Текст книги "Генезис платоновской философии. Первый том, вторая часть"

Анахронизм намека на рассеяние мантинеев в речи Аристофана, p.192C., дает нам внешнюю подсказку, что банкет не мог быть сочинен ранее 384 года, года, в котором произошло это событие, и, вероятно, не слишком долго после него, когда оно было еще так свежо в памяти, что комедиограф, так сказать, мог невольно подсунуть это сравнение. Ведь разве могло

восстановление этого города в 369 году с тем же успехом могло пробудить память о его раннем разрушении226226
  Sohleiermacher a. a. 0. 11,2. 8. 882.


[Закрыть], упоминание о воссоединении его жителей с тех пор было еще более очевидным, так как оно точно так же вписывалось в контекст его мыслей227227
  Rtickert a. a. O. S. 329 f.


[Закрыть].

Федон

Те же две цели, что и в» Пире», служат и в» Федоне» пересказом, но не так одинаково, как там, и не без третьей, своеобразной вторичной цели. Ибо то, что первоначально было перенесено в сам диалог, а именно через появление Алкивиада, оживление основной идеи в лицах и поступках, и предпочтительно в поступках Сократа, здесь в значительной степени включено в зимнее повествование. С другой стороны, нет недостатка в отсылках, исключающих буквальную историческую верность; так, отсутствие самого Платона, p.59B. 594), так, более длительный период времени, который также прошел здесь за это время. Но эти отсылки здесь совсем другого и гораздо более ограниченного рода. В частности, пересказ здесь ведется непосредственно от первоисточника того, кто лично присутствовал при этом, и если там все же обеспечивалась определенная надежность рассказчиков, то здесь это происходит в гораздо большей степени, хотя и в очень близкой 595). Правда, Федон, поборник определенной сократической школы, несколько более своеобразен, чем Аристодем и Аполлодор, но именно по этой причине он подходит для более глубокого проникновения в природу Сократа, что было необходимо и здесь, поскольку то же самое здесь, как будет показано далее, больше, чем там, на пике совершенства, и к тому же, как уже отмечалось, значительная часть описания там выпала на долю Алкивиада и поэтому была им только пересказана. Однако Федон в своей безусловной приверженности Сократу не только не уступает им, но и находится с ним в гораздо более близких личных отношениях, именно потому, что его спокойно-рассудительная привязанность к своему дорогому учителю выдает большую глубину души, чем страстные эмоциональные всплески Аполлодора. Там, где нужно было изобразить картину праздничного веселья, сверкающую всеми красками, как в «Пире», легкая возбудимость Аполлодора была вполне к месту, ибо то, что она не превышала нужной меры, обеспечивалось совершенно противоположной, мрачной жизненной целью этого человека, и, напротив, производило еще более сильное впечатление, когда даже этот мрачный энтузиаст был очарован божественной веселостью изображаемого.

Как совершенно иначе обстояло дело здесь, где самое болезненное событие его жизни должно было совершенно овладеть этим умом, уже столь мрачным в себе, и лишить его даже необходимого сознания, чтобы помнить о происшедшем вообще только по всем его моментам, но менее всего в той упорядоченной последовательности разговоров, которая была необходима здесь уже по внешней форме в гораздо более строгом диалектическом развитии; Платон разъясняет нам это своим рассказом, отводя этому человеку и его подопечным здесь также видное место, с. 59 A. 117D. Более того, в своем пересказе он подчеркнул бы только болезненную сторону, в то время как здесь уверенность должна победить боль; он повествовал бы с яростью, в то время как спокойствие и достоинство должны быть в центре внимания; на первый план должны были бы выйти только чувства, но не властвующий и упорядочивающий интеллект. Однако, с другой стороны, этот рациональный элемент должен был преобладать так же мало, как если бы Платон сделал рассказчиком Симмия или Кебета; они подчеркнули бы диалектический, фактический момент, а именно доказательства бессмертия, за счет личного поведения Сократа; они, как другая крайность для Аполлодора, спокойные, уравновешенные люди, обладающие пониманием; поэтому они находятся даже не в действительно личном, а скорее в чисто научном отношении к Сократу, ибо первого связывает скорее чувство. Поэтому у них совершенно иная роль – участие исключительно в строго научном диалоге. Наконец, Критон, как и Федон, стоит посередине между этими двумя крайностями, но в более внешнем смысле: его ум – скорее ум практического человека, а не философа-исследователя, и его чувство и личное отношение к Сократу – опять-таки чисто личное, инстинктивное, основанное на многолетней привычке и внешних обстоятельствах, которые привели и удержали его вместе с ним, искренняя, но ограниченная благожелательность, которая поддерживается лишь смутным представлением о его заслугах и поэтому только, и отчасти в очень низком смысле, p. 116 Е. f., к его внешним делам, в которых он, таким образом, предстает на протяжении всей беседы как фактический глава и попечитель, с. 60A.63D. 115B.– 118, esp. 115D. 116A. В. 1I7A. Он, по возможности, еще больше, чем Аполлодор, отстранен от реального понимания действий и речей Сократа; как же, таким образом, он мог бы живо изобразить гармонию обоих или представить за мрачной внешностью радостную уверенность в победе, о которой, после всех рассуждений Сократа, он все еще представляет в конце такое полное непонимание p. 115. 116 E. f.! Короче говоря, один только Федон был способен сделать это единство человека и вещи ярким, рассказать с чувством и пониманием, с волнением и достоинством, с теплотой и ясностью одновременно, не затушевать болезненные впечатления и все же превратить боль в тоскливую радость, p.58 D. ff. Не будучи достаточно независимым и продуктивным, чтобы играть реальную роль в научном диалоге, он, тем не менее, обладает достаточной свежестью и восприимчивостью, чтобы вызвать в памяти пережитое в его первоначальной жизненной силе даже спустя долгое время, и по этой самой причине позволить неприукрашенной правде и верности ощущаться как лейтмотив его описания, в то же время его глубоко проникновенное понимание также делает его подходящим носителем более идеальных и более закаленных элементов, которые применяются к нему228228
  Vgl. die ganze übereinstimmende Schilderung der Personen von Berm. Schmidt, Zeitschr. f. d. Gymnasialwesen 1852. 8. 372 ff., hier bes. 8. 377 f., desgleichen die von Steinhart а. а. О. IV. S. 398—411 mit meinen Gegenbemerkungen, Jahn’s Jahrb. LXX. S. 125 f.


[Закрыть].

Поэтому эта идеализация будет относиться не в равной степени, как в Симпозиуме, к действиям и речам, а скорее только к содержанию последних, и даже в этом отношении нет таких намеков, как там, чтобы воспроизвести только приблизительное и более существенное, Так что на самом деле любовь, возможно, даже не была предметом настоящего празднования победы Агатона или, по крайней мере, не была такой преобладающей темой разговора, в то время как бессмертие действительно было главной темой последних бесед Сократа. Однако, с другой стороны, подчеркиваются все возможные моменты, которые незадолго до смерти способны создать впечатление, что последний человек уже начинает сбрасывать оковы своего тела, как будто он уже наполовину преображен недостатками своего конечного облика, чтобы можно было приписать ему более высокую теоретическую позицию, чем та, которой он достиг при жизни. Для этой цели очень умело используется длительный период между осуждением и казнью, который вполне можно рассматривать как своеобразное промежуточное состояние между жизнью и смертью, а связь этой задержки с культом Аполлона также допускает очевидное толкование, что это промежуточное состояние возникло благодаря особому божественному событию, чтобы дать благочестивому человеку возможность еще при жизни предвкусить преображение, которое в иных случаях дается только умершему. В пользу такого толкования говорит тот факт, что здесь мы имеем дело именно с Аполлоном, с Аполлоном, в особом служении которого Сократ и его философские начинания были убеждены уже с самого начала, поскольку он возвел дельфийское γνωθι σεαυτον в принцип229229
  Baur, Sokrates und Christus, S. 119.


[Закрыть], но еще более – после оракула, упомянутого в Апологии, стр. 21A. Ибо собственное высказывание бога о том, что он мудрейший из людей, казалось ему подтверждением этого, поскольку при ближайшем рассмотрении он смог истолковать его только в том смысле, что он один – в соответствии с соблюдением этой дельфийской надписи – осознал свое собственное невежество (Apol. p.23 A. ff.).

Кроме того, Аполлон – бог мантики, а высшая мантика, по Платону, – это восторженное предвосхищение глубочайших элементов знания через голое воображение без реального научного посредничества. Поэтому тем легче представить, что научные доказательства бессмертия в самом диалоге были даны Сократу таким прямым божественным вдохновением, которое, разумеется, удостоверяется как исключительная собственность Платона именно в силу заложенного в нем противоречия. На то, что сам исторический Сократ считал бессмертие лишь вероятным, но не несомненным, Платон намекает и по этому поводу через Симмия, с. 85 C. Но он вкладывает этот вымысел в уста самого Сократа, заставляя его явно описать свое рассуждение о бессмертии как пророческую лебединую песню, посвященную Аполлону230230
  Banr, Sokrates und Christus, S. 110.


[Закрыть], поскольку он сравнивает себя в трех отношениях с лебедями, в том, что они тоже священны для Аполлона, что они поют только незадолго до смерти и что, наконец, они делают это в духе пророчества, который также вселяется в них как в служителей бога, в радостном предвкушении благ будущего, благодаря чему, возможно, следует вспомнить даже народное поверье, приписывавшее предчувствие будущего умирающим вообще,231231
  Stallbaum zu p. 85 B.


[Закрыть] с. 8D.-85B. С другой стороны, обычный мантицизм Сократа, то есть его демонион, намеренно оставлен за кадром, который, к тому же, относился скорее к его личным обстоятельствам, чем к его философии.232232
  Zeller, Phil.d.Gr. II. S. 29 ff. Dies hätte Rettig, Ueber Platons Phädon, Bern und St. Gallen 1846. 8. S. 8—10 nicht ausser Acht lassen sollen, um minder einseitig zu urtheilen. S. Anm. 601 u. 603.


[Закрыть]

Даже если в его случае эти два явления были тесно и непосредственно связаны, здесь выражается его возвышение над этой прежней непосредственностью; здесь рассматриваются не обычные элементы его облика, даже если они касаются чудесного, а только все, что относится непосредственно к этому необычному промежуточному состоянию. Именно это свидетельствует о более сильной идеализации его теоретических воззрений, чем, например, в «Теэтете», где для аналогичной связи использован тот же демонион в Верее с его верой в особое призвание и защиту философствования со стороны Аполлона. Однако с вышеупомянутым отрывком тесно связана еще одна особенность. Только радость, говорится там, является источником песни, а так как Аполлон в то же время является богом поэзии и музыки, то необычная поэтическая склонность, охватившая Сократа в том промежуточном состоянии, о котором говорилось выше233233
  Hermann a. a. O. I. S. 520. Vergeblich erklärt sich hiergegen Bettier a. a. O. Vgl. Anm. 603.


[Закрыть], и подвигла его написать проэмион Аполлону, который был также только проэмионом, как бы проэмионом, к посвященной ему выше лебединой песне. Это необычайно возвышенное поэтическое настроение души является как бы предвестником нынешнего философского настроения, так же как сама поэзия – философии, которая, собственно, и есть высшее искусство муз. Недаром в его послушании божественной заповеди, определившей его к этой поэтической деятельности, в то же время можно найти памятник религиозному настрою Сократа, который один может вселить истинное доверие к смерти,234234
  Baur a. a. O. S. 110 f.


[Закрыть] но эти два начала, высшая научность и высшее благочестие, не исключают друг друга в платоновском образе мыслей. Недаром целью дарованного ему Аполлоном периода смерти признавалось исполнение долга гимна этому богу235235
  Bettig a. a. 0.


[Закрыть], но не следовало упускать из виду подготовительное значение этого гимна для доказательств бессмертия и не брать на себя труд исследовать более глубокий смысл этого долга. Он, однако, заключался именно в том, что Сократ публично свидетельствовал о том, что Аполлон не обманул его в уверенности, что защищает его философствование, предав его казни, а, напротив, именно через его смерть запечатлел весь его труд. Однако всего этого достаточно, чтобы объяснить гимн Аполлону, но не поэтическое преобразование эзоповых басен, которое он предпринял, потому что поэзия также включает в себя вымысел, а не голую правду, как в этом гимне, и поэтому в последнем он создал нечто поэтическое только по форме, но не по существу236236
  H. Schmidt, Plato’s Phädun für den Schulzweck sachlich erklärt, Wittenberg 1854. 4. S. 3.


[Закрыть].

Конечно, здесь есть намек на то, что бегство философа от чувственности, составляющее основу диалога, не должно быть киническим и односторонне негативным, не признающим идеального элемента в более чувственных стремлениях, среди которых сама поэзия стремится к философии через ее высшую стадию, а именно дидактическую, согласно сократовско-платоническому взгляду, так что в «Сиппосионе» происходит лишь кажущееся противопоставление этого бегства любви, p. 60 C. – 61 B. Грек подводит под художественные искусства все искусства, которые объединяет ритм и гармония, и, следовательно, в более широком смысле все те, которые относятся к воспитанию духа – в отличие от гимнастических искусств, – поскольку для него мера и внутренняя гармония являются высшей целью всякого духовного воспитания237237
  H. Schmidt a. a. O. S. 2 f., wo nur die Behauptung, dass bereits Pythagoras die Philosophie Musik oder Harmonie genannt habe, der genügenden Begründung entbehrt, welche ihr doch der Pseudo-Timäos, fth erst neupythagoreischen Ursprungs, unmöglich gewähren kann. des vereinenden Mittelpunktes von allen, der Philosophie, und die geistige Erhebung ist zugleich die Reinigung der Seele von der Berührung des Körpers.


[Закрыть]. Именно поэтому Платон может назвать философию высшим искусством Муз и, более того, представляя философа как поэта, в то же время представить ее как высшее единство всех остальных искусств Муз, как то, которое одно должно решать, какие из их отдельных видов оправданы. Но в то же время все это уже служит подготовкой к последующему применению категории гармонии к душе и указанием на то, в каком смысле это допустимо. Таким образом, в конце концов, различные функции Аполлона, музыки и мантики, наконец, искупительная и очистительная сила, обобщаются в едином преображенном представлении: он – бог всякого высшего духовного возбуждения, а значит, и высшего и прекраснейшего духовного возбуждения, Все поведение Сократа в диалоге, в той мере, в какой оно само не зависит слишком прямо от идеальной стороны речей, можно считать историческим, тем более что время, прошедшее до пересказа, не должно быть слишком большим, и даже год или около того вполне оправдывает eeusse-nmgen в начале238238
  Denn dass die dort erwähnte längere Unterbrechung des Verkehrs zwischen Athen und Phlius nicht auf den korinthischen Krieg zu deuten sei nnd daher nicht nöthige, die Wiedererzählung erst nach 384 anzunchmen, wie Stаllbaum wollte, hat Steinhart а. а. О. IV. S. 308. vgl. 8. 559. Anm. 49 daraus nachgewiesen, dass diese Unterbrechung ja schon gleich Mch Sokrates Tode bestanden haben soll:,in den ersten Jahren nach Beendigung des für die Athener so unglücklichen peloponnesischen Krieges ’lockte Reiselust und Verkehr.


[Закрыть].

Очень искусно, что место действия пересказа перенесено, по-видимому, не в Афины, а в Филии, или, по крайней мере, что он обращен к иностранцу, филийцу, потому что только для просвещения такого человека было уместно подробное описание афинских обычаев, которое казалось необходимым, чтобы поставить в перспективу событие давней смерти Сократа.239239
  und


[Закрыть] Но вместе с тем предмет рассказа отодвигается в пространственную даль и достигается более идеальная, как бы перспективная его картина240240
  Steinhаrt а. а. О. IV. S. 397 f. 558 f. Anm. 47 u. 48.


[Закрыть].

Пересказ беседы пифагорейцу Экбекрату, однако, достигает и вторичной цели – посвятить ее ему, с которым Платон общался в Великой Греции241241
  Man vgl. über ihn Susemihl, Prodr. 8. 7 f. Anm. 10, wo übrigens versehentlich die Namen Archippos und Lysis verwechselt sind.


[Закрыть]. К этому добавляется тот факт, что два фактических собеседника Сократа, Симмий и Кебес, как это прямо подчеркивается, p. 61 D. E., также являются учениками пифагорейской доктрины. Тот факт, что импульс ко всему исследованию исходит от них, свидетельствует о том, что именно эта школа дала первый толчок к научному рассмотрению доктрины бессмертия. Но поскольку возражения этих двух людей против бессмертия также взяты из круга мысли этой системы, то одновременно указывается, что, с другой стороны, противоречия, которыми все еще страдает их концепция, побуждают к ее более глубокому рассмотрению и тем самым делают необходимым совершенствование самого платоновского аргумента, насколько он еще может быть подвержен подобным возражениям.

Таким образом, само платоновское учение об идеях заново проходит проверку на прочность и заново доказывает, что является всеобъемлющей тотальностью перед лицом односторонности пифагорейского принципа, не без того, чтобы в процессе не получить для себя несколько новых точек зрения. Таким образом, однако, целое предстает как слияние сократовского духа с пифагорейским242242
  Steinhart а. а. О. IV. S. 396 f.


[Закрыть]. На это внешне указывает и особенность, присущая исключительно «Федону», согласно которой обрамление дважды вплетается в сам диалог, причем оба раза в решающий момент: в первый раз, когда междометия Симмия и Кебета приводят к фактически окончательному результату, где Эхекрат, соглашаясь с мнением Симмия, прямо удостоверяет его как пифагорейское, p. 88 C. – E., а затем в начале решающего доказательства самого вывода, p. 102 A.

Но эта особенность продолжается и в том, что рассказ о практическом поведении Сократа не только обрамляет рассуждение как вступление и заключение, но и, более чем в любом другом произведении, часто вмешивается в его середину и отграничивает друг от друга его основные элементы, а также теснее, чем в любом другом произведении, связан с обрамлением. Так, «Федон», в частности, еще раз обращается к Эхекрату в заключении всего произведения, но вступление также непосредственно продолжает цели, которым служило обрамление, и поэтому должно было быть использовано нами в некоторой степени в преддверии последнего.

Это вступление, с. 59 C. – 69 E., фактически разделено на три части, из которых первая (до с. 61 D.) представляет собой лишь рассказ о самых ранних событиях собственно дня смерти, следующих за предшествующими. Из них удаление Ксантиппы служит для того, чтобы сдержать избыток женских вспышек боли, согласно тому, что уже было отмечено выше, пока высокий долг научной беседы, оставшейся еще незавершенной, не будет удовлетворен необходимым для нее спокойным отдыхом; но и после этого Сократ не пренебрегает делами семьи, с. 116 B.; достоинство его смерти, однако, не должно быть омрачено шумом жен и детей, с. 117 D. E. Точно так же смесь боли и удовольствия тела, которую Сократ испытывает вследствие ослабления своих уз, заново напоминает нам о той же смеси душевного настроения, которая должна пронизывать все целое, а обсуждение взаимного отношения этих двух чувств, какое он к этому прилагает, более того, делает ясным, что на самом деле даже самая чистая и благородная радость – исполнение его стремлений через смерть – не может быть свободна от боли расставания, и что так же, наоборот, радость потусторонней жизни должна быть куплена и отвоевана смертным через боль земного существования; Таким образом, его освобождение от оков и из темницы становится символом освобождения души из темницы – ибо в этом качестве он предстает в следующем разделе – и от уз тела 611).243243
  Ast a. a. O. S. 156.


[Закрыть]

Сократ, ввиду своей не совсем обычной поэтической активности, теперь бесцеремонно замечает, как бы он перефразировал вышеупомянутые отношения в духе Эзопа, и столь же бесцеремонно следует далее порядку расспросов Эвеноса, который сам был и философом, и поэтом, касающихся этой поразительной последней душевной склонности самого Сократа и «вызванного» ею указания на ее значение, о чем говорилось выше. Одновременно, однако, происходит и противостояние ложного философа или софиста Эвеноса, боящегося смерти, с волей к смерти, в которой истинный мудрец Сократ видит наиболее реальное выражение всей своей деятельности. Собственно, тема речи уже установлена, но во второй части (до с. 63 D.) это учение должно быть сначала более подробно развито в отрицательном ключе, перед лицом возможного и очевидного недоразумения, что оно приведет к самоубийству. Подобно тому, как передача Кебетом послания Эвеноса побудила последнего к этому, его дальнейший изумленный вопрос также побуждает к этому более подробному обсуждению.

Казалось бы, это обсуждение должно разрешить кажущееся противоречие между волей к смерти и запретом на самоубийство, но это скорее предполагает правильный позитивный взгляд на первое, а вместе с ним и на все учение о бессмертии, которое здесь только предстоит подготовить. Поэтому остается только предположить, что в последнем случае будет содержаться полное решение. Если, однако, согласно этому решению, два пункта больше не противоречат друг другу, из этого еще не следует, что они обязательно вытекают друг из друга, и самоубийство может по-прежнему казаться столь же совместимым с философским взглядом на бессмертие; в этом случае его предосудительность скорее подлежит самостоятельному рассмотрению.

Во-вторых, в этой дискуссии необходимо указать, что такой случай не имеет места и что самостоятельное рассмотрение вопроса об оправданности или предосудительности самоубийства не приводит к достаточному результату.

Этот вопрос включает в себя метафизический или физический: почему возникает связь души с человеческим телом, поскольку ответ, который, по общему признанию, здесь лишь очень туманный и возможный, что это универсальный закон, включает в себя и ответ на первый, что насильственная отмена этой связи в таком случае также обязательно является вмешательством в божественный миропорядок. Об этом прямо говорится и во второй из приведенных здесь причин: мы – крепостные богов, а не хозяева своих тел и жизней. Однако точная природа этого мирового закона, естественно, не позволяет найти решение, а лишь мифический пересказ. Однако вместо такого описания здесь нужна лишь ссылка на него, поскольку метафизическая часть его уже содержится в «Федре», а этическая сторона метенсоматоза находит свое место в эсхатологических мифах самого «Федра», и поэтому здесь нужно лишь указать на первую причину против самоубийства, что наше тело – это тюрьма для наказания за прошлые преступления, из которой нам поэтому не дано выйти, и которую сам Сократ объявляет темной, то есть мифической. В этом, по-видимому, и состоит истинная цель всей этой дискуссии – занять место мифа, полное развитие которого стало ненужным в «Федре» и с которым следующие диалектические доказательства связаны так же, как с ними связаны отдельные мифы диалога.

Этим объясняется тот заметный ход, который проходит весь рассказ, c. 61 D. – 62 C., – ход, который, конечно, никто еще не заметил. Заимствование чужих взглядов – черта, характерная для мифов. Поэтому Сократ заявляет не о том, как это обычно неправильно понималось до сих пор, что он знал учение Филолая по этим вопросам только понаслышке, а о том, что он тоже мог знать обо всех этих пунктах (περι αυτων, отсылка к τοιουτων) только понаслышке244244
  Wenigstens sind doch wohl nur hierans die an diese Stelle sich Anknüpfenden und eben deshalb nunmehr in der vorliegenden Gestalt gänzlich zu beseitigenden Bemerkungen und Schlüsse von Böckh, Philol. 8.104 ff. 177 ff., Stallbanm zu p. 61 D. und E. H. Sc hmidt, Kritischer Commentar zu Plato’s Phädon, 1.Hälfte, Halle 1850. s. S. 7 f. Deuschle, Jahn’s Jahrb. LXX. S. 153. К rische, Ueb. Plat. Phädr. 8. 137. und mir selbst Prodr. S. 94 f. zu erklären, obwohl ich damit das dort gegen Stallbaum Bemerkte an sich nicht zunicknehme.


[Закрыть], то есть так же мало, как он мог знать о них что-нибудь полное. Т.е. так же мало, как и Филолай может дать о них нечто совершенно ясное (σαφες), как περι τολουτων, т.е. он должен, подобно ему, соединить мифическую трактовку с диалектической. Но кто хочет оценить истинный объем рассматриваемых моментов, тот должен учесть всеобщность предшествующего вопроса Кебета, к которому отсылают эти выражения, и который настолько всеобъемлющ, что значение философской воли к смерти может быть понято так же, как и значение запрета на самоубийство само по себе и по отдельности, как, наконец, оба в их взаимной связи, т. е. в основном – с тем, что из этого неизбежно следует, – общее содержание диалога. А что намерение именно таково, показывают следующие слова, согласно которым обсуждение рассматриваемых моментов описывается именно как обсуждение смысла всего путешествия в Аид и, кроме того, различие между диалектической и мифической частями заранее наиболее четко объявляется выбором выражений διασχοπειν и μυθολογειν заранее наиболее четко обозначено различие между диалектической и мифической частями.

Только в дальнейшем Кебет поднимает вопрос о предосудительности самоубийства. Почему это происходит, почему Сократ затем, наоборот, снова сводит оба вопроса вместе и только теперь фактически подчеркивает их кажущееся противоречие друг другу, но затем все же приводит только две причины против самоубийства, рассматриваемого само по себе, и то из постороннего источника, – все это находит свое объяснение в вышесказанном.

С другой стороны, остается вопрос, почему Кебет, изолируя последний вопрос, еще раз повторяет, что он не слышал ничего ясного об этом и от Филолая, и почему он добавляет здесь, да еще и от других. Возникает вопрос и о том, на что Сократ указывает утешением, которое Кебес, возможно, еще услышит. Вероятно, в первую очередь он ссылается на две следующие причины, но этот намек сводится на нет противоречивым замечанием, что первая из них сама по себе «темная». Следовательно, они не дают ничего лучшего, чем то, что Кебет уже слышал от Филолая, то есть дают в точности то же самое, или, другими словами, и то и другое действительно было в книге Филолая. Но это не могло выйти, потому что Сократ как бы сообщает Кебету со слуха, но, конечно, только то, чего тот еще не знает, тогда как Сократ знает со слуха то, что знал об учении Филолая, Сократ гораздо естественнее узнал об этом от Кебета и Симмия, как своего первого источника,245245
  S. Dense hie am eben ongef. O.


[Закрыть] и – если эта причина не будет убедительной – хотя выше он скорее сказал, что его знание этих вопросов, как и знание Филолая, было только темным и заимствованным.

Таким образом, он скорее называет общий чужеземный источник, из которого он здесь черпает, как и он, а именно по первой причине εν απορρητοις λεγομενος λογος, и он указывает на такой же источник и по второй причине соответствующим λεγεσθαι, так что уже по этой связи «философское тайное учение пифагорейцев не может быть понято под этим выражением246246
  Wie Stallbaum zu p. 62 B. u. H. Schmidt, Plat. Phäd. f. d. Schulzw. S. 3. wollen. Der Letztere meint überdies, der zweite Grund sei keine, eigentliche Geheimlehre mehr. Als ob es nicht leicht wäre, zu λεγεσθαι das εν απορρητοις aus dem Vorhergehenden zu ergänzen.


[Закрыть], помимо того, что его вообще не существовало. Скорее, эти и подобные обозначения у Платона всегда относятся к учению орфиков, тем более что в данном случае у нас есть явное подтверждение из Cratylus p. 400 C., что согласно этому тело было тюрьмой души, и поскольку мы можем доказать очень близкий случай, в котором Филолай, согласно его собственному объяснению во фрагменте в Clem. Alex. Strom. Ш, 433 Sylb.247247
  S. über diese Stelle oben Anm. 173.


[Закрыть], также следовал за ними. Поэтому его ученик Кебес должен засвидетельствовать, что он уже слышал то же самое от других. Поэтому следует еще раз повторить, что Филолай, даже в своем изолированном обращении к самоубийству, где он считает, что привел доказательства, на самом деле дает лишь мифические отголоски, мистико-религиозные идеи и ничего по-настоящему доказывающего (σαφες), тем более для общего охвата вопроса. Поэтому, как уже в «Горгии» (см. выше, с. 106 и далее), его критикуют за то, что он не разделил методически диалектическую и мифическую стороны трактовки, и если Платон поэтому также хочет рассматривать вопрос со ссылкой на него, то эту ссылку следует понимать не иначе, как ссылку на саму религиозную концепцию, из которой он сам также сначала черпал, и поэтому она имеет место только при условии избежания этой ошибки. Таким образом, развитие двух причин против самоубийства выходит за пределы самого диалога и становится истинным воплощением утешения, которое Кебет получает, услышав что-то действительно научно убедительное по этим вопросам.

Переход теперь осуществляется возражением Кебета, что вторая причина, что мы здесь крепостные и подопечные добрых богов, говорит не только против самоубийства, но и против желания умереть, и Симмий, чье меньшее значение здесь уже раскрыто, добавляет во второй строке, что, как с этими богами, так и с дружественными людьми расставание должно быть трудным. Таким образом, две сферы обсуждения, диалектическая и мифическая, общий характер и конкретные проявления бессмертия, вновь стимулируются, как популярно выражается Сократ, таким образом, что даже после смерти он достигнет добрых богов, то есть – более научно – приблизится к божественному, он знает наверняка; подобное общение с другими душами, как на земле, с другой стороны, является не вопросом знания, а надежды. Ибо – и этим он прямо выражает актуальную тему, но опять-таки лишь мифически и в неопределенном варианте, со ссылкой на аналогичную легенду, о которой говорилось выше, – он верит, что для умерших еще есть что-то, а для тех, кто стал лучше, – еще лучшее. – p. 62 C. – 63 D.

Симмий теперь требует более подробного обсуждения этого предложения; это указывает на то, что следующая третья часть пролога является также первой, хотя и подготовительной, частью рассуждения.248248
  Rettig a. a. 0. 8. 22.


[Закрыть]

На это указывает и то, что он отделен от предыдущего эпизодом с Критоном: именно эта пресеченная попытка последнего прервать поток речей доказывает, что здесь уже начинается собственно расследование. Но в то же время этот эпизод устраняет чувственную концепцию тоски по смерти, от которой Симмий и Кебес еще не освободились, а вместе с тем и возможное недоразумение, будто чистота собственного внутреннего знания, которое является целью этой тоски, может эгоистично исключить наставление других; таким образом, в этом отношении реальное обсуждение «Федона» заранее согласовано с обсуждением на пиру. Более того, этот эпизод иллюстрирует не только воздействие на учеников, но и на все круги хвалы и даже на такие низменные натуры, как судья; Ибо то, что этим человеком движет жалость, показывает его появление в конце, а также то обстоятельство, что сам Критий рекомендует здесь ту же осторожность249249
  Rettig a. a. O. 8. 15.


[Закрыть], тогда как толкование 250250
  Von Kunhardt, Platon’s Phädon mit besonderer Rücksicht auf die Unsterblichkeitslehre, Lübeck 1817. s. S. 10 nach dem Vorgänge von Petitus.


[Закрыть]о грязной алчности, поскольку он должен был приготовить яд за свой счет, не только противоречит этой связи, но и такое намеренное противопоставление такого человека Сократу было бы ниже достоинства этого диалога. Гораздо более внутренней натурой, а потому гораздо более глубоко и трогательно тронутой величием Сократа, является, конечно, узник, p. 116B.-D., так что даже среди людей, далеких от философии, повторяется тот же контраст, что и среди учеников Сократа. Во всех отношениях данный эпизод вполне к месту. Столь же уместно, однако, и само последующее рассуждение, занимающее указанное среднее положение, поскольку оно одновременно призвано лишь дать толчок к фактическим доказательствам бессмертия и лишь развить то, что бессмертие обсуждается в интересах философского дела, тогда как само это дело, разумеется, уже дает гарантии для него.

Поэтому такой подход является лишь субъективным, даже если он развит в высшем субъекте – философе; поэтому он дает лишь вероятность, но еще не уверенность; поэтому Сократ выражает его почти только как доказательство своей личной веры; и даже в этом та точка зрения, которую он действительно занял в жизни по этому вопросу, уже задумана с платоновской идеальностью, как это видно особенно из сравнения с Апологией, с. 46 А.-С., где – несмотря на необходимую там большую историческую верность – на первый план выходит именно общение с преображенными человеческими существами в загробном мире251251
  Schmidt, Plato’s Phädon f.d.Schulzw. S.4, obgleich dessen Erklärung gerade diesen Hauptpunkt übergeht.


[Закрыть].

Более того, для него недостатки знания в земной жизни даже не присутствуют как таковые, чтобы их уравнивать, но то, что боги устроили и как они нам дают, всегда уже с самого начала является лучшим для нас и поэтому достаточно для наших нужд.252252
  S. die genaueren Nachweise bei Hermann, Marburger Winterkatalog 1835 – 36.


[Закрыть]

Платон же представляет нам здесь точку зрения сущего, которое постигается из воображения только в процессе развития, но которое уже признало идею как действительный предмет своего поиска, только этому еще не позволено появиться здесь с его действительным техническим именем, а только в его неопределенных! выражении как «самость» и «истинно существующее».