно не для битвы прибыли туда все эти славные мужи, а единственно ради сладкого вина и дружеской беседы. Одной мне не спалось в поздний час, когда самые слабые звёзды уже готовились первыми из небесных сестёр погаснуть, но луна ещё не коснулась верхушек леса. Я выбралась из походной постели, оставив мирно спящего Кигана, накинула плащ, переступила через дремлющую у входа в шатёр мачеху и тенью двинулась в обход лагеря, по пути отмечая, как всё ладно в нём обустроено. Часовые при виде меня уже не удивлялись, коротко докладывали, мол, всё тихо, и продолжали вглядываться в темноту за оградой, но каждый раз провожали взглядами, я чувствовала, восхищёнными и опасливыми. Что ж, тех, кто видел хоть малую часть участи, постигавшей врагов королевы-колдуньи, не мог не коснуться страх перед её силой и яростью! Так я бродила меж спящих воинов, пока ноги не увели меня в сторону, к ручью, куда не достигал свет костров и не доносились звуки многоголосого храпа.

Мысли мои блуждали так же, как и тело, без порядка и цели; наверное, потому, услышав журчание холодного ключа, я вспомнила вдруг давние дни беззаботного детства, матушкины научения, то, как собирали мы вместе цветущие травы и копали коренья для целебных зелий, а ещё – скромные подношения из лепёшек, мёда и фруктов, что оставляли мы у таких вот родников да колодцев и в дубовых развилках для Доброго Народа, чтобы те позаботились о нашем стаде и урожае, отвели болезни и не творили мелких пакостей из озорства. Вспомнила я те золотые дни, вспомнила также всё, что пришлось мне пережить с той поры, и такая тоска меня взяла, что слёзы сами из глаз покатились, как летний дождь пролился. Сняла я тогда с плаща драгоценную пряжку и с положенным словом опустила её в ручей, а сама, уже вполне оправившись, собралась возвратиться ко сну, но тут вода засияла вдруг неземным светом, и предо мной предстала в грозном величии та, кого я не чаяла, да и не желала более увидеть никогда в жизни.

Да, приятель, ты прав! Сама Королева Фей вновь явилась мне под стенами крепости, где малодушно укрывался мой бывший супруг, и на этот раз вовсе не для того, чтобы помочь восстановить справедливость. Вместо этого, вообразите себе, она принялась меня отчитывать! Дескать, я, глупая смертная, получила всё, чего желала, но никак не успокоюсь, мол, своими делами навлекла я на свои земли беды и несчастья, отчего теперь и её народу одно беспокойство: ходят по холмам и равнинам чернецы в долгополых одеждах, с волшебными своими книгами, несут с собой веру в нового пришлого бога, отваживают людей приносить дары обитателям холмов, вырубают священные рощи да строят на их местах свои храмы.

Несправедливы и горьки были слова медовой Королевы, но моих возражений она, конечно, и слушать не стала, только пуще разгневалась, даже ногой топнула. Стала пенять мне за учинённые пожары и разрушения, за то, что я развязала войну, отчего ей приходится терпеть ещё больше неудобств, ведь напуганные люди бегут сломя головы из благодатного некогда края, а нет людей – некому и подношения делать, и народ её, дескать, теперь всё сильнее хиреет с каждой луной. Мол, в дни безвременья теперь на лугах вместо весёлых песен только горестный плач слышен, а о танцах Девы-из-Холмов и вовсе позабыли, ведь какие хороводы могут быть на пепелище? Так говорила она, и чем больше я слушала, тем выше вздымалась в моём сердце яростная волна, и так она меня захлестнула, что в безумстве своём я решилась противостоять самой Королеве Фей, назвав её истинное имя и приказав ей замолчать.

Да, милый, глупый это был поступок, чего уж там… Но сделанного не воротишь.

Оторопела на миг Клиодна от такой наглости, а потом вдруг рассмеялась, словно серебряные бубенцы зазвенели. Покачала она головой, пальчиком погрозила и пропала, как будто и не было её. Только отзвук серебристого нездешнего смеха долго ещё эхом раздавался у меня в ушах.

Что мне какой-то жалкий людской король, раз я прогнала своею волей властительницу Сида![27]27
  Сид (ирл. Sídhe, гэльск. Sìth – «мир», соврем. ирл. Ши (Sí)) – в ирландской и шотландской мифологии – потусторонний мир, расположенный в глубине холмов и населённый фэйри (первоначально Туата де Дананн, покинувшими землю после поражения в войне с людьми), которых в народе за место их обитания также именовали сидами или ши. Этим же словом называют и сами волшебные холмы.


[Закрыть] Так я думала той ночью и с тем вернулась в шатёр, гордясь, что сумела дать отпор той, пред кем некогда склонялась в страхе и почтении.

А наутро, когда должен был мой верный Киган протрубить подъём, ни один из наших воинов не сумел пошевелить ни рукой, ни ногой. Конечно же, в таком виде они не то что сражаться – даже встать не могли! И конечно же, мой недостойный бывший супруг, увидев такое их положение, поспешил им воспользоваться. Увы, друзья мои, то была не битва, а позорная резня беззащитных! Многие десятки храбрых воинов оказались в то утро перебиты, сотни захвачены в плен, а сама я вынуждена была бежать, позабыв гордость и достоинство, дабы не оказаться в руках изменника Энгуса и избегнуть участи худшей, чем смерть.

А? Как это мне удалось? Ох, милый, не думаешь ли ты, что зря я столько времени и сил отдала изучению магической науки?

Знания, которыми овладела я за долгие годы, давали власть не только врачевать и разрушать, с их помощью можно было сделать многое, например переменить облик человека на другой так, что даже родные мать с отцом не распознают подмены. Не самое сложное колдовство, но требует известного мастерства, а ещё крови, как и большинство действительно сильных чар. Но уж крови-то в тот миг вокруг было довольно…

Так что, когда стало ясно наше отчаянное положение, лучшее, что я смогла придумать, – это призвать в свой шатёр мачеху и сотворить нужные чары. А после, смирив отвращение, обменялась с ней одеждой и оставила смиренную старуху восседающей на мягких шкурах в моём обличье и с чашей моего любимого вина. Там её вскоре и нашли прислужники короля.

Сама же я в неприглядном облике мачехи поспешила выбраться из лагеря, примкнув к перепуганной толпе того сброда, что всегда налипает, будто грязь на колёса, ко всякому обозу. Так я бежала в страхе и позоре, пока бесславные мясники на службе короля творили своё беззаконие, убивая верных моих сторонников, безоружных и беспомощных. Так потеряла я разом и власть, и силу, и богатство, и положение, сделавшись снова грязной безумной нищенкой, в единый миг по воле бессердечной Королевы Фей вернувшись туда, откуда начинала.

Горечь унижения затмила все иные чувства, и я, верно, не вынесла бы такой боли, не будь у меня последней соломинки, что помогла мне не утонуть в этом омуте, – надежды. Да ещё обязанности спасти того, кто выручил некогда меня. Шаг за шагом заставляла я себя тащиться по грязной дороге, и все силы мои были сосредоточены на том, чтобы оказаться как можно скорее вне досягаемости Энгуса и его приспешников. При себе же, кроме вонючего тряпья на теле, имела я лишь отцовский нож за поясом да громадную плетёную корзину на спине, что под самую крышку заполнена была всяким старьём, обрезками кожи, битыми горшками и прочей дрянью, но на дне содержала единственное сокровище, дорогое моему сердцу. И мысль о том, что мне удалось спасти его, всякий раз вливала в моё исполненное отчаяния сердце каплю радости, хоть и сгибалась спина под непосильной тяжестью ноши.

Шла я долго, пока не свернула уже в сумерках на едва различимую тропку, что вывела меня к древнему всеми позабытому святилищу, скрытому в густой роще от посторонних глаз и потому до тех пор уцелевшему. Эти древние камни дали мне приют и передышку, в которой я отчаянно нуждалась. Там я смогла наконец опустить свою корзину наземь и выкинуть из неё нечистый хлам, под которым всё это время надёжно укрыт был мой верный Киган, столь же недвижный и беспомощный, как и прочие воины в разгромленном лагере.

Три ночи и два долгих дня скрывались мы среди мшистых камней под сенью могучих дубов, и каждый миг этих дней и ночей я посвятила попыткам снять с рыжего страдальца злые чары, но всё тщетно. О, как же проклинала бессердечную Королеву Фей! Но не меньше кляла я и свою собственную глупость, свою самонадеянность и неосторожность, что привели сотни верных мне людей к столь печальному итогу! Страдания собственного тела, которое ныло и болело от долгого пути и непомерного груза, казались мне всего лишь лёгкими укорами, тогда как я заслуживала, и была в том уверена, самой суровой порки. Горе, унижение, стыд, вина и злость смешались в сердце моём в ядовитое зелье, заставлявшее меня не смыкая глаз искать, собирать, перетирать нужные травы да коренья, шептать заклинания, чертить магические знаки, снова и снова окрашивать их собственной кровью и шептать тайные слова над бессильным телом того, кто ещё недавно мог играючи смять в руке тяжёлый шлем, удержать в узде дикого жеребца и одним ударом снести головы двум противникам.

Но что бы я ни делала, толку не было.

Хуже всего было то, что Киган терял надежду. Поначалу, ещё в лагере, когда я укладывала его в корзину да прятала под слоем сора, он горячился и протестовал, убеждал меня, что стоит оставить его в покое, как он тут же стряхнёт наваждение и возьмётся за меч. Потом стал возмущаться, что его берётся выручать слабая женщина, будь она хоть трижды могущественной колдуньей. Всю дорогу бубнил сквозь прутья о недостойном своём спасении, о том, как предпочёл бы погибнуть в бою от руки доброго соперника, в крайнем случае разделить судьбу своих воинов и умереть от чужого клинка у стен вражеской крепости, лишь бы только не от позорной немощи. Когда же вновь увидел над собою звёздное небо, принялся храбриться да рассуждать, как славно будет вскоре снова сесть на коня, метнуть в цель тяжёлое копьё и обнять свою милую ведьму.

Но то было в первую ночь. К полудню же второго дня Киган раскис, как хлебный мякиш в молоке. Отказался от скудной еды, что мне удалось раздобыть в роще, и даже от воды, только глядел в одну точку невидящим взглядом, и невесёлые его мысли блуждали где-то далеко. Наконец, когда первая звезда показалась на небосклоне, а я в отчаянии поняла своё бессилие перед чарами Королевы-из-под-Холма, рыжий заговорил вновь, обратившись ко мне с просьбой, и слова его резали больнее ножей.

Да, милый, именно так… Он просил прервать его муку, опасаясь, что силы никогда не вернутся. Конечно, я подобных речей и слышать не желала! Не для того я сбила все ноги в кровь, пока тащила его на спине! Такой несправедливости вынести было нельзя. Однако же Киган снова и снова заводил своё, мол, мне нужно поскорей уходить из владений Энгуса, а с ним на плечах это невозможно. Да и потом, он, дескать, предпочтёт быструю смерть от моей руки нынче, а не унизительное существование бессильного калеки на долгие годы. Как я ни отказывалась, как ни закрывала ладонями уши, чтобы не слышать тех речей, как ни злилась, ни плакала, рыжий упрямец всё гнул своё! Силы мои были на исходе от скудной еды, бессонных ночей и бесплодных попыток расколдовать его, а худшее заключалось в том, что я уже понимала: Киган прав. Но как я могла выполнить его просьбу?! Как сумела бы своей рукой оборвать нить жизни единственного человека, любившего меня и верного мне? Единственного во всём мире, кто остался дорог мне самой!

И тут, друзья мои, случилось непоправимое: Киган нашёл-таки нужные слова. Каким-то образом в своих полубредовых помышлениях он нащупал тот единственный довод, что я могла принять. До сих пор помню я те его слова, словно они всё ещё звучат в моих ушах!

«Если есть в мире такие чары, которые позволили бы мне, и уйдя за Край, продолжать помогать тебе, любовь моя, если бы, находясь в Ином мире, я всё ещё мог бы выслушать тебя, когда была бы на то нужда, дать совет и защитить, предупредив о кознях врагов, то знай, что готов я ныне же отдать всю кровь свою до последней капли на это дело! И если известны тебе способы употребить мою жизнь на пользу себе в дальнейшем, быть может, не так тяжёл покажется нож твоей руке, и ты снизойдёшь до того, чтобы исполнить мою прежнюю просьбу и избавить меня от мук позорного бессилия!»

Так сказал тогда мой верный Киган, и эти слова вызвали во мне давнее воспоминание о сильнейшем магическом артефакте, что во всём призван был помогать своему владельцу, а изготовлен мог быть лишь ценой добровольной жертвы. Но клянусь всем, что у меня ещё осталось, я не нашла облегчения в мысли о нём!

И всё же средства избавить моего верного защитника от его немощи я не знала, а дольше оставаться в нашем убежище и впрямь было невозможно. Так что в ту долгую ночь я таки дала ему себя уговорить.

В расселине у основания самого крупного валуна, куда много лет назад поклонявшиеся здесь старым богам люди складывали свои дары, я нашла позолоченное, убранное цветной эмалью зеркало, столь искусно сделанное из полированной бронзы, что впору было подумать, будто это не людских кузнецов работа, а мастеров из Доброго Народа. Небольшой предмет и вполне приличествующий женщине, такой подозрений не вызовет. В уплату за него я оставила духам-хранителям всё, что удалось поймать в неумело сработанные силки – двух перепелов и прекрасную белую горлицу. Мне повезло, и они приняли предложенное, позволили забрать зеркало. Возможно, знали мудрые духи, что тому было суждено стать моим единственным товарищем, советчиком и утешителем на долгие годы. Так что, когда звёзды начали тускнеть, а чернила неба над верхушками дубов сделались чуть прозрачнее в предчувствии зари, я в последний раз оросила колдовские знаки на древних камнях кровью, смешанной со слезами.

Киган умер с улыбкой на бледных губах. Довольный, что сможет и впредь быть мне помощью, а не обузой. Перед уходом успел он связать меня клятвой, которую по сей день не решаюсь я нарушить из любви к нему. Я пообещала ему оставить месть, навсегда покинуть тот проклятый край и постараться найти свою долю в далёких землях. А если случатся в жизни моей ещё преграды и гонения, все их стойко выдерживать и следовать единственной цели – жить, пока нить моей жизни не будет оборвана волею богов.

Что это с тобой, дружок? А-а-а, вот оно что! Я уж думала, у старика Флинна крыша прохудилась да дождь каплет прямо на стол. Не тушуйся, милый, нечего тут стесняться! Послушай, я довольно пожила на белом свете, чтобы понять одно: мир был бы куда лучше, если бы люди больше боялись пролить кровь, нежели слёзы. На вот, утрись. Да чистый он, чистый, платок мой! Только десятого дня стирала в реке, ну, у причала, ты знаешь, где рыбаки улов разгружают, ага… Вот так. Хороший ты парень, право слово! Ну что ж, давай с тобой выпьем за верного моего Кигана, да пребудет он в Краю Благодати вечно!

Ох и добрый у Флинна эль! Давно не пила такого! Ась? Да не отвлекаюсь я, приятель! Экий непоседа, только гляньте на него! Сейчас всё узнаешь, честь по чести, из первых рук.

Так вот…

Хотела бы я сказать, что покидала старинное святилище с тяжёлым сердцем, только вот сердца своего я и вовсе не ощущала тогда, вместо него лишь кровоточащая дыра была в груди. Ничего не осталось в моей жизни такого, за что можно было бы зацепиться, даже имя, данное матушкой, следовало оставить у берегов родной земли, враждебной отныне.

Так я и поступила. Под личиной старухи покинула владения изменника Энгуса, добралась до края, откуда уходили за море крепкие просмолённые корабли, мелким знахарством да гаданиями сумела раздобыть себе средств, чтобы купить на одном из них место, и отправилась через бескрайние воды навстречу судьбе, в дальний край, где никто не видел прежде моего лица.

Впрочем, преследования я опасалась напрасно. Бывший мой муженёк праздновал фальшивую свою победу и на радостях спешно устроил суд над пленённой им, как он полагал, колдуньей. Слухи о том вмиг разошлись по всему королевству, как блохи по новорождённому кутёнку, и день ото дня росло число их. В каких только преступлениях меня не обвиняли! Над одними я смеялась, другим удивлялась, о третьих жалела, что они мне самой не пришли в голову, но одно обвинение едва не заставило меня нарушить данную Кигану клятву, чтоб вернуться и самолично скормить лжецу его же гнусный язык. Только представьте, ему хватило подлости утверждать, будто я в злобе своей дошла до того, что своей рукой убила наших с ним сыновей! Я! Моих любимых мальчиков! Едва сумела я тогда совладать с собой…

Говорили ещё разное, мол, захватив лесную девку с её бастардами, приказала я заколоть и тех тоже, а потом, дескать, велела запечь их мясо в пирог и накормить тем пирогом непутёвого своего мужа; что, мол, только милосердием повара бастарды оказались спасены и спрятаны до поры, пока не схватили злодейку, то есть меня, и не решили, по наущению монахов, казнить лютой смертью – сжечь на костре, а пепел развеять по ветру, чтобы, значит, не вернулась невзначай.

Да уж, приятель, мерзость всё это, как есть мерзость! Были и другие приписываемые мне преступления, похуже перечисленных, но их я вам даже называть не стану! Теперь-то вы и сами наверняка понимаете, как обманывают доверчивых слушателей подлые сказители, всякий раз завершая свои истории пышностью свадебного пира, и до чего лживы их заверения о долгой счастливой жизни после него! А уж сколько наивных девичьих душ погублено из-за этих россказней! Да что там говорить, я и сама одна из тех простушек, верившая некогда в чушь о прекрасных благородных королях, что женятся на юных красотках и остаются им верны до конца своих дней.

Впрочем, одного такого я всё же встречала. Человека истинно благородного, смелого, доброго, достойнейшего из правителей, какого знал мир. Закончил он, правда, плохо… как, в общем-то, и большинство ему подобных, о ком когда-либо доходила до нас молва. Ну да так уж устроен этот мир, где справедливость давно похоронена в глубокой бездне и место то позабыто людьми.

Что говоришь? А-а-а, хочешь узнать о том дивном человеке подробней! Это можно. Тем более мне о нём всё равно придётся упомянуть, если вы с приятелем соизволите выслушать мою историю до конца. А? С превеликим интересом, говоришь? Ну надо же! Будь только другом, освежи кружку, чтоб было чем старой Элле горло промочить, пока рассказываю. Вот так… Благодарствую, милый! Что ж, слушайте да мотайте на ус, и ничего, что тот ещё не отрос, как у тебя, например, дружок. Это дело наживное. Главное, что сердце твоё уже сейчас достаточно велико.