Текст книги "Меня зовут Бёрди"

Мужчина на диване встает, оттолкнув крашеную гриву, повисшую на его члене. Он идет в середину комнаты, к новеньким, берет бокал шампанского и начинает говорить. Я слышу звуки, но слов не понимаю. Уши заложило. Голос кажется слишком низким, фразы слишком тягучими. Незнакомый диалект. Инфразвук. Все в комнате замерли и слушают. Потом медленно приближаются, стадо свиней, которых позвали к кормушке. На смену хрипам и чмокающим звукам пришла тишина. Мужчина показывает на нас пальцем, одну, вторую, третью, четвертую. Он представляет нас – язык жестов, беззвучное недержание речи, это торги, рынок рабов, все «за».

Он дергает ремень, притягивая меня к себе, держит поводок за карабин у самого ошейника и проводит меня перед небольшой толпой. Чьи-то руки лапают меня по ходу, заставляя развернуться, потом резко отталкивают. Мои губы в крови, из глаз вот-вот брызнут слезы. Мужчина с молодым телом хватает меня за лицо, с силой сжимает щеки. Кровавые слюни текут по подбородку. Смочив два пальца, он подносит их ко рту. Старик тянет за поводок и отправляет меня к остальным. Он выводит их одну за другой. Блондинка, когда он проходит мимо нее, вдруг начинает рыдать, вызвав всеобщий восторг. Когда наступает очередь старшей, атмосфера электризуется, взгляды становятся жестче, рты хищно приоткрываются. Мужчина берет ее за руку и ведет к большому матрасу под центральной люстрой. Любители посмотреть сгрудились вокруг. Гаснут лампы, только пламя каминов и свет паутинного светильника под потолком лижут тела в полутьме. Он нажимает ей на плечи, заставив опуститься на колени, потом на четвереньки, гладит ее волосы.

Картинка идет в черно-белом варианте, дробится на пиксели. Тела как тени, призраки, танцующие на пиру. Двери перекашиваются, зеркала искривляются, кабинет доктора Калигари, версия 2D. Я слышу свист, резкий, пронзительный, на самых высоких нотах, до звона в ушах. Я затыкаю их пальцами. Кобель, сидевший у дивана, вскакивает и ныряет в толпу. Нас засасывает в воздушную дыру. Группа покачивается, затаив дыхание. Страшно. И хочется. Упоение берет верх. Невесомость. Крик и лай.

Меня тянут, подводят к кругу. Стена тел, никто не подвинется. Я должна пробиваться силой, тереться о них. Они меня пачкают. И вот я в жерле вулкана, у матраса. Чья-то рука хватает меня за волосы, заставляя поднять голову и смотреть. Бой женщины с собакой. Пес рычит, хватает, терзает, засовывает, она кричит, бьется, долго, вечно. Я закрываю глаза. Резкий рывок ремня. Старуха с лицом свиньи подошла сзади и берет меня за руку.

– Тсс… тсс, не бойся, моя красавица, если повезет, в следующий раз это будешь ты.

Спустя долгое время девушка лежит ничком, как раздавленная, на голом полу, больше не плачет, не кричит, даже не бьется. Кусок мяса, тухлятина, брошенная здесь, как эти самодельные мячи из бумаги, обмотанные скотчем, по которым бьют уличные мальчишки на всей планете, бьют, пока они не лопнут.

Две другие новенькие остались стоять. Они без масок. Нет нужды. Их лица – застывшая гримаса, жеваная бумага со щелями рта и глаз. Их нет. Они смотрели на эту сцену, толком ее не видя, своей воли у них не осталось, они – флюгеры боли. Морщинистые шкодливые руки щупают их окаменевшие от страха тела, мнут, царапают и снова проникают. Пес пускает слюни, тяжело дыша. Рядом со мной что-то хлюпает, это лихорадочные пальцы теребят повисшие члены, и только эти звуки слышны в смертоносной тишине. Один из мужчин берется за мой поводок и ведет меня наверх, в мою комнату.

По ногам блондинки течет моча. Ее колени подгибаются при виде двух питбулей, которых впустили через заднюю дверь.

15

За месяц работы Паоло почти выплатил долг братьям Масауи, и те, видя, что деньги поступают бесперебойно, оставили его в покое. Однако, поразмыслив, он решил как можно скорее подключиться к новому делу. Речь идет о слежке за коммерсантом из Индии, приехавшим по делам в Париж, с восьми утра до трех. Ему это подходит. Голова свободна, знай ходи, фотографируй и думай о своем. Индиец ночует в отеле Mercure у Лионского вокзала и колесит по всему Иль-де-Франсу. За неделю Паоло успел проехаться двадцать пять раз на метро, семь на трамвае, двенадцать на RER, девять на автобусе, один на прокатном велосипеде и отмахал пешком добрый десяток километров. Клиент проводит время в неформальных встречах в кафе, визитах на мелкие предприятия Сены-Сен-Дени и деловых обедах. Рутина и простота задания Паоло вполне устраивают, он смотрит на часы, без десяти три. Индиец вернулся в отель и никуда не выходил уже целый час. Он звонит в агентство сказать, что уходит, а фотографии пришлет как можно скорее по электронной почте.

– Отдыхай, малыш, – отвечает ему Виноваль, – и зайди ко мне в понедельник, прежде чем начнешь слежку.

Паоло снимает жуткую ветровку, сует ее в рюкзак и достает джинсовую куртку Lee Rider. Он ничего не планировал до вечера. Берди всегда где-то близко. Пора заглянуть на улицу Рокетт.

Он паркуется на углу улицы Фобур-Сент-Антуан, перекресток кишит народом. Десятки туристов, оравы подвыпивших гостей из пригородов и постоянно снующие курьеры с товаром – в четыре пополудни погожим субботним днем час для этого уголка столицы дерьмовый.

Паоло видит панка с собакой, побирающегося у входа в метро, на своем неизменном посту. Рядом сидит на земле маленькая брюнетка, а Берди нет. Он садится на террасе кафе на солнышке и заказывает кофе.

Берди появилась после двух чашек кофе и трех сигарет. На ней джинсовые шорты, маечка без рукавов и ее вечные кроссовки Gazelle. Она усаживается рядом со своей компанией и начинает зазывать клиентов. Ее лицо вновь обрело так хорошо ему знакомое выражение, которое он наблюдал часами. Никакой особой боли на нем больше не читается, она уступила место добродушному безразличию. Ненавидящие взгляды прохожих, которых она беспокоит в выходной день ради монетки или сигареты, вызывают у нее едва ли не улыбку, а взгляд ни на чем не задерживается.

В кармане у Паоло завибрировал телефон. Это Шала, репетиция сегодня вечером состоится, и даже раньше, чем планировалось. Все встречаются у него в восемь. Паоло подтверждает и отключается.

Он поднимает глаза на группу – Берди исчезла. Он жалеет, что ответил на звонок и одновременно спрашивает себя, какого черта торчит здесь, в кафе на Бастилии, подсматривая за этой девчонкой.

Вдруг он чувствует какое-то движение за спиной.

– Что, ищейка, все выслеживаешь меня?

Она засекла его и обошла сзади, чтобы застать врасплох.

– Я не ищейка, я тебе уже говорил. И никого не выслеживаю.

– Ага, опять случайно вышло. Вот везуха-то – вечно натыкаюсь на тебя, легавого, стоит мне высунуть нос на улицу!

– Не ищейка и не легавый.

– Да знаю я, что ты не легавый. Если бы был, представляю, в какой служил бы бригаде…

– Да, интересно, в какой бригаде?

Она садится рядом с ним и машет официанту.

– Хрен знает, этих… которые вприглядку.

– В полиции охламонов.

– В полиции торчков. С твоей физией точно был бы шефом.

Она берет сигарету из пачки, которую Паоло оставил на столе.

– Ты меня угостишь?

– Сигаретой?

Она едва удерживается от улыбки.

– Выпивкой!

– Стакан воды?

– Класс…

– Мне это уже говорили!

– Ну так я подтверждаю.

Официант начинает нервничать. Пара немецких туристов уже зовет его с другого конца террасы.

– Что хочешь…

– Тогда «Монако»[32]32
  Смесь пива, лимонада и гранатового сиропа.


[Закрыть], пожалуйста. И еще кофе для молодого человека.

Официант отходит от стола, возвращаясь к лесу рук, машущих со всех сторон.

– Я уж забеспокоилась, давно тебя не видно!

– Я утоп.

– Вот как, ты плавать не умеешь?

– Сейчас как раз учусь.

– Нелегкое дело. Так ты все это время провел в плавках?

– Не, работу сменил.

– Тогда что ты здесь делаешь?

– У меня заслуженный выходной.

– Ты еще и в свободное время за девками подсматриваешь? Или очень хотел меня видеть, так?

– Точно.

– Знаю, я вся такая интересная. И потом, хоть есть чем тебе заняться в уик-энд.

– Подсоберу материальчик.

– Да ты у нас профессор, каких наук?

– Заканчиваю докторскую о панкушках-попрошайках в большом городе.

Она не отвечает и опускает глаза. Он понимает, что, увлекшись игрой, зашел, наверное, слишком далеко.

– Извини.

– Не парься, я большая девочка.

– …

– Так чем ты, говоришь, занимаешься? Работаешь где-то здесь, да?

– Да, то есть работал здесь, а теперь все больше в пригородах.

– Но чем занимаешься-то, ты не сказал!

– Я механик-фрилансер, – ляпает он, не подумав.

– Механик-фрилансер? Такое бывает?

– Да, надо полагать.

– И в каких механизмах копаешься?

– В мотоциклах. Нанимаюсь на замену в разные гаражи.

Она с сомнением поднимает брови.

– Что-то больно чистые у тебя руки для механика!

– Это мой секрет, я в перчаточках работаю…

Официант ставит на стол напитки. Паоло расплачивается сразу, он уже привык.

– Вообще-то, мое настоящее занятие – музыка!

– Ну да?

– Я певец и гитарист в одной группе, мы называемся «Play»!

– Не знаю такой…

– Жаль.

– Я думаю.

– Нет в мире совершенства… Пришла бы как-нибудь, послушала.

– И что ты играешь в коже и мотоциклетном шлеме, метал?

– Пусть будет сюрприз, лишний повод тебе прийти.

Маленькая брюнетка зовет Берди, они собираются уходить.

– У моей подруги свиданка, надо двигать.

– ОК. Есть телефон, по которому можно с тобой связаться?

– А то, – говорит она, вставая, и уходит к своим друзьям.

Антуану Виновалю нравится его отражение в огромном зеркале над баром прямо напротив него. Только волосы еще коротковаты. Ему не терпится ощутить, как они касаются поясницы. Он бледен, очень бледен. В этот поздний час в баре только двое клиентов. Музыка, не слишком громкая, не слишком тихая, обволакивает его, создавая кокон, обитую ватой шкатулочку. «Лифт на эшафот» Майлса Дейвиса. Его стакан с «Манхэттеном» почти опустел. Он медленно крутит хвостик вишенки, потом двумя пальцами подталкивает его к бармену, когда тот проходит мимо.

– То же самое?

Он подтверждает движением длинных черных ресниц.

Мужчина, сидящий в конце стойки, то и дело встречается с ним глазами вот уже почти полчаса.

Виноваль улыбается. Его тело в возбуждении. С недавних пор на него смотрят иначе, и он наконец счастлив.

Он встает и направляется к туалетам, машинально сворачивает в мужской, останавливается, смотрится в высокое зеркало между двумя дверями. Какая тонкая у него талия в этом платье. Ходить на высоких каблуках еще больно, надо привыкнуть. Он медлит, глубоко вдыхает, гордый собой. Уже взявшись за ручку двери женского туалета, чувствует чье-то присутствие за спиной. Мужчина вкрадчивым голосом представляется. Он из Лондона. Пусть она не сочтет его навязчивым. Он находит ее необычайно красивой. Он сейчас же ретируется, если ей неприятно. Она улыбается. От него пахнет парфюмом от Тома Форда, как он называется, она забыла. Костюм на нем безупречный. Он обожает Париж. Его ночи. Он женат. И даже отец двоих детей. Ему бы хотелось пригласить ее выпить вместе. Она вздыхает и смотрит на вход в сауну справа от туалетов. Толкает дверь и заходит. Он следует за ней. Сразу становится жарко, платье липнет к коже, по шее уже ползут капельки пота. Одним пальцем она отключает термостат сауны. Мужчина нервничает, пытается ее поцеловать. Она закрывает ладонью его рот, покрытый тонким слоем влаги, он останавливается. Ее рука ныряет под его пиджак. Мягкая шерсть под пальцами. Она нажимает ему на плечо и ставит его на колени. Свободной рукой развязывает пояс платья, он приспускает ей трусики. Встает член, твердый, красный. Положив ладонь на затылок уже обливающегося потом мужчины, она приближает к нему его голову. Он открывает рот и заглатывает член почти целиком.

16

Служба едва закончилась, когда в церковь Сен-Крепен в Шато-Тьерри[33]33
  Шато-Тьерри – коммуна на севере Франции, регион О-де-Франс, департамент Эна, центр одноименного округа.


[Закрыть] вошел седой великан с фарфоровой кожей. Он на голову выше прихожан, идущих ему навстречу. Его длинные узловатые руки вполне подходят к тощей, как скелет, фигуре – ни дать ни взять, тростник, одетый в костюм из белого льна. Два бирюзовых глаза выделяются на строгом лице, единственный яркий мазок на этой тени цвета слоновой кости.

Эш ходит в Сен-Крепен при каждом удобном случае, ему дороги эти сокровенные моменты, когда он может в покое и благодати принять в себя Слово Божье. Церковь опустела, и органист разучивает Ave Maria. Он спотыкается всякий раз на одной и той же высокой ноте, останавливается, начинает сызнова.

Эш преклоняет колена и медленно погружается в себя. С тех пор как главным в жизни стал для него Всевышний, слова Божественного сами рождаются в нем, звучат в ушах почти ежедневно, диктуя ему каждый его выбор. Священная музыка.

Органист останавливается на одной ноте, длит ее, добавляет полтона ниже. Он настраивает инструмент. Две несозвучные ноты мелко дрожат в воздухе. Бьют в уши. Волна. Пауза. Вибрирующая частота наполняет неф. Эш закрывает глаза, Господь говорит с ним. Его губы безмолвно произносят фразы. Он отвечает. Повторяет. Отвечает снова. Один за другим возникают образы перед мысленным взором. Он улыбается. Грядет великая кара. Уже скоро. Это вопрос дней. Все ясно, прозрачно. Звук резко обрывается. Он открывает глаза, берет свою соломенную шляпу и направляется к выходу. Двое верных людей ждут его на паперти.

– Домой.

На Ферме этим утром чудесно. Под ясным майским небом виден до самого горизонта окружающий ее лес. Он простирается до Марны в одну сторону и до города в другую. Вдали можно разглядеть крыши деревушки Браль, выступающие из утреннего тумана.

Лес служит границей территории Фермы и делает ее невидимой для прохожих. Ее надо искать и даже заблудиться, чтобы найти. Дороги проложены так, что придется идти через лес, чтобы не быть замеченным, и все равно последние пятьдесят метров как на ладони. В том числе и поэтому он выбрал это место. Большая старая ферма, двухэтажное строение в форме буквы U, была полностью перестроена изнутри. В правом крыле спальни, в центральной части кухни, общие комнаты и кабинеты, а левое занимает лаборатория. Снаружи этот дом с гамаками и шезлонгами во дворе имеет мирный вид общины пенсионеров. Эш садится на пень, где он любит размышлять в тишине, попивая чай и глядя на лес. Он знает, что однажды угроза придет оттуда.

Женщина в длинном полотняном платье подходит к нему и что-то говорит на ухо. Он встает и следует за ней к спальному крылу.

Они идут по длинным каменным коридорам к одной из комнат в дальнем конце дома. В комнате с двухэтажными койками задернуты занавески, обстановка спартанская, и витает душный гнилостный запашок. Молодая женщина с этнической татуировкой лежит на нижней койке слева от входа. Она бледнее, чем ему помнилось. Он садится на край кровати, кладет свою длинную руку ей на лоб и молится. Она начинает рыдать.

– Эш, я люблю вас, мне так больно, я лю…

Он закрывает рот молодой женщины ладонью, и она тотчас умолкает.

– Я чувствую, Христос страдает в тебе, с тобой. Отдыхай, скоро ты вернешься в наш круг и к свету Божественного. Великая кара уже началась, и ты тоже трудишься во имя Всевышнего.

Он встает и переходит к другой койке. Молодая брюнетка спит в позе зародыша, она вся в марлевых повязках, пропитанных кровью, длинные рубцы алеют на лбу, на шее и над грудью. Каждая ее пора исходит ледяным потом, она дрожит в лихорадке. Он поднимает простыню, смотрит на скорчившееся от боли тело, проводит пальцем по бедру, и оно рефлекторно вздрагивает.

Подойдя к третьей койке, он понимает, что хорошенькая блондинка терпит муку, конца которой не предвидится. Она защищалась от дикого зверя. Левого уха нет, на его месте зияет дыра, из которой сочится густая беловатая сукровица. На шее и плечах живого места не осталось от укусов. Клыки пса добрались до щеки и носа, оставив цепочку круглых шрамов и синяков на всем лице. Собачье клеймо. Ее правая рука лежит под неестественным углом и распространяет запах гниения, гангрена разъедает ее плоть. Белая простыня, которой накрыто ее тело, усеяна красными пятнами, это картография боли.

– Мы не можем помочь здесь, ей становится все хуже.

– Надо попытаться, ты же знаешь.

– Мы могли бы оставить ее, не называя имени, в отделении скорой помощи в больнице. Так у бедняжки хотя бы будет шанс. Ее рука инфицирована, и воспаление уже пошло дальше. Я думаю, нужна ампутация, иначе ей остались считаные дни.

Эш не отвечает. Он гладит волосы молодой женщины, тихонько бормоча молитву.

– Иди принеси мне черный чемоданчик с моего стола в лаборатории.

– Эш…

– Иди, говорю!

Женщина встает и исчезает без малейшего шума. Он продолжает шептать на ухо лежащей девушке, и его низкий голос отдается эхом в распростертом теле.

К возвращению медсестры Эш успел перенести раненую в соседнюю пустую комнату. Открыв чемоданчик, он достает шприц и маленькую бутылочку, протыкает иглой пробку, наполняет шприц и выпускает оставшийся в нем воздух. Потом, запечатлев поцелуй на лбу девушки, вонзает иглу в яремную вену. Она лишь слегка вздрагивает от мощного вброса наркотика. Сердце сдает почти сразу.

Официальное сообщение агентства «Франс-Пресс» пришло в субботу утром, слишком поздно для бумажной прессы за уик-энд. Первыми передали информацию местные радиостанции, затем она появилась в интернете и на телевидении.

«…Партия голубых таблеток типа амфетаминов очень низкого качества циркулирует в столице. Зарегистрирован ряд смертных случаев. Любую информацию просьба немедленно сообщать на горячую линию по номеру…»

Сообщение особо не обсуждается ни в бистро, ни в офисах, это касается только наркошей. Лишь каких-то несколько десятков человек ощутят в этот день холодный пот, мурашки по спине, ком в желудке. Они помнят этот голубой кругляш, который проглотили, запив джином, пивом, водой или текилой, в туалете ночного клуба, на заднем сиденье машины, на дне рождения лучшего друга. Эта голубая таблеточка снесла им крышу не по-детски. Наименее смелые из них сказали себе, что ни за что на свете не решатся больше на такой улет, другие, истинные гурманы, безумцы, придурки, торчки, отморозки, готовы хоть сейчас вновь отправиться к Людям Икс. Немногие дилеры, услышавшие сообщение в субботу, немедленно спустят остатки голубых таблеток в унитаз. И все могут поклясться жизнью своей матери или детей, что никогда, никогда в жизни даже близко не видели этого дерьма. Сесть на несколько месяцев или даже на пару лет за торговлю наркотиками – это одно, а вот рискнуть десятью годами за решеткой по обвинению в убийстве, пусть даже непреднамеренном, им совсем не улыбается.

В восемь часов вечера в субботу сообщению еще далеко до первых полос.

17

Паоло приехал на репетицию заранее. Шала чинит карбюратор одной из своих «ямаха XS1 100», у него их шесть. Он воняет бензином, в зубах сигарета.

– Эй, красавчик, все путем?

– Бывало лучше.

– Как работенка?

– Нормуль, познаю достоинства общественного транспорта.

– Выпьешь?

– Спасибо, пока не буду.

– Алисия?

– Уехала?

– Еще приедет?

– Приедет, ну, я так думаю.

Они едва успели повидаться во вторую ночь, когда Алисия была у него. Она, конечно, почувствовала, что мыслями он далеко, и они друг к другу не притронулись. Ничего, займутся любовью позже, сказала она себе, когда небо прояснится. Собрала свои вещи и поцеловала его, спящего, пробежавшись пальцем по татуировке, занимающей всю его спину. Самурай во весь рост с саблей в руке среди облака розовых цветов. Сакура, цветок вишни, символ эфемерности для японцев, и таши, сабля воина. Связь человека с его хрупкостью, преходящестью, даже в самом воинственном его воплощении – самурае. Эта татуировка всегда ее завораживала, она много говорит ей о том, кто ее сделал.

Паоло помог Шале закрепить клапан карбюратора и завести мотоцикл. Мотор, почихав, взревел оглушительно: во дворе дома гулкое эхо. Слышен крик соседа. Шала выключает мотор и ставит машину на костыль.

– На сегодня хватит.

Подтягиваются один за другим Тони, Ким и Мики, можно начинать репетицию.

Шала за ударной установкой сразу понимает, что Паоло не намерен щадить ни своих товарищей, ни их уши. Он настроил усилитель куда громче обычного и начинает, никого не спросив, вступление к Candy House группы «Three Michelle Gun Elephant», эту репризу они играют иногда на память для разминки. Паоло орет по-японски заученные на слух слова. Шала перекатывает палочки по светлой коже барабана, словно поезд мчится на большой скорости, Ким, достойный наследник Уилко Джонсона, терзает электрогитару Telecaster, а Мики, вторя на бас-гитаре, просто доволен, он обожает эту песню. Они играют ее четыре раза подряд во все более отвязных версиях. Тони рядом с ними танцует, не останавливаясь, больше получаса.

Сегодня суббота, а все знают, что, если «Play» репетирует по субботам, дверь открыта. Друзья и друзья друзей начинают заполнять помещение. В группе часто поговаривают, что надо бы брать деньги за вход на эти публичные репетиции, это окупило бы струны, палочки и ром. Как правило, они, разумеется, плавно переходят в мини-концерт для узкого круга.

Большой Туртурро, щеголяя своей лучшей гавайской рубашкой, пробирается через зал с застывшей на губах улыбкой, на голову возвышаясь над большинством зрителей. Как хороший коммерсант он сразу подкатывает по очереди к собравшимся группкам, а в перерыве направляется к музыкантам.

– Ну, ребята, крышу от вас сносит. Потрясно.

– Туртурро! – фыркает Шала. – Ты слушать пришел или торговать?

Они хорошо относятся к Туртурро, но им не нравится, что он пользуется репетициями, чтобы толкать дурь, не хватало только, чтобы сюда нагрянула полиция.

– Слушать, ясен пень! – говорит он, воздев руки к небу. – Только если меня спрашивают, я отвечаю, я вежливый мальчик. И вообще, идемте, парни, я угощаю.

Пройдя через студию, они закрываются в подсобке, где хранится оборудование. Там помещаются только четверо, Мики придется подождать своей очереди.

– Кто чего хочет, ставлю разгонную дорожку, потом, если захотите прикупить, я тут. У меня вот что есть, рекомендую, это что-то.

Он открывает жестяную коробочку из-под пилюль от кашля, в которой лежат два десятка маленьких голубых шариков.

– Это типа метамфетамина, что-то с чем-то. Успех гарантирован!

Все отказываются, предпочитая классические стимуляторы. Репетиция еще не кончилась, никому не хочется пойти вразнос. Слишком здесь много народу.

Бизнес Туртурро идет неплохо, ему удалось пристроить треть товара этих выходных меньше чем за час. Двум десяткам зрителей в студии начинает всерьез сносить крышу, и это в такой тесноте. Глядя на двух девушек, стоящих в первом ряду, Паоло понимает посреди куплета Bushido, одного из их козырных номеров, что великан наверняка толкал и кислоту. Вот уже десять минут они неподвижны, с открытыми ртами и лицами покемонов.

Около полуночи группа убрала инструменты, и Тони спровадил задержавшихся зрителей. Шала, Ким и Мики идут выпить, Тони включает телевизор, а Паоло, оседлав свой байк, направляется в Гут-д’Ор. Ночь теплая, светлая. Доехав до бульвара, он сворачивает налево, к Порт-де-ла-Шапель, выезжает на ответвление автострады А1 и прибавляет газу. Ему надо проветриться.

Когда бетонное ограждение вдоль шоссе редеет и его края начинают лизать поля, он сворачивает на первый же проселок, не зная, где он, и катит несколько минут наобум, в ночь. Больше никаких фонарей поблизости, он выключает мотор и, оставив мотоцикл под деревом, идет к середине поля, черного прямоугольника напротив. Запах нагретого за день солнцем асфальта и влажной земли смешались. Ночь безлунная. Он ложится в люцерну и, закинув руки за голову, закрывает глаза. Отсюда не слышно даже тяжелых грузовиков, проносящихся по автостраде.

Как и большинство его конкурентов, Туртурро принадлежит к числу дилеров, которым до всего, что не касается их бизнеса, нет никакого дела. На данный момент короткая информация в СМИ его внимания не привлекла. Он поехал ночевать к родителям, ключи от его однокомнатной квартирки остались в куртке, которую он в суматохе забыл в помещении группы. Он хотел было заехать в студию и набирал номера участников «Play», которые у него были при себе, но не дозвонился, и волей-неволей пришлось отправиться на ночлег в родительскую квартиру. Мать, увидев его ранним утром в постели, пожарила воскресный ростбиф, который всегда хранит в морозильнике заранее для торжественных случаев. Он в четвертый раз подкладывает себе мяса и пюре, рассеянно поглядывая на экран телевизора, где идет 13-часовой выпуск новостей, и вдруг на одном сообщении замирает, не донеся кусок до рта.

«Несмотря на предупреждения, передаваемые в последние несколько дней, еще несколько человек стали вчера жертвами голубой таблетки. С прискорбием сообщаем, что шесть смертных случаев, а возможно, и больше, зарегистрировано только в ночь с субботы на воскресенье».

Ни слова не говоря, он откладывает вилку с недоеденным куском мяса, встает и идет в комнату.

Перед тем как лечь, он спрятал остаток товара в рукоятку светового меча Star Wars, как делал еще подростком. Он опустошил ее изнутри, а крышку, предназначенную для защиты батареек, прикрепил намертво. Поставил ее на болты, точно зная, что ни у кого из обитателей квартиры не найдется гаечного ключа, даже если кому-то придет в голову нелепая идея копаться в мече. Он отвинчивает рукоятку и, уронив на пол пластиковый пакетик, берет коробочку из-под пастилок от кашля и пересчитывает ее содержимое. Уходил он с двадцатью таблетками, осталось двенадцать. Туртурро прокручивает в голове события вчерашнего вечера, пытаясь вспомнить, кому их продавал. Группа отказалась, уже легче. Насколько ему помнится, он не знал лично никого из клиентов, которым толкнул это дерьмо. Высыпав содержимое коробочки в ладонь, он направляется к туалету.

– Милый, ты не будешь доедать? – кричит ему мать.

– Я сейчас, мама, сейчас, только забегу в туалет и приду.

А ведь девушка, которая продала ему эти голубенькие шарики, с виду была надежная. Спустив воду, он решает нагрянуть сюрпризом к своему корешу Жи-Си в Нормандию. Похоже, собирается гроза.

Мобильный Паоло прозвонил добрый десяток раз, прежде чем он снял трубку. Солнце стояло уже высоко, когда он открыл глаза, однако его до сих пор трясет от холода. Джинсы и куртка промокли от росы. Поле высокой травы куда больше, чем ему казалось, когда он пришел сюда ночью. Раздевшись до пояса, он закуривает и проверяет телефон – восемь пропущенных звонков. Уже почти полдень. Он слушает единственное оставленное сообщение.

– Эй, Паоло, где тебя носит? Это Шала, уже час пытаюсь тебе дозвониться. Хреновые дела, старик, новости видел? Кажется, одна из девчонок, которые были вчера в студии, тоже того.

Он вешает трубку, открывает приложение газеты «Монд» и ждет обновления страницы. Сеть 4G, похоже, здесь не ловится, он быстро надевает куртку, садится на мотоцикл и, прикрепив телефон к фаре, жмет на газ. Проехав несколько сотен метров по автостраде, видит на телефоне 4G, тормозит и паркуется на обочине за чертой.

«Невзирая на неоднократные предупреждения санитарных служб, сегодня утром зарегистрирован еще ряд смертных случаев в результате употребления нового наркотика, циркулирующего в виде маленьких голубых таблеток». Под заголовком несколько фотографий. Крайняя слева, вне всякого сомнения, одна из тех двух девушек, что смотрели на него, раскрыв рот, вчера вечером. Он с ней незнаком, но совершенно уверен – это она.

– А, черт…

Он снова жмет на газ, и Моника вылетает в поток движения, его пальцы крепко сжимают руль. Меньше чем через четверть часа он выезжает на кольцевую дорогу.

* * *

Ли Вей и ее двоюродная сестренка Хуа забрались в пассаж Ведьминого Камня[34]34
  Переулок на Монмартре, являющийся частным владением, живописное место, окруженное легендами.


[Закрыть], чтобы выкурить косячок. Расположенное в верхней части улицы Лепик, это место долгое время знали только энтузиасты, исследовавшие Монмартр метр за метром. Сейчас, когда все большую роль для жителей играет безопасность, попасть туда стало почти невозможно: переулок закрыли решетками с кодовыми замками с обоих концов. Девушкам удалось просочиться за человеком, который шел к себе домой. Сегодня Ли Вей впервые вывела сестренку в свет, а от подружки по факультету она слышала об открытых репетициях «Play». Она решила, что это будет отличное боевое крещение для Хуа.

Девочка из молодых да ранняя, с начала вечера ни от чего не отказывалась, мешая все это с алкоголем. Ли Вей особо не беспокоится, в крайнем случае она заставит ее проблеваться, прежде чем отвезти домой.

Загасив косяк о камень, Ли Вей вдруг видит, как разом побледнела ее сестренка. Хуа пытается встать, но сильнейшая дрожь сотрясает все ее тело, испуганные глаза вопросительно смотрят на кузину. Охваченная паникой, она хватается за горло, задыхается, стучит зубами. Ли Вей обнимает ее, успокаивая, и чувствует, как содрогания мало-помалу слабеют, сменяясь всхлипами, а потом тело вдруг тяжелеет – она потеряла сознание.

Этого не может случиться. Только не сегодня. Ли Вей уже видит, как набрасываются на нее родители, дядя, тетя, брат – она, она во всем виновата. Она тоже плачет, не решаясь позвонить в двери богатых вилл в переулке. В панике набирает службу спасения, бормочет приблизительный адрес, приезжайте скорее, кузина упала и не двигается. Перевернув ее на спину, она тащит безжизненное тело вниз, к улице, «скорая» вот-вот будет. Когда подъезжает машина, Хуа уже не дышит.

* * *

Максим и Рашид склеили друг друга в пару взглядов, в пару секунд. Максим падок до шпаны такого сорта – араб, мужское так и прет, стрижка футболиста, толстовка Ünkut, много их приезжает втихаря из пригородов, чтобы пережить ночью то, чего не могут позволить себе днем в своем квартале. Такие встречи стали фирменным блюдом в «Бад-дад-кафе» на улице Ломбар. Максим приметил его сразу, еще в дверях, когда разговаривал с блондинчиком, который продает клиентам колеса всех цветов и на любой вкус. Он выбрал голубую таблетку, под цвет глаз, проглотил ее, запив джин-тоником, и направился к вновь прибывшему. Звучащий из колонок на полную громкость софт-рок разговора не облегчает. Но это и не волнует Максима в настоящий момент, треп можно отложить на потом, там будет видно.

Обменявшись парой слов между волнами басов и грохотом ударной установки, они идут в заднюю комнату. Здесь темно, черный неоновый свет полосами ложится на потолок. Пуфы и диваны расставлены так, чтобы коллективное пространство чередовалось с интимным. На них уже лежит десяток сплетенных тел, кто парами, кто группами. Они выбирают клубное кресло в углу, чуть в стороне от всех. Прелюдия коротка и насыщенна. Максим спускает штаны гадкого мальчика и начинает ласкать его член, смочив слюной два пальца, сует их между ног, которые тотчас раздвигаются, и медленно проникает в задний проход. Дыхание становится чаще. Он наклоняется и берет твердый, покрасневший пенис в рот. Рашид гладит темные волосы мужчины, стоящего на коленях между его ляжек, он балдеет от этих обшаривающих его губ. Голова незнакомца движется все быстрее. Он чувствует, что вот-вот кончит, уже…