Текст книги "Древний Рим. Быт, религия, культура"

ЭЛЕГАНТНАЯ МОЛОДЕЖЬ

Контраст между богатством богатых и нищетой самых бедных был, по-видимому, сильнее в императорском Риме, чем сегодня в Лондоне, Нью-Йорке или даже в Париже. Тем не менее, видимо, многие считали это время не столь уж плохим, чтобы в нем жить.

Пусть другие поют старину, я счастлив родиться

Ныне, и мне по душе время, в котором живу! —

говорил Овидий.

Он несколько преувеличил, поскольку его очень вольные стихи об искусстве любви, где он высказывался подобным образом, огорчили Августа, который желал восстановить более чистые моральные принципы давно ушедших дней. Овидий был отправлен в ссылку в некий римский эквивалент Сибири. Но такой всемогущий человек, каким был Август, не мог противостоять потоку, давно сметающему все со своего пути, слишком сильному, чтобы его мог остановить или повернуть в другое русло одиночка. Что же делало августианский Рим столь привлекательным для Овидия и молодых мужчин и женщин, для которых он писал свои стихи? Являются ли огромный наплыв золота и жемчугов, мрамора и всяких других товаров, которые везли корабли, бороздящие моря, и внешность человека признаком богатства и величия? Нисколько! Овидий задавал себе именно этот вопрос только для того, чтобы ответить с точностью, что именно забота о своем теле и простое изящество жизни делают существование столь восхитительным.

Он пускается в советы, пригодные как городским юношам, так и молодым дамам, ухаживание за которыми, казалось, составляло главную цель в жизни городской молодежи. Овидий советовал мужчинам быть как можно естественнее, сиять здоровьем, укрепленным физическими упражнениями на Марсовом поле с мячом, метанием копья и диска, а также верховой ездой и ледяными ваннами в воде, принесенной из источника Aqua Virgo[42]42
  Источник Девы, открытый, по преданию, молодой девушкой и отведенный М. Агриппой в Рим.


[Закрыть], или купанием в реке Тибр. Им следует быть просто, но элегантно завернутыми в хорошо сидящую тогу без пятен или изъянов, обутыми в хорошо подогнанную, аккуратно застегнутую кожаную обувь и без следов ржавчины на застежках. Волосы и бороды должны быть искусно подстриженными, а не искусственно завитыми. Девушкам следует опасаться молодых людей с кольцами на пальцах, волосы которых блестят от масла, чьи тоги сотканы из самой тончайшей шерсти. Конечно же ногти должны быть подстриженными и чистыми, нос без торчащих из него волос, а дыхание и тело без каких-либо неприятных запахов. Овидий не забывал призывать к упражнениям для ума посредством изучения гуманитарных наук, но лишь в строго практических целях – произвести впечатление на присяжных и судей, а также на юных дам. Мастерство без показной демонстрации было его идеалом; нет ничего глупее, чем обращаться к девушке, словно к общественному собранию. Овидий рекомендовал прекрасному полу поэзию исключительно лирических поэтов – Сафо[43]43
  Сафо – греческая лирическая поэтесса, уроженка Лесбоса, жившая в городе Митилене, младшая современница Алкея (VI – VI вв. до н. э.).


[Закрыть], Анакреонта[44]44
  Анакреонт – греческий лирический поэт из Теоса (Иония) (VI – V вв. до н. э.).


[Закрыть], Менандра[45]45
  Менандр – сын полководца Диопита, важнейший представитель новоаттической комедии (ок. 342 – 291 гг. до н. э.).


[Закрыть], Проперция[46]46
  Проперций – римский элегический поэт, родом из Умбрии, принадлежащий к кругу Мецената (приблизит. 49 – 15 гг. до н. э.).


[Закрыть], Тибулла и конечно же «Энеиду» Вергилия:

Знай сочиненья Сафо (что может быть их сладострастней?),

И как хитрец продувной Гета дурачит отца;

С пользою можно читать и тебя, наш нежный Проперций,

Или же ваши стихи, Галл и любезный Тибулл,

Или Варронов рассказ о том, как руно золотое,

Фрикс, на горе твоей послано было сестре,

Или о том, как скитался Эней, зачиная высокий

Рим, – знаменитей поэм не было в Риме и нет.

Поскольку Овидий сам грешил сочинением стихов, он обращался к читателям со скромной просьбой не забывать и о нем, на что воспоследовал ответ, на который он надеялся. Девушки также должны учиться танцевать; танцовщицы очаровывали зрителей в театрах. Девушкам следует научиться играть во многие игры, конечно же не в те, что рекомендуются юношам, но нечто, требующее гораздо меньше физических усилий – кости, шашки или шахматы. Важнее, чем приобрести такие умения, было научиться искусству самоконтроля, чтобы достойно проигрывать. Овидий писал, что слезы, стенания, обвинения не по адресу, гнев, ненависть и негодование способны разрушить многие искусные игры. Для упражнений на открытом воздухе он рекомендовал девушкам прогуливаться в аркаде Помпея, взбираться к новым храмам и памятникам на Палатинском холме. Им следует почаще навещать алтари Исиды, а особенно театры и цирки, поскольку здесь больше шансов на то, что их заметят и будут ими восхищаться. Свобода девушек в то время в Древнем Риме, видимо, была довольно большой, хотя предположительно Овидий писал о вольноотпущенницах и о тех, чье воспитание было не столь строгим по сравнению с тем, что, несомненно, все еще практиковалось в лучших семействах, число которых шло на убыль.

Перед выходом в свет больше внимание следует уделять своему внешнему виду. Ведь не все женщины красивы, поэтому должны заботиться о своей привлекательности. Овидий большой упор делал на укладку их волос, которая не должна быть всегда в одном и том же стиле, а время от времени меняться и подходить определенной форме лица. Некоторые женщины отбеливали волосы с помощью германского «мыла»; другие, не скрывая намерений, отправлялись покупать парики рядом с храмом Геркулеса и муз на Марсовом поле. Парики в основном изготавливались из кос, отрезанных у рабынь, часто германских. Выбор правильного цвета одежды составлял еще одну проблему. Было ошибкой тратить целое состояние на лиловый пурпур или золотое шитье; ведь можно гораздо экономнее заполучить широкий спектр расцветок. Лицо белить следует меловым порошком, а глаза – оттенять мелко растертым углем или шафраном. Также использовался винный осадок. Все эти ухищрения нужно делать без посторонних глаз. Нет ничего хуже, чем застать девушку, когда она чистит зубы или за ее туалетом. Пока все это происходит, она должна делать вид, что все еще находится в постели, за одним исключением. Она может, если у нее красивые волосы, позволить, чтобы видели, как ее распущенные по плечам волосы причесывают, но только в случае, если это ее не раздражает, если она не заставляет бедную рабыню, которая делает ей прическу, переделывать ее несколько раз, расцарапывая ее лицо ногтями или втыкая шпильки в руки. Более сотни лет спустя Ювенал описывает похожие сцены, свидетельствующие об одиозной стороне некоторых римлянок, и приводит примеры ужасов рабства. Много намеков Овидия давались даже в извинительном тоне, с оговоркой, что конечно же нет необходимости говорить, что девушке следует умываться каждое утро или чистить зубы. Его совет, что ей не следует смеяться нескромно или громко и что она не должна широко открывать рот, а должна научиться привлекательно говорить и петь, по-видимому, был гораздо более необходим. Таков, видимо, был и совет для обоих полов, что им никогда не следует напиваться вином до потери контроля над собой.

Рис. 48. Женские прически

Все эти советы, кажущиеся нам само собой разумеющимися, по-видимому, считались полезными и необходимыми для подрастающего поколения. Книга Овидия быстро стала популярной, несмотря на его открытое непочтение к брачным клятвам и прямое подстрекательство к аморальности. Римлянам не нужна была его книга, чтобы помочь им посвящать свое время эгоистичному потаканию своим желаниям, о чем век спустя говорят пылкие обвинения римского общества Марциала и Ювенала.

Древние римляне с большим неодобрением смотрели на танцы ради развлечения, но уже во II веке до н. э. после Второй Пунической войны и девочек и мальчиков учили танцевать. Приблизительно в 130 году до н. э. Сципион Эмилиан с негодованием сообщал, что его водили в эти «академии», где, он клянется, было более пятисот детей обоего пола, танцующих с цимбалами и с такими вызывающими позами, которые обесчестили бы и самого последнего раба[47]47
  Древние римляне считали танцы занятием позорным, особенно для мужчин.


[Закрыть].

Уже в римском обществе не считалось зазорным для дам танцевать при условии, то они не воспринимают это всерьез и танцуют настолько хорошо, что их можно было принять за профессионалов. Римские танцы, видимо, были скорее похожи на сольное выступление балерины или на танец двух-трех девушек под собственный аккомпанемент на тамбуринах, чем на наши переполненные танцевальные залы, где женщины танцуют с мужчинами в качестве партнеров. Но видимо, упорно поддерживалось более суровое отношение, во всяком случае в том, что касалось мужчин. Для того чтобы охарактеризовать нечто действительно смешное, римляне говорили, что это «все равно что танцевать в тоге». Цицерон, будучи консулом в 63 году до н. э., защищая избранного консула, Лицина Мурену, против уличения того во взяточничестве, столкнулся с обвинением своего клиента в том, что его к тому же видели танцующим. По словам Цицерона, это было очень серьезное обвинение, выдвинутое против консула римского народа, потому что если это правда, то это также подразумевало и множество других пороков, поскольку вряд ли кто-то в здравом уме станет танцевать, если только он не лишился рассудка, и не важно, делает он это в полном одиночестве или в каком-то уважаемом собрании.

В разнузданные времена ранней империи древние запреты, по-видимому, вышли из моды. Овидий, как мы уже видели, выступал в защиту танцев, особенно для девушек, грациозность движений которых усиливала их очарование. К его времени мужчины и женщины уже танцевали вместе: «Пальцами стана коснись, ногу ногою задень» – таков был его совет юному влюбленному; но похоже, римляне никогда не увлекались танцами так, как мы сегодня. Старомодные римляне продолжали неодобрительно относиться к танцам, особенно когда полусумасшедшие императоры, такие как Калигула или Нерон, жаждущие поклонения толпы, сами пускались в пляс, чтобы развлечь зрителей. Однажды Калигула созвал трех важных сенаторов посреди ночи. Они все подумали, что пришел их последний час. Однако император хотел лишь, чтобы они посмотрели, как он танцует. К закату империи, однако, налицо были признаки совершенно другого отношения. Приблизительно в 400 году н. э. Макробий уже всерьез вопрошал: «Вы когда-нибудь видели танцора, мужчину или женщину, на каком-нибудь пиру?» Его картина возобновленной умеренности и сдержанности в общественной жизни среди более рафинированных членов общества резко контрастирует с ярым обличением святым Иеронимом мирской жизни как самой греховной для того времени.

КУЛЬТУРНЫЕ ИНТЕРЕСЫ

Пиры и танцевальные выступления в долгие вечера взывали к музыке, еще одной форме искусства, которую римляне не слишком культивировали.

Римляне времен республики были гораздо менее чувствительны, чем греки, и большинство из них с радостью сбросило бы музыку со счетов как напрасную трату времени. Для свободнорожденного римлянина играть на музыкальном инструменте или петь считалось недостойным, но они были готовы терпеть выступления рабов или профессионалов в небольших дозах. Неудивительно, что римляне «старой школы» были основательно шокированы императором Нероном, «упражнявшимся в непристойностях... вплоть до постыдных для мужчины телодвижений и таких же песен», как описывает его Тацит. Среди сатирических стихов, распространившихся в Риме, был один, повествующий, как персы натягивали тетиву, в то время как император бренчал на струнах своей цитры. Маршевая музыка медных труб была им больше по вкусу. Эти трубы были как прямые (туба), так и изогнутые (корнет). Не существует латинского слова, обозначающего барабан. Флейты и свирели, тамбурины и цимбалы использовались в основном на религиозных процессиях и церемониях, таких как церемония почитания Исиды. В древнеримской религии ранней республики имелись свои гимны или псалмы, но их музыкальное сопровождение вовсе не было выдающимся. Стихи обычно читались нараспев под аккомпанемент на лире, и в поздней империи, как мы видели, хозяева, дающие пиры, имели обыкновение развлекать своих гостей приятной музыкой на всем протяжении празднества.

Рис. 49. Уличные музыканты и музыкальные инструменты: 1 – свирель; 2 – кимвал (тарелки); 3, 4 – флейта; 5 – труба

Кроме как от уличных музыкантов и на некоторых театрализованных представлениях, религиозных праздниках, процессиях на играх и по великим торжествам государственного масштаба, римляне редко имели возможность слышать хорошую музыку, поскольку не было организованных концертов или музыкальных фестивалей, которые столь известны сегодня в западной культуре. Комические песенки и мелодии, услышанные в театрах, однако, «подхватывались», и их мурлыкали или насвистывали точно так же, как в Англии мальчишки-посыльные напевали водевильные номера на улицах задолго до изобретения граммофона, который распространил популярные песенки по всей стране. Среди очень немногочисленных механических устройств, которыми владели римляне, был, как ни странно, орган, приводимый в действие силой воды. Это изобретение датируется второй половиной III века до н. э., и родиной его, как многих научных открытий греков, является Александрия. Это единственный вид механической музыки в Древнем Риме, сведения о котором сохранились, но он был доступен, вне всяких сомнений, лишь немногим богатым римлянам.

Марциал был того же мнения, что и доктор Джонсон. Несмотря на все свои сентиментальные восхваления сельских радостей, они вскоре ему надоели до тошноты. Проведя в родной Испании три года, несмотря на то что он там женился на богатой даме, Марциал признавался своему другу, что скучает по аудитории, к которой привык в Риме, и чувствует себя адвокатом в заморском суде. Он писал, что если и было что-то приятное в его маленьких книжках, то этим они обязаны его слушателям, и чувствовал себя выброшенным на незнакомый берег потерпевшим кораблекрушение, ему не хватало проницательных суждений, изобилия изобретательности, библиотек, театров, публичных собраний – всех тех удовольствий, от которых он неосознанно так много получал и которые так разборчиво отвергал прежде.

Очевидно, Рим был неплохим местом для любого, кто ценил интеллектуальную жизнь. Популярным развлечением было послушать людей, чья способность говорить с силой и убеждением и чьи знания закона демонстрировались в спорах перед судьей и присяжными на Форуме. Тонкие ценители достоинств истинного красноречия появились, таким образом, во времена республики, превратив изучение ораторского искусства в практику, гораздо более распространенную и лучше понимаемую, чем в наши дни. Хороший оратор к тому же производил сильное впечатление на толпу. Катулл, вернувшись с Форума в 54 году до н. э., писал, что он очень смеялся: его приятель Кальв блестяще выступал обвинителем против Ватиния, когда кто-то из толпы воздел в восхищении руки и сказал: «Боги, что за красноречивое ничтожество!» Как проницательно указывал Тацит позднее, подобные случаи сплачивали все общество en masse[48]48
  В массе, целиком (фр.).


[Закрыть], так что почти любого холодного как рыба оратора мог разогреть интерес возбужденной публики. «Публичному оратору полагаются аплодисменты». Во времена империи, однако, тяжбы зачастую слушались в тесных помещениях, где ораторскому таланту не было возможности показать себя. Тогда к тому же исчез величайший стимул ораторского искусства времен республики – произнесение политических речей в Сенате, в результате чего ораторское искусство резко упало с того высокого уровня, на который было поднято Цицероном и его современниками.

Рис. 50. Оратор

Еще одна причина упадка состоит в том, что законы становились все сложнее и запутаннее до такой степени, что стало почти невозможно сочетать обширные юридические знания с блестящей защитой. Тем не менее всегда происходило что-то, что могло привлечь аудиторию, располагающую некоторым разумным любопытством и свободным временем. К закату республики и во времена империи появилась мода посещать публичные рецитации, где поэты читали свои стихи. Видимо, они не были слишком популярными. «И бывало ли, чтобы молва о чтении какого-нибудь на редкость замечательного произведения захватывала весь Рим? Тем более чтобы она дошла до провинций?» – вопрошает Тацит где-то в 85 году до н. э. Ювенал говорит поколение спустя:

...И если ты,

сетуя на убожество покровителей, сладостью славы

Пылкий читаешь, – тебе приспособит он для выступленья

Дом заброшенный, что уж давно за железным засовом,

С дверью, подобной воротам, замкнувшимся перед осадой,

Даст и отпущенников рассадить на последних скамейках.

Громкие даст голоса из среды приближенных, клиентов...

Будет неверно считать любовь к литературе незначительной среди очень здравомыслящих римлян в дни ранней республики на том основании, что, насколько мы можем судить, литература волновала лишь меньшинство.

Использование папируса, от которого произошла наша бумага, было важнейшим изобретением; как указывал Плиний Старший, блага цивилизованной жизни в значительной степени зависят от использования бумаги.

На рынках Рима продавалось много сортов писчей бумаги. Лучшая делалась из сердцевины папируса и называлась «hieratica», потому что использовалась исключительно для священных книг. Судя по Плинию, одному бывшему школьному учителю и вольноотпущеннику удалось сделать первоклассную бумагу из третьесортной сердцевины. Его бумага широко продавалась и была известна под названием фанниева (fanniana) бумага. Как нам известно от Катулла, тогда, как и сегодня, использованная бумага применялась, по его словам, в качестве «обертки для макрели», а также в гигиенических целях (в туалетах).

Черные чернила, надписи которыми остались разборчивыми до сего дня, изготавливались из сажи, смолы, дегтя и чернил осьминога. Плиний свидетельствует, что в I веке н. э. чернила ввозились из Индии, хотя говорит, что не знает, как они изготавливались. Похоже, он перепутал их с фиолетовой краской индиго. Ручки обычно были из тростника или перьев, остро заточенных, подобно гусиным и индюшачьим перьям наших не столь далеких предков. Писателям требовалось небольшой сундучок, полный этих обязательных инструментов их ремесла. Стиль – stilus, заостренная тонкая палочка из дерева, слоновой кости, камыша или металла – использовался для выцарапывания посланий, или memoranda, на покрытых воском деревянных табличках, которые скреплялись друг с другом шнурами, позволяющими поворачивать их как на шарнирах. Сенека говорит, что собрание таких табличек в старину называлось «caudex». Отсюда происхождение слова «кодекс», используемого позднее для обозначения книги со страницами вместо свитка.

Обычно свиток писался только на одной стороне столбцами длиной от 2 до 3 дюймов; в столбце было от 25 до 45 строк. Нормальный размер почерка обычно позволял написать приблизительно от 18 до 25 знаков (букв) в строке. В более качественных манускриптах большое внимание уделялось правильному соотношению полей вверху и внизу, а также расстоянию между колонками. Использовать обратную сторону для письма было невыгодной экономией, поскольку свитки были полупрозрачными. Тем не менее школьные упражнения в письме и счете можно было найти на оборотной стороне некоторых свитков. Один свиток обычного размера содержал целую книгу Библии длиной с Евангелие от Матфея. На длинное произведение, такое как полная история Ливия, потребовалось бы 142 свитка, что было слишком для библиотеки бедняка, как сетовал Марциал. Обращаться с такими «книгами» было очень неудобно. Для того чтобы найти необходимый отрывок или ссылку, нужно было разворачивать весь свиток целиком. Папирусное полотно не так легко рвалось, как наша бумага, но трудно поверить, что оно смогло бы выдержать такое же постоянное использование, какое выдерживает книга.

Рис. 51. Письменные принадлежности: 1 – восковые таблички; 2 – стиль; 3 – папирусный свиток; 4 – чернильницы и перьевая ручка

Вызывающей удивление стороной этих древних свитков, многие из которых (в большинстве написанные на греческом) сохранились в хорошем состоянии, извлеченные из египетских песков, была трудность их прочтения вследствие отсутствия знаков препинания и обычая переписчиков соединять все слова вместе без какого-либо пространства между ними. Они начинались без всякой титульной страницы, которая вставлялась в конец свитка, если вообще была включена, поэтому для получения такой нужной информации необходимо было развернуть весь свиток. Поскольку в Древнем Риме очки не были известны, стареющим ученым мужам приходилось отказываться от чтения по мере того, как они теряли способность фокусировать взгляд на мелком шрифте. Многие, кто мог бы стать ученым, не имели возможности это сделать, если у них было слабое зрение. Лишь в XIII веке в Европе появились очки.

Во времена империи для книг начали использоваться листы восковки или пергамента наряду с бумагой. Лучшие были сделаны из телячьей, овечьей кожи или из кожи козленка, очищенной, выскобленной, натертой до гладкости и отполированной мелом.

Тогда стали изготавливать книги новой формы из сложенных листов, сшитых вместе, codex, которая представляет собой ту книгу, которую мы знаем сейчас, из бумаги, как и из пергамента, и многие годы бумажный codex изготавливался наряду с пергаментным codex и конечно же свитками папируса. Пергамент был очень дорогим, поэтому книги, сделанные из него, были написаны маленькими буковками. Марциал удивлялся, как небольшой пергамент мог вместить великого Марона – копии произведений Вергилия в одном томе. Христианские авторы III века н. э. в основном использовали codex, который меньше изнашивался, особенно если был изготовлен из пергамента. Он мог содержать больше информации, и обращаться с ним было проще, чем со свитком. Четыре Евангелия и Деяния Апостолов легко можно было написать в одном codex, в то время как для них потребовалось бы пять отдельных свитков.

Безразличие древних римлян к книгам хорошо иллюстрирует тот факт, что только в I веке до н. э. частные библиотеки превратились в сильно желаемую военную добычу. Сулла в 86 году до н. э. из Афин, а Лукулл в 67 году до н. э. с Ближнего Востока вернулись с ценным собранием книг. С этого времени это служило доказательством сильного и растущего интереса к книгам. Цицерон был неисправимым собирателем книг. К его времени книготорговцы начали открывать свои лавки в Риме, некоторые прямо на Аргилете[49]49
  Аргилет – часть Рима между Субурой и Римским Форумом.


[Закрыть], где Цицерон имел поместье. Его страсть к книгам разделяли немногочисленные друзья, среди которых был ученый Помпоний. Он заслужил имя Аттик, под которым известен в истории, за свое увлечение всем греческим. Практичный и трудолюбивый, он обратил свою привязанность в денежную прибыль, покупая хорошо образованных греческих рабов и заставляя их работать переписчиками книг. Один из них диктовал текст копируемой книги, а вся команда рабов-переписчиков писала под его диктовку. Вот как близко подошли римляне к массовому производству книг и, кажется, преуспели в том, чтобы приумножить их число и сделать дешевле. Точно такой же способ производства книг сохранился во многих монастырях в Средние века.

Медленно, с течением лет, накапливалось огромное количество книг, и, поскольку многие были вначале ценной собственностью, образовался рынок не только в Риме, но и в провинциях Испании и Галлии. Выросло племя культурных и хорошо осведомленных книготорговцев, лавки которых привлекали литературно образованных людей почитать объявления о новых книгах, вывешенные снаружи лавок или на колоннах портика. С ростом количества книг стоимость многих текстов речей снижалась, и многие римляне наверняка познали радость от обнаружения редкого тома в лавке подержанных вещей.

Цицерон оставил множество свидетельств, особенно в письмах, своей всепоглощающей погони за книгами, которая прибавляла его жизни пикантности. Никогда прежде рассуждения на тему книг и литературы не были столь изящно выражены, чем в речи, которую он написал в поддержку просьбы своего друга Архия[50]50
  Архий – греческий поэт из Антиохии Сирийской, род. ок. 120 г. до н. э., с 102 г. жил в Риме, в 62 г. до н. э. привлекался к суду за незаконное присвоение звания римского гражданина, но был оправдан.


[Закрыть], поэта, в получении римского гражданства.

В отличие от других интересов и забав, которые подходят для определенного времени и места, а также для определенного возраста человека, культурные интересы и любовь к чтению всегда поощрительны: они придают силы молодым и очарование старикам, добавляют изящества благополучию и становятся верным убежищем и утешением во времена невзгод. Они доставляют нам наслаждение дома и никогда не обременяют нашу общественную жизнь, оказываются полезными во время бессонных ночей, в путешествиях и в деревне.

Осознавая, что его аудитория может счесть это странным, Цицерон добавляет: даже если мы сами не питаем таких интересов или находим их не по вкусу, в любом случае мы должны уважать их у других.

С тех пор ни одна усадьба не обходилась без библиотеки с полками или стенными шкафами для собраний разноцветных свитков. Тогда, как сейчас, богатые люди, явно без литературных интересов, покупали библиотеки напоказ, лишь для того, чтобы навлечь на себя презрение таких философов, как Сенека, который, сам будучи очень состоятельным человеком, проповедовал другим скромность и ограничения, осуждая тех, кто, не обладая элементарной культурой, владеет книгами не для учения, а для украшения своих столовых. По его словам, нет ни одного дома с претензиями, где не было бы собственной библиотеки с полками из редкого цитрусового дерева и слоновой кости от пола до потолка, а также ванн с горячей и холодной водой. Он исходил желчью, когда видел, что произведения божественных гениев покупаются лишь для того, чтобы украсить ими стену. Несмотря на такие обличения, нувориши упорствовали в этой привычке и, таким образом, поддерживали деятельность многих честных книготорговцев, усердие которых также шло на пользу истинным ценителям.

В Риме периода республики, как и в Англии почти до середины XVIII века, не существовало публичных библиотек, в которых можно было бы легко справиться с книгой. В первые годы новой империи Азиний Поллион, который помогал Августу на пути к власти, посвятил свои преклонные годы литературе. Перед своей смертью в возрасте 80 лет в 4 году н. э. он стал, цитируя Плиния, «первым, кто, создав публичную библиотеку, сделал гений образованных людей публичным достоянием». Очевидно, это было удачным и популярным шагом, поскольку Август присоединил библиотеку как с греческими, так и с латинскими произведениями к храму Аполлона, который построил на Палатине, а еще одну – к портику или аркаде, построенному им в память о своей сестре Октавии. Сменившие его императоры продолжили хороший пример, так что ко II веку н. э. только в одном Риме насчитывалось более 25 публичных библиотек. Можно было взять книги для прочтения дома и в более поздние века империи. В великих публичных термах также находились публичные библиотеки. Беспокойные дни поздней империи помешали дальнейшему увеличению числа или расширению библиотек, и людей с литературными наклонностями и интересами становилось все меньше и меньше до тех пор, пока к концу IV века н. э., как печально повествует Аммиан Марцеллин, из-за малочисленности читателей многие библиотеки были закрыты или тихи, как могила.

Когда мы спрашиваем, как далеко распространилась любовь к книгам и привычка к чтению среди простых людей, то ответ получить практически невозможно. Широкие массы не оставили писем или воспоминаний, и сохранилось очень немного сведений об их предпочтениях в чтении. Любопытно, что именно эти тайны дали нам ключ к разгадке. Как и многие другие, жители Помпеи имели привычку писать на стенах; кое-что сохранилось из того, что они писали, и было обнаружено после того, как разрушенный город был очищен от пепла и лавы. Школьники упражнялись, царапая на стенах слова из Вергилия; влюбленные по памяти цитировали то, что Овидий, Тибулл и Проперций писали в настроении «страсти нежной». Преобладают стихи, хотя римские поэты никогда не писали легко запоминающимися рифмами. Многие из таких надписей, возможно, выдержки по памяти из школьной программы, поскольку мальчиков и девочек заставляли читать известных римских авторов, таких как Плавт и Теренций, наряду с более многотомными произведениями драматургов, таких как Цецилий, Афраний, Пакувий, Аттий и другие, ни одно из произведений которых не дошло до нас. Может быть, они и не прочли целиком любовные стихи Катулла, Проперция, Тибулла и Овидия в школе, но множество отрывков из их стихов появлялось на стенах.

Из того факта, что в Риме во времена империи было где-то от 20 до 30 публичных библиотек, а также существовала активная торговля книгами, мы можем сделать вывод, что, видимо, среднестатистический римлянин во времена империи в конечном итоге не так уж и сильно отставал от среднестатистического американца или британца в том, что касается его интереса к книгам и чтению. С самых ранних дней республики Цицерон дает понять, что римская толпа никоим образом не лишена была умения разбираться в литературе; она сразу же замечает фальшивую рифму и ценит складную фразу и возвышенные мысли. Когда впервые в 163 году до н. э. знаменитая строка из Теренция: «homo sum: nihil humani a me alienum puto»[51]51
  Я – человек и считаю, что ничто человеческое мне не чуждо (лат.).


[Закрыть] – была произнесена в театре, зрители бешено аплодировали стоя. К тому же они были подготовлены, чтобы почитать истинный талант. Сохранились сведения, что, когда поэт Вергилий вошел, чтобы занять свое место в театре, все зрители как один поднялись со своих мест. Однако в целом им не дано было понимать тонкости, прекрасные чувства, более тщательно отобранные и выдержанные зрелые мысли и выражения, далеко идущие намеки. Литературные интересы так и не коснулись широких масс, особенно в сельской местности. Подарить книгу сельскому жителю, цитируя Сенеку – «вот пример глупого подарка».