Текст книги "Генезис платоновской философии. Первый том, вторая часть"

То, что вышеприведенные возражения Парменида теперь оказываются устраненными полученным таким образом результатом в той мере, в какой платоновская система была способна устранить их вообще, поскольку предполагаемая действительность двух миров, существующих рядом, на которой они основывались, перешла в единственную действительность мира идей и имманентность конечности в нем, не нуждается в дальнейшем обсуждении.163163
  Zeller, Plat. Stud., S. 181 f., Phil. d. Gr. II. S.232—235. Brandis a. a. O. IIa. S. 257 f.


[Закрыть] Столь же очевидно, что эти возражения были выдвинуты не мегарянами против платоновского учения об идеях,164164
  Dieser verfehlten Vermuthnng Stal lb a urn’s a. a. O. S. 55—00 gegenüber ist der richtige Gesichtspunkt schon von Wieck, De Platonis phitosophia I., Merseburg 1830. 4. S. 22, und II ermann а. а. О. I. S.404 f. Anm. 518 aufgestellt worden.


[Закрыть] а скорее Платоном против мегарянского.

Так, в первой части Платон сначала противопоставляет элеатское Единое мегарским понятийным субстанциям как более богатому возрождению того же принципа, но затем доказывает в этих пяти возражениях, что они тоже страдают от подобной односторонности, и поэтому во второй части основывает свои собственные идеи на более глубоком преодолении и более конкретном обогащении элеатского принципа изнутри, так что они больше не подвержены критикуемым недостаткам.165165
  Eine vollständige Uebersicht der neuern Litteratur über den Dialogs. bei Zeller, Plat. Stud., S. 159—164 und bes. Phil. d. Gr. II. S. 316—357. Stallbaum a. a. O. S. 236—266. Steinhart a. a. O. III. S. 234—243. Hinzu kommen noch Elster, Commentatio de Platonis Parmenidc, Clausthal 1833.4. Bomhard unter demselben Titel, Partie. I. Ansbach 1836. 4. Hatzfeld, De Pannenide Platonis disputatio, Paris 1850. s, die aber auch ich nur dem Titel nach kenne. Mit Recht theilt Zeller die verschiedenen Erklärungsversuche in drei Classen: 1. Abläugnnng alles realen Gehalts und blose Belehrung in methodischer Hinsicht: Schleiermacheг а. а. О. I, 2. S. 86 ff. Kühn, De dialectiea Platonis, Berlin 1843. s. S. 20. A st a. a. O. S. 239 ff. Arnold, Piaton’s Werke I. S. 358 ff. Götz, Platon’s Parmenides, übersetzt u. s. w., Augsburg und Leipzig 1826. 8. Werder, De Platonis Parmcnide, Berlin 1833. 8., obgleich namentlich die beiden Letzteren schon einen entschiedenen Uebergang in die zweite Kategorie machen. Aehulich äussern sich gelegentlich: Michelet, Berl. Jahrb. f. wiss. Krit. 1829. Oct. Ackermann, Das Christi, im Plato, s. 151, und schon H er bart, De Platonici systematic fmdamenlo, Göttingen 1805. s. S. 20, Hegel, Vorrede zur Logik Bd. 1. 8. XXII., und am Schroffsten Fries, Gosch, d. Phil. I. S. 365, neuerdings auch Strümpell, Gesch. d. griech.Phil. I., Leipzig 1854. 8. S. 128. Anm.2 n. S. 141 f. Anm. 1. 2. Directe Entwickelung der metaphysischen Grundlehren: Th. C. Schmidt, Platon’s Parmenides als dialektisches Kunstwerk dargestellt, Berlin 1821. S. Suckow, De Platonis Parmenide Breslau 1823. S. Wieck a. a. O. Schwalbe, De Parmenide lradnit eapliqudy Paris 1810.S. II. Richter, Deidtis Plalonift, Leipzig 1827. 8. S. 11 ff. Stallbaum a. a. O.,der wenigstens zwischen den beiden Tlieilen de» Werkes ein inneres Band borznstellen suclit, nueli Heyder, Kritische Darstellung und Vergleichung der Aristotelischen und Hegersehcn Dialektik I, 1. Erlangen 1845. s. S. 106 ff. und wiederum Hegel, Gesch. d. Phil., 1. Ausg. II. S. 213. 3. Indirecto Begründung der Ideenlehrc: Zeller a. a. OO., durch welchen die ganze vorhin genannte Littcrntur entbehrlich geworden ist und mit welchem Hermann a. a. O. I. S. 505 ff. 665. Anm. 520, Fischer a.


[Закрыть]

Трудно с уверенностью доказать, в какой степени Платон принимал во внимание и основные пифагорейские идеи, и тем более в какой степени он опирался исключительно на первоисточники или также на производные источники, поскольку, конечно, весьма вероятно, что Парменид, определяя свое Единое, когда он описывает его, например, как ограниченное, а возможно, и Зенон в своей полемике против множественности, уже имел в виду пифагорейские категории 529), хотя и здесь степень этого рассмотрения не может быть определена более точно.

Хорошо известно, что понятие απειρον первоначально исходит не от пифагорейцев, а от Анаксимандра, и, возможно, даже перешло от последнего к первому. То, что Платон в порядке своих противоположностей в первой антиномии следовал их известной десятисакральной, ошибочно называемой таблицей категорий, вероятно, нелегко проверить.166166
  Эта таблица категорий известна из Aristot. Met. I, 5. 986. 15 и далее. Stallbaum, op. cit. p. 108 – 181, выдвигает рассмотренную выше гипотезу, но, вероятно, и сам не станет отрицать, что в таких аллегоризирующих интерпретациях, как его попытка, всегда есть что-то весьма неопределенное и произвольное, и даже в этом случае он вынужден предположить, что Платон свел две пары категорий, свет и тьму, добро и зло, в одну, а именно в познаваемость и непознаваемость.


[Закрыть] Мне вообще не удалось обнаружить в его работе замкнутого числа и фиксированного порядка категорий. Однако, несмотря на все это, не подлежит сомнению, что оппозиция ограниченного и неограниченного, которая проходит через всю беседу, и применение последней категории к материи, как уже в «Политике», подразумевает прямое рассмотрение пифагорейцев, поскольку их влияние не распространяется дальше этого даже в «Филебах»; тем более что выведение числа в первом антитезисе p. 143 C. ff. фактически является спором с пифагорейской точкой зрения. То, что было основным принципом этой секты, здесь, таким образом, разрешается в высшую сущность идей. Числовое единство вытекает только из метафизического, которое уходит корнями скорее в элеатскую философию, а множественность развивается из последней с помощью средних понятий бытия и различия; единство совокупности, которое отражается в единстве каждой ее части, есть лишь возвращение идеи в себя. Порицание пифагорейской школы в Polit. p.285A., что она сводит все к количественным определениям, здесь нашло свое полное положительное оправдание и дополнение.

Если теперь считать, что в, моменте и вневременном переходе Эмпедокла и Илераклита, в, массе без единства, атомизм и материя Анаксагора нашли свою высшую истину, то мы должны признать, что в Пармениде жизненная задача Платона, опосредовать предшествующие философские односторонности в высшей точке единства, нашла свое диалектическое завершение, и только νους Анаксагора еще ждет полного положительного исполнения167167
  Vgl. das in Abschnitt VI. über das Verhältniss der Idee der Erkenntniss zu der des Seins Bemerkte.


[Закрыть].

Возражения, которые недавно были вновь выдвинуты против сочинения Парменида после Софиста168168
  Von Michelet, Berliner Jahrbüchor für wissenschaftliche Kritik 1839. Tbl. 2. S. 873 f. und Steinhart a. a. O. III. S. 311—315. Vgl. was ich gegen den Letztern Jahn’s Jahrb. LXVIII. 8. 282 ff. (vgl. jedoch LXX. 8. 131 f.) bemerkt habe.


[Закрыть], уже опровергнуты вышеуказанным очевидным перетолкованием первого к последнему (см. с. 337 f.), на которую авторы этих возражений, несмотря на напоминание Целлера, не обратили ни малейшего внимания, но не в меньшей степени, наоборот, предвосхищением софистом реализованного автономического представления (см. с. 308) или, если не хочется с этим соглашаться, исследованием того, насколько абсолютное небытие также может быть концептуализировано (Soph, p. 258 E. s. p. 307). Ибо, как было показано выше (pp. 342f.349), в «Пармениде» последнее доводится до чистоты.

Платон, как сократик и идеалист, берет факты субъективного сознания в качестве отправной точки для своего учения об идеалах. Поэтому, уже выяснив во вступительном рассмотрении «Эвтидема», что ошибка, видимость и обман предполагают небытие, а отрицание ошибки отменяет и истину, он методично продвигается в «Кратиле» от внешнего к внутреннему, от языка к мысли. Из всех низших областей последнего в «Теэтете» неразрывно связаны заблуждение субъекта и, следовательно, ложность предмета; именно это приводит к допущению высокого знания, с одной стороны, и идей, лежащих за пределами видимости, – с другой. Однако, с другой стороны, именно по этой причине сами эмпирические факты должны иметь основание в идеях, а значит, и в обмане. Даже Федр, который связывает речь и мысль – Кратила и Теэтета – еще более прямо и позитивно, указывает на связь самих понятий, а именно на сходство и несходство в них, чтобы объяснить обман. Но только софист переносит само небытие в этот высший мир и тем самым вносит поток в его жесткость. Но таким образом мы, кажется, попали в круг: чтобы спастись от иллюзии, мы спасаемся идеями, и теперь предполагается, что сами идеи делают иллюзию возможной, или, говоря объективно: идея должна быть трансцендентна видимости и в то же время имманентна первой. Нет другого выхода, кроме того, который показывает нам Парменид: истинный объект и конечное основание иллюзии, абсолютное отрицание, должно лежать вне Идей, но, тем не менее, должно быть положено ими, и, чтобы оно могло лежать не менее вне их, должно в то же время быть вечно отменено снова. Но Платон не объяснил и не смог объяснить, как она может по-прежнему утверждать себя в качестве объективной силы; он колеблется между монизмом, отрицающим всякое различие между идеей и видимостью, и дуализмом, угрожающим уничтожить единственную реальность первой.

Если мы теперь спросим, как этот «призрак реализма 169169
  So nennt Günther a. a. O.S.83 mit Recht dies Nichts, was doch so grosse Dinge thun soll. Zum Folgenden vgl. eben daselbst S.37 f. u. bes.72f.


[Закрыть]пробился в этот заключительный аргумент идеалиста Платона, то конечная причина, вероятно, будет заключаться в том, что исходная точка не была чисто идеалистической. И здесь нам помогает упоминавшееся выше с. 2 f. заявление Аристотеля о том, что эта отправная точка фактически находилась в реалистической системе Гераклита еще до его знакомства с Сократом.

Уступив ей вечное становление для видимости, если все же хотелось искать в ней истину, с идеалистической точки зрения не оставалось иного результата, чем тот, что был у Протагора. Поэтому, хотя вначале он боролся с ним в «Кратиле» и «Теэтете», впоследствии он не смог оставить гераклитовскую почву, не перескочив полностью на другую крайность элеатов и родственных им духов, от чего его уже предостерегли эксцессы Эвтидома и Антисфена, явившиеся необходимым следствием этого, и поэтому ему ничего не оставалось, как принять небытие и становление в вышеуказанной ослабленной форме в сами идеи, из чего неизбежно вытекало все остальное.

А теперь посмотрим, как на самом деле все неясности, подробно описанные нами p. 306 f., которые все еще остаются в «Софисте», разрешаются с помощью Парменида. Общность понятий доказывается там только как факт; она находит свое метафизическое основание только во внефилософском переходе. Это не дремлющая общность, как можно было бы предположить, а живой процесс. Ибо там это не объясняется тем, насколько они покоятся и насколько они движутся. Здесь же мы видим, что они делают последнее, становясь одним из другого, то есть их множественность из их единства и наоборот, и что они покоятся, погашая эти две стороны перехода в общей нейтральной точке. Степень силы действия и страдания там не объясняется. Здесь загадка решается имманентностью становления в бытии, то есть вышеупомянутым самодвижением идеи, в силу которого она действует сама и, следовательно, также страдает. Сущность видимости в конечном счете есть идея, а значит, и идея знания в нашем познании. Поэтому, если идеи в софисте приводятся в движение первыми, они не страдают ни от чего чуждого им, но только от своего собственного самопознания и самодвижения.

Вполне в соответствии с этим отношением ряд определений, впервые разработанных в «Софисте», здесь принимается как должное без лишних слов, как это подробно показал Целлер.170170
  Platonische Studien S. 185. 186—190. 192 f.


[Закрыть] Так, прежде всего, p. 143 A. B. 145A. с самого начала признается отличие Единого от его бытия, которое Soph. p.244 B. et seq. сначала подробно обосновывается, и если это в лучшем случае можно объяснить так, что это самое доказательство было дано лишь позднее, то в, то же время различие между субстанциальным бытием (παντελως ον у софистов p. 248E.) и случайным, которое есть только участие, и на этом различии опять-таки покоится различие мира идей и мира явлений, стоящее непосредственно во главе диалога, тогда как все предыдущие содержат его только в косвенных намеках или, по крайней мере, избегают прямого технического обозначения ειδος или ιδεα, верный признак того, что это различие уже предстает как твердо установленное, так что утверждение Штайнхарта171171
  a. a. O. III. S. 314.


[Закрыть] о том, что субстанциальное бытие еще не признано и не обозначено здесь как таковое, совершенно непонятно. Напротив, идеи, а значит, и субстанциальное бытие, все еще прямо заявлены в конце первой основной части, и речь идет лишь об их более точной формулировке таким образом, чтобы они больше не подвергались вышеупомянутым возражениям. В «Софисте», как мы полагаем, мы показали на с. 300, исследование обрывается в этом отношении в том самом месте, где начинается начало Парменида, а именно на простом фактическом различии между двумя мирами, которое делает чисто отрицательное и исключительное отношение, сосуществование двух, все еще возможным, как предполагают возражения в первой части «Парменида», а вторая часть посвящена именно исправлению этого предположения.

Конечно, Мишле 172172
  Am vorhin angef. 0.


[Закрыть]может быть прав, говоря, что и Парменид, и Теэтет изначально дают только отрицательный результат и поэтому все еще нуждаются в положительном дополнении; но из этого не следует, что его нужно искать и в Софисте. Скорее, для «Теэтета» оно, конечно, содержится в «Федре» и «Софисте», с.260A., 264B., а для «Парменида» обещанный, но не реализованный «Философ» вполне мог быть предназначен для этой цели. Ибо предположение173173
  Von Zoller, Plat. Stud. S. 194 und Stallbanin Opp. VIII, 2. S. 52 ff. IX, 1. 8. 50 ff. und schon Richter a. a. O. S. 50.


[Закрыть] о том, что это скорее сам Парменид занял его место, по меньшей мере, подвергается обоснованным сомнениям.

Ведь мы предположили выше (с. 312) на основании Soph. p.217C., что, когда был написан Софист, план Парменида уже был в голове Платона, а из Soph. p.254B. по сравнению с p.253C. можно даже сделать вывод, что в то время он уже отказался от завершения Философа, по крайней мере, в его первоначально предполагаемой форме174174
  Vgl. Hertel, Conunentationum de Platonin Politico specimen, Halle 1837. s. S. 15 f.


[Закрыть]. Только в начале Политики, стр. 257 A, дает новое сообщение о том же самом, и если бы можно было сказать, что и в этом случае его удовлетворяет Парменид, то в дальнейшем ходе есть второе предвестие исследования, которое будет гораздо более трудным и продолжительным, чем исследование несуществующего в Софисте, а именно о высшей мере мира идей (αυτο ταχριβες), то есть, согласно всему контексту: о высшей идее, идее блага, p.284 К. Д. Но поскольку в «Пармениде» об этом ничего не говорится, тот, кто все же захочет придерживаться вышеизложенного мнения, должен будет предположить, что последнее сообщение вовсе не направлено на тот же предмет, что и первое, и вообще на другие вопросы, которые действительно стоят перед нами в сочинениях Платона.

И действительно, можно считать, что «Филеб» и «Республика» (в шестой книге) рекомендованы для этой цели ради близости содержания с «Политикой». Во всех трех диалогах этика и диалектика связаны, и понятно, что идея блага служит важнейшей точкой отсчета. В «Филебах» также прослеживается совершенно такая же связь с περας и απειρον пифагорейцев, как и во второй и третьей частях «Государственника», так что первый диалог фактически оказывается продолжением второго.

В «Филебах», однако, идея блага рассматривается не в ее чистоте, а лишь в ее связи с высшим благом, поэтому она лишь набросана как таковая и ни в коем случае не подвергается длительному и сложному исследованию. Шестая книга Республики, с другой стороны, добавляет нам то, чего нам все еще не хватает в «Софисте» и «Пармениде»; хотя здесь бытие все еще могло бы предстать как высшая идея, мы должны обязательно учитывать, что это также недопустимо по причине, отличной от той, что указана на с. 349, а именно: в предыдущем обосновании учения об идеях знание предполагалось скорее идеалистически, так что идея его, следовательно, должна была бы стоять выше, чем идея бытия. Однако Платон не полностью преодолел реалистический подход, и поэтому оба приходят к одному и тому же выводу: знание есть, но, опять же, бытие есть только как познанное бытие, иначе оно не было бы идеей. Поэтому этот дуализм должен быть упразднен еще более высокой идеей, которая именно поэтому является метафизически доброй и совершенной, абсолютной, познающей себя через свое бытие и, наоборот, имеющей свое бытие в то же время в своем самопознании.175175
  «Sehl eiermneher, Gesch. der Phil. 8. 103. Deuschle, Die plat. Sprachphil. S. 28. Ich stimme daher weder für Bo n itz (s. folg. Amn.), welcher die Erkenntnis», noch für H ermann, Vindiciac disputathuts de idea boni, S. 8. ff., welcher das Sein für das Primitive an der platonischen Idcenlehre erkliirt, denn in beiden Füllen wird es unbegreiflich, warum sich nicht riaton bei jener oder aber bei diesem als höchster Idee beruhigt, sondern das (Jute über beide gestellt hat. So sehr ich daher mit Bon itz über die Identität flottes mit der Idee des Guten einverstanden bin, so unterliegt doch in der That seine Auffassung dieser Sache, nicht aber die meine, den dort entwickelten Einwürfen Hermanns.


[Закрыть] Поэтому она является причиной, которая привносит познание (в активном и пассивном смысле) во все другие идеи, или даже в материю, а значит, и в явления, а также в бытие;176176
  Bon itz, Disputationen Platonictte S. 25, der freilich nur vom Sein allein spricht. Vgl. das von mir Jahns Jahrb. LXVIII, S. 284 gegen ihn Bemerkte, obwohl im Uebrigen das dort Behauptete nach dem Obigen zu berichtigen ist.


[Закрыть] другими словами, она является активной причиной всего живого процесса, который мы получили у Парменида. Поэтому, несомненно, именно она мифически олицетворяется в «Тимее» как творец мира, ибо мнение тех, кто все же хочет выделить из нее личного Бога Платона, основывается лишь на предпосылке, что эта движущая сила не есть сама идея блага, как если бы все условия личности, в той мере, в какой эта категория вообще применима к Богу, не были выполнены атрибутом творческого и, следовательно, в то же время волевого самосознания.

Или, если мы в этом заблуждаемся, давайте подумаем, что только христианство обострило наше представление о действительной жизненной силе личности, и поэтому даже Платон еще не мог ощутить более глубоких потребностей. Более того, я полагаю, что никто не станет отрицать предположение Августина о личном Боге, и все же его идея Бога – не что иное, как платоновская, реализованная с большей ясностью и последовательностью. Идея блага, однако, не просто мощная причина, из которой исходит все остальное, но и абсолютная конечная цель, к которой оно вновь стремится, ибо эта цель состоит в том, чтобы каждое стало причастным к тому совершенству, на которое оно способно, а высшая идея сама совершенна только в том, что она также выступает как совершенная, то есть, согласно вышесказанному, как то совершенство, на которое она способна. Поскольку платоновская материя есть небытие, мы снова находим у Платона христианскую идею творения, только понятую как постоянное творение и исключающую начало мира, как будет показано далее.

Вся эта связь, однако, безошибочно прослеживается в шестой книге «Республики», но там нет и следа кропотливой, строго научной деривации, обещанной в «Политике». Следовательно, «Философ» предназначался именно для такой деривации. Несомненно, он был предназначен для построения системы чистых идей, и опять-таки, без сомнения, с помощью косвенно-гипотетического метода. Ведь «Федон», с. 101D., прямо учит продолжать применение того же метода вплоть до высшей идеи, и действительно, в сфере самих идей он должен оставаться не менее постоянным средством индукции, поскольку идеи имеют такую же хорошую отрицательную, исключающую сторону друг против друга, как и против видимости (ср. с. 340).

Это начинание не было осуществлено, потому что Платон не чувствовал себя в то время равным ему и поэтому отложил его, предпочтя сначала попытаться построить конечное бытие в соответствии с теми идеями, которые уже были возможны на той надежной основе, что он обрел до сих пор. Таким образом, получилось, что он условно и частично включал то, чего еще не хватало, в представления последнего ряда и тем самым добавлял к конструктивному характеру последнего многочисленные моменты косвенно-педагогической процедуры, пока наконец эта прежняя задача не показалась ему превышающей человеческие силы в целом и он не был оттеснен на свою позднюю мистическую и популяризаторскую почву. Таким образом, прежде всего, следующие три следующие диалога носят характер переходных диалогов.177177
  Согласно предположению Германа (Gesammelte Abhh. 8. 301), «Философия» была опущена потому, что Пиатон постепенно все больше и больше убеждался, что письменное изложение не подходит для изложения высших принципов. Это связано с мнением Германа о подготовительном характере письменного доказательства для устного, которое я пытался опровергнуть в примечании 429. Напротив, если вместе с самим Пиатоном возлагать на него задачу обучения, то это, наоборот, наиболее необходимо именно в случае высших принципов. Об остальном см. m. Prodr. В описании пифагорейских влияний на платоновский способ зарождения и концепции я также могу следовать за Германом, Gesch. u. Syst. I. p. 510 ff. только с изменениями, которые необходимы в силу моего убеждения, что Платон уже знал шаг Филолая, когда писал Горгия (p. 107 ff.), и, помимо этого, по следам в Государственном деятеле и Пармениде, что пифагорейская доктрина была принята во внимание не только впоследствии, но уже при формировании самой диалектики. В последнем отношении я ближе к Стальбауму; но если последний Opp. IX, 1.8. 32 – 45 предполагает, что «Теэтет», «Софист», «Государственник» и «Парменид» были набросаны Платоном еще во время его путешествий, но опубликованы вместе в Афинах сразу после его возвращения, то не только предпосылки, на которых основано это предположение, отчасти неверны (ср. Примечание 302. 438), но и опровергается по причинам, развитым в примечании 183, поскольку расхожие объяснения отрывков, приводимых там Шталльбаумом в качестве полемики против мегарян, заполняют примечание 416 (ср. с. 308).


[Закрыть]

Пир

Две цели, которым может служить форма пересказа у Платона, – большая подражательная живость и более идеальная окраска переданного – сходятся в «Пире». Последняя цель достигается, в частности, тем, что она исходит только из вторых рук, а не непосредственно от самого Сократа. Таким образом, возникает сходство, в частности, с изложением Парменида, которое можно проследить до мельчайших деталей. Но, с другой стороны, различия также достаточно сильны, чтобы, по крайней мере, подтвердить историческую основу сообщаемой встречи в отличие от встречи у Парменида. Там, по-видимому, Сократ уже умер, потому что расспросы Цефала, предпринятые в философских интересах, в противном случае должны были бы обратиться к первоисточнику178178
  Böckh, Berliner Soinmerkatalog 1839.


[Закрыть]; Здесь же, напротив, это бледные люди, стесненные в средствах, которые делают подобные расспросы из чистого любопытства, из чисто афинского желания слушать и говорить, и поэтому успокаиваются, когда слышат следующий источник; здесь, помимо того, что Сократ еще жив, промежуток времени, отделяющий беседу от пересказа, гораздо короче; разговор, как и там, почти исчез из памяти людей, но все еще часто звучит в их устах (Феникс, Глаукон и рассказчики Глаукона); кроме того, расспросы Аполлодора о самом Сократе больше напоминают аналогичную обстановку в «Теэтете»; наконец, оба рассказчика, Аристодем и Аполлодор, с их слепой привязанностью к Сократу, вполне подходят для достоверного воспроизведения. Первый, в частности, целиком изображает тех зависимых сократиков, которые, отказавшись от всех идиосинкразических взглядов, не смели даже отступать от слов учителя и подражали ему вплоть до внешнего облика (ανυποδητος αει, p. 173 B.), подобно тому как сама природа уже сделала его похожим на Сократа в миниатюрности его фигуры. Скромный до застенчивости, он едва ли осмелится прийти без приглашения на пир, даже под защитой Сократа, с. 174 В. С., а когда он все же появляется на пиру один, потому что тот остался позади, он демонстрирует видимое смущение, с. 174 D.E.

Аполлодор, конечно, совершенно иного рода, ибо в его восторженном преклонении перед Сократом тоже проступает момент исторической верности пересказа, но гораздо более высокий энтузиазм в замысле пересказа, который принадлежит не менее верной и яркой передаче таких восторженных речей в более глубоком смысле179179
  Vgl. auch Herrn. Schmidt in der Zeitschrift für das Gymnasialwesen 1852. S. 378. Anm.


[Закрыть].

Или, что еще глубже, поскольку познание и общение сливаются в философской любви, даже передача чужих мыслей о любви мыслима только с собственным энтузиазмом и любовью, потому что только это позволяет их понять. Аристодем, разумеется, не мог обойтись без этого, даже если оно возникает только на втором месте: его верная любовь к Сократу включает в себя и любовь к философии, потому что Сократ – это олицетворение философии. Однако Аполлодор не выходит за рамки этих личных отношений как таковых, и даже если оба они не стоят вне внутреннего отношения к реальному предмету разговора, а принадлежат к тем конкретным явлениям, в которых философская любовь реализуется и визуализируется в диалоге, они все же остаются оттесненными на один из низших уровней философского искусства любви Диотимы. Однако Аполлодор не столько остается на уровне акустического, сколько более явно поднимается к осознанию того, что любовь к личности Сократа включает в себя и любовь к философии, а значит, к большей независимости и испытывает более глубокое влияние этого на внутреннего человека; несмотря на намерение безоговорочно зависеть от Сократа, он все же глубоко от него отклоняется. Но, конечно, с другой стороны, эта независимость и это отступление не совсем похвальны; вместо того чтобы наполнить чувство зависимости от любимого учителя свежим и радостным стремлением, он впадает в мрачное самоистязание через то же самое; вместо того чтобы преобразить внешнюю жизнь, как Сократ, он обращает против нее суровость цинизма. И в процессе, как это обычно бывает, первоначальное смирение его самоистязания превращается в духовное высокомерие по отношению к нему, в презрительное возвышение над другими, еще не достигшими его высоты, p.173A.D., и теперь он даже становится достойным порицания аналогом смиренного Аристодема. И здесь открывается более глубокий смысл того, почему две его сказки представлены нефилософским денежным людям. Философская любовь как раз и состоит в стремлении очистить и облагородить все чувственные условия жизни и быта; она предназначена не для бегства от мира, а для его завоевания, и поэтому само ее изложение обращено к людям, полностью погрязшим в чувственной деятельности, чтобы по возможности вырвать их из нее, и сам киник, если он хочет говорить о любви, не может не встать на этот путь, несмотря на противоречие с самим собой. Аристодем, Аполлодор и Алкивиад – все трое представляют ложную позицию философии по отношению к миру в соответствии с тремя возможными, взаимно противоположными направлениями. Аристодем, одинаково робкий и покорный как по отношению к внешним формам, так и по отношению к внутренней сути, так же не способен оказывать какое-либо влияние на внешнее, как и Аполлодор, который, напротив, относится к этим внешним проявлениям лишь пренебрежительно и отрицательно. В отличие от них обоих, Алкивиад скорее бросается в водоворот жизни, чтобы господствовать над ней; правда, вскоре он теряет свою лучшую часть в ней и становится рабом мира, потому что тоже не проник в глубины философии, а связан с ней только через личную любовь к Сократу. Таким образом, он так же хорошо подходит для изображения Сократа, а не Эроса, как и двое других – для представления не своих собственных взглядов на любовь, а лишь чужих. Более того, противопоставление всех троих друг другу показывает удивительное богатство влияния эротизма Сократа на самые разные натуры, ибо деятельность философа, если она должна быть истинной, должна связываться со всеми, а значит, и с самыми противоположными, только самыми возбуждающими моментами?

Если, однако, при таком распорядке с самого начала устраняется всякое подобие стенографического отчета, то благодаря ему становится возможным воспроизвести только самые важные из произнесенных речей и даже из них только приблизительное содержание, т. е. расположить их таким образом, чтобы они вместе образовали формальную систему мысли, p. 173 E. 178 A. 180 C. Иными словами, внешняя одежда исторична, речи в целом – фингерта180180
  Bommel vor seiner Ansg. (Leipzig 1834. 8.) S. XX. f. Hermann, Gesch. u. Syst. I. S. 523 u. 681. Anm. 593. Zeitschr. f. d. Alterth. 1830. S. 322. Im Uebrigen vgl. man über diesen ganzen und den folgenden Abschnitt Steinhart а. а. О. IV. 8. 205—218.


[Закрыть]. Кроме того, пропуск целых речей позволяет избежать эффекта принуждения, как если бы восходящая последовательность ступеней, образующих взгляды ораторов, так точно соответствовала их случайному положению за столом – только, разумеется, в обратном порядке сверху вниз, с. 1771). Е. – соответствовала бы. Прерывание порядка глотанием Аристофана служит той же цели, и этим вторым средством Платон, кроме того, избегает опасности стать вялым из-за повторного подчеркивания или применения первого, для которого, к тому же, нигде не нашлось бы вполне адекватного места, если бы однажды промежуточные действия были облечены именно в такую форму, как они есть. Неуместность того, что все неважные речи идут сразу за речью Федра, вполне компенсируется тем, что начиная с Павсания важность речей слишком возрастает, чтобы мысль о том, что между ними первоначально были вставлены другие, менее важные речи, не воспринималась как дисгармоничная, а речь Федра должна была предшествовать им всем как общее вступление. В пользу этого говорит даже то неизбежное противоречие, что Аристодем, прибывший последним, может занять место только непосредственно под Эриксимахом, p. 175 A., в то время как соответствующие интерлюдии абсолютно противоречат предположению, будто его речь была опущена в соответствующий момент.181181
  P. p. 103 E. Hiemach следует исправить то, что я отметил в Prodr. p. 62, к которому я в остальном отсылаю за подробностями. Даже в контрасте между последовательностью и внутренней ценностью речей, а также в том, что Сократ, как пришедший последним, говорит последним, кроется игра: последний должен быть первым!


[Закрыть]