Текст книги "Я все еще мечтаю о тебе..."

Это реальность – или?

12 апреля

Мэгги проснулась и посмотрела на часы. Шесть. Хорошо. Можно поехать и пораньше, глядишь, успеет до пробок. Одевшись в маскарадный костюм рыболова – футболка, джинсы и мужские ботинки, – она в очередной раз опустошила холодильник, вынесла мусор, поставила под раковину ловушку для муравьев, достала из ящика письмо «Тому, кого это может касаться» и пристроила на кухонной стойке. Уходя, заперла за собой входную дверь и положила ключ под коврик. Такси пришло вовремя. К ее удивлению, шофер был копией Омара Шарифа из «Доктора Живаго». Плохая новость заключалась в том, что по–английски он едва говорил, и она с трудом разъяснила ему, как проехать к реке. Но была и хорошая новость: он был родом из Сибири и потому понятия не имел, что она бывшая Мисс Алабама, а никакая не миссис Таб Хантер. Стараясь быть любезной, Мэгги поинтересовалась, давно ли он в Америке. Одиннадцать лет, ответил таксист.

– А по Сибири не скучаете? – спросила она.

Он глянул на нее в зеркало и грустно ответил:

– Скучаю, хочу вернуться.

Не верилось, что кто–то может хотеть вернуться в Сибирь, но, видимо, каждый человек любит родной дом, где бы этот дом ни находился. Надо же, думала Мэгги, глядя в окно, жизнь полна сюрпризов, до самого конца. Она не сомневалась, что многие рано или поздно подумывают о том, чтобы прервать жизнь, но в последнюю минуту трусят. Наверняка люди удивятся, что именно она — надо же! – смогла это сделать. Хотя не зря говорят: в тихом омуте черти водятся. Она и сама себе удивлялась: до чего спокойна и рассудительна. Умом она понимала, что это должен быть важный, драматический момент, но чувствовать – не чувствовала. Реальная жизнь – не то что в кино. Она больше нервничает, когда идет к зубному. К тому же она уже столько раз совершала это путешествие к реке, что торжественный момент превратился в обыденную процедуру.

Возле поворота к реке водитель остановил машину и высадил ее напротив старого клуба рыболовов Рейфорда. Мэгги дала ему хорошие чаевые и, когда он скрылся из виду, двинулась вдоль шоссе. Дойдя до расчищенного под пашню участка, свернула на тропинку, держа наготове набор от змеиных укусов, но, к счастью, ни одной змеи не увидела. У реки с облегчением убедилась, что вещи так и лежат, как она их оставила. Мэгги надула лодку прилагавшимся к ней насосом и положила в нее четыре груза. Влезла, оттолкнулась от берега веслом и принялась выгребать на середину реки.

Это заняло минут пятнадцать. Слава богу, сегодня удача ей сопутствовала: ни одного рыбака вокруг. Она взяла два 10–фунтовых груза, щедро намазала липучки белым и очень липким, как и рекламировали по телевизору, «Волшебным клеем» и обернула вокруг ног. То же самое проделала с грузом для запястий. Теперь надо подождать двадцать минут, чтобы клей высох, – и вперед. Она поставила яйцо–будильник на сиденье и тут поняла, что забыла оставить дома свои дорогущие часы. Следовало же положить их в конверт для Люп. Как глупо. Ну да ладно, одно небольшое упущение. Все остальное она предусмотрела. Сидя в ожидании, пока высохнет клей, Мэгги с удивлением выяснила, что двадцать минут – очень долго, особенно когда нечего почитать. Надо было журнальчик какой–нибудь купить.

В голове завертелась старинная песенка, и Мэгги запела:

 
Песочный человек, одной так грустно спать,
И некому меня по имени позвать,
Включи волшебный луч, покуда свет померк,
Пошли мне сон–мечту, Песочный человек!
Песочный человек, пошли мне сон–мечту,
В лице несет он свет, а в сердце доброту,
Внуши ему, что я не враг ему, не тать,
Довольно нам от одиночества страдать.
 

Еще одиннадцать минут как–то надо убить. Она начала другую песню, мамину любимую, «Голубое шампанское – пурпурные тени и голубое шампанское».

Странное это было зрелище: женщина сидит в одиночестве посередине реки и поет слащавые песенки прошлых лет. Наконец, через десять долгих минут, яйцо звякнуло: таймер сработал. Мэгги перекинула через борт одну ногу, другую, и медленно соскользнула в холодную воду. Подержалась секунду–другую за бортик и разжала пальцы.

И в тот же миг начала погружаться, с поразительной скоростью, и последней ее мыслью было: «Ну вот, я это сделала». Холодная вода шумела в ушах, Мэгги погружалась все глубже, вокруг становилось все темнее. И когда она решила, что все, сейчас все сокроет кромешный мрак, ее ослепила догадка.

– «Погодите–ка, это ошибка!»

И в то же мгновение ей полностью расхотелось тонуть, а, наоборот, захотелось обратно, на поверхность. Мэгги принялась в панике молотить руками, брыкаться, пытаясь содрать грузила с рук, разлепить липучки, но, к своему ужасу, не могла освободиться и продолжала погружаться. Как и обещала телереклама, «Волшебный клей» («Гарантия – или вернем деньги») держал крепко. Погружаясь, она слышала свой беззвучный крик: «Стойте! Подождите!» А потом настал момент осознания, что спастись не получится. Слишком поздно.

И когда она вдохнула свой последний, как она знала, вдох и ледяная вода хлынула в горло, в легкие, когда она была уже на грани того, чтобы потерять сознание навеки, она вдруг села в кровати – с колотящимся сердцем, вся в поту, все еще крича во все горло: «Стойте! Подождите!» Она сидела в кромешной темноте, хватая ртом воздух, ослепленная ужасом, и не знала, мертва она или жива. Река была сном – или это, – вот сию минуту, не более чем забытье? Она еще слышала, как мимо с грохотом несется вода. Умерла? Она потянулась к тумбочке и трясущимися руками схватила пульт, включила телевизор. И когда серое мелькание экрана сменилось картинкой и Мэгги увидела Рика и Джанис из телешоу «С добрым утром, Алабама», она ощутила невероятное счастье. Никогда в жизни так не радовалась.

Но сердце продолжало колотиться со страшной силой, уж не сердечный ли это приступ?

Может, принять аспирин? Ну не забавно ли – человек, который собрался топиться, перепугался, как бы, не дай бог, не умереть от сердечного приступа. Она вскочила, кинулась в ванную комнату, открыла шкафчик с медикаментами, но он оказался пуст. Ну да, она же вчера все выкинула. Тогда она стала глубоко дышать, пока сердце немного не замедлило свой бег. И лишь теперь Мэгги утвердилась в мысли, что, конечно, все это был страшный сон, ночной кошмар. Можно было раньше догадаться. Ну в самом деле, где были ее мозги? Родина Омара Шарифа – Египет, а никакая не Сибирь!

Она пошла в кухню и заварила травяной чай. Все еще дрожа, вышла во дворик, и тут как раз над горой показался край солнца. Она сидела, смотрела на восход и никак не могла прийти в себя. У нее и раньше случались кошмары, но не такие реалистичные, и уж точно не такие страшные. Ведь она изо всех сил боролась за жизнь. Несмотря на то что это был сон, она совершенно вымоталась от этой борьбы. Вот так сюрприз! Она–то считала, что абсолютно готова умереть, но, оказывается, ошибалась! Еще вчера она не могла придумать ни одного пункта, ради которого стоило бы жить, а теперь в голове толпятся сотни причин. Например – как приятно просто дышать. Как она этого раньше не замечала?

Мэгги подняла глаза к небу и наблюдала, как оно из нежно–розового становится ярко–красным, как яйцо малиновки. До чего удивительные оттенки. Она давным–давно не выходила посидеть в своем дворике и много лет не видела восход. До чего он прекрасен!

И тут она еще кое–что поняла. Ведь это бывает каждое утро. Что бы там ни происходило в ее маленькой глупой жизни, солнце восходит каждое утро. Почему же она про это забыла? В памяти вдруг всплыли слова Хейзел: «Помните, девочки, тьма всегда сгущается перед самым рассветом!» Хейзел в тот момент говорила о торговле недвижимостью, но то же можно отнести и к сегодняшнему утру. Сегодня ночью тьма над ней сгустилась. И потом разве не случился самый прекрасный рассвет? В ее жизни – да, самый прекрасный. И теперь в блеске раннего утра все казалось таким свежим, чудесным, ну точно как в кино. Мир вдруг из темно–серого обратился в яркий, цветной, производства «Техниколор». Того гляди из–за угла выбежит в танце Джин Келли и картинно обнимет фонарный столб. Она ощущала чистейшую, звенящую радость. Но вдруг подумала: минутку. А с чего это она вдруг так радуется? Может, она оторвалась от реальности? Окончательно и бесповоротно съехала наконец с катушек? Или она и до того была с приветом? Ну разумеется, планировать самоубийство – разве не верный знак, что с тобой что–то не так? А может, кошмар ее так напугал, что адреналин зашкалил, и благодаря этому скачку она – хлоп! – и вернулась в нормальное состояние ума? А может, эта эйфория объясняется передозировкой сахара в крови от всего съеденного вчера вечером? Ну конечно, вон как сердце–то колотилось. А, неважно, главное, что чувствует она себя… как это сказать? Оптимистично, вот как.

Какая удача, что сон посетил ее этой ночью, а не следующей, а то опоздал бы. Но почему он ей приснился? Из–за хот–догов? Может, жизнь ей спас легкий приступ несварения? Или это… кто–то из другого измерения? Может, родители, или Хейзел, или какой–нибудь ангел–хранитель? Кто–то старается до нее достучаться, остановить, пока не поздно? Кого же благодарить, хот–доги или ангела? Благодарность переполняла Мэгги – за то, что она еще здесь, за это прекрасное утро. Она снова посмотрела в голубое небо – посмотрела как раз вовремя, чтобы увидеть стайку проплывающих над Красной горой пуховых облачков. Она улыбнулась и помахала им рукой:

– Привет, малыши. Как я по вам соскучилась.

Утро было настолько тихим, что вдалеке слышался звон колоколов большой методистской церкви. Колокольный звон – что может быть радостнее! Но погодите. Почему так тихо вокруг? С шоссе 280 обычно с шести утра уже доносится ровный гул машин, но нынче – ничего, только чириканье птах. Может, какая–то авария перекрыла дорогу или еще что случилось? И вдруг она вспомнила, какой сегодня день. Неудивительно, что так тихо. Надо же так забыть – как отрезало! Воскресенье, да, но не просто воскресенье, а пасхальное! Нет, представляете? Точно, с головой совсем плохо. Забыть про Пасху!

Увидеть такой сон на Пасху – чудо или простое совпадение? Хотелось бы верить в чудо, но кто знает, как там на самом деле. И вдруг Мэгги увидела то, чего раньше не замечала, и не поверила глазам. Прямо в центре каменной горки росла огромная белая пасхальная лилия! Через столько лет пробиться сквозь камни и расцвести!

Да это же наверняка Хейзел! Хейзел прислала ей луковицы этих пасхальных лилий сто лет назад, и ни одна не расцвела. Не может быть простым совпадением, чтобы лилия столько времени ждала, чтобы расцвести, правда? Конечно, этот год выдался дождливый, так, может, в самом деле совпадение? Каприз природы? Всем сердцем ей хотелось верить, что это Хейзел, но на сто процентов она не была уверена. Потом, словно по команде какого–то небесного режиссера, большой белый голубь, хлопая крыльями, пересек патио, приземлился на край кормушки и, глядя прямо Мэгги в глаза, дважды мигнул. О боже. Не ОДИН знак от Хейзел, а ДВА! Оправившись от первого потрясения, Мэгги вгляделась внимательней и увидела, что голубь вовсе не белый, а светло–серый. Но почти белый. Как сказала бы Хейзел, «ладно, пойдет»!

Ей хотелось вскочить и побежать звонить всем подряд, сказать, что она вернулась. Однако поскольку никто не знал, что она, так сказать, отсутствовала, то явно сочли бы ее сумасшедшей. И вероятно, были бы правы. Всего минуту назад она разговаривала с облаками, но если это безумие – то пусть, на здоровье! Благослови, Боже, Хейзел Уизенкнот. Хейзел явно не хотела, чтобы Мэгги прыгнула в реку.

СЧАСТЛИВОЙ ПАСХИ. УРА И АЛЛИЛУЙЯ!

Через какое–то время у себя дома пробудилась и Бренда, выслушала сообщение на автоответчике, оставленное Мэгги в 6.47, и сказала Робби:

– Не знай я Мэгги, подумала бы, что она надралась или под кайфом.

– Почему?

– Странный у нее был голос.

– В каком смысле – странный?

– Ну, какой–то глупый, что ли…

– Может, просто радостный. Пасха же.

Бренда перезвонила Мэгги, но та не ответила.

Проезжая по городу, залитому утренним солнцем, Мэгги смотрела по сторонам и поражалась тому, что в Бирмингем пришла весна, а она и не заметила. Цвели кизил и азалии, в каждом дворе кивали бело–желтыми головами нарциссы. Она опустила стекла. Воздух пах чудесной свежестью. Вдыхать – разве это уже не чудо? Все было чудесным. Она включила радио – транслировали органную музыку из баптистской церкви на Саус–сайд, – и пела вместе с хором. Наверное, так же рождественским утром чувствовал себя Скрудж[29]29
  Эбенезер Скрудж – персонаж повести Ч. Диккенса «Рождественская песнь», один из главных скупердяев в истории мировой литературы. В Рождество Скрудж превратился из отвратительного скряги в милого и приятного человека, умеющего радоваться жизни.


[Закрыть], только утро пасхальное.

Мэгги осознала, что изменилась она, а не мир. Птицы так же чирикали, небо было таким же синим, кизил всегда цвел весной, а звезды зажигались по ночам. Новым было то, что она до сих пор здесь и может все это видеть.

Она остановилась у цветочного лотка и купила дюжину белых роз. На кладбище, подойдя к могиле родителей, удивилась, увидев прекрасный, большой букет. На карточке надпись: «С Пасхой. С любовью, Маргарет». От нее. Она совершенно забыла, а вот женщина из цветочного магазина «Бонтон» доставила букет вовремя, как и обещала. Оглядывая кладбище, Маргарет поняла, как должна быть счастлива. Ее бы здесь не было, если бы не выставили на продажу «Гребешок», если бы ее не сбил грузовик с матрасами, если бы Бренда не испугалась, что у нее сердечный приступ, и если бы сама она не наелась накануне острых хот–догов и не увидела кошмар. Она была счастливейшим человеком в мире, а думала всегда наоборот.

Сколько людей, лежащих сейчас в этих могилах, были бы рады прожить еще один год, еще один день и даже час. Какой же неблагодарной надо быть, чтобы отказаться и вышвырнуть оставленное ей время. Как можно было додуматься до такого! Ну да, жизнь не всегда чудесна и прекрасна. Ну и что, что она не умеет ухаживать за кустами черной смородины, правильно выставить программу в микроволновке или освоить параллельную парковку. Кому какая разница, правильно ли у нее сложена салфетка на столе и с той ли стороны лежат вилка и нож? Да кого это заботит?

И вдруг ей понравился собственный возраст. Не надо выглядеть идеально, да и быть идеальной тоже не надо. Ура! А сколько льгот ее ждет! Ну и что с того, что она боялась старости? Подумаешь, большое дело, кто не боится–то. Все сидим в одной лодке. Теперь она расслабится и позволит себе стареть. Ну станет она носить туфли с каблуком не три с половиной, а два дюйма, что с того? У нее ноги болят. И вообще, почему не позволить себе иногда кусочек торта. А еще она впредь станет ходить только туда, куда ей хочется. Подать сюда памперсы для взрослых! Да здравствуют шишки на ногах и средство от запоров! И если она любит старые фильмы и красивую музыку, кому это мешает?

Хейзел всегда говорила: «Если ты дышишь, еще не все потеряно». И была права. Сама жизнь стоит того, чтобы жить, и сколько бы ей ни осталось, она будет радоваться каждой минуте, и плевать на морщины. Отличная идея! Гоpa с плеч. Она снова опустила взгляд, чтобы посмотреть на цветы, и кое–что заметила. Нагнулась и сорвала клевер с четырьмя листками прямо возле тротуара. И засмеялась. Теперь уж не ошибешься – Хейзел.

Бебс Бингингтон встретила мистера и миссис Троуп, своих клиентов из Техаса, украденных, кстати, у Дотти Фигг, чтобы отвезти их в аэропорт, и они попросили заехать на несколько минут в Эйвон–Террас посмотреть стандартный дом, чтобы еще раз перед отъездом оценить размеры комнат. Бебс пыталась дозвониться до Мэгги по домашнему и по мобильному телефонам, но безуспешно, решила, что той нет дома, и поехала к ней без предупреждения. Несколько раз постучала, никто не ответил, тогда она воспользовалась ключом из почтового ящика. Пока покупатели ходили и замеряли стены под мебель, она присела в кухне. И тут на кипе газет заметила голубой конверт с надписью: «Тому, кого это может касаться». Надо прочесть, вдруг там инструкции для агентов.

На кладбище, как всегда пасхальным утром, стали съезжаться люди с цветами. Мэгги и забыла, как красиво на Пасху наряжают детей. Подойдя к машине, услышала, как мобильный вызванивает мелодию «Я ищу клевер с четырьмя листочками», – и засмеялась, поскольку как раз держала в руке такой клевер. Наверное, Бренда звонит.

– Алло. Веселой Пасхи!

– Мэгги?

– Да?

– Где тебя черти носят?

– На кладбище.

– Господи Иисусе!

– Кто это?

– Бебс Бингингтон. Ты не наделала глупостей, надеюсь?

– Что?

– Ничего не приняла?

– Ты о чем?

– Как это о чем! Я твою записку прочла.

– Какую записку?

– Которую ты оставила на кухне.

– На какой кухне?

– На своей, идиотка!

– На моей кухне? Что ты делаешь на моей кухне? Какая записка? Я не оставляла тебе записок…

– Тут сказано: «Тому, кого это может касаться».

У Мэгги сердце ухнуло в пятки. Только не это. А ведь она только что подумала, что конец будет счастливым.

Бебс продолжала тираду:

– Да что у тебя с головой – такие записки оставлять? Совсем рехнулась? Я уже собиралась в полицию звонить.

Мэгги охватила паника.

– Подожди, пожалуйста, ничего не делай, я приеду и все объясню.

– Нет у меня времени тебя дожидаться, я клиентов в аэропорт везу. А тебе лечиться нужно. – И повесила трубку.

Миссис Троуп услышала, как Бебс кричит в кухне, вошла и спросила:

– Что–то случилось?

Бебс склонила на сторону голову и сказала с поддельным южным акцентом:

– Что вы, дорогуша, ровным счетом ничего.

Мэгги сидела с телефоном в руке, лихорадочно соображая, что делать. Попробовала перезвонить Бебс, но та не брала трубку. В мире столько людей, ну почему ее письмо обнаружила именно Бебс? Она же теперь всему свету разболтает, это все равно что выложить несчастное письмо в Интернете. Нужно остановить ее, пока не поздно. Мэгги завела машину и рванула в аэропорт на предельной скорости. Приехав, припарковалась напротив терминала «Саусвест Эйрлайнс» и стала ждать. В аэропорту было почти пусто. Пасха ведь, и полицейские не заставили ее убрать машину с дороги, как обычно. Через четверть часа подъехала Бебс в своем большом серебристом «лексусе» и выпустила клиентов. Мэгги подошла, когда Бебс, улыбаясь, махала на прощанье ручкой. Но едва клиенты скрылись за стеклянными дверями, Бебс обернулась и гневно посмотрела на Мэгги:

– Какого черта ты тут делаешь?

Мэгги склонилась к открытому окну со стороны пассажира:

– Прошу тебя, мне нужно объясниться. Мы можем поговорить минутку?

Бебс резво блокировала все двери:

– Нет! В машину я тебя не пущу. Ты сумасшедшая, вдруг у тебя нож или пистолет.

Мэгги отступила.

– Хорошо, ладно, но, пожалуйста, давай зайдем куда–нибудь поговорим. Я должна объяснить насчет письма. Пожалуйста… Ненадолго. Позволь, я куплю тебе выпить или кофе. Пять минут, не дольше, обещаю. Просто выслушай меня, а дальше поступай как знаешь.

Бебс посверлила ее взглядом, потом глянула на часы и тяжко вздохнула:

– Ой, ладно, но после этого я еду в Совет директоров риелторов и требую, чтобы тебя лишили лицензии. Куда хочешь поехать?

– Неважно. Ты выбирай.

– Погоди–ка. Да ведь Пасха, все закрыто. Нет, не выйдет.

Мэгги отчаянно искала выход.

– Встретимся в «Руфь Крис» возле гостиницы посольства. Я знаю, они открыты. Буду тебя там ждать.

Мэгги побежала, запрыгнула в машину, помчалась через весь город и прибыла к ресторану первая. Заведение было открыто, и там подавали прекрасный пасхальный завтрак, но еда не интересовала Мэгги. Она сидела за столиком и тряслась: вдруг вместо Бебс войдут люди в белых халатах и увезут ее. Но к ее облегчению, через несколько минут вошла Бебс и плюхнулась на стул напротив. Мэгги дико нервничала и, когда подошел официант, сказала:

– Мне «Розовую белку», двойную.

Бебс одарила ее взглядом и скривилась:

– «Розовая белка»? Шутишь? Что за «Розовая белка»?

– Не знаю, но вкусно.

Официант сказал:

– Похожа на «Кузнечика»… только розовая.

– А, ладно, – махнула рукой Бебс. – Мне тоже несите.

Официант ушел. Мэгги хотела было рассказать анекдот Хейзел про кузнечика по имени Гарольд, чтобы разрядить обстановку, но не стала и приступила прямо к делу:

– Прежде всего, Бебс, спасибо, что пришла. Я знаю, что вынудила тебя насильно, но, поверь, это письмо ничего не значит. Я написала его в момент, когда… В общем, неважно, просто я не думала, что его найдут.

– Зачем же оно там лежало, если не ждало, чтобы его нашли?

– Я собиралась поехать на работу и уничтожить его в резальной машинке. Мне в голову не пришло, что в праздник могут пожаловать посетители. В общем, мне очень жаль, что оно тебя расстроило, прости.

Подали коктейли, Мэгги выпила свой залпом… и подала знак официанту принести еще один.

– Я, когда писала это письмо, была в замешательстве. Ну, в общем, какой–то срыв у меня был, что–то вроде этого. У меня в последнее время слишком много разочарований.

– Да ладно, болтай, у кого их нет, – сказала Бебс. – Ты уверена, что у тебя с головой все в порядке? Письмо совершенно безумное.

На этот вопрос Мэгги не смогла ответить быстро и четко.

– По–моему, тебе надо проверить мозги.

– Может, ты и права, но сейчас, уверяю тебя, никаких глупостей я делать не собираюсь.

Бебс хлебнула напитка и скривилась:

– Гос–споди, до чего сладко! – Потом глянула на Мэгги: – Мне–то все равно, но просто любопытно. Как ты собиралась избавиться от своего тела?

– Э–э… Пообещай, что никому не станешь болтать, тогда скажу.

Бебс поклялась, и тогда Мэгги рассказала ей весь план от начала до конца. Бебс кивнула и заметила:

– Отлично, но ты забыла одну вещь.

– Какую?

– Лодка. У всех лодок есть серийные номера. Кто–нибудь нашел бы ее и попытался вернуть тебе.

А ведь Бебс права! Этого она не учла. Но Бебс об этом знать не обязательно, поэтому Мэгги откинулась на стуле и улыбнулась.

– Все верно, но… лодку никто никогда не нашел бы, вот в чем дело, – сказала она, лихорадочно пытаясь придумать почему.

На счастье, подошел официант с еще двумя бокалами, пояснив, что это от мужчины в коричневом габардиновом костюме у стойки. Мэгги улыбнулась ему вежливо, но не слишком дружелюбно, чтобы не подавать напрасных надежд.

Бебс спросила:

– Ну? И как бы ты избавилась от лодки?

– Ну… – протянула Мэгги, – проще простого… Я собиралась… привязаться к лодке веревкой для сушки белья, когда выгребу на середину реки.

Бебс нахмурилась:

– Веревкой для сушки белья?

– Точно. Потом проделала бы дыру в борту, и, когда воздух выйдет, не лодка меня поволокла бы, а я уволокла бы лодку на дно.

Мэгги поневоле загордилась, что смогла так быстро придумать выход.

На Бебс она явно произвела впечатление.

– Что ж, ты или безумнее, чем я думала, или умнее. Даже не знаю.

– Спасибо, Бебс. Короче, мне очень жаль, что именно ты нашла это письмо. Я знаю, ты не слишком меня жалуешь.

Бебс согласилась:

– Верно, не слишком. Даже если б ты прикончила себя, я бы ничуть не пожалела.

– Почему же ты так расстроилась?

– Не хотела, чтобы ты мне сорвала продажу в твоем кооперативе. Купят – прыгай себе в реку на здоровье.

– Бебс, я тебе не верю, ты просто так говоришь.

– Ничего подобного. Слушай, я к тебе отношусь точно так же, как ты ко мне.

– В каком смысле? Я не питаю к тебе неприязни.

– Да ладно, кого ты пытаешься обмануть? Как будто я не знаю, что все остальные риелторы меня ненавидят. И ты тоже.

Мэгги попыталась возразить:

– Да нет никакой ненависти, Бебс… Ты ошибаешься. – Но тут, вероятно, начали действовать четыре двойные «Розовые белки», выпитые на пустой желудок, и она сказала: – Впрочем… Что правда, то правда, есть такое дело.

– Конечно, ненавидите, но знаешь, в чем разница между мной и всеми вами? Мне плевать, что вы обо мне думаете.

– Бебс, ну как тебя может это не волновать?

– Запросто. Не волнует, и все.

– Правда?

– Правда.

Мэгги посидела, откинувшись на спинку, подумала, затем подалась к Бебс:

– Послушай, я не со зла, но… У тебя нет ни малейшего понятия о приличиях и ни капли порядочности, это, видимо, и помогает тебе плевать на чужое мнение.

Бебс подумала и кивнула:

– Наверное, не без того.

Мэгги продолжала с любезной улыбкой:

– Честно говоря, ты, вероятно, самое злобное, самое презренное человеческое существо из всех, с кем мне довелось встречаться.

Бебс посмотрела с интересом:

– В самом деле?

– Да. Без сомнения, ужаснее человека я не знаю. – Мэгги покачала пальцем, подчеркивая свои слова: – И должна добавить, ты совершенно испорчена, испорчена до мозга костей. Не удивлюсь, если в один прекрасный день тебя кто–нибудь переедет.

Допивая четвертую «Розовую белку», Бебс вдруг расхохоталась. Ей внезапно показалось, что Мэгги говорит дико смешные вещи.

– Правда, Бебс. Не понимаю, как ты с собой уживаешься. Ты же сущий дьявол, двуличный кровопийца, змея подколодная. И кстати, твои туфли вышли из моды еще в семидесятых. И, Бебс, гранатовые серьги! Никто уже не носит гранатовые серьги, тем более днем. Ты начисто лишена вкуса и этики. Ты груба, полна ненависти, ты гадкая, лживая мошенница и преступница.

Бебс уже буквально корчилась от хохота.

– Вообще–то тебе давно место в тюрьме. – Мэгги помолчала. – Не удивлюсь, если окажется, что ты законченный социопат!

Бебс аж взвизгнула от смеха при этом слове. Как и Мэгги!

Женщина в красивом зеленом платье с кружевным воротником, сидевшая в углу зала, сердито зыркнула на них и пихнула мужа под локоть:

– Гляди, Кертис, напились вдрызг, причем на Пасху!

Когда они взяли наконец себя в руки, Бебс полезла в сумку, выдала Мэгги бумажный платок, с трудом перевела дыхание и сказала:

– А что ты думаешь обо мне на самом деле?

И обе снова грохнули.

Обретя способность говорить, Бебс объявила:

– Может, у тебя в башке солома, но ты презабавная.

Вытирая глаза, Мэгги ответила:

– Спасибо. Надеюсь, тебя не обидело слово «социопат».

– Меня–то? Да меня и хуже обзывали.

Мэгги отдышалась и поглядела на нее с некоторой завистью:

– Ох, Бебси, скажи, каково это – плевать на то, что о тебе думают?

– Да замечательно!

– Просто позавидуешь. Мне бы хоть чуть–чуть поменьше об этом заботиться. Но скажи правду, в глубине души неужели тебя совсем, ни капли не волнует мнение других?

Бебс подумала и ответила с уверенностью:

– Не. Ничуть.

– Правда?

Бебс пожала плечами:

– Ага, ни вот столько.

– А я думаю, что все–таки волнует. Думаю, это все равно действует, просто ты сама не догадываешься как. И возможно, никогда не узнаешь.

– Каких еще «других»? Я лучший риелтор в штате. Остальное меня не трогает.

– А я все равно думаю, что это важно – чтобы о тебе были хорошего мнения.

– Почему?

– Почему? Ну представь, случись с тобой что–то плохое, неужели тебе не хочется, чтобы люди говорили: «Ах, как жаль» вместо «Так ей и надо»?

Бебс пожала плечами:

– Плевать.

– Не хочется, чтобы тебе желали добра?

– Да плевать.

– Ох, Бебси, – сказала Мэгги, протягивая руку к бокалу и промахиваясь, – наверное, у тебя было кошмарное детство. Должна же быть причина такого ужасного поведения.

– Детство как детство, нормальное. Но раз уж мы на эту тему говорим, позволь кое–что спросить. Как тебе удалось украсть у меня «Гребешок»?

– Ах, это.

– Да, это.

Пойманной с поличным Мэгги оставалось лишь чистосердечно признаться.

– Я знакома с человеком, который ведет дела Далтонов, вот и позвонила ему.

Бебс удивилась:

– Вот как…

– Да. И, разумеется, я не горжусь своим поступком.

– Почему? Я бы на твоем месте поступила так же.

Мэгги посмотрела на нее с удивлением:

– Ты не из вежливости так говоришь, нет?

– Я? Нет. – Бебс обвела глазами зал. – Кажется, я проголодалась. Не поесть ли нам?

– Конечно. Заказывай все, что хочешь. Не отказывай себе ни в чем.

Бебс заказала бифштекс с кровью, что ничуть не удивило Мэгги.

Когда они поели, Бебс сказала:

– У меня на сегодня никаких планов. А у тебя?

– Свободна как птица.

Если бы двадцать четыре часа назад Мэгги сказали, что она закончит день фильмом «Звуки музыки» в кинотеатре «Алабама» вместе с Бебс Бингингтон, так и не протрезвев после бесчисленных «Розовых белок», она бы не поверила. После кино Мэгги сказала:

– Окажи мне услугу, Бебс, если ты когда–нибудь купишь нашу компанию, ты можешь уволить меня, но оставь Этель и Бренду, хорошо?

Бебс с улыбкой ответила:

– Ни за что. – Села в машину и уехала. Можно ее любить или не любить, но Бебс верна себе.