Текст книги "О людях, котах и маленьких собаках"

Про аквариум

В аквариуме плавали рыбы – выбирай не хочу, и он приготовился выловить вон ту, с толстым лбом, как у биологички Ирины Тихоновны, которую в седьмом классе боялся больше других учителей. Она была завуч. В увесистом слове «завуч» ему слышался стук круглой синей печати, штампующей по клетчатым тетрадным листам: «Завуч! Завуч! Завуч!»

Очень похожа. И лоб такой же, и эти медленные степенные движения, и надменный взгляд сквозь круглые очки, которых на самом деле нет, но легко вообразить, будто есть.

«Запечь! – решил он. – Нет, пусть на гриле. Нет, запечь». И ухмыльнулся.

Девочку, стоявшую рядом, он поначалу вообще не заметил. Какие девочки, когда тут столько рыбы! Он давно не ел свежих морепродуктов. И в ресторан не ходил давно, особенно в такой: приличный, с огромным аквариумом, с деловитыми поварами и веселыми официантами, где ты словно предоставлен самому себе, но лишь до тех пор, пока тебе не надоест эта иллюзия.

Он черпнул сачком. Рыба встревожено забилась.

Но прежде, чем он успел поднять ее на поверхность, звонкий голос рядом сказал:

– Это Ермолай.

– Что?

Девчонка высунулась из-за аквариума. Лет семи, может, восьми, он не разбирался в детях.

– Ермолай, – уверенно повторила она. – Его так зовут. Ермолай Степанович.

Он посмотрел на рыбу, набухшую серебристым боком через сачок, на девочку, и снова на рыбу. Ермолай Степанович, ну просто блеск.

Пришлось вернуть сачок в зеленоватую воду. Рыба по имени Ермолай облегченно заскользила прочь. Он поискал-поискал, стараясь не обращать внимания на ребенка, и выбрал себе другую рыбину. Эта была чуть меньше и не так нравилась ему, но что поделать: запечь на гриле кого-то, наделенного именем, он никак не мог.

– А это Матильда, – сказали под рукой. Он чуть сачок не выронил от неожиданности. – Матильда Арчибальдовна.

Самое смешное, что имя действительно подходило. В тот самый момент, когда девчонка сказала «Матильда», он понял, что так ее и должны звать, эту серо-голубую красавицу с ленивым взглядом и веерообразным хвостом.

– Матильда, значит, – закипая, сказал он.

– Арчибальдовна, – подтвердила девочка.

Он поймал взгляд официанта и принужденно улыбнулся. Все в порядке, он просто общается с милым ребенком.

– А твои мама с папой еще не соскучились по тебе?

– Не думаю. – Она совершенно по-взрослому качнула головой.

Сожрать эту Матильду – и всех делов! Но в том-то и беда, что он не мог. Рыба, которой давали имя, переставала быть одной из десятков, предназначенных на съедение, и обретала личность. Черт возьми, это было то же самое, что попросить зажарить котенка!

– Ты давно дружишь с этими рыбами? – тоскливо спросил он.

– Очень! Много лет! Я их знала еще вооот такими! – она показала ладонью от пола.

Выдумщица несчастная.

Он почему-то совершенно утратил аппетит и в то же время еще сильнее захотел есть. Желудок недовольно буркнул, словно поторапливая: мол, чего ты копаешься?

– Извини, – решительно сказал он, погружая сачок в аквариум, – я хочу пообедать, поэтому придется мне кого-нибудь…

Первая попавшаяся рыбина словно сама скользнула в сетку. Уже почти вытащив ее, он искоса глянул на девочку и поразился: личико трагичное, губа закушена.

– Это же Леша, – с болью в голосе прошептала она.

«Аааа!» Он заорал мысленно и мысленно же пристукнул девочку сачком. Но спорить не было толку: из воды, разевая мокрую пасть, на него смотрел именно Леша.

– Алексей Валерьевич? – мрачно уточнил он.

Девочка всхлипнула и кивнула.

Да она над ним издевается!

– Ты здесь всех рыб прокомпостировала, верно? – он с трудом сдерживался.

– Ты понимаешь, что через десять минут придет новый клиент и съест всех твоих матильд, ермолаев и леш?

Вместо ответа она улыбнулась. Только что собиралась реветь – и вдруг ухмыляется!

– А я, значит, не смогу выловить ни одной? – осознал он.

Она с готовностью кивнула.

Он представил, как вытаскивает одного обитателя аквариума за другим, а девчонка все твердит их имена, как заклятие для спасения. У него рука не поднимется отдать официанту очередного Аристарха Петровича или Дарью Михайловну.

Ах, вот как!

… – Тогда я съем тебя, – сказал он, рассвирепев, и в эту секунду действительно верил, что съест.

Девочка несколько секунд смотрела ему в глаза, не отрываясь. Его угроза подействовала, еще как подействовала! Должно быть, его абсурдная убежденность передалась и ей, потому что она отступила на шаг. Сейчас убежит с визгом, обреченно подумал он, позовет мать, пожалуется, будет плакать… Ну и пусть! Зато он сможет выловить себе рыбу.

Девочка открыла рот, но вместо визга, которого он ждал, очень твердо проговорила:

– А меня зовут Вика.

И прежде чем он успел сказать хоть слово, добавила:

– Виктория Андреевна.

Про знакомого

Есть у меня знакомый – порядочная свинья (и это единственное, что в нем есть порядочного (с).

Он трижды женился, каждый раз на тихих беленьких девочках с нежными личиками, много младше него.

От первой девочки он ушел, когда их ребенку было полгода.

От второй – когда она тяжело заболела.

С третьей вышло интереснее. Ему предложили работу в одной из маленьких азиатских стран. Жена не хотела ехать. В Москве у нее была хорошая должность, которую она боялась потерять. А там что? Рис, москиты, высокая влажность… Белой женщине на улицу просто так не выйти. Но знакомый убедил ее поехать, обещая, что вместе они справятся со всеми невзгодами.

Восемь месяцев спустя он бежал, бросив работу, с любовницей из местных. (История о том, как жена его искала и выбиралась из страны, больше напоминает детектив, но сейчас я пишу не его).

Позже он с веселым удивлением говорил о самом себе:

– Ну не могу я терпеть, когда другие страдают. Чесслово, не могу! Вот такой я человек. Эти бабы, они же все счастье из меня вытягивают по капле. Я без души с ними останусь, понимаешь? Люди разве для горя женятся? Для радости! А если нет радости, зачем жить вместе?

Поскольку я в глубине души герпетолог, то слушала его с большим интересом. Задавала скупые уточняющие вопросы. Думала включить в сюжет. Но эта, простите, гнида не влезала ни в одну книгу, потому что его хотелось убить на первой же странице.

Год назад он женился в четвертый раз. Для разнообразия – на брюнетке. Сыто улыбаясь, сообщил мне, что пора бы и остепениться, уже не мальчик, больше никаких разводов… Невеста – такая романтичная: захотела устроить свадьбу в Доминикане. Море, песок, соленый ветер – и они вдвоем в лучах заходящего солнца.

Мой знакомый согласился. Они провели в Доминикане чудесный медовый месяц.

То есть, я хотела сказать: «провели бы».

Провели бы, конечно же, если бы на вторую неделю мой знакомый на экскурсии в открытом океане не повстречался с какой-то подводной тварью, похожей на плохо переваренную мочалку. И по итогам этой встречи не попал в больницу главного доминиканского города с мелодичным названием (кажется, Санто-Доминго). (Куда попала подводная мочалка, я не знаю, но мне хочется верить, что у нее все сложилось хорошо).

И пока он страдал в больнице, распухший и несчастный, его молодая жена купалась, загорала и веселилась, а подытожила свой медовый месяц тем, что завела роман с его лечащим врачом.

Разводили их уже в России. Причем брюнетка пыталась оттяпать у мужа половину квартиры, мотивируя это тем, что они совместно делали ремонт перед свадьбой. Квартиру ей не отдали, но мой знакомый снова слег в лечебницу, на этот раз с жесточайшим псориазом на нервной почве.

В лечебнице беднягу поочередно навестили три бывших жены. Две из них пообещали, что будут ухаживать за его могилой, а третья обрадовала, что обязательно придет на похороны. Что, как вы понимаете, не способствовало сохранению его душевного равновесия.

И что, вы думаете, он сказал мне, когда вышел из больницы? Что порядочным людям тяжело живется на этом свете.

Никакой морали в этой истории, конечно же, нет. Но есть тихая, незамутненная радость, которой я хотела поделиться с того самого момента, как мой знакомый, покрытый паршой, уковылял в сторону кучкующихся таксистов, потому что машину-то брюнетка у него отсудила.

Про свиней

Заговорили недавно про мини-пигов, и я сразу вспомнила одну свою знакомую, у которой жило это существо. Если кто не знает, мини-пиги – это такие свиньи в ненатуральную величину. В том смысле, что они карликовые. В идеале – размером с пуделя.

Моя знакомая купила крошечного черно-белого поросеночка с широко распахнутыми эльфийскими ушами и длинным влажным носом в морщинках, назвала его Генриеттой, сокращенно – Гешей, и принялась любить изо всех сил.

Любить мини-пигов легко. Я, правда, была знакома только с Генриеттой, но уверена, мой опыт можно экстраполировать. Это была свинья с обаянием Рассела Кроу и харизмой позднего Макконахи. Пять кило восторга, умиления и прочей экзальтации.

Глядя на Гешу, я впервые в жизни окончательно поняла, как мало в жизни решает красота. Назвать эту свинью красивой мог только человек, отдавший бы яблоко раздора в обход всех богинь лепрекону. Рожа у Геши была одутловатая. Глазки как у крокодила. Харя небритая. В носу кто-то живет собственной жизнью.

Но зато у нее было в избытке того очарования и солнечного магнетизма, что сейчас коротко и емко называют няшностью.

Если бы не это, Геша закончила бы свои дни в кастрюле. Даже очень терпимые к ней хозяева иногда мутились рассудком и видели в ней не домашнего питомца, а бегающий по какому-то недоразумению холодец. Потому что вредоносность Геши, даже если измерять ее в моем слабоумном коте Матвее, равнялась где-то трем мейн-кунам. Попросту говоря – зашкаливала.

Геша вскрыла и перелопатила паркет. Две комнаты выглядели так, будто там кроты под бутиратом копали картошку. Геша смолола в пыль плинтусы. Геша рвала и терзала нежные тела диванов и кресел, жевала шторы, подтачивала ножки стульев. Это была убийца интерьеров во плоти. Никакая бригада таджиков не может сравниться по разрушительной силе с одной маленькой, полной энтузиазма свиньей.

Кстати, о плоти.

«Вес карликовых свиней может колебаться от девяти до ста килограмм», – любезно сообщает нам сайт, посвященный мини-пигам. Геша набрала сорок пять.

Когда я, руководствуясь лучшими намерениями, показала хозяйке вышеприведенную цитату, та впала в исступление и едва не похоронила меня под свежевскопанным паркетом. Ибо я не просто наступила на больную мозоль, а прямо-таки потопталась по гангрене. Свинью ограничивали в еде, но та вела себя как большинство девочек на диете: зверела, свирепела и видела во всем съедобное. «Жрете?! – трубила посреди ночи разъяренная Геша. – Вот и я не жру!»

Кстати, о трубах.

Когда-то я думала, что свиньи хрюкают и визжат.

Геша откорректировала мое заблуждение. Она кряхтела, тявкала, стонала, мычала, хмыкала, хрипела, верещала и вопила. Сопела. Надрывалась и голосила. Учтите, что это звуки, которые свинья издавала только с помощью собственной носоглотки. Если прибавить к этому четыре копыта, которыми она топала, грохотала, царапалась, скреблась, цокала и отбивала чечетку, то станет ясно, отчего через два года жизни с Гешей три взрослых человека, взявших это чудовище к себе домой, стали похожи на хатифнаттов. Цитирую для тех, кто не в курсе: «Хатифнатты белые, продолговатые и немного напоминают шампиньоны».

Самое печальное, что они ее любили. Обаятельных свиней все любят. Любви было много, а вот радости все меньше и меньше. И в этом отношении Геша тоже принесла хозяевам новый опыт сильных эмоциональных переживаний. До нее они, наивные, полагали, что где любовь, там и радость. Ха-ха!

В конце концов, обливаясь слезами, моя знакомая отдала Гешу родственникам в коттеджный поселок. Там свинья поработила всех, включая сторожа, и живет до сих пор в довольстве, сытости и специально отведенной для нее комнате, которую можно крушить сколько захочется. Она наконец-то разжирела до мечтаемых шестидесяти кило. Я видела фотографии. Геша больше в ширину, чем в длину, глазки у нее окончательно провалились куда-то в череп, а харя заросла еще сильнее (и сходство с Расселом Кроу тоже усилилось).

Счастье Геши омрачают только два хозяйских кота, которые отказываются признавать это псевдокарликовое недоразумение за владычицу людских сердец и безжалостно гоняют разжиревшую свинью по всему дому. Чем лишний раз напоминают мне о том, что обаяние – это, конечно, половина пути ко всеобщему обожанию, но вторая половина заключается в умении вовремя вывести из строя потенциальных противников, то бишь качественно зачистить поляну.

Здесь пока у котиков нет конкурентов.

Про несбывшееся

Лет десять назад мне на глаза попалось упоминание об одной редкой профессии, и у меня случился, выражаясь нынешним языком, инсайт. Озарение. Я поняла, чем хотела бы заниматься до конца своих дней.

Ради этого дела я превозмогла бы даже лютую ненависть к холоду. Ибо мало что по степени привлекательности могло в тот момент сравниться в моих глазах с работой Переворачивателя Пингвинов.

Над белой Антарктидой летают самолеты. Толстые пингвины во фраках задирают головы им вслед. И, не в силах удержать равновесие, валятся на спины, как сбитые кегли.

Стихотворение «Жук упал и встать не может» первоначально было написано про этих бедных птиц, но редактор велел переделать. Потому что жуков ребенок видит каждый день, а пингвинов, как правило, значительно реже. Или жуков не так жалко. Упал и упал. Может, это вообще колорадская сволочь, обкусал уже всю картошку и завалился на спину от обжорства, рыгая и сопя. «Ну и пусть сдохнет, пес с ним!» – мстительно сказал редактор, который все выходные провел, уткнувшись лысиной в ботву и с банкой керосина в руке.

А пингвинов жалко до слез. Они лежат, трогательные и безобидные, как Лев Евгеньевич Хоботов, и лишь тщетно сучат лапками. Вокруг толпятся другие, волнуются, машут крыльями, даже подталкивают несчастного: мол, давай, чувак, переворачивайся, еще немного – и ты спасен! Но в глубине пингвиньих душ все понимают и стараются не плакать.

И тут появляешься ты.

Снег хрустит под ногами, как яичная скорлупа. По сизой от холода воде дрейфует айсберг, похожий на тот огромный сине-зеленый непрозрачный кусок стекла, что был когда-то выставлен в витрине соседнего магазина «Оптика». Над головой твоей нимб, и пингвины благоговейно замолкают, завидев тебя.

Ты подходишь к упавшему, мягко берешь его за узкие скользкие плечики, приговаривая: «Ну что же ты, дружище…» И рывком поднимаешь на ноги.

В слепящих лучах солнца спасенный пингвин улепетывает все дальше, а ты смотришь ему вслед и улыбаешься в тройной слой шарфа.

Отныне время твое измеряется не днями, не промежутками от отпуска до отпуска, не школьными четвертями, не неделями, оставшимися до мая. Оно измеряется спасенными пингвинами. Утренние пробки, новости, от которых хочется надеть на голову шапочку из фольги, верхние соседи, упорно заливающие твою квартиру, нижние, не здоровающиеся даже в лифте, работники почты России, коллега с привычкой включать радио на рабочем месте, вестибюли поликлиник, вечернее метро, брезгливо отрыгивающее тебя на станции, где даже колонны повесились бы от тоски, будь у них шея, – всего этого больше нет. Как говорит миссис Норидж, если выполнять свою работу очень хорошо, однажды ты можешь поверить, что в мире не существует ничего, кроме нее.

Черт возьми, даже в Антарктиде обитают котики!

Мысль о том, что я могла бы жить в вечном холоде, занимаясь любимым делом, согревала меня пару лет. А потом мне сообщили горькую правду: все это выдумка. Пингвины не задирают головы вслед самолетам, не валятся на спину, не дрыгают беспомощно лапками, пытаясь перевернуться, не смотрят с трогательной надеждой на приближающегося человека. А после не курят ему фимиам и не приносят в знак благодарности маленьких хрустящих рыбок, просоленных морозным ветром. Даже этот крохотный шанс быть спасителем для невинных славных существ оказался иллюзорен.

Зато верхние соседи по-прежнему осязаемы как никогда.

И лишь одно смогло примирить меня с открывшейся безжалостной реальностью, где нет места самой тихой и безвредной работе в мире.

Даже в Антарктиде живут котики.

О маленьких людях

Про чайку и детские мечты

В детстве многие хотят быть ветеринарами, космонавтами, пожарными или врачами. Я хотела быть Джеральдом Дарреллом.

Собственно, я и сейчас хочу. Но в детстве просто страстно мечтала. Я бы даже согласилась на бороду, только бы просыпаться где-нибудь в лагере на берегу Амазонки, слушать, как туканы дразнят оцелотов, и кричать: «Пабло, ты покормил игуану?»

И я всячески приближала мечту. Моя деревня была остров Корфу. Крестьяне вокруг имелись в избытке и даже говорили на своем языке. И еще вокруг водились разные животные, а я их спасала, приносила домой и выхаживала.

Так в нашем доме появился птенец чайки.

Я подобрала его на берегу реки и, причитая «бедненький, как же ты без мамочки», потащила домой. Мамочка за моей спиной облегченно перекрестилась и пошла растить нормальных птенцов, чтобы они стали настоящими чайками, а не как этот.

Птенца я назвала Изольда. Хотя мои близкие называли его такими словами, каких вообще-то в нашей семьей не произносили. Только папа, как самый деликатный, говорил про Изольду «это». «Где твое, ну… это? Господи, убери немедленно, я только спросил!»

На свежего человека Изольда производила сильное впечатление. Если взять кусок сырого мяса, отбить, сформовать в котлетку, испугать до пупырышек и воткнуть в него три лысых пера, то получится Изольда. Прибавьте улыбку Гуинплена и оценивающий взгляд доктора Лектора – и вы поймете, почему в корзинку с Изольдой благоразумные люди старались не заглядывать.

И еще она орала.

Не знаю, с чем сравнить ор голодного птенца чайки. Джером, помнится, писал про шотландскую волынку. Вся моя семья обменяла бы одну Изольду на полноценный шотландский волынковый оркестр, встречающий рассвет песней «Вот Дункан с горочки спустился».

Характер у нее был мерзейший. Мне хотелось бы написать, что это было отзывчивое ласковое существо. Но увы: Изольда ненавидела все живое. В душе она была аллигатором и питалась откушенными пальцами. Когда в корзинку к ней по глупости сунул морду наш пес, выяснилось, что она питается также откушенными собачьими носами.

Мои черствые родные не желали понять, что среди них растет Джеральд Даррелл с любимым питомцем. А я не могла признать, что притащила в дом вурдалака в обличье птенца. Поэтому я выискивала в Изольде достоинства. Например, на ее фоне любое живое существо казалось прекрасным. Можно было притащить в дом жабу, выглядевшую так, словно она уже умерла от старости и разложилась, но никто не кричал и не шарахался от нее в ужасе. Изольда сильно понизила семейную эстетическую планку.

Незаметно она подросла. Пупырышки сошли, вместо них вылез серый крапчатый пух. К сожалению, это не улучшило ее характера.

Однажды к нам в гости пришел юноша в очках, сын маминых приятелей. Его усадили за стол и угостили чаем с малиновым пирогом. Посреди трапезы раздался приветливый Изольдин крик. Когда юноша стер малину со штанов, он поинтересовался, что это было.

Как всегда в таких случаях, семья покраснела и дружно показала в мою сторону. Одновременно делая вид, что они не со мной, и им вообще непонятно, откуда я тут взялась. Так, прибилась какая-то девочка с птичкой, зовут Джеральд и Изольда, нет, наоборот, вот это – Джеральд. Знаем, что со странностями, а что делать, не выгонять же.

Я принесла Изольду. Изольда посмотрела на юношу, открыла клюв и прокляла его со всеми очкастыми потомками до шестого колена. Юноша посмотрел на Изольду, умилился и сказал: «Прикольный птенчик!»

Вы когда-нибудь видели, как охотничья собака делает стойку? Она становится как натянутая резинка на рогатке. Вся моя семья превратилась в сеттера. В глазах у него читалось: «Лишь бы не вспугнуть…Лишь бы не вспугнуть…»

«А хотите, – нежнейшим голосом проворковала мама, – мы вам ее подарим?»

«Вы не будете без нее скучать?» – удивился юноша.

Мама подавила дьявольский смех и скорбно сказала, что будем, конечно.

Но она уверена, что у юноши птице будет лучше. У нас собака, кот, блохи… Сплошные стрессы для нервной птицы.

Я попыталась возразить, но деликатный папа посмотрел на меня так, словно это он в душе аллигатор. Через десять минут юноша уходил с Изольдой и малиновым пирогом, который мама, будучи совестливым человеком, всучила ему на прощанье.

На этом мое общение с чайками закончилось. Но Изольда оказала влияние на всю нашу семью. Папа по инерции еще полгода просыпался в шесть утра. Мой младший брат, до этого не любивший читать, прочел всего Даррелла (видимо, руководствуясь соображением «кто предупрежден, тот вооружен»). Я переключилась на млекопитающих и завела землеройку.

Да, чуть не забыла: и еще у мамы стало одной семьей приятелей меньше. Но, по-моему, она решила, что это не слишком высокая плата.