Текст книги "Сказка – ложь…"

9 кружка

Так о чём это я? Ах да, благородный король!

Впервые я повстречала его на исходе первой своей луны в чужой земле, куда прибыла после позорного поражения. Край тот, надо сказать, был весьма благодатным, а местные жители, хоть и говорили на странном наречии, показались мне людьми вполне разумными, хоть и не больно-то радушными. Если бы не вездесущие церковники, что, сами понимаете, по старой памяти мне и нынче поперёк горла, то и вовсе было бы неплохо на новом месте приживаться.

Хотя, конечно, всё это я сумела оценить много позже. А тогда, будучи совершенно раздавленной всеми перенесёнными несчастьями, и дышать-то продолжала лишь благодаря данному верному Кигану обещанию. Магию применять я опасалась, не желая быть обличённой или, что ещё хуже, обвинённой наново, так что если и прибегала порой к чарам, то лишь к самым простеньким да от крайней необходимости. Люди в том краю почти повсеместно уже отказались тогда от своих старых богов, но вот различные суеверия в них жили крепко, порастая, как дурной плесенью, страхами да запретами.

Вот и перебивалась я как умела. Нищенствовала, ела что придётся и когда повезёт, ночевала под открытым небом, как дикий зверь. Одежда моя, и прежде бывшая неприглядными лохмотьями, за время скитаний вовсе обтрепалась, а золотые косы свалялись в грязные колтуны, так что и без всякого морока вид мой был в те дни жалок. В чём я в полной мере убедилась, решившись наконец извлечь из котомки своё драгоценное Зеркало.

Не передать словами, до чего же горько было глядеть на себя в столь плачевном обличье! Попыталась я было сосчитать, сколько ночей уж провела вот так, дрожа под чужими звёздами, да не сумела. Тогда-то я и поняла: пора брать себя в руки. Пора как-то устраивать свою судьбу, и лучше бы повернуть всё так, чтобы снова спать на перине, а не на соломе.

Тогда произнесла я магические слова, дабы пробудить скрытую в Зеркале силу, и сама не узнала своего голоса, охрипшего от долгого молчания, слёз и ночного холода. Впрочем, Зеркалу такие штуки были не важны, всё, что требовалось, – нужное заклинание да капля крови, и спустя короткое время план дальнейших действий был у меня готов!

Вышло так, что я забрела к самым границам владений двух королей, меж которыми как раз разгоралась вражда. Один из них вознамерился вскоре выступить против другого с немалым войском, второй не собирался уступать и готовился защищать свои земли с мечом в руках. Людей у него, правда, было вполовину меньше, чем у первого, зато отваги хоть отбавляй. А ещё выяснилось, что слывёт он человеком справедливым и достойным, подданными любим да вдобавок собой недурён. К тому же несколько лет назад овдовел.

Это и решило дело.

Наутро перво-наперво собрала я необходимые корешки да травы, после спустилась к реке и как следует отмылась. Там же, у брода, нашла я старый, примятый ударом палицы шлем, что сгодился вместо горшка, когда взялась я из собранных трав варить зелья и мази, способные вернуть мягкость коже и блеск волосам. Наконец, подглядев заранее, где прачки из ближайшей усадьбы полощут господское бельё, сумела подплыть тихонько к зазевавшимся дурёхам да выкрасть у них из-под носа дивное платье из тонкой белёной шерсти. Тем поступком не горжусь, скажу вам сразу, но ведь нельзя же было показаться красавцу-королю в прежних вонючих лохмотьях! Нет, их я приберегла для появления перед кое-кем другим!

Признаюсь, нарядное платье не единственная кража, совершённая мною в те дни. Пришлось то там, то тут прихватить ещё всякого по мелочи, среди прочего – пяток мужских подкольчужных рубах, не законченный кузнецом доспех с родовым вороном, знаком соперника моего избранника, обрывок цепи да котомку свиных кишок с бойни. Когда же всё необходимое было собрано, накинула я вновь свои лохмотья поверх нового платья, укрыла покрывалом волосы, снова сияющие и мягкие, завернула кровавую требуху в рубахи и, снарядившись таким образом, в день, когда должны были сойтись два войска, села у брода дожидаться их появления.

Как я и рассчитывала, первыми, едва лишь забрезжил рассвет, показались нападающие. Вёл их угрюмый король-завоеватель с наполовину седой бородой, редкими клоками волос вокруг лысого черепа, под чёрно-белым штандартом, столь же мрачным, как и он сам. Едва он и его люди приблизились настолько, чтобы видеть меня, сидящую у воды, стала я напевать жалобную старинную балладу, в коей оплакивается смерть тысячи героев, павших в бою. С этой песней, что звучала как плач и самых жесткосердечных порой заставляла взвыть от тоски, принялась я полоскать в воде припасённые рубахи, доспех да мыть свиные кишки, так что вода у брода враз окрасилась кровью.

Великое смятение охватило воинов при виде меня. Зашептались они, дрогнули. Кто начал себя крестом осенять, кто за амулеты схватился, иные и тем и другим не побрезговали, видать, для верности. Были и такие, кто попытался повернуть назад, да только куда им было! Сзади любопытствующие товарищи напирают, спереди король глазами сверлит, только и оставалось беднягам, что шептать охранные слова. Кто-то воскликнул, дескать, плохо дело, раз повстречали прачку[28]28
  Белая прачка, также Бенни-прачка, Маленькая прачка с брода (гэльск. Bean-nighe; англ. Washerwomann, Little-Washer-by-the-Ford) – в кельтском фольклоре разновидность банши – предвестниц смерти. Дух, встречающийся у ручьёв и рек в образе женщины (уродливой старухи или, наоборот, прекрасной юной девушки), стирающей окровавленную одежду тех, кто умрёт в скором времени. Чаще всего появляется на пути направляющихся к месту сражения воинов. Образ хорошо сохранился в фольклоре горной Шотландии и Ирландии.


[Закрыть]. Тогда старый король, увидев такую оторопь своего войска, плюнул с досады им под ноги и сам приблизился ко мне верхом на чудном гнедом жеребце. Стал сурово требовать ответа, кто я такая да что делаю тут, на его земле у ничейной воды.

Я же указала ему на бурую от крови воду, на смятые и побитые пластины доспеха, отмеченные знаком его власти, на уродливые комки кишок, и сказала, что мою доспехи да стираю рубахи его воинов, поскольку многие из них падут сегодня в битве, да только всё зря. Не видать им победы, как кроту солнца.

Ох и взвился старый король! Думала, прямо там, на месте, удар его хватит! Лицом враз посерел, видать, перетрусил до дрожи, но виду не подал, и давай бранить меня последними словами! Велел убираться прочь в преисподнюю, откуда я, по его мнению, явилась. Только я и бровью не повела, знай себе напеваю да полощу, полощу да напеваю, будто и не слышу его криков. Увидав такое к себе пренебрежение, крикнул он своим людям, чтобы схватили ведьму, меня, стало быть, да только те и с места не сдвинулись, оцепенели от ужаса, как мышата перед змеиной пастью. Рассвирепел тогда старик-король ещё больше! Поднял он коня на дыбы, развернулся, ринулся к первым рядам своего войска и ну их без разбора охаживать плетью, да кричать, да брызгать слюной, но те и под ударами стояли что вкопанные, ни один не решился даже пальцем шевельнуть. Тут уж старого короля и вовсе перекосило! Бросил он свою плеть, схватил из рук оруженосца копьё и с наскоку кинулся на меня, чтобы пронзить насквозь! Только вот копьё его встретило на пути не плоть, а лишь воздух и ветхое тряпьё. Меня уж к тому мигу и след простыл! Венценосный же старик, не ожидавший такой оказии, едва не вывалился кубарем из седла. Соскочил он наземь, принялся со злости тыкать копьём в воду у берега, но поразил лишь нагрудник доспеха. Вы не поверите, прямёхонько в чеканного ворона угодил!

А? Чего говоришь, милый? Как я ускользнула? Так ведь проще простого! Колдунья я, в конце концов, или кто? Напустила чары, совсем пустяшные – и тебе, будь на то желание да упорство, удалось бы такие освоить, – отвела им глаза, чтобы накинутое на ветку тряпьё приняли за меня, а сама нырнула в реку, да и поплыла себе под водой на другой берег! А? Как не задохнулась? Так река та была не больно широка. Говорю же, у брода дело было! Всей глубины – лошади по шею! И потом, я ведь заранее всё продумала: срезала пустотелый стебель осоки, зажала во рту, сквозь него и дышала. Этому трюку меня давным-давно покойный батюшка обучил, в шутку, конечно, а вот видишь, пригодилось… Эх, знал бы он, на что его наука употребится! Ну да не о том сейчас речь. Я ведь как раз подошла к тому, о чём ты, милый и просил поведать, – ко встрече своей с благородным и добрым королём, да пребудет он в Краю Блаженных вечно.

Верно, приятель, всё верно! Именно он возглавлял армию, что подходила к реке с противоположного берега, где начинались его владения. Туда я и направилась, поспешая изо всех сил, да как раз вовремя оказалась на суше, чтобы успеть отыскать припрятанную под камнем цепь да намотать её себе на ногу. В следующий же миг из-за густого кустарника показались первые воины с рычащими золотыми зверями на алых знамёнах. Увидев меня, были они весьма удивлены и озадачены, но большого опасения не выказали. Двое из них тотчас приблизились, чтобы спросить, кто я такая да что делаю на берегу в таком виде, но добиться им ничего не удалось. Я всем своим видом изображала страшный испуг, лепетала что-то бессвязное да дрожала всем телом, чему, надо сказать, изрядно способствовали холодная вода и свежий ветерок.

Тут и появился наконец сам король! Был он даже краше, чем видение в моём Зеркале: высок, широк в плечах, румян лицом да светел взглядом; волосы и борода его были цвета крыла коршуна, а все черты дышали спокойствием и достоинством. Звался он Тибионом[29]29
  Тибион ап Кунеда (валл. Tybion ap Cunedda; дата рождения точно не известна, не ранее 405 года, умер не позднее 440 года) – старший сын полулегендарного вождя племени вотадинов Кунеды, основателя королевства Гвинед на северо-западе Уэльса. Согласно записи из «Харлеанских генеалогий», умер в области Манау Гододин до прихода отца и братьев на территории будущего королевства.


[Закрыть], а отца его, я слышала, называли добрым вождём, и одного взгляда на сына было достаточно, дабы убедиться, что чести этого имени он не уронит.

Увидев меня, мокрую, дрожащую, с обрывком цепи на лодыжке, он тотчас смягчил своё готовое к суровой битве сердце и приказал сперва подать сухой плащ да глоток доброго вина, а уж после задавать вопросы.

Слуги тотчас поспешили исполнить его распоряжение: не успела я и глазом моргнуть, меня уже закутали в тёплое, поднесли с поклоном полный мех да вдобавок ещё сыр и хлеб. Я с глубокой благодарностью приняла подношение, от всего сердца и со всей обходительностью пожелав добра благородному господину и процветания его землям. Всё это произнесла я на том книжном наречии, коим писаны учёные книги в монастырских архивах, а также и те, что ни один монах под страхом смерти в руки не возьмёт.

Тибион был весьма удивлён, услышав столь учтивые речи от той, кто находился в таком жалком положении. Заинтригованный донельзя, король сам пожелал беседовать с незнакомкой. Невзирая на недовольство и подозрительность своих спутников, спешился и подошёл ко мне, присел напротив, прямо на траву, заговорил как с равной. Я же стыдливо потупила взгляд и рассказала ему, как могла коротко, печальнейшую из историй. Что пришлось мне оставить родные края из-за предательства, злого заговора да мятежа, что враги мои схватили и казнили единственную оставшуюся у меня родную душу и теперь я вынуждена скитаться по свету горькой сиротою, что прибыла я в эти земли в поисках укрытия, но вместо того угодила в плен к угрюмому старику-королю с чёрной птицей на гербе, потеряв при том последнего своего защитника, и лишь чудом сумела спастись сегодня благодаря Божьему промыслу да оплошности остолопа-охранника, позабывшего закрепить как следует мою цепь в повозке. Поведав всё это красавцу-королю, я тихо прибавила, как бесконечно благодарна ему за оказанную помощь и милосердие. А также, что каждый день своих мытарств я всем сердцем надеялась повстречать кого-то отважного да благородного, кто сумел бы оградить меня, слабую женщину, от зла и поругания. Закончив свою речь, я приподняла ресницы, и глаза мои встретились наконец с глазами Тибиона, полными влаги.

Солнце к тому времени подсушило мои волосы, так что они засияли золотым ореолом вокруг бледного исхудавшего лица, на щеках моих от вина и волнения заиграл лихорадочный яркий румянец, в общем, добрый король увидал именно то, чего отчаянно жаждал: прекрасную деву, угодившую в беду. Нежное невинное создание, что ищет защиты. Сами понимаете, я его разубеждать не стала. Защита мне и впрямь была очень кстати.

Нужно ли описывать, что было дальше?

Да, приятель, ты, в общем, прав, хоть мог бы при даме выразиться и поизящней!

Совершенно заворожённый, Тибион там же, на берегу, пообещал мне всяческое своё покровительство и уверил в безупречной чистоте намерений. А после призвал самых верных своих людей да отдал им приказ сопроводить меня в его замок, где должны были они от его имени распорядиться принимать меня как дорогую гостью, обеспечить всем необходимым и охранять от малейших опасностей до его возвращения. В случае же, если провидение решит отдать победу в битве ненавистному противнику, они, верные друзья Тибиона, должны доставить благородную гостью, меня то есть, вместе с его единственной дочерью ко двору его брата – короля соседних земель, дабы передать уже под опеку тому.

Слушая эти речи, могла ли я не проникнуться к нему самой искренней симпатией и благодарностью?! Однако, трезво оценив численность его войска, я также не могла не понимать, что без посторонней помощи красавцу Тибиону против армии старикана не выстоять. Даже после того, как я знатно перепугала ту, явившись в образе предвестницы смерти.

Нужно было срочно предпринимать что-то ещё, иначе мой добрый покровитель и впрямь рисковал не вернуться из своего похода. Однако не колдовать же мне было прямо в седле, да ещё при его достойных приближённых! Нет, в тех местах тогда повсюду уже заправляли церковники, малейшая тень колдовства на репутации – и всё, не видать мне больше красавца-короля! А то и впрямь можно было оказаться на цепи, да не в повозке, а в каменном мешке… Пришлось выкручиваться на ходу.

Для начала я снова рассыпалась в благодарностях, не уставая восхвалять доброту и благородство своего спасителя. Когда же он совсем растаял, скромно добавила, что уверена в нём, поскольку не далее как прошлой ночью видела, дескать, во сне саму божественную деву, столь почитаемую в тех краях. Она, мол, провела меня, сонную, по облакам над полем сражения, где я своими глазами смогла разглядеть, как храбрый воин под алым стягом с золотым зверем громит армию старого короля и как с позором бегут враги от его меча. Ныне же, повстречав героя своей грёзы во плоти, я уверена, что тот сон был предзнаменованием как нашей встречи, так и блистательного его триумфа!

Услышав это, Тибион очень обрадовался и позвал сопровождавшего войско аббата, дабы я повторила и для того свой чудесный сон. Пришлось напустить на себя ещё большую кротость, но, к счастью, королевский монах оказался из тех, кто копьём владел лучше, чем грамотой. Он выслушал мой рассказ, коротко кивнул да подтвердил королю, что я, без сомнения, права в толковании ночного видения и сон мой обещает им победу.

Окрылённый этим известием, красавец-король поспешил навстречу противнику, а я отправилась с его людьми в замок. Но сперва зачерпнула незаметно с земли горсть песка да мелких камешков и шепнула над ними тайное слово. А взбираясь на коня рядом со своим провожатым, как бы случайно, по неловкости, схватилась за острую кромку его щита, да так, что порезала до крови ладонь. Дальше оставалось лишь бросить окроплённые той кровью камни и песок вслед королевскому отряду и надеяться, что столь простые чары вкупе с воодушевлением полководца сделают своё дело.

Надо сказать, так оно и вышло, хотя, конечно, узнала я о том много позже, по возвращении своего героя. Правда, он так никогда и не догадался, отчего непримиримый его противник вдруг в страхе отступил, даже не начавши боя. Ну а я так и не рассказала ему, что вместо горстки храбрецов воины на том берегу, и без того раздавленные предзнаменованием несчастья, увидели наступающую на них армию, числом равную песчинкам, уместившимся тогда в моей ладони.

10 кружка

Фу-ух, что-то я совсем умаялась говорить без умолку! Надо бы чуток передохнуть, да и ноги размять неплохо бы. А? Не бойся, милый, сейчас вернусь! На мгновение всего во двор отлучусь, подышать. Вон, приятель твой тоже не против, похоже! Только уж ты, друг, будь добр, иди в другой конец двора, от крыльца по левую руку, а я, так и быть, направо пойду.

Ну что ж, вот я и возвратилась! Ты, милый, и заскучать-то небось не успел, а? Только отчего же ты один? Где твой спутник? А-а-а, вон он! Да ещё и с новым кувшином! Времени зря не теряет, хвалю! Вот спасибо, друг, вот спасибо. Всем налил? Ну, тогда слушайте дальше. Только не говорите, что уже догадались, куда мой сказ повернёт! Да, в общем, ты прав, приятель, я и впрямь вскоре стала законной женой красавца Тибиона. Правда, сочетались мы не по древнему обычаю, а по закону его бога, того самого, что разлучил меня с первым мужем. Однако же, сам понимаешь, тут было не до принципов. Но дай мне продолжить и убедишься, что эту историю тоже переврали поганые сказочники!

Как я упоминала, король мой был вдов. Он растил дочь от первой жены, женщины, без сомнения, прекрасной, хоть и весьма неосторожной. Почему? Скоро сами поймёте. О да! Истинная правда, милый! Разве это не насмешка богов? Настрадавшись в юности от козней отцовской супруги, я нежданно-негаданно сама вдруг оказалась мачехой! И падчерица моя явно не была расположена к тому, чтобы со мною ладить! К великому моему сожалению, в тех краях не в обычае было отправлять детей на воспитание, как делалось у меня на родине.

Так вот, едва увидев впервые то дитя, поняла я: с девчушкой что-то неладно. Ей в ту пору едва минуло семь. Ни кровинки не было в миловидном её личике, что обрамляли мягкие локоны черней воронова крыла, глаза её походили на окна в ночи, а невинные губы, напротив, алели как открытая рана. Все жесты её и движения были начисто лишены присущей детям живости, были они вялыми и томными, так что сперва я даже решила, будто девочка больна. Но больше всего поражало выражение её лица, всегда неулыбчивое, отрешённое, как у древней старухи.

Признаюсь, девчонка меня нервировала. Да что там, даже пугала! Прямо-таки мороз по спине пробегал всякий раз от её пустого взгляда! Но отец её ничего странного в дочери не замечал и, конечно, души в ней не чаял. Баловал малявку нещадно. Любые прихоти её выполнял безоговорочно – стоило той лишь уронить тусклым голоском слово, тут же воплощалось оно в реальность. Захотела собственные покои? Пожалуйста! Убрать слуг, чтобы не докучали по ночам? С лёгкостью! Отделить для прогулок половину сада, куда посторонним ходу нет? Уже сделано! Платья сплошь из самых тонких тканей? Непременно алых, чёрных да изумрудных? Сию секунду! Есть одно лишь свежее мясо да пить молоко? На здоровье, детка!

Сами понимаете, чем дальше, тем затейливей становились её капризы и тем больше они меня выводили из терпения. Однако же что я могла поделать, если муж мой, отец этого создания, оставался совершенным слепцом? Правильно, ничего. Только смириться да улыбаться в надежде растопить однажды ледяную стену, что с первого мгновения воздвиглась между мной и его странной дочерью.

Боги свидетели, я старалась! Была к ней приветлива и терпима, пыталась задобрить подарками: красивыми безделицами, что так нравятся обычно её сверстницам, настоящими драгоценностями, яркими книгами, какие стоили, бывало, дороже жемчугов и рубинов, обаять ласковыми словами, развеселить девичьей болтовнёй, расшевелить весёлыми играми, – но всё тщетно. Девчонка лишь смотрела на меня своими пустыми глазами, без улыбки, без отвращения, вовсе без какой-либо краски чувств на мертвенно-бледном лице. Порой, когда я особенно сильно донимала её попытками завязать беседу, та вяло отвечала мне односложными фразами, но смысла в них было не больше, чем в шёпоте листвы на ветру. Когда же я, устав от бесплодных усилий, в очередной раз сдавалась и отсылала паршивку прочь, она тотчас же удалялась в свои заповедные безлюдные уголки с видом такого облегчения, будто сложила с плеч дубовое бревно. Это её молчаливое пренебрежение было куда хуже открытой дерзости. На ту я хотя бы могла пожаловаться её отцу!

Впрочем, вскоре я заметила, что и с ним дочь немногим ласковее, да и вообще при всякой возможности сторонится людей, словно сам запах их ей неприятен. К тому же много спит, почти не выходит из покоев при свете солнца, зато ночи напролёт может бродить по своей половине сада, при всякой погоде. А ещё уж очень жадна до свежего молока. Всё это вкупе навело меня на невесёлые мысли касательно природы сего ребёнка, но высказать их я, конечно, не смела, да и не могла. Пришлось бы тогда объяснять, откуда сама я обладаю столь странными познаниями, а этого допустить было никак нельзя. Так что я помалкивала. Но приглядывать за падчерицей стала куда внимательней. А заодно принялась потихоньку расспрашивать мужа и, главное, слуг о её матери. По словечку, будто бы невзначай, дабы не привлечь ненароком к этим расспросам внимания самой девочки. Или того, что хотело казаться девочкой…

Так, по крупицам, собрала я в конце концов историю воедино. И ужаснулась, ибо она подтверждала худшие мои опасения. Но не буду забегать вперёд, а то вы ничего не уразумеете. Лучше расскажу сперва то, что узнала сама!

Помните, я говорила, мол, первая жена моего короля была женщиной доброй и прекрасной обликом, но весьма неосторожной? Однако имелась у неё при жизни ещё одна беда: никак она не могла зачать. Пять долгих лет и зим продлился их с Тибионом брак, и во всякое дозволенное время огонь страсти согревал их ложе, как и должно меж любящими друг друга супругами, но, сколь бы щедро ни засевалось это поле, всходов оно не давало. Время шло, долгожданный наследник не появлялся.

Я лично склонна думать, что во многом тут виноваты были обычаи их веры, кои вовсе не способствовали такому приятному и во всех отношениях полезному делу, как супружеская близость. Сами посудите, чего можно требовать от бедной женщины, запрещая всякое сношение не только во все праздники и в дни регул, но и, кроме того, по воскресеньям, средам, пятницам да субботам?

Однако же ни аббатам, ни королевским лекарям столь простая мысль в головы не приходила. Злые языки, а они повсюду найдутся, во всём винили несчастную королеву. Иные из отцов родовитых да богатых семейств даже дошли до того, что прямо предлагали Тибиону оставить бесплодную супругу и выбрать себе новую. Разумеется, у каждого из них очень кстати имелась дочь на выданье.

Конечно же, королева не могла обо всём этом не знать. И, хоть муж не уставал повторять, что любит её и не променяет ни на кого на свете, пока смерть их не разлучит, пусть даже благородный род его на том прервётся, не могла она не огорчаться. На исходе четвёртой зимы бедняжка, видимо, совсем отчаялась. Потому как только от отчаяния, ну и порой ещё от крайней глупости, заключаются союзы, подобные тому, на какой решилась бесплодная королева. Но обо всём по порядку! Что это я, в самом деле…

Чем больше я узнавала, тем меньше мне вся эта история нравилась. Сомнений относительно юной принцессы у меня уже почти не оставалось, но всё же я никак не могла связать все нити воедино. И потом, голословные подозрения касательно любимого чада – вовсе не то, с чем стоит идти к любящему отцу!

Наконец мне удалось разыскать бывшую прислужницу королевы, что после смерти госпожи покинула замок и укрылась в стенах уединённого монастыря. Она знала королеву с тех пор, как у той прорезался первый зуб, росла с нею вместе, с нею же отреклась от старых богов и не разлучалась с госпожой даже по ночам до самого её замужества. Меж теми, кто вырос в такой близости, не могло быть секретов, и я была уверена, что если кто и знает ответы на все мои вопросы, то лишь одна эта женщина. Но вот беда, она наотрез отказывалась покинуть стены своего монастыря, даже под страхом смерти. А потому я смирила гордость, подавила неприязнь и лично отправилась в прибежище наперсницы покойной королевы.

Я готовилась встретиться с женщиной чуть старше моих лет, но вообразите себе моё удивление, когда навстречу мне вышла сморщенная трясущаяся старуха, да ещё и перепуганная до полусмерти! Всё оглядывалась по сторонам да шептала молитвы, а символ веры сжимала в руках с такой силой, что дерево, из которого тот был вырезан, того и гляди треснет. Только удостоверившись, что я приехала одна, согласилась она оставить свою убогую келью.

Ещё больших трудов стоило убедить её заговорить. Но в конце концов мне удалось уломать монашку, уверив, что цель моя состоит единственно в том, чтобы сберечь мужа и королевство от вероятной опасности, которую я, не имея на руках фактов, лишь смутно подозреваю, но не имею силы доказать и тем более предотвратить. Старуха тяжело вздохнула, покачала с сомнением головой, но согласилась-таки рассказать всё, что ей было известно.

И вот что она мне поведала.

Стремясь исполнить своё предназначение и подарить любимому мужу дитя, а короне – наследника, бывшая её госпожа перепробовала все известные средства, но ни одно не дало желанного результата. Отчаявшись вконец, королева обращалась даже к магам, рискуя тем самым взять несмываемый грех на свою бессмертную душу, но эти попытки тоже ни к чему не привели. Оно и неудивительно, скажу я вам, видала я тех шарлатанов! Смех, да и только! Так вот, от горя и постоянных мыслей о нём бедняжка совсем стала плоха, едва рассудок не потеряла. Целыми днями грустила, чахла, и решительно ничем невозможно было её развеселить или хотя бы отвлечь от печальных дум. Скоро дошла королева до того, что даже от пищи стала отказываться, приходилось уговаривать её съесть хоть кусочек. Видя такое положение госпожи, любящая её служанка и сама готова была впасть в отчаяние, однако же помочь ничем не могла, хоть и хлопотала вокруг неустанно.

Но однажды, в самый канун зимы, в один из дней, когда добрым людям в тех краях полагалось оставаться дома и усердно молиться всем святым за недавно ушедшие души, не достигшие ещё небес, королева вдруг оживилась. Даже пожелала прогуляться, что стало к тому времени совсем уж редкостью. Всё твердила она о чудесном сне, который-де подсказал ей наконец, как быть. Обрадованная такой переменой, её наперсница поспешила исполнить желание госпожи. Тем более денёк и впрямь выдался на диво. Ночью перед тем выпал снег, и чудный белый покров сверкал чистотой, воздух был свеж и прохладен, небо сияло голубизной, в общем, лучше времени и придумать было нельзя. Так что две женщины отправились прямиком в сад, что тянулся от замкового холма и дальше, на многие тысячи шагов.

Повинуясь капризу королевы, они вскоре покинули ухоженные дорожки и углубились в позабытые всеми заросли, больше напоминавшие лес. Служанка, чуя недоброе, попыталась было уговорить свою госпожу повернуть обратно, но та ничего и слышать не хотела. Шла вперёд, к ей одной известной цели, отмахиваясь от колючих веток кустарника, то и дело хватавших её за платье.

Наконец женщины вышли на небольшую поляну, в центре которой высилось древнее скрюченное дерево. Редкие листья кое-где ещё цеплялись за шипастые чёрные ветви, усыпанные мелкими, сморщенными от холода алыми ягодками, будто капли крови выступили из бесчисленных ран. Покрытая лишайником кора свисала лохмотьями, как одежда нищего, но у корней этого древесного чудища ещё можно было разглядеть втоптанные в землю, потемневшие, изломанные, поросшие мхом вещицы, что некогда приносили сюда люди в дар духам и древним богам, а на голых ветвях знамёнами трепетали выцветшие, давно превратившиеся в ветошь ленты[30]30
  В кельтской мифологии боярышник тесно связан с зимним временем и тьмой и, как следствие, смертью; в более поздней традиции являлся священным растением фей, из-за чего считалось опасным спать и даже просто сидеть под ним, особенно в дни некоторых праздников, когда, по народным поверьям, открывались двери между мирами. При этом шипы боярышника славились как мощные обереги от тёмных сил, а обычай повязывать на его ветви кусочки ткани (изначально в качестве подношений женским божествам и духам) сохранился в некоторых частях Ирландии и Британии до сих пор.


[Закрыть]. Поняла тогда служанка, что за сон видела её госпожа и что задумала теперь. Охваченная страхом, упала она в ноги королеве, умоляя остановиться, оставить свою затею и вернуться, пока не поздно, в замок. Но та ничего не хотела слушать.

Она сняла с шеи драгоценное ожерелье и, опустившись на колени, уложила его в прелую листву среди переплетённых, как вены, корней. Дрожащими от нетерпения пальцами вынула она из рукава бесценную пурпурную ленту и повязала её на уродливую ветку, а затем решительно протянула руку и сорвала одну из алых ягод, поранив при том нежную кожу об острые шипы. Но даже не вздрогнула от боли, поскорее отправила в рот свою добычу и продолжила шептать неизвестно где и когда заученные слова. Древние слова. Опасные. Слова просьбы, цены за которую королева не знала.

Снова бросилась к ней верная наперсница со слезами и уговорами, но упрямица с досадой оттолкнула её. «Ты не понимаешь, – сказала ей королева и указала на капли крови, что упали на снежное покрывало у корней дерева. – Если бы я только могла родить дитя с такой же белой кожей, алыми губами и чёрными, как эти ветви, волосами, то без раздумий отдала бы за это свою жизнь! Да что там, хоть жизни половины моего королевства!» И, едва эти слова сорвались с её губ, откуда ни возьмись налетел порыв ледяного ветра, поднял снежную позёмку, закрутил, закружил так, что казалось, скользят вокруг в диком танце некие призрачные фигуры, то приближаются, вот-вот коснутся тонкими руками, то отдаляются, так что и очертаний их почти не разглядеть.

Испугалась служанка пуще прежнего, зажмурилась, прижалась к земле и принялась молиться своему богу, чтобы спас их с госпожой от козней древних духов и прочей нечистой силы. А вихрь всё кружил себе и кружил, будто в насмешку над её беспомощным лепетом. Улёгся он так же внезапно, как налетел. Только небо, прежде ясное, сплошь затянулось свинцовыми тучами, из которых повалил крупными хлопьями снег. Такой, что когда дошли они с королевой обратно к замку, оглянувшись, не сумели уже различить собственных следов.

Король очень рассердился тогда на бедную прислужницу, будто мало ей было собственных сожалений, всё винил её, что дала вздорной своей госпоже так сильно замёрзнуть, опасался за хрупкое здоровье жены. Та же лишь улыбалась, сияя очами, отмахивалась от его опеки, смеялась и пела без причины, как весенняя птичка, убеждала мужа, что уж теперь-то всё непременно будет хорошо и правильно, так что он невольно заразился её весельем.

Прошло совсем немного времени, и стало понятно, что королева в тягости. Король был на седьмом небе от счастья, а уж о самой будущей матери даже говорить нечего! Она расцветала на глазах. Но недолго длилась их радость. В положенный срок дитя попросилось в мир, однако королева, разрешившись от бремени, оправиться так и не смогла и вскоре умерла. Лишь один-единственный раз успела она взять на руки свою малышку, да и то всего на несколько мгновений. Слова любви к дочери были последними, что она произнесла.

Овдовевший король был безутешен. Единственным, что держало его на этом свете, не давая уйти вслед за любимой женой, стал отцовский долг. Всю нежную привязанность, что осталась нерастраченной после потери жены, направил он с тех пор на дочь. Только где ему было справиться с младенцем! К тому же девочка родилась беспокойной сверх меры, крикливой, как стая чаек, и капризной, как вешняя погода.

Девять кормилиц сменили друг друга в покоях принцессы за девять дней, но ни одной не удалось накормить малышку, та наотрез отказывалась брать грудь и кричала без передышки, словно раненый зверёк. Девять нянек день и ночь сменяли друг друга, без устали укачивая девочку на руках, но тщетно, никому из них не удавалось её утихомирить. Король был в отчаянии! Больше всего на свете он боялся лишиться ещё и дочери.